Текст книги "Невеста без места"

Глава 7
Белица и Огнява

День за днем пролетели шесть, и настал назначенный. Накануне с самого утра Ладины волхвы творили обряды по отпущению девушек из рода, прощания с чурами и родным огнем, потом родители их последний раз благословили. Велька, по обычаю низко кланяясь, слов отцовских и княгининых почти не слышала, сердце отчего-то стучало испуганной пташкой. Да и, чего там, не по разу все слова уже были сказаны. Отец смотрел нарочито строго, у княгини глаза были красными от слез, но теперь, на людях, она держала себя в руках и даже улыбалась уголками губ. А после благословения отец вдруг взял из чьих-то рук шкатулку маленькую, открыл, показал – она была полна скатных[30]30
   Скатный жемчуг – круглый, правильной формы, который «катится».


[Закрыть] жемчужин.

– Это той из вас, от которой первой весть про внучонка будет. Глядите, весной ждать начнем. А может, и не дождавшись, обоз с товаром снарядим в Карияр, поглядим, так ли хороши там меха и самоцветы!

Все заулыбались, запереглядывались, загомонили. Ясное дело, что хоть одна дочка да принесет ребятенка еще до летнего тепла, помогай Макошь им в этом деле обеим, да будет ли это мальчик? Чаяна – дочь Дарицы, у которой первыми родились два сына. А вот Велья одна была у матери, девка без единого брата. Так что еще и поэтому в глазах земляков более ценной невестой была княжна. А княженка, конечно, хороша, хаять не за что, но уж если выбирать…

А жемчуг – пустяки. У невест и без него шкатулки полнехоньки, князь не скупился для дочек. Но дар такой, конечно, любой сестре получить будет лестно.

Волхва Даруна подошла, протянула руку:

– Княжна и ты, княженка, снимите-ка мне по перстеньку с руки. Те дайте, которые больше по сердцу, которые носили чаще.

Чаяна быстро сняла перстень, красивый, с маленьким ярким лалом, положила волхве на ладонь. А Велька помедлила. Любимое колечко у нее тоже было, с капелькой небесно-голубой бирюзы, материно еще, и носила его княженка больше на груди, с оберегами, только недавно на руку переодела. И отдать? Есть на пальцах и другие кольца, да Велька любой из них снимет и забудет назавтра, что есть они, что нет.

Со вздохом Велька колечко с бирюзой с пальца сдернула и Даруне отдала.

– Не жалей, милая, – волхва понимающе улыбнулась, – это ведь не просто так, это я в чашу с водой положу твой перстенек и все важное про тебя узнаю. Здорова ли, не нужно ли помочь. И про внучонка князь от меня услышит раньше, чем от ваших вестников. Верь мне, княженка.

– Верю, матушка Даруна, – Велька улыбнулась, и сразу колечка стало не жаль.

Останется он здесь, у волхвы, как будто частичкой самой Вельки.

– И ты, может, весточку пришлешь, – добавила Даруна, глядя на Вельку строго, но по-доброму.

– Я умею разве?

– Если сумеешь. Ну, доброго пути вам, дорога пусть ляжет глаже скатерти. Мы будем за вас Богов Светлых просить.

Она взяла с серебряного блюда большую кипенно-белую пелену, узорчатыми прошвами прошитую, и набросила на склоненную голову Чаяны, потом то же самое проделала с Велькой. Ох и хорошее же оказалось полотно, тонкое и плотное, вроде и не померк под ним белый свет, но закрылся, все как есть пропало. И они для всего здешнего пропали тоже. Положено так, что же поделаешь.

Под вечер бычков закололи в святилище, красивых, круторогих, и жертву боги приняли хорошо. Будет теперь на тыне вокруг святилища на две бычьих головы больше. Шумный пир не утихал на княжьем дворе всю ночь, и песни, те самые, Велькой не любимые.

На эту ночь невест спать положили не в их горницах, а вместе, в сенях между девичьим и княгининым теремами, где раньше челядинки спали. Подальше от печи, от чуров, с которыми встречаться уже не следует.

Лишь в закрытых, с заволоченными окнами сенях девушки покровы сняли. Нянька с волхвой молока принесли им горячего, с медом. Часто кивая, нянька приговаривала:

– Испейте, горлинки мои, и спите сладко-сладко, будьте румяными, красивыми, чтобы глаз от вас не отвести… – и еще шептала наговоры какие-то на будущее счастье да на многих детей, и все с Чаяны глаз не сводила, обнять ее, наверное, хотела, приголубить.

Нянька ее, Чаяну, вырастила, семнадцать лет заботилась, и теперь расстаться не хотела.

Добрая, она и о Вельке от души заботилась, да ее не растила, потому и не печалилась так. Все одно, нельзя больше прощаться-обниматься, время для этого вышло, с покрытыми невестами и слов лишних стараются не говорить. Так что волхва торопила, чуть не за руку увела старую.

И все же нянька украдкой сунула что-то своей княжне под брошенный на лавку покров, Велька заметила. Маленький кожаный мешочек вроде как. Оберег какой-то особый ей раздобыла, не иначе. Волхва вот не увидела ничего, она больше на Вельку смотрела. Но молчала, хотя та все ждала, не скажет ли Даруна что-нибудь.

Самое время было выспаться перед дорогой, да когда это невесты спали последнюю ночь в родном доме! И Чаяне с Велькой не спалось. А постелили им богато, перин несколько, одеяла беличьи – и зачем они летом? Сверчок где-то в углу трещал, свеча мигала, шум, крики, песни со двора доносились – в сенях стены не толстые. Собаки лаяли…

Чаяна подошла, села рядом с Велькой на постель. В руке у нее был тот мешочек, нянькин.

– Оберег? – спросила Велька.

– Оберег, – согласилась Чаяна.

На мешочке петля была, княжна свой шелковый шнурок с оберегами сняла и повесила на него и мешочек, продев в петлю. Потом обняла Вельку.

– Сестренка, хорошо ведь, что вместе едем? И мужья наши братьями будут, жить станем друг от дружки неподалеку. Я тебя обижать не дам. И жених тебя выберет лучший… после моего Иринея. Я с ним поговорю.

– Ну, спасибо! Ты в нем уже не сомневаешься, что ли? – Велька хмыкнула тихонько, уткнувшись сестре в плечо.

– А чего сомневаться? Знаю, что моим станет! Вот опомнится немного, присмотрится, в дороге мы близко будем. Как такое возможно, чтобы он меня не полюбил, вот скажи? – глаза сестры в свечном полумраке блестели таинственно, и была она просто чудо как хороша.

– И точно, – не стала Велька спорить, улыбнулась, – не может такого быть, если он не без глаз.

Значит, сестра успокоилась и про ревность глупую забыла, это куда как хорошо!

– А тебе, Велюшка, точно Ириней не люб? Не лукавишь со мной? – Чаяна заглянула Вельке в глаза и тревожно, и вместе с тем просительно.

Значит, еще не забыла она про ревность. Но хочет забыть.

– Точно, сестрица, – сказала Велька, – он хороший, но мне не люб. Правда это, Матушка Макошь мне послухом.

Чаяна успокоенно улыбнулась, задумчиво накрутила на палец кончик косы.

– Я верю тебе, верю. Значит, будет мой. Но вот проклятья его все равно боюсь, хоть и утешаю себя тем, что и не видно, и неопасно. Есть же оно, и со зла наложено!

– Почему ты уверена, что у Иринея то проклятье?

– А у кого? Я же вижу, что он и есть старший княжич. Чувствую!

– А я вот не чувствую ничего такого.

– Ну, Велюшка. Ты уж мне поверь. Я тоже старшая. И ты бы понимала, что к чему, если бы не в глуши своей росла. Он старший, и все тут!

– Ладно, – пожала плечами Велька, – пусть так. Слышала я, что старший у них по возрасту Велемил. Так и сказано было, что по возрасту. Может быть, по положению кто-то другой старший.

– А кто тебе говорил? – встрепенулась княжна. – Почему молчала?

– Говорил… не помню уже.

Венко говорил. Как вчера это было. Закрыла бы глаза сейчас – и увидела бы.

– Нет, – упрямо покачала головой Чаяна. – По повадкам, по всему Ириней старший.

Велька опять лишь пожала плечами. Внешне Ириней и впрямь годами казался не моложе Велемила, да только, на внешность глядя, и обмануться можно.

Она ненадолго задумалась, потом сказала:

– Батюшка упоминал, что он, когда война была со Степью, с кариярским князем близко знался. А еще говорили, ты помнишь, что князь тот даже в полюдье сам не ездит. А война ведь была в стороне от кариярских земель. Как же это понимать?

Чаяна только глаза широко раскрыла, но промолчала.

– А сын его, наследник кариярский? Проклятье сам князь несет и его первенец-наследник. А наследник тут, и старший их в этом поклясться готов был, помнишь? Значит, проклятье никак не связано с тем, что князь в полюдье не ездит.

– Да что за ерунду ты говоришь, – в досаде воскликнула Чаяна, – ездит в полюдье, не ездит. Проклятье тут при чем?

– Мы не знаем, что при чем, нам бы догадаться, – вздохнула Велька, – знали бы тогда, чего бояться. Ты, сестрица, мне расскажешь хоть? Когда за княжича старшего замуж выйдешь. Хоть на ушко, а?

– Погляжу, надо ли рассказывать, – буркнула Чаяна.

Ее настроение, похоже, опять изменилось от почти радостного до горестного, и она смотрела на младшую сестру так, словно именно та была в чем-то виновата.

– Поглядишь, ладно. Я ведь не настаиваю, – покладисто согласилась Велька.

Спорить и ссориться хотелось меньше всего. Посидеть в тишине, поразмышлять – это хорошо бы. Впрочем, она почти седмицу так провела, а толку чуть. Может, надо было больше на людях быть, говорить, спрашивать. С теми же княжичами словами перекинуться, с их боярами, с кметями. Пусть с нее после сговора глаз не спускали, так ведь и не запирали же в горнице, она затворничала по своей доброй воле. Зря время упустила. А теперь…

Теперь у них впереди дорога длинная, и говорить будет можно. Хотя так ли ей это нужно, говорить, расспрашивать, что там за проклятье да как кариярские князья жизнь свою ладят? Деваться-то им, невестам, кроме Карияра теперь все равно некуда.

Тревожно было на душе. Хотелось понять что-то. Так хотелось, будто ничего важней этого на свете не было. Разгадать, распутать эту путаницу, что кариярцы зачем-то напутали. Хотя они-то знают зачем. Им это важно. Доверия они просят…

Велька встала, прошлась по горнице. Объяснила, если Чаяне непонятно:

– Сначала мне подумалось, что, может, проклятье мешает по разным местам ездить, оттого и сидит он в Карияре своем. А получается, не мешает. И со степняками князь воевал, и наследник его сюда приехал. Значит, в другом дело. Может, пока доберемся, и догадаемся?

Постояв у заволоченного окошка, Велька решилась и совсем немного отодвинула заслонку, обернулась к сестре:

– Я немножко! Только чуть погляжу!

Отодвинула еще малость, встала на цыпочки, выглянула. Кусок двора стал виден, кметь с обнаженным мечом, кто – в потемках не понять. Это он княжон охраняет, и от нечисти, и от всего, что подвернется. Немного подале еще один. Вот к ближнему охраннику парень подошел, в светлой рубахе, как будто что-то спросил, повернулся, посмотрел в сторону Вельки, прямо на приоткрытое окошко. Да так и остался стоять, замер, и Велька замерла тоже.

Луна за облаком пряталась, лиц ни за что не разобрать, очертания только. Кто угодно мог там быть, кого поставили. Может, и сами женихи решили дозор нести, кто их знает, захотят – так могут. Но этот, в светлой рубахе…

Как будто знакомый или кажется?

Очень, очень знакомый. А у них в сенях свеча горит, значит, свет виден, и понятно, что окошко отволочено.

Неужели? Да не может быть! Велька и как дышать забыла, стояла, и смотрела, и поверить боялась. А тут и луна показалась. И она перестала сомневаться.

Он это, Венко. Пришел сюда, на княжий двор, к невестиным окошкам. И как осмелился? И что же, он знает, выходит? С ней попрощаться пришел?

– Что там? – недовольно воскликнула Чаяна. – Говорили же, что нельзя! – подошла и сама одним движением задвинула заслонку. – Что за лицо у тебя, как из Нави кого увидала!

– Да никого, – Велька очнулась, – кмети просто. Хотелось разглядеть, может, знакомый кто.

Велька села на лавку, стараясь не показать смятения.

Это она видела Венко. Он ее не видел, она же в щелку смотрела. Может, он просто на пир пришел, мало ли. Нынче тут кто только не пирует, и зайти всякий может, не прогонят. Может, случайно в этот угол забрел, а его и развернули, дескать, иди гуляй в другую сторону, добрый человек. Он, правда, не поспешил уходить…

Вот и хорошо. Значит, еще раз свиделись, напоследок.

Велька забралась на постель, легла, к стенке отвернулась. Чаяна еще пыталась ее тормошить, но в конце концов отступилась.

– Спать так спать, – она задула свечу.

А Велька лежала и думала – ушел он или стоит там? Должен бы сразу уйти, конечно, на что ему там глядеть? Но Вельке отчего-то казалось, что он все там стоит…

Уезжали рано. Из терема княжеских дочерей вывели покрытых, а на плечах у обеих были платки из Карияра. Доска под Велькиной ногой скрипнула, та же, что и всегда скрипела. В последний раз. Попрощалась.

Князь с княгиней шли следом, за ними – ближние отцовские бояре и их боярыни, а потом все прочие, толпа собралась немалая. И за воротами тоже толпа, словно весь Верилог собрался.

Поклонился боярин Мирята:

– Спасибо за честь, хозяева, и за товар дорогой, что вы нам доверили. Доставим без убытка.

– Ты уж постарайся, боярин, Боги Светлые в помощь, – откликнулся князь сурово. – И ты, Горыныч, тоже не подкачай, спрошу за все, не обессудь.

Поклонился и воевода Ждан Горыныч, погладил сизый ус:

– Не беспокойся, княже. У меня не забалуешь, – и гордо по сторонам поглядел.

Воевода слыл человеком строгим и правильным, к раздумьям и сомнениям не склонным и голоса без нужды не повышал, все и так трепетали. Да еще и сотня кметей под его началом, кому же баловаться захочется. Князь знал, кого назначить туда, где никакого беспорядка допустить не хотел.

Вот все и сказано, а зря время тянуть – дело пустое.

Обеих девушек посадили в крытую повозку, туда же сели ближние боярыни: грузная Милава Воевна, одна из доверенных у княгини, и совсем молодая, бездетная пока Любица, муж которой, красивый молодой боярин Городей, ехал помощником Горыныча. Другие боярыни и челядинки тоже расселись по повозкам. И под шум и крики горожан, под пожелания всего, что только можно пожелать невестам, двинулись – до ворот, за ворота и дальше, дальше, полями, потом через лес.

Велька маялась от невозможности скинуть покров, оглядеться, посмотреть последний раз на отцовский город, на места пусть и не совсем родные, но все равно свои. И дышать хотелось полной грудью, а через покров не дышалось легко. Но нельзя пока его снимать! Не положено. Если жених живет недалече, ему невесту так покрытую и везут всю дорогу, ну а им просто нужно отъехать подальше от Верилога, а там, в лесу где-нибудь, можно пелены скинуть и на белый свет смотреть. Или верхом ехать, недаром же их лошади тоже тут. И все равно, от того чувства, что увезли из отцовского двора с закрытым лицом, как на краду…

Именно что как на краду. Потому что навсегда. Сколько таких невест уехали в чужие края и как сгинули, потому что никто их не видал больше? Шутка ли, такая даль. Хорошо, если вести иногда приходили, что де жива да сколько детишек. А про них с Чаяной волхва Даруна в чаше волхвовской что-то увидит.

Велька не сразу и заметила, что плачет, сами собой слезы побежали. Вытерла их ладонями.

– Ох, девоньки мои, – негромко сказала старшая боярыня, – ничего, ничего. Это всегда так. Невестины слезы – на будущее счастье. Потом над ними смеяться станете, радоваться. А захоти вас батюшка с матушкой навеки дома оставить, вот беда была бы, верно? На то и девки, чтобы замуж идти! Вот весной снарядит батюшка ваш обоз с товаром, купцы многие поехать захотят, и кто-то из братьев ваших непременно приедет, а на родины, может, и княгинюшка соберется. Повидаетесь!

Ну да, так и есть, и сестра шмыгала носом.

– И женихи у вас до чего хороши, аж сердце замирает! – весело поддержала старшую боярыню Любица. – Можно хоть с закрытыми глазами выбирать. Ох, и этот страхолюд тут!

– Так это боярина Миряты пес! – вспомнила Воевна. – Ох! – и повозка чуть качнулась, это Волкобой запрыгнул в нее и улегся рядом, прижавшись к Велькиным ногам. Та сразу вцепилась пальцами в его шерсть, давая понять, что не отпустит.

– Княженка, княженка! Да что за лихо? Что за зверь нахальный такой? Не укусит? – волновалась боярыня.

– Что, тот пес тут? – возмутилась Чаяна, которая из-за покрова сама Волкобоя не видела. – Гони его, еще не хватало, псиной все тут пропахнем!

– Не пропахнем. Не волнуйся, сестрица, он хороший, – кротко отвечала Велька, не собираясь отпускать от себя пса, – совсем немного с нами проедет, он устал, – она приподняла покров, так, что они вдвоем с Волкобоем оказались накрыты крошечным белым шатром, привычно погладила лохматый мех, – хороший мой…

– Устал он, – негромко хихикнула Любица, – да его хоть в соху запрягай!

Больше боярыни ничего не сказали, видимо, не сочтя слишком непотребным, что княженка забавляется с собакой. А Велька радовалась. Вдвоем под белой пеленой было куда приятнее, чем в одиночестве.

Первую остановку сделали после полудня, на обширной поляне посреди леса. Волкобой до того, казалось, дремал, прикорнув в ногах у Вельки, и о нем почти забыли, но лишь обоз встал, как пес встрепенулся, спрыгнул с повозки на землю и исчез в ближних кустах.

– Наконец-то, – вздохнула Чаяна, – хоть малость ноги разомнем. Скоро уже, а, Воевна?

– Да прямо сейчас и можно, – решила боярыня, оглядевшись.

Она кликнула челядинок и вдвоем с Любицей повела княжон в лес, сама придерживала за руку Чаяну, молодая боярыня вела Вельку, позади них девки тащили короб с одеждой. На местинке в несколько шагов, со всех сторон заросшей кустами, Воевна сделала знак остановиться и сама сняла покров сначала с княжны, потом с княженки, быстро сказала:

– Матушка Макошь светлая, спрячь и сохрани, лики скрой, в пути сбереги, до дома доведи!

Это она попросила богиню-мать, всему сущему хозяйку, спрятать и сберечь девушек-невест, которые поедут теперь до своего нового дома с открытыми лицами, чтобы все беды-напасти их хоть и видели, но не узнавали. Потом Велька с Чаяной сняли драгоценные наряды невест – верхицы из красного шелка, затканные золотом поневы, обручья и ожерелья, заменили все это вещами простыми, чтобы не на челядинок, конечно, походить, но сравняться по виду с одетыми по-будничному боярынями.

– Белица! – с улыбкой посмотрев на Чаяну, нарекла ее боярыня временным прозвищем, – а ты Огнява, – она скользнула взглядом по золотящейся на солнце косе Вельки.

Теперь на весь долгий путь они как будто и не они, а другие девушки, откуда-то взявшиеся из леса. А незадолго до Карияра они опять вот так же одежду переменят и станут собой прежними.

Когда шли обратно на поляну, боярыня Любица взяла Вельку-Огняву за локоть, будто помогая, и, незаметно оттеснив от остальных, сказала:

– Пес этот твой… то есть боярина Миряты… умен на диво, не находишь?

– А что такого? Мало ли умных псов? – удивилась княженка.

Она сама к разумности Волкобоя уже привыкла.

– Таких-то мало.

– Счета он не знает, резы не читает, а то бы и я удивилась, – возразила Велька весело, – а что послушный и понятливый, так это и правильно, хорошо его учили. И кому нужна глупая собака?

Она готова была защищать Волкобоя от любых придирок. Ишь, нашли, на что пенять – умный больно!

– Резы, может, и не читает, – не отступала Любица, – а словно каждое слово понимает. И мой боярин тоже заметил. Не оборотень ли? Знаешь, у отца моего служили оборотни. Хорошие были люди. Семья целая жила у нас в веси. И от них я знаю, что прятаться от людей под звериным ликом у оборотней бесчестным считается. То есть если пришел к людям в дом без камня за пазухой, должен в человечьем лике быть или хоть показаться, поздороваться и у хозяина разрешения спросить, можно ли ходить зверем. Понимаешь?

– Понимаю, – досадливо вздохнула Велька, – и что же мне, спросить у него, не оборотень ли? Или у самого боярина спросить? Думаешь, к нам кариярцы с камнем за пазухой приехали? Тогда спрашивать смысла нет…

– А мы не будем спрашивать, – заверила Любица. – Я слова особые знаю, которые оборотня раскрыть помогают. Харута научила меня… это бабка была в семье у оборотней. Она братьев моих нянчила. Отец доверял им очень, вот… Попробуем? Нет так нет, зато лишнего думаться не будет. А, Огнявушка, милая?

– Ну, давай, – сдалась Велька… то бишь Огнява… привыкнуть бы теперь!

Надо же, придумала имечко боярыня, ничего другого не нашлось. Конечно, Велька – огненная волхвовка, Аленьина внучка, и многие на княжьем дворе это знают, если не все. Но эту частичку ее сути напоказ выставлять до сих пор не полагалось. Что ж, боярыня не со зла, просто красивое имя ей назначила, какое в голову пришло, не отказываться же было! Огнява так Огнява.

– Там ведь не только слова? – уточнила она у Любицы. – А еще что? Если бы слов особых хватало, ты бы у меня могла и не спрашивать, верно?

– Верно. Хоть один волос с него добудь, а лучше несколько, для верности. Ты его часто гладишь, тебе нетрудно.

Велька недоверчиво покачала головой:

– А это без обмана? Может, подшутила над тобой твоя оборотница, и слова те ничего не стоят? Или ты проверяла?

– Проверяла, еще бы! – улыбнулась Любица. – Я же росла с оборотнями рядом, как было не проверить! У меня есть волоски со шкуры оборотня, я покажу тебе… И когда оборотни в человечьем облике, волосы их все равно таким способом распознать можно.

На том и порешили, да и на поляну, к лагерю, как раз вышли. Теперь, без покрова, можно было оглядеться.

Посреди поляны темнело несколько кострищ, это значит, постоянно останавливались тут обозы. Но вериложцы костры не зажгли, незачем – только отъехали, снеди с собой и так хватало, чтобы перекусить. Челядинки уже расстелили скатерти прямо на земле, разложили пироги разные, жаркое, воды принесли – конечно, был тут неподалеку ручей или колодец. Кмети княжеские с прочими не мешались, расположились отдельно и дозорных выставили, хоть и ехали пока по своей, мирной земле, где никто на княжеский свадебный обоз и поглядеть без почтения не посмел бы. Но Горыныч в таких делах никому спуску не давал, то ли еще будет, когда чужие земли начнутся!

Кариярские кмети тоже расположились отдельно, но знатные кариярцы сели за общий «стол», и княжичи, и боярин Мирята, и другие бояре-кариярцы. Княжнам и ближним боярыням места оставили самые почетные, кариярцы напротив сидели и воевода.

– Это наши Белица и Огнява, – объявила Милава Воевна, усаживаясь.

И незачем ей было уточнять, которая кто.

Велемил лишь мельком глянул на Вельку и заулыбался Чаяне. А та метнула взглядом по сидящим, ища кого-то… Иринея, конечно. Тут Велька и заметила, что его нет. И Горибора нет, лишь двое княжичей за скатертью сидели.

– Хороши имена, каждой к лицу. Глядишь, пока доедем, больше настоящих понравятся, – пошутил боярин Мирята, – а двое Веренеичей моих поохотиться поехали, вперед нас, догоним. То ли звериный след какой увидели…

И Чаяна поникла головой, равнодушная к тому, что Велемил так и ласкал ее взглядом. Волкобоя тоже не было видно. Наверное, он и нашел тот след, по которому ускакали двое княжичей.

Велька встала.

– Пойду посмотрю мою Званку. Дальше верхом поеду.

– Да-да, – поднялась и Чаяна, – я тоже хочу верхом.

Перечить им, отговаривать никто и не подумал, обе княжьи дочки в седлах ездили ловко, а их кобыл уже только ленивый не разглядел и не восхитился. Обе рослые, с высокими холками, поджарые, тонконогие, с длинными роскошными гривами – вот забота для конюха! – они бежали так, что вот промчатся и вдалеке уже, а пыль на дороге только начинает клубиться. Молодую холопку по пять гривен серебром торгуют, красавицу можно за семь, а за каждую из этих лошадок князь-батюшка почти по полсотни отсыпал.

Князь Велеслав посадил Вельку в седло сам, не в три, правда, года, как сыновей положено сажать, а лет в шесть, и кметя из старших определил ей в учителя, так что скоро она, не желая замечать недовольного бабкиного взгляда, носилась верхом по полям и луговинам наравне с мальчишками. А когда князь гостил в Сини-веси, то нередко устраивал большой лов и брал с собой дочку, поначалу отрокам ее поручал, потом это и не требовалось. Бабке, что ворчала, он только раз сказал, что-де дочь князя вериложского должна в таких делах понимать, и если он решил ее чему-то учить, то возражений слышать не желает. Как не станет возражать, чтобы Аленья тоже ее учила, чему считает нужным: ворожбе своей и травкам. Отчего же, дело полезное. А если почтенной волхве не все нравится, так ведь князь может дочку в Верилог забрать, в свои хоромы, где ей и место.

– Тебе кровь горячить лишний раз не надобно, – только и объяснила как-то раз бабка Вельке, – а лошади горячат, как и всякая удаль, всякое веселье. Ну да ладно, пострелка, ты у меня поневу первый раз затянуть не успеешь, как замуж отдам, тому, кто первым придет, пусть хоть леший будет! Что мне князь, старухе, сделает, чтобы его бояться?

Велька слушала это, дивилась, не верила и улыбалась про себя. Такое только шуткой и могло быть. Она давно знала, что замуж выдавать ее будет батюшка-князь, а у бабки такой власти нет. И что замуж придется идти за кого укажут, она тоже знала. Кому многое дано, с тех и спрос.

А что лошади кровь горячат – да неужто?..

Зато когда она Званку получила да впервые промчалась на ней вдоль речки, а отроки отцовские все как один позади остались – вот тогда и понятно стало, о чем бабка говорила! Она, Велька, смеялась от счастья, а кровь ее и впрямь казалась горячая-горячая, как кипяток, и вся Велькина суть кипела от этого жара, готовая расплескать его вокруг себя. Но нет, не расплескала бы, справляться с таким она давным-давно научилась, не пропала зря непростая бабкина наука.

Велька угостила лошадь ломтем хлеба и долго гладила, почесывала точеную голову, потом принялась заплетать гриву в косицы, чтобы не путалась. И задумалась – а ну как и не пустые эти домыслы про Волкобоя? И он действительно оборотень?

Разумный он, это верно. Все понимает. Звери, которые настоящие, конечно, тоже понимают, но они вроде как дети малые. А оборотни мыслят, как люди… да они и есть люди. Или наполовину люди?..

Дома, в Сини, про оборотней и не поминал никто, и не жили они поблизости, и в голову Вельке не могло прийти, что оборотни могут тут, среди обычных людей жить, а не где-то в дальних землях. Тогда, на торгу, Велька в первый раз оборотней увидала и не поняла этого, не знала ведь, как их распознать. Княжичи вот живо все поняли, и купец понял, а она только глазами хлопала. А с Волкобоем, бывает, говоришь, будто с человеком, только он не отвечает. Вон попросила тогда, перед Купалой, ей княжичей показать, так дважды повторять не пришлось, сразу отвел к княжичам.

Волкобой – оборотень? А она-то с ним обращалась, как с тварью бессловесной. Говорила обо всем, что в голову приходило. И назвалась ему, почитай, сразу. Отец ведь упоминал, что волхв-отшельник по прозвищу Чародей заговор сделал на то, чтобы про нее, княженку, никто и словечка не обронил, так хотел он ее от кариярцев скрыть. Наверное, никто и не обронил ни словечка, виноватых искать нечего, Велька сама Волкобою все выболтала сразу, в первую же ночь, как познакомились. Чаяну сестрой своей называла, это без сомнения, а может, и еще что сказала. Ах да, и Малка ее на другой день при Волкобое княженкой звала, а рядом не было никого.

Стало быть, оборотень, и кариярцы это знают? Ясно, знают, раз он рассказал им про Вельку, а рассказать он мог, только обратившись в человека. Тайком обратившись, и хозяевам не показавшись, что, как Любица говорит, для оборотня бесчестно. Бегал, значит, по двору в песьем обличье, а отец его расхваливал, даже сторговать хотел у боярина Миряты для себя. И как боярин отговорился, кто его знает, потому что в его положении отказывать князю в такой просьбе сложно. Однако отговорился же, и отец вроде отказ принял с пониманием. Эх, узнать бы, что там было сказано?

В то же время Велька помнила лица княжичей на сговоре, когда они ее увидали и узнали, что она княжья дочь. Да с их лиц изумление было впору скребком соскребать! Боярин Мирята только о ней знал, княжичи – нет. Может, для них Волкобой тоже просто пес, и лишь старший их правду знает?

Хотя какую там правду! Они же еще не выяснили ничего, а она уже басни чудные складывает! Мало ли откуда боярин Мирята о ней узнать мог. Может, все же сторонний кто ему сказал! А о том, что княженки в такой день может в городе не быть, он даже не подумал, потому и был так уверен, когда просил ее звать.

К Чаяне, что тоже у лошади своей стояла, подошел княжич Велемил, заговорил, сестра стала отвечать, головой закачала, а княжич как будто уговаривал, поводья из ее рук взял. Он, этот Велемил, тоже был хорош, хотя, конечно, правильно Любица сказала – все они хороши, и не глядя можно выбирать. Это внешне если, а так-то, внутренней сутью, все они разные. Вот Ириней всегда быстрый в движениях, разговорчивый, веселый, а Велемил нетороплив, внимателен и молчит больше, Велька и голоса-то его припомнить не могла. Всегда ей на пути Ириней попадался, шутил, насмешничал, и Велемил только смеялся над тем, что Ириней говорил. А лицами они схожи, понятно, что братья. У обоих на щеках ямочки, брови черные, глаза серо-голубые, ресницы длинные, что камыш вокруг озера в такой день, который только что ясный был, но вот солнышко облаками затянуло. Ириней как будто смуглее, и волосы у него потемнее, и ростом ниже самую малость, а Велемил волосами светлее и лицом белее, и при том веснушки по щекам рассыпаны, но они ничуть не портят его.

Оба хороши, да. Если для Вельки, так хоть и в самом деле с завязанными глазами выбирай. Хоть ей покуда от Иринея и больше внимания перепало, но душу оно мало тронуло, так что для нее оба равны. А Чаяне не все равно, ей Ириней надобен. А тот от нее что-то отворачивается, и уже это дивно. Как может не нравиться Чаяна?..

А какого же цвета у Венко глаза? Где было разглядеть ночью! А хотелось бы, и не только глаза, а всего его разглядеть получше. Волосы у него какие? Вроде кудрявые немного, а про цвет только и можно сказать, что не черный. И про веснушки его она не знает, есть или нет. Голос она помнит, вкус поцелуев его помнит, пальцы его на своем лице помнит. Но мало ей этого, так мало!