Текст книги "Царское дело"

3. Переведены во второй класс

Когда праздник, мама всегда надевает голубое платье с носатой фасолью. Вообще-то узор называется «турецкие огурцы», но загнутые кружавчатые овалы на огурцы не похожи, и Тая зовёт их «фасольки». Сегодня утром мама входит в Таину комнату, уже одетая в нарядное платье. Прохладный голубой шёлк окутывает её высокую фигуру, и кажется, что вокруг мамы колышутся волны. И волосы у неё спускаются на плечи волнами, и духи лёгкие, нежные, как вода.

«Моя мама – река», – думает Тая, вдыхая с ещё закрытыми глазами мамин запах. Мама отдёргивает занавески, впускает нежаркое утреннее солнце.

– Таюшка, пора вставать! Сегодня последний день учёбы, ты не забыла? – мама ласково касается губами Таиной щеки. – Приходи скорее к нам на кухню!

Тая вскакивает с постели, босиком бежит по холодному полу в ванную. Чистя зубы, вглядывается в свое зеркальное отражение: видно уже, что она – почти второклассница? Из светлого овала смотрит на неё бледное худое лицо. Всё как обычно: курносый нос, веснушки и кудряшки.

«Нет, кажется, ещё не видно», – решает про себя Тая и, вздохнув, выплёвывает пасту.

На кухне папа, в белой отглаженной рубашке, допивает кофе.

– Ну, второклассница, – папа обнимает растрёпанную Таину голову, – беги на учёбу. А вечером будем пить чай с тортом! – он поднимает указательный палец, подчёркивая торжественность момента, потом заговорщически наклоняется к Тае и говорит шёпотом: – С «Птичьим молоком»!

Папа смотрит на часы, чмокает дочь в макушку и встаёт: ему пора на работу. Тая с мамой остаются завтракать вдвоём.

– Мама, а во втором классе учиться труднее? Тебе было трудно?

– Трудно. Но ведь и я тоже выросла, стала взрослее. Во второй класс идут уже совершенно самостоятельные люди.

– Поскорее бы перейти, – вздыхает Тая.

– Успеешь, – улыбается мама. – Ну, собирайся, пора.

Тая знает: в то время, когда учились родители, писали не шариковыми ручками, а перьями. Стальное пёрышко на деревянной ручке надо было обмакнуть в чернила и провести по бумаге линию, нажимая не сильно, чтобы не посадить кляксу, но и не слабо, чтобы остался след. Очень скоро чернила на пёрышке кончались, и надо было снова обмакивать его в чернильницу, снова нажимать не сильно и не слабо… И за наклоном букв надо было следить, и правописание никто не отменял!

«Раньше было гораздо труднее учиться, – думает Тая. – Но раз родители в то время справились, то и я смогу».

Тая узнаёт, что пришла в школу вовремя, ещё до того, как открывает высокую белую дверь класса. В классе шумят – значит, занятия не начались. Она чуть медлит, держась за прохладную металлическую ручку двери, – всё-таки последний раз в этом учебном году! – а потом заходит.

Тая пробирается на место. У неё маленькая квадратная парта, вплотную придвинутая ко второй, такой же. Каждую четверть Инна Семёновна пересаживает ребят. За год Тая перебывала на четырёх разных местах, и больше всего ей понравилось сидеть у окна. А ещё удобно справа от Кости Михайлова: он левша и, когда пишет, не задевает тебя локтем. Эту четверть она заканчивает как раз рядом с Костей, на предпоследней парте. Через проход от неё сидит Мишка. Тая пробирается по ряду и старается не думать, как они сейчас встретятся. Но не пройти мимо Мишки нельзя, и у самой парты она поднимает глаза. Мишка смотрит виновато.

Тая отворачивается, усаживается на место и достаёт учебники. «Математика», две толстых книги «Чтения», «Природоведение» – всё здесь, готово к сдаче в библиотеку. Как бы сложить их поаккуратнее?

– Тая, Тай, – громким шёпотом зовёт Мишка через проход.

Тая спокойно поднимает голову, обводит глазами класс. Вокруг шумно: все возбуждены окончанием учёбы и свободой, которая вот-вот обрушится на них, как ливень. Бутылкин в азарте вскочил на стул и, размахивая руками, доказывает что-то мальчишкам, стоящим внизу. Горбункова спорит с соседкой, кольцом обернув косу вокруг головы.

«Опять про причёски», – догадывается Тая.

Ну разве можно расслышать в таком гвалте чей-то шёпот? Конечно, нет! Тая его и не слышит. Или не хочет слышать?

– Тая, – Мишкин умоляющий голос звучит прямо над Таиным ухом. – Слушай, Тай, ну на что ты обиделась?

Она отдёргивает руку, за которую Мишка просительно тянет, смотрит на него искоса. Глаза с рыжими ресницами глядят на девочку внимательно и грустно.

«Всё-таки очень странно видеть Мишку несчастным», – думает Тая и ворчит не то обиженно, не то примирительно:

– Ни на что…

Мишка обрадованно шагает к парте и кладёт перед Таей листок в клеточку.

– Я тут адрес свой написал. Мы едем на море, но ты всё равно пиши, я скоро вернусь. И про день рождения не забудь, я буду ждать!

– Ладно, там видно будет, – всё ещё ворчливо говорит Тая, но Мишка рад, не замечает ничего.

– Так ты пиши, Тайка, слышишь? Пиши!

Крики и гомон вдруг замолкают. Ребята поспешно поднимаются: вошла Инна Семёновна. Мишка торопливо отступает на своё место. С грохотом падают чьи-то книги.

«Инна Семёновна тоже сегодня нарядная, – думает Тая, глядя на учительницу, рослую, черноволосую, в зелёном платье. На шее у неё – прозрачная нежно-салатовая косынка, завязанная бантом. – Оканчиваем первый класс мы, а праздник у стольких взрослых: и у моих родителей, и у Инны Семёновны!»

Тае вдруг очень захотелось спросить у Мишки, как отмечают этот день у него дома. «Может, пригласить его к нам, на „Птичье молоко“?» – размышляет она.

Но пока ничего спросить нельзя: Инна Семёновна внимательно оглядывает притихших учеников.

– Здравствуйте. Садитесь, – она кладёт на стол толстую стопку дневников.

Все взгляды устремляются туда. Сейчас каждый узнает свои оценки!

– Вы хорошо потрудились за прошедший год. Все переведены во второй класс. На каникулах старайтесь много читать, наблюдать за природой, помогать старшим. Набирайтесь сил. А теперь раздаём дневники.

Горбункова выпархивает из-за парты, с усилием берёт стопку дневников. Класс понемногу начинает гудеть. Кто-то увидел оценки и расстроен, кто-то бурно радуется. Тая открывает на последней странице свой белый дневник в прозрачной обложке. Рисование – отлично! Письмо – отлично! Чтение – отлично! Пятёрки стоят в ряд аккуратные, с весело поднятыми носиками, словно говорят: «Так держать, Тая Потапова! Молодец!» Вот только напротив строчки «математика» пристроилась неловкая одноногая четвёрка. Тая вздыхает. Ну ничего, может быть, в следующем году всё сложится удачнее…

– А теперь идём в библиотеку сдавать книги. Выходим по двое, – Инна Семёновна, как всегда, деловита, от её чётких указаний суета в классе исчезает. – Горбункова и Кузяев, спускайтесь вниз. Дальше пойдёт вторая парта, потом третья. Не задерживайтесь, я жду вас в библиотеке!

И она закрыла за собой дверь.

Минутная тишина после ухода учительницы сменилась криками.

– Э-ге-гей, даёшь фантики! – завопил Бутылкин, вскочив на стул.

Ребята зашевелились, зашуршали. Мишка достал кляссер, открыл неторопливо.

– Эй, Мишка, – подзадорил Бутылкин. – На что играешь? Ставишь «солнце»?

Мишка удивлённо поднял рыжие брови, но не рассердился, сказал спокойно:

– На «солнце» не играю, а вот пару «Дональдов» поставлю, – и он, спохватившись, виновато поглядел на Таю.

Она сидела как ни в чём не бывало и рассматривала страницы «Книги для чтения».

– Тай, – шепнул Мишка через проход. – Может, сыграешь? Я тебе дам «Дональда».

Таины щёки вспыхнули, и она, с силой дёрнув рукой, порвала страницу.

– Ага, ну я только спросил, – поспешно пробормотал Мишка. – А я сыграю, ладно?

Тая тряхнула кудряшками и стала прилаживать разорванные края страницы друг к другу.

Костино место было свободно: то ли заболел Таин сосед, то ли уехал раньше.

– За Костикову парту! – скомандовал Бутылкин.

Жаркая толпа в одно мгновение сгрудилась вокруг парты и ждёт начала. Интересно всем: кто не играет, тот наблюдает, выглядывая из-за чужого плеча. Тая чувствует чьё-то горячее дыхание на своём затылке. Мишкин острый локоть, обтянутый синей тканью форменного пиджака, съезжает на Таину часть парты.

«Не уйду, – думает она упрямо. – Ни за что не уйду». Ей будто доставляет мрачное удовольствие мешать ребятам и самой расстраиваться, глядя на злополучную игру.

Игра в разгаре. Тёма бьёт уже во второй раз. «Давай!» – раздаётся над самым Таиным ухом голос болельщика. Увлечённые игрой, все сосредоточились на том, что происходит на парте Костика. Но Тая смотрит не туда. Она вдруг замечает то, что больше никто не может увидеть: зелёный Мишкин кляссер лежит, позабытый, возле её «Математики» и «Чтения». На первой странице сияет, переливаясь, заветное «солнце».

Медленно, медленно Таина ладонь продвигается к стопке с учебниками. Будто невзначай, натыкается она по дороге на кляссер. В голову Тае ударяет горячая волна. Она не думает о том, что делает, а только о том, не замечает ли кто её правую руку. Чтобы скрыть движение, Тая всем корпусом наваливается на парту, делая вид, что наблюдает за игрой. Левый локоть заслоняет пальцы её правой руки, как бы невзначай уже прикрывшие «солнце».

– Молодец, Тёма! – кричит Тая, совсем улёгшись на парту. А пальцы проворно оттопыривают прозрачную плёнку, держащую вкладыш. И тут Мишка поворачивает к ней счастливое улыбающееся лицо. Тая замирает.

– Ловко бьёт, а? – Мишка смотрит восторженно, как будто для него нет своей или чужой победы.

А ещё он рад, что Тая развеселилась и даже болеет за того самого Тёму, что вчера унёс её богатство.

Тая вымученно улыбается, лихорадочно думает, что бы ответить, но слова не находятся.

Мишка кивает: не хочет человек отвечать, не надо, уже то хорошо, что развеселился. Он вновь поворачивается к играющим. Тая выдыхает: не заметил! Больше ни о чём не думая, торопясь, сминая драгоценную бумажку, она вытаскивает и зажимает в кулаке «солнце».

Тёма сражается с кем-то другим. Ему сегодня необыкновенно везёт. «Тёма, Тёма!» – не прекращаются крики.

«Тёма, Тёма!» – подхватывает Тая. Сунуть сжатый кулак в карман – проще простого. Она украдкой оглядывается по сторонам. Соседние парты пустуют, все сгрудились вокруг Костиковой. Нет, похоже, никто ничего не заметил.

Но бумажка жжёт руку, не даёт успокоиться. Тая торопливо вытаскивает из-под парты портфель и, повернувшись к ребятам спиной, быстро перекладывает фантик в щель за подкладкой. Потом так же быстро отправляет портфель на место и снова садится за парту.

И тут дверь класса скрипит, так знакомо, но так неожиданно! В нарядном зелёном платье, с косынкой на шее, на пороге появляется Инна Семёновна. Она прождала в библиотеке десять минут и пришла проверить, что происходит в классе.

– Бутылкин! Опять фантики?

Ребята мгновенно рассыпаются по местам. Сунув, не глядя, кляссер под мышку, Мишка тяжело пробирается за Таиным стулом на свое место.

– Ни на минуту нельзя вас оставить, – сердится Инна Семёновна, но её брови сегодня не сходятся в строгую линию, как обычно. Последний день учёбы. Как можно сердиться всерьёз?

Начинается организованное шевеление: ребята, подхватив учебники, отправляются в библиотеку. Поднимается и Тая. Негнущимися пальцами она подхватывает книги и шагает в проход. С Мишкиной парты до неё доносится отчаянный громкий шёпот (при Инне Семёновне не покричишь):

– Тайка! Ты моё «солнце» не видела?

У Таи внутри всё холодеет. Она медленно поворачивает голову и говорит в Мишкино вспотевшее растерянное лицо так спокойно, будто они встретились на приёме у английской королевы:

– Нет. Я за чужими вкладышами не присматриваю.

Мишка что-то бормочет, наклоняется, шарит под партой, выворачивает зачем-то карманы и затихает под строгим взглядом Инны Семёновны.

4. Паж, принцесса и пограничник

– Ты что такая невесёлая, принцесса? – папино лицо вдруг оказалось вровень с Таиными глазами.

Тая сидит в кресле, обхватив колени руками, и смотрит сквозь белый тюль в открытое окно, на розовое вечернее небо за Москвой-рекой. На другом берегу зажигаются первые огоньки. Оттуда доносятся радостные голоса и смех.

Тая и не заметила, как папа подошёл. Когда его карие глаза вот так рядом, видно, что он ещё молодой: в глазах живут золотые смешинки. Но даже папе не расскажешь обо всём.

– Так, ничего…

Папа щекочет Таю под мышкой:

– Может быть, у принцессы под перинкой лежит горошина? Или яблочко подали на блюдечке с голубой каёмочкой, а надо было – с золотой?

Невозможно не рассмеяться, когда папа говорит смешное, а делает такое серьёзное лицо. Тая хохочет и обнимает его за шею.

– Ну а теперь расскажи, что случилось. Расстроилась из-за четвёрки?

Тая кивает. Это почти правда. Четвёрка, конечно, тоже. Хотя это и не главная причина. Но если пожаловаться на четвёрку, папа обязательно утешит, а если начать разбираться с остальным, ещё непонятно, как повернётся.

Папа смотрит ласково:

– Ничего, в следующем году исправишь. Мама твоя тоже не любила математику, а потом серебряную медаль получила.

Смешное кончилось, и, словно приставучая собака, подскочило воспоминание: фантики, проигрыш, подарок дедушки Мити… Тая утыкается папе в плечо. Неважно, что он ничего не знает. Подышать папе в плечо всё равно можно. Вдруг собака от этого исчезнет?

Рубашка у папы светлая: не надел домашнюю, клетчатую, которую так любит Тая, а остался «при параде». Сейчас будет чаепитие в честь окончания первого класса – то, чего ждали с утра. Но Тае не хочется ни торта, ни веселья.

– Ну что ты, в самом деле, Несмеяна! Не грусти. Сейчас Вадик прибежит поздравлять тебя, вот увидишь, какое веселье начнётся!

Тая вздыхает: да, сейчас прибежит Вадик…

Вадик – Таин двоюродный брат, сын папиной сестры Вали. Тётя всегда казалась Тае королевой из сказки: высокая, стройная, с чёрными вьющимися волосами. Она заразительно, с удовольствием смеялась и любила, приходя, громко играть на стареньком пианино Потаповых. А Вадик был пажом прекрасной королевы – так Тая его про себя называла. Гордым верным слугой своей госпожи, жестоким ко всем чужакам.

Тая поспешно встаёт с кресла и идёт к шкафу: надо успеть убрать в рюкзачок игрушки. Паж всегда начинает с того, что вытряхивает её игрушки на пол. А у фарфоровых кукол Нины и Аси так легко бьются пальчики на руках!

В прихожей запел звонок. Тая, вздохнув, закрыла дверь шкафа и отправилась встречать гостей. Ася благополучно переехала в рюкзачок, а Нина, затерявшись среди плюшевого зверья, так и осталась в шкафу.

– Ещё раз салютец сестрице, – небрежно бросил Вадик, заходя в комнату.

Взрослые разговаривали на кухне. Тая положила на стол акварельные краски, только что подаренные гостями, и встала у двери шкафа.

Вадик – белобрысый, старше Таи на год и выше на полголовы – шёл к ней, криво улыбаясь, уперев в бока руки с крупными кулаками.

– Ну что, отличница, – Вадик скривил презрительно рот, – по математике четвёрочка вышла, а? – он протянул руку и рванул ручку шкафа за Таиной спиной.

Ребро дверцы больно стукнуло Таю между лопатками, но она только вдохнула глубже и ничего не сказала. Она знает: если не противиться Вадику, он скорее успокоится. Только вот Нину жалко, нельзя дать её в обиду. И Тая продолжает стоять, стиснув зубы.

Давным-давно, когда в детском саду рассказывали про границу, она представляла, как, охраняя Родину, там стоит отважный пограничник с ружьём. Сейчас Тая была не принцессой, а отважным пограничником, который оберегает свою страну от чужака-пажа.

Вадик тоже окончил первый класс. Но это удалось ему только со второй попытки: в прошлом году его оставили на второй год. Таины родители думают, что для Вадика это большая травма, и не велят говорить с ним о школе. Но паж, кажется, чувствует себя очень неплохо и совсем не стесняется школьных провалов. Дразнит же он Таю, хотя у самого-то отметки вряд ли лучше…

Тае и в голову не приходит рассказать родителям, что брат задирает её. У Вадика нет отца, поэтому его надо жалеть. Однажды, когда Вадик сломал главную Таину драгоценность – шкатулку из проволоки, она уже пробовала пожаловаться взрослым. Тётя Валя тогда сложила руки на груди и молчала. Но, странное дело, совсем не казалась Тае расстроенной. Мама покраснела и сказала: «Потом разберёмся, иди. Играйте дружно!» Выходя из кухни – взрослые сидели там так же, как сегодня, – она слышала, как папа сказал: «Бедный мальчик!» А Тая осталась без шкатулки и без помощи. Вадик, кажется, тоже понял, что его не накажут, и с тех пор каждый приход начинал с раскидывания Таиных игрушек. Но если долго простоять у шкафа, может, ему надоест и он примется за ящики стола?

А паж всё дёргает и дёргает за ручку, и дверца всё бьёт в спину безмолвного пограничника.

Но сегодня, похоже, у Вадика мирное настроение. Через пару минут он говорит: «Ладно, живи» – и отходит к дивану, где стоит наполовину собранная дорожная сумка. Рюкзачок с куклой Асей Тая успела затолкать под кресло, в сумке одна одежда. Вадик пренебрежительно поддевает сумку и говорит с ухмылкой:

– Что, едешь в свою тухлую деревню? Со старухами жить и кур кормить? – братец смеётся, довольный, что получилось в рифму. Вроде как дразнилка, а придумал сам.

К Таиному горлу подкатывает комок. Как десяток раскалённых солнц, горят щёки. На глаза просятся слёзы, и, сжимая кулаки, она кричит:

– Моя бабушка не старуха! И деревня наша не тухлая, а очень хорошая! Ты завидуешь, потому что сам никуда не едешь! Твоя мама ни с кем ужиться не может!

Поняв, что сказала что-то запрещённое, страшное, Тая выбегает в коридор и стремглав бежит в ванную. Она утыкается в жёлтое махровое полотенце и всё-таки даёт волю слезам. Сколько раз она сегодня принималась плакать?

– Дети, руки мыть, чай ждёт! – папа просовывает голову в комнату, но видит только Вадика, сидящего на полу среди разбросанных игрушек. Дверцы шкафа распахнуты. Нина, кукла в розовом платье с оборками из белых кружев, беспомощно раскинула руки на паркетном полу.

Вечером папа, в клетчатой рубашке и джинсах, приносит Тае в кровать Нину. Пальчики куклы подклеены очень аккуратно, трещин почти не заметно.

– Ну вот, принцесса, кукла твоя как новая, – папа кладёт Нину на подушку.

Тая молча втягивает куклу к себе под плед. Она лежит, не двигаясь, очень давно, с тех пор, как мама раздела её, рыдающую, и уложила в кровать. Тая больше не плачет, но и заснуть не может. Гости ушли, а она даже не слышала, как их провожали. Хорошо, что не зашли попрощаться. Часы на стене ещё только отбивают девять – не так поздно, а Тая уже вечность лежит под клетчатым пледом. Надо бы прикрыть правую пятку, вылезшую наружу, но кажется, что пошевелиться невозможно.

Папа хмурится, закусывает губы и думает о чём-то. Потом решительно садится на пол, и его глаза оказываются напротив Таиных. Он начинает спокойно, словно книжку читает:

– В детстве у нас было мало игрушек. Дедушку Митю часто переводили с одного места службы на другое, мы не могли возить туда-сюда много вещей. Со мной ездило только деревянное ружьё. Дедушка сам его сделал.

Тая смотрит прямо перед собой, не замечая папу, хотя он совсем рядом. А он продолжает, как будто и правда глядит в книгу:

– И был у меня друг. Рыжий такой парень, – папа усмехается, прищуривается, смотрит в окно, словно видит того самого рыжего мальчишку. – Это было на Балтике, есть такое холодное море. Мой дружок был очень боевой. Ружьё ему было позарез необходимо. Сколько мы дружили, столько он выпрашивал у меня ружьё. Поиграть я давал, даже домой разрешал взять на несколько дней, но насовсем не соглашался дарить, конечно. Тогда он спалил моё ружьё. В печке. Я страшно разозлился. Набрал камней полные карманы, хотел его избить как следует. Только отец сказал мне: месть хорошего не принесёт. А вот доброта открывает сердце. Не бей приятеля, ничего не отнимай. Наоборот, подари. И сделал ещё два ружья, совершенно одинаковых. Одно – для меня, а другое – для того мальчишки. Целую субботу на это потратил. Хорошие вышли ружья.

Папа помолчал.

– С тех пор Коля – мой самый преданный друг.

Тая переводит глаза на папу:

– Какой Коля? Наш дядя Коля, Уфимцев?

Папа кивает, но головы не поворачивает.

– Коля вырос без отца, в послевоенное время это не было редкостью. Мать работала чуть не круглые сутки, так что он, считай, рос без родителей. Каково ему было, а?

Папа посидел молча, поглаживая бороду, потом положил руку Тае на голову, пригладил кудри, разметавшиеся на подушке.

– Ты счастливая, Тая. У тебя всё есть. А главное – есть семья. А Вадик… он несчастный. Не потому, что без отца, а потому, что и рад бы дружить, да не умеет. Ты постарайся не обижаться. А я обещаю не давать тебя в обиду. Но всю жизнь за моей спиной не просидишь. Вадик твой брат, рано или поздно вы встретитесь. Реши сейчас, что ты тогда будешь делать. Понимаешь? Другого не переделаешь, только себя.

Тая вздыхает и берёт папину руку в свою.

– Я постараюсь, папа.

– Так-то лучше, принцесса. Спи, завтра длинный день.

Папа целует Таю в висок и выходит, погасив свет. Выключатель, как всегда, щёлкает и создаёт маленькое эхо – «ночной чик». После него так приятно слушать, как гаснут все остальные звуки: папины шаги, звук телевизора. Тая погружается в тёплый туман сна. В коридоре вдруг отдалённо звонит телефон, и она слышит тихие шаги по коридору. Белая дверь комнаты, отчётливо видная в сумерках, приоткрывается, и в полосе света возникает папин чёрный силуэт.

– Тая, спишь?

– Нет, – отвечает она, хотя уже не понимает, что происходит. Всё слилось в какую-то сказочную полуявь.

– Дедушка звонит.

Тая выталкивает ноги на пол из уютной норки, свитой в пледе, и поскорее шлёпает в коридор. Трубка телефона уже нагрета папой, пахнет его одеколоном.

– Здравствуй, Таюшка! – голос у дедушки низкий, с хрипотцой. – Поздравляю с окончанием первого класса. Папа сказал, ты очень хорошо окончила, умница.

– Дедуля, у меня четвёрка по математике вышла! – сонно жалуется Тая, как будто математика её обидела.

– Это ничего, ничего. Ты старалась. Когда стараешься, рано или поздно всё получается. В следующем году будет лучше, да.

В трубке потрескивает: сквозь обычные междугородние помехи слышно, что дедушка закашлялся.

– Ты простудился, дедушка?

– Нет, старые болезни беспокоят. Но ты не волнуйся. Я постараюсь быстро поправиться. А ты будь умницей, девочка. Отдыхай. Сил набирайся. Позвонишь ещё мне, старику. Похвастаешься успехами.

– Спасибо, дедушка. Вернусь в августе – позвоню. Выздоравливай.

Тая кладёт трубку на тяжёлый чёрный аппарат и стоит ещё немного в полутьме. Дверь в комнату родителей приоткрыта, из неё сочится узкая полоска света. Ноги начинают мёрзнуть на холодном паркете. Тая влезает с ногами на коробку из-под пылесоса, которая служит тумбочкой.

Необыкновенно уютно сидеть вот так на границе дня и ночи, когда пора спать, а ты пока бодрствуешь. И время года сменяется, и сама жизнь: сегодня была учёба, а завтра – каникулы. Сегодня весна, а завтра – лето. Тая сейчас словно меж двух времён. Ей хочется побыть ещё немного в этом нигде, которое не день и не ночь, не сегодня и не завтра. Кажется, все дороги открыты и вот-вот наступит лучшее… Она подтягивает к себе и обхватывает руками колени, натянув до самых пяток ночную рубашку в горошек.

Сквозь шум телевизора в родительской комнате слышны мамины слова:

– Удивительное у них взаимопонимание. Шестьдесят лет разницы – и такая дружба.

– Ничего странного, – отвечает папа. – Отец очень чуткий человек. И очень деликатный.

Мама негромко смеётся:

– Пожалуй, Тайка о первой любви расскажет не нам, а деду. Лет через десять.

Папа почему-то не отвечает. Неожиданная пауза заставляет Таю прислушаться. Негромкое журчание телевизора кажется оглушительным. Почему папа молчит? Она окончательно выныривает из дрёмы – как раз вовремя, чтобы услышать его слова:

– Если через десять лет отец сможет… – голос у папы прерывается, как будто у него что-то застряло в горле.

Тая думает, не сходить ли за стаканом воды на кухню, и даже спускает на пол ногу, но встревоженный мамин голос её останавливает:

– Неужели всё так плохо?

Тая застывает – одна нога на полу, вторую она всё ещё прижимает к себе.

– Он поэтому и звонил? – по-прежнему тихо говорит мама.

– Да. Операция завтра.

Музыка в телевизоре становится громче. Тая вскакивает с коробки, плечом задевает толстый телефонный справочник «Москва-1980» с истрёпанными, затёртыми страницами, и он падает, больно ударив её по большому пальцу ноги. Музыка заглушает шум падения. Бойкий голос диктора читает последние известия. Тая стоит в коридоре растерянная, ошеломлённая. Дрожащими руками укладывает справочник на место. Родители молчат. Они и не заметили, что Тая задержалась в коридоре. Она бежит к себе в комнату, и в голове бьется: «Что-то не так, что-то не так!..»

Тая садится в кровати, обхватив себя руками так же, как в коридоре. Но ни теплей, ни спокойней ей не становится.

Что с дедушкой? Что такое «всё», которое «так плохо»? И почему они замолчали, хотя оба были очень взволнованы? Это не из-за Таи, ведь они не знали, что она стоит в коридоре. Родители даже между собой чего-то недоговаривают.

Острое чувство тоски охватило Таю. Она уже не была отважным пограничником, который защищает страну от бед. Что-то тревожное и непонятное нависло над её маленькой страной, и сделать ничего нельзя. Как будто огромное мрачное «очень плохо» проглотило всё спокойствие на земле. Зубастая собака, приставшая утром, превратилась в прожорливое чудище. Чем же задобрить его? Как отвлечь от своего мира? Тая не знает. Она теперь даже не принцесса, а всего лишь маленькая испуганная девочка.

Тая сидит ещё несколько минут, глядя на единственное в комнате светлое пятно – дверной проём, а потом внезапно вскакивает и кидается к письменному столу. Под ним пыльно и темно, только поблескивает железная ладонь утюга. Тая вытаскивает портфель и, не вставая с колен, нетерпеливо нащупывает за подкладкой скользкую, слегка помятую бумажку. В окно уже сочится мягкий свет вечерних фонарей. В их сиянии бумажка отливает серебром.

Тая выбегает на балкон и, сгорбившись у перил, что-то быстро, рывками щиплет. Потом встаёт на цыпочки и, резко распрямив руку, выбрасывает в тёплый вечер маленькие бумажки с неровными краями. Обрывки похищенного «солнца» летят, подхваченные ветерком, медленно опускаются на тротуар, на листья кустов под окном, которые тоже кажутся серебряными в вечернем свете.

Тюль с крупными розами колышется на окне. Тая лежит на животе, с головой укрывшись пледом и крепко зажмурившись.

«Только бы всё было хорошо, – повторяет она про себя, прижав руки к груди. – Только бы всё было хорошо».

Ей кажется: мир теперь так хрупок, что стоит пошевелиться – и он оборвётся, рухнет. Сейчас всё как будто зависит только от неё, и Тая замирает, боясь дышать в полную силу. Сердце стучит гулко и часто. Замереть, не двигаться, не дышать. Тогда беда не заметит и пройдёт стороной.

«Только бы всё было хорошо, – умоляет Тая кого-то и постепенно погружается в тревожный беспокойный сон, так и не переменив позы, не разжав кулаки. – Только бы всё было хорошо!»

Папа приходит закрыть балкон и видит, что Тая лежит ничком, обхватив себя руками. Аккуратно, чтобы не разбудить, он переворачивает её на бок и снова укрывает пледом.