Текст книги "КОТАстрофа. Мир фантастики 2012"

Андрей Балабуха. Кое-что о котоведении и котописании

…Остров есть Кипр посреди винноцветного моря прекрасный, / Тучный, отвсюду объятый водами, людьми изобильный…

Да простит мне создатель «Илиады» и «Одиссеи» столь вольное обращение с его текстом, но что поделать: наш разговор нужно было начать именно с Кипра, гомеровское же описание походит к нему идеально.

Но причем тут Кипр, возмутитесь вы, речь-то – о фантастике и о кошках!

Сейчас узнаете.

Долгое время считалось общепризнанным, будто одомашнивание кошки – тот самый договор, что так блистательно описан Редьярдом Киплингом в «Кошке, которая гуляет сама по себе», – произошло в Древнем Египте ориентировочно в XX–XIX веках до Р. Х. И вот на тебе: совсем недавно при археологических раскопках на Кипре было найдено древнейшее в мире совместное захоронение человека и кошки – его датируют 7500 годом до Р. Х. В итоге союз рода людского с кошачьим племенем разом постарел на пять с половиной тысячелетий.

А дальше начинается странное.

В это же самое время происходит рождение цивилизации – возникают первые города. Иерихону, например, расположенному на севере Иудейской пустыни километрах в семи к западу от реки Иордан, как раз девять с половиной тысяч лет. А в южной Анатолии, на полсотни километров южнее современного турецкого города Конья, лежит его ровесник – город Чатал-Гуюк.

Продолжим. В Древнем Египте кошки считались воплощением Баст (или Бастет) – богини радости, веселья и любви, женской красоты, плодородия и домашнего очага, которая изображалась в виде кошки или женщины с кошачьей головой. Естественно, что кошки (коих египтяне с дивной бесхитростностью именовали просто «мяу») почитались священными – наказанием даже за случайное их убийство служила смертная казнь. Кошек мумифицировали тем же способом, что и фараонов. Полтораста лет назад подле храма Баст в городе Бубастисе было обнаружено захоронение, содержавшее ни много ни мало – около девятнадцати тонн кошачьих мумий! Добавлю, что культ ее супруга, бога Беса, был связан с почитанием кота – защитника дома и урожая. Красного (собственно, рыжего – это уже прелести перевода) кота египтяне считали также персонификацией верховного бога Ра. В семнадцатой главе знаменитой «Книги мертвых» Ра выступает как «великий кот», который каждую ночь сражается со змеем Апопом, средоточием сил зла, тьмы и хаоса, и на рассвете неизменно побеждает последнего.

Но вернемся к богине. Она вам никого не напоминает? Из другого пантеона?

Обратимся не к египтянам, но грекам. Если верить «Теогонии» Гесиода, бог Кронос в ходе семейных разборок со своим папенькой Ураном гонялся за родителем по небесам, пока неподалеку от Кипра не догнал и не оскопил при помощи боевого серпа (именно отсюда, говорят, и пошло классическое выражение «серпом по яйцам»). Урановы тестикулы упали в море, враз покрывшееся от этого белой пеной, из которой и вышла на берег Афродита Анадиомена, то бишь Пеннорожденная (она же, по месту рождения, Киприда) – богиня красоты, любви, плодородия, вечной весны и жизни, а также браков, родов и «детопитательница». Согласитесь, достаточно полная аналогия с Баст.

А заметно позже, уже в средневековой Скандинавии, викинги почитали кошку священным животным и олицетворением богини любви и плодородия Фрейи. В «Младшей Эдде» Снорри Стурлусона Фрейя путешествует на колеснице, запряженной парой котов…

Причем Европой дело отнюдь не ограничивается. Черная кошка являлась, например, ваханой – то есть одновременно и ездовым животным, и символом – индийской богини материнства и хранительницы домашнего очага Сашти, изображаемой в виде женщины с младенцем на руках.

Не знаю, сколь случайны все эти совпадения во времени и в пространстве. Так и хочется сделать на их основании далеко идущие выводы, заявить, например, что кошки цивилизовали человека, дабы обеспечить себе достойную среду обитания, постоянное обожание и преданное служение, но это уже включаются в дело мятущиеся извилины фантаста, тогда как нынче мне надлежит оставаться в скромной роли критика. А посему думайте сами…

Тем более что картина не столь идиллична, как хотелось бы. Да, нынче на Земле обитает шестьсот миллионов домашних кошек – приблизительно по одной на каждые десять человек. Однако отношение к ним не всегда и не везде было вышеописанно трогательным.

В Средние века в католических странах кошка считалась непременной спутницей ведьм и вообще олицетворением нечистой силы. В Англии ее держали за спутницу Маб – королевы фей. Из-за всего этого кошек (особенно не везло моим любимым черным!) заживо сжигали на кострах или сбрасывали с колоколен. Правда, за это позорное суеверие пришлось заплатить достаточно дорого: знаменитой эпидемией чумы, сократившей население Европы по одним подсчетам на треть, а по другим – так и вовсе втрое, ибо практически некому стало истреблять крыс и других переносчиков заразы. Правда, в православных странах отношение к кошкам было едва ли не диаметрально противоположным: это единственные животные, которым дозволяется невозбранно посещать церковь (разумеется, кроме алтарной части).

Так разве же удивительно, что представители вида Felis Silvestris Catus (Felis catus domesticus тож) неизменно выступают персонажами произведений, выходящих из-под пера литераторов, принадлежащих к виду Homo Sapiens Sapiens?

Не стану приводить примеров из классики, поминая Эрнста Теодора Амадея Гофмана с его «Житейскими воззрениями кота Мурра», «Королевскую аналостанку» Эрнеста Сетон-Томпсона, «Томасину» Пола Гэллико et cetera: если читали, так и без меня знаете, а коли нет – чем поможет перечисление незнакомых имен и названий? Но вот о фантастах немножко потолковать стоит.

Наверное, можно без преувеличения сказать, что всякий уважающий себя фантаст хоть раз да обращался к кошачьим темам и образам. Хоть хайнлайновского Петрония Арбитра из «Двери в лето» вспомните, или его же роман «Кот, проходящий сквозь стены», или кота Свартальфа из «Операции „Хаос“» Пола Андерсона… Словом, имя же им – легион. И наши соотечественники отнюдь не посрамили себя.

И это совершенно естественно. Ведь кошка – это вам не друг человека. Это – человек. Ее нельзя подчинить, не сломав психики, но можно учить; с ней можно и нужно договариваться. Не случайно, как подметил однажды, опираясь на солидную статистическую выборку, тот же Хайнлайн, генералы заводят собак, а дипломаты – кошек. Кстати, у кошек и людей за эмоциональную деятельность отвечают одинаковые участки мозга… И еще: известно, что если эксперименты по социальному поведению лучше всего проводить на мышах, то по индивидуальному – на кошках.

Вернемся однако к художественной литературе.

Сборник, который вы держите сейчас в руках, – не первая такого рода тематическая антология – очередная. Были до и будут, не сомневаюсь, после. Помните бессмертное: «Посылали бы Бегемота, он обаятельный»? Кошачье обаяние неиссякаемо и непобедимо. Есть такая старая театральная шуточка: хочешь сорвать спектакль – выпусти на сцену кошку. Немедленно внимание зала сосредоточится на ней, пусть там хоть Лоуренс Оливье играет, хоть Смоктуновский. И писатели этому обаянию подвластны, и читатели, так что будущее фелинистической литературы вообще и фантастики в частности обеспечено, народная тропа к ней, уверяю вас, не зарастет. Но сейчас – не о будущем. О настоящем. И, может быть, чуть-чуть о недавнем прошлом.

Потому что нельзя не вспомнить моих старших коллег и друзей: Дмитрия Биленкина, Илью Варшавского, Ольгу Ларионову, Святослава Логинова, Владимира Михайлова, Александра Шалимова – у каждого из них хоть один «кошачий» рассказ да был, хоть в одном романе или повести появлялся «зверь, именуемый кот», да не просто как деталь или проходная фигура, а как персонаж, для повествования принципиально важный. Уже только из произведений этих писателей, входивших в фантастику в шестидесятых – семидесятых годах прошлого века, можно было бы составить отменный том. Авось когда-нибудь и составят… Кстати, из этого перечня с одним автором – Логиновым – вы встретитесь. Позволю себе на минутку вернуться к театральной практике. Когда массовке на сцене надо изображать некую живую беседу, не доходящую до зрителя, актеры по старой традиции дружно бормочут: «О чём говорить, когда не о чем говорить?» Так вот, Логинов со свойственным ему блеском доказал, что прекрасный рассказ можно написать, когда и писать-то вроде не о чем. На первый взгляд. Но не верьте лукавству первых абзацев – есть о чем. Еще как есть!

Но вот на смену им пришло новое поколение – те, кто дебютировал в девяностые, в двухтысячные. И что же? Оказывается, на неисчерпаемую нашу тему можно говорить вечно. Находятся новые идеи, образы, сюжетные повороты, манеры письма… Нет, не хочу портить вам удовольствие пересказом того, что еще только предстоит прочитать. Ни о сюжетах, ни о фабулах – ни слова! Но вот о том, как это написано…

Как? Да как угодно. На любой вкус. Твердая НФ – пожалуйста. Парадоксалитская, ёрническая, постмодернистская – тоже есть. Аллегория, притча? И это найдется. Как и тонкая лирика. И романтика. И до жестокости жесткий реализм. Читаешь – и оказывается, что узкая, казалось бы, тема, да еще и ограниченная вдобавок рамками фантастики, дарует авторам необозримый простор, на котором есть где разгуляться, и мир изобразить, и себя показать.

Не дело автору предисловия заранее раздавать оценки тому – оценивать вообще дело скорее читательское, критику и важнее, и интереснее разбираться, комментировать, делиться рождающимися под влиянием прочитанного мыслями и ассоциациями. Да и то – в послесловии, а не краткой статье, предпосылаемой книге.

Но от одной оценки я все-таки удержаться никак не могу. Хотя бы в такой вот мягкой форме: от души надеюсь, что вы получите от чтения книги такое же удовольствие, какое выпало при знакомстве с рукописью вашему покорному слуге.

Андрею БАЛАБУХЕ

Святослав Логинов. Рассказ про кота

Говорят, напиши рассказ. Про кота. Чтобы кот в рассказе был. Или кошка, это всё равно. Как, зачем? Для сборника. Сборник тематический делается, про котов. У читателей такие сборники востребованы.

Мне-то что? Я и про кота могу. Или про кошку, мне без разницы.

Начинаем с помещения. Комната, большая, светлая. В комнате – диван. Без этого никак, про кота без дивана не напишешь, а то ему лежать негде будет. Диван непременно с подушками… по той же самой причине. Подушки желательно атласные.

На стенах повесим постеры, что-нибудь из французских импрессионистов. Напольная ваза, и вторая, чешского стекла на журнальном столике. Обе демонстративно пустые. На диване сидит героиня. Нет, не кошка, девушка. А кота мы уложим ей на колени, пусть она покамест его гладит. Кот непременно полуперс, у них экстерьер оригинальный. Потом разберёмся, что с этим котом делать.

Девушка молода и красива. Зовут её… неважно… всё равно, она в комнате одна, и её никто не зовёт. На девушке что-нибудь утреннее, с кружевами. Называется пеньюар. Раньше подобный наряд обозначался словом «неглиже», но современный читатель опрометчиво полагает, будто неглиже – что-то неприглядное.

Девушка ожидает возлюбленного. Он – успешный бизнесмен, молод, красив, ездит на «порше». Занимается теннисом. Так что героиню мы переоденем в гольфы, короткую юбочку и светло-зелёный топик.

Кот тем временем утёк в форточку. Ну, и бес с ним, понадобится – вернём. Этаж пусть будет первый, чтобы не разбился, дурашка, если свалится с карниза.

Возлюбленного героини зовут Артур, у него тёмные волосы, и он задерживается, потому что… в общем неважно почему, но он задерживается. Героиня недовольно поглядывает на мобильный телефон. Артур мог бы и позвонить, но звонка до сих пор нет. А сама она звонить не станет. И без того ваза на столике пуста, а после этого ещё и звонить самой?..

Может быть, музыку включить? Что-нибудь ретро или, напротив, современное… Классики не надо – испортит образ.

Со двора доносится немузыкальный мяв, что-то падает, слышен крик: «Кыш, поганец!»

Кошатина появляется в окне. Боже, в каком виде! И прыгает прямо на подушки. Теперь придётся всё чистить.

А ну, брысь отсюда!

Утёк в форточку.

Всё же, кот или кошка? Ладно, разберёмся. А этаж у нас будет второй, чтобы кошатина с улицы грязь на лапах не таскала. А ежели свалится, то всё равно не разобьётся.

Героиня нерешительно протягивает руку к телефону… Как же её зовут? Хотя, пока Артур не позвонил, её можно никак не называть.

Снаружи доносится немузыкальный мяв, звон стекла и крик: «Вот я тебя!»

Кошатина появляется в окне, сбив со стола вазу, пролетает через комнату и скрывается под шкафом. Что же оно натворило? Ведь минуты не прошло.

А этаж пусть будет четвёртый. Свалишься – пеняй на себя.

Героиня нерешительно протягивает руку…

– Блин! – доносится снаружи.

За стеклом появляется искажённая физиономия. Парень лет двадцати, наверняка – студент, и наверняка – компьютерщик. Теперь всё ясно. Кошатина впёрлась в чужую квартиру и устроила погром, а одуревший от компьютера студент погнался следом. Совсем сбрендил, жизнь от виртуальности отличить не может. И деваться ему теперь некуда: на карниз он вылезал на втором этаже, а оказался на четвёртом.

Парень толчком распахивает окно и вваливается в комнату, сбив, на этот раз, напольную вазу.

У них там деревянные рамы в окнах, что ли? Европакет должен быть, а его так просто снаружи не откроешь.

Ладно, разберусь. Но сначала надо что-то делать с этой тварью. А ну, вылезай из-под шкафа! Что значит – не вылезу? Я кому сказал? Живо! Ах, не вылезу? Так я ж тебя, поганца, из повести вычеркну. Будешь тогда знать! Как это – не вычеркну? Рассказ про кота, говоришь? Да, действительно, про кота… Только ты ещё, может, и не кот, а кошка. Что неважно? Это кому неважно? Тебе?.. Тоже мне, трансвестит нашёлся, собственные гендерные признаки ему не важны. Ты погляди, зараза, что натворил! Ведь эти двое уже болтают, словно век знакомы. Как, знакомы? Мало ли, что в соседних квартирах живут. Она только что переехала в элитный район и никого ещё не знает. А его тут и вовсе быть не может, не тот типаж. Во, слышал? Он её Ксюхой называет! Ну, какая она Ксюха? Элеонора. Понимаешь? Э-ле-о-но-ра!.. Ну вот, они уже целуются…

– Эй, вы, немедленно прекратите! Артур сейчас придёт!

Как это, нет никакого Артура? А кто тогда есть? Вы что, сговорились все? Вылезай из-под шкафа, скотина! Немедленно… А то ведь я тебя оттуда за хвост выволоку. И не посмотрю, какие там у тебя когти.

Наталья Галкина. Коломенский кот

Когда я была маленькая, мой двоюродный дядя по отцовской линии жил в Коломне. Не помню, где именно; где-то на набережной, не знаю даже, на набережной чего. Дом двоюродного дяди (или деда) – я приходилась ему внучатой племянницей – казался небольшим, как большинство коломенских домов. Двор дома занимали поленницы, аккуратно сложенные дровяные лабиринты, зиккураты, равелины, макеты катакомб, имитирующие раскопки древних городов; дети играли в кубистических бастионах, в их геометрическом саду.

Мне нравились геометрические сады поленьев, березовых светлых, сосновых золотых, не ценившихся осиновых, а также распиленных на дрова заборов и пропитанных смолою прекрасно горевших железнодорожных шпал.

Дровами топили печи в доме, круглые голландки, чьи рифленые колонны умудрялись нагревать комнаты так, как никакое центральное отопление не сумеет. Живой огонь согревал душу, веселил сердце. В дядюшкиной квартире, в большой комнате, служившей гостиной, столовой, библиотекой и кабинетом, еще и камин горел, камелек, пылали угли за каминной решеткой; а перед нетопленным камином стаивала порой ширма темно-зеленого шелка с золотистыми листьями, цветами, павлинами и петухами (или фазанами?), с двумя деревянными опорами, наверху шарики красного дерева, внизу зверино-птичьи лапы. Смотреть в пылающий камин можно было часами, ничего лучше этого камина я в жизни не видела и прекрасно понимаю смысл выражения «тепло родного очага», – петербургские зимы тогда были еще всякий раз особо холодными.

Дядюшка носил меня на закукорках, я доставала рукой матовую лампу на цепях, могла опустить ее или поднять. Я входила в роль всадницы, командовала, не желая слезать, дядюшка говорил: «Мадмуазель Баттерфляй, шагом марш на паркет, а то посажу на печку, отец без вас уедет, а вы будете у меня на печке жить».

Но самым сильным впечатлением от дядюшкиного дома являлись не поленницы, не любимец-камин с душкой-голландкою, не закукорки; им был, несомненно, Жоржик.

Домработница называла Жоржика Жориком, то ли для удобства произношения, то ли за его исключительную прожорливость. Мало того что Жоржик из петербургской породы котов, отличавшейся солидными габаритами и тигровым серым окрасом, он был кот кастрированный, страдавший к тому же ожирением сердца. Все это, вместе взятое, плюс любовь к жратве и малоподвижный образ жизни клинического сердечника и создало, надо полагать, несусветный преувеличенный размер дядюшкиного кота. Всяк, увидевший его впервые, как-то столбенел, ощущал нарушение масштаба, кошачьего ли, квартирного, дефект ли собственного восприятия, – а иногда всё перечисленное чохом.

Жоржиков тюфячок лежал в углу прихожей. Вид спящего Жоржика ввергал в задумчивость. Каждый раз сомнение охватывало: что за животное спит в уголке? Барсук? Собака? Стоя перед ним, я долго глядела на его гигантскую спину и пространные бока, потом произносила тихо: «Жоржик… ксс-ксс, кс-кс, Жорж, Жо-рик…» Он просыпался, поднимал голову, фантастическую башку рыси или марсианского камышового кота. Язык кот держал чуть прикушенным, во взоре проснувшегося существа читалось: «Что тебя надо, обло стозевно? Зачем подло разбудило? Оно благородно спало и тебя не трогало». Клянусь вам, каждый, впервые увидевший Жоржика, казался себе полным идиотом.

Ходить Жоржику было трудно, гулять его выносили на руках. Его сажали на травку или на поленницу, чтобы воздухом подышал. И минут через пять со всей Коломны начинали стягиваться кошки. Домашние, выпущенные погулять, бездомные, бродячие, помоечные, холеные, задрипанные, здоровые, больные, тощие, тонкие, короткохвостые курцхаары, длинноухие, рыжие, черные, белые, трехцветные, молодые, старые, беременные, сексуально озабоченные, половые разбойники, ворюги, опытные облезлые философы, малые неразумки-котята – все потомки священных египетских животных, обитающие в пределах досягаемости, являлись посмотреть на своего суперкота, на дядюшкиного мутанта. Кошки садились вокруг Жоржика, образуя концентрические круги – центром служил Жоржик, – и молча смотрели на него. Возможно, они поклонялись ему как кошачьему божеству.

Некоторое время Жоржик стоял в центре огромного кошачьего сборища. Все собравшиеся хвостатые стояли, оцепенев от восторга ли, ужаса ли, не отрывая глаз от идола своего. Наконец, устав, он ложился. И тут же, как по команде, ложились все. Мне становилось всякий раз не по себе от подобного зрелища и казалось: все коломенские мыши в это мгновение тоже ложатся, кто где стоял, валятся замертво почти, глазки закатив, полный столбняк, кататония, носик на запад, хвостик на восток, как положено, такая мышиная стрелочка буссоли окна в Европу, повинующаяся магнитным линиям чувственных полей игры в кошки-мышки.

Все кошачье-мышиное коломенское сообщество лежало, пока Жоржик не поднимал из горы кошачьих телес круглую большую башку с прикушенным языком. Тут все вскакивали. Оглядев свой народ, Жоржик опускал башку на лапы, вновь погружаясь в дремоту. Все ложились. Периодически повторяясь, минут десять – двадцать длилось кошачье-казарменное лечь-встать; думаю, то же делали и загипнотизированные мыши, судорожно вскакивая и валясь без сил, повинуясь коллективному магнетизму.

Прогулка заканчивалась. Жоржика брали на руки и уносили, тяжести он был сверхъестественной, этакая гиря для Жаботинского, собака его параметров казалась бы пушинкой, представительницей категории наилегчайшего веса или веса пера. Дядюшкин кот был налит земным притяжением по самую маковку, ему поэтому и ходить-то было невмоготу. Стоило взять обреченного на возвращение домой фараона на руки, как все сонмище илотов вскакивало и начинало выть на все голоса, как выли бы на луну волки либо шакалы. Кошачий хор резонировал, наполнял окрестность. Мышиный писк визгливо-неслышно вторил. Жоржик, по обыкновению, был глух и нем.

Кошки выли, коломенские собаки, услышав их tutti, приходили в исступление и лаяли до хрипоты. В волне воя и лая Жоржик водворялся нах хауз.

Жившая в дядюшкином доме старая нянюшка, вырастившая ныне взрослых детей и их детей тоже, женщина простая и хозяйственная, время от времени варила кисель, беря для этой цели громадную кастрюлю, как на целый полк, и была права, поскольку гости в доме не переводились, да и чад с домочадцами было полно. Кисель, густой и вкусный, напоминавший желе, ставили на поддонник под форточку студить. Однажды, в первый и единственный раз, все услышали вечно немотствующего Жоржика, его трубный утробный подвыв, фараоново «вау-у! вау-у!». Бросившись на вопль, маленькая толпа домашних замерла на минуту в дверях кухоньки. Жоржика очаровал, очевидно, летне-весенний свежий теплый воздух из форточки, полихромный дворовый запах; кот, вспомнив юность, решил, на форточку вскочив, обозреть окрестность. Попытавшись вскочить, он сорвался и всей тушею плюхнулся в остывающий кисель, его заклинило в кастрюле, он выл от омерзения находиться в клейкой сладкой среде человеческих извращенных забав со жратвою, от унижения и страха, от осознания кошачьей своей горькой судьбины, видя кошачий Рок, ощущая вес меховой шапки кошачьего Мономаха, с которой стекал на его колоссальную рожу теплый мутный кисель. Кота достали, отмыли, в его честь зажгли камин, он обсыхал на своем тюфячке, жмурясь на угли. Окрестные кошки, слышавшие, надо думать, вопль фараона, в ту ночь кошачьих концертов на поленницах и соседских крышах не закатывали; немо было в Коломне, не пищали и мыши, даже собачьего лая было не слыхать. В угрожающей животной тишине двигался к западу лунный свет, а тени деревьев, трав и редко встречающихся в скверах цветов шли на восток.

Впрочем, на следующую ночь весенне-летние игрища возобновились с удвоенной силою, ибо каждый мардарий, все васьки, барсики, мурзики осознали: сколько б ни метелили они друг друга в рыцарских поединках, ни чистили друг другу усатые вывески, побеждая голосом, или взглядом, или тривиальным лапоприкладством, их развратные мурки мечтают о кошачьем божестве по имени Жорж, не снисходящем в данаям девственном Зевсе, стало быть все кошачьи подвиги втуне: можно победить кота, а как победить мечты глупых кощонок? Глупым кощонкам снились котята, вырастающие в стада кошачьих мастодонтов, состоящие из жоржиков, каждая задрипанная кошачья шлюшка чувствовала себя спросонок праматерью полубогов и полубогинь.

Кстати, я полагаю, привидение Жоржика просто обязано являться если не людям, так коломенским квадрупедам, особенно по весне.

«Коломенским кошкам, котам и мышам, а также псам (но иногда и кошачьему населению других островов архипелага Святого Петра) иногда является привидение Кошачьего фараона – преувеличенно большого кота. Кошки следят за ним, обмерев, провожают глазами в воздухе нечто невидимое; людям явлена одна траектория движения их взглядов и голов.

Не удивляйтесь, увидев в Зимнем саду или в Ледяном доме Кошачьего фараона. Его призрак безопасен, даже в некотором роде является амулетом – приносит счастье».