Текст книги "Монтажный лист"

Наталья Шухно
Монтажный лист

© Наталья Шухно, текст, 2024

© Сергей Астафуров, макет и иллюстрации, 2024

«Все о любви и о войне…»

Мир сегодня как, пожалуй, никогда полон «белого шума», забивающего пространство. Он изумляет степенью абсурда и какой-то жестокой, беспросветной глухотой… Порой кажется, не пробиться ни к себе, ни к другому человеку через эти враждебные бессмысленные вихри – но всегда остаются стихи. Они просто есть – и пространство вокруг них оживает, преображается и начинает звучать. Словно черно-белое немое кино становится полноценной многоцветной и многоголосой реальностью.

Открывая книгу Натальи Шухно, с радостью понимаешь: да нет никакого «белого шума», и абсурд смешон и наивен, все поэзия, а в ней музыка, и она – грустная, пронзительная, трагическая – подлинное счастье. В книге переплелись – не разъять – любовь и война, жизнь и смерть, обыденное и небесное. Но сначала они сошлись остриями в сердце поэта, и поэт выполнил свою простую работу – протянул меридианы от полюса к полюсу, и мир снова стал целым.

Удивительное чувство возникает при прочтении этих стихов: вроде все прозрачно, бесхитростно, никаких особых украшений, но ведь именно в простоте и точности оживает поэтическая энергия, внутренняя сила течет по строчкам как по проводам. Не хочется цитировать, рознить строфы – отличительным свойством таланта Натальи является именно глубокая связность, слитность звуковая, словесная, метафорическая естественность тихого разговора.

Но это не «тихая лирика» в прямом смысле слова – стихи открыты и наполнены людьми, событиями, судьбами. Нет уже ставшей привычной нам замкнутости самовыражения, и даже если поэту не всегда удается почувствовать на всю глубину чью-то душу, все равно каждая попытка – то же протягивание меридианов от полюса к полюсу, от человека к человеку, то же восстановление целого, противостояние хаосу.

Две пронзительные темы книги – любовь и война. И здесь удивительным образом проявляется душевная и поэтическая зрелость поэтессы: столько любви в стихах о войне, о разлуке, о гибели, что понимаешь: побеждают любовью. Любовью тех, кто идет в огонь, и тех, кто провожает и ждет, встречает или оплакивает, тех, кто помнит. Разве это не лучшее доказательство полновесной жизни молодой поэзии?

Стихи очень разные – в книге богатая звуковая палитра, мелодическая основа, метафорическая ткань. Но все это не бросается в глаза, все воспринимается естественно, потому что работает на главное, сосредоточено на смысле – и именно смысл сегодня ищут в поэзии читатели. Смысл обновленный, но надежный и устойчивый.

Наверное, самое глубокое и пронзительное в книге, и в то же время самое простое, бесхитростное – а иначе как ему взойти в высоту? – стихотворение «Рождество»:

 
В печи огонь пылает с треском,
Цветы из инея растут,
И носят мальчики звезду
По веткам улиц деревенских.
 
 
Младенец спит, а колыбель
Так по-июльски пахнет сеном,
И ослик тычет носом серым
В его душистую постель…
 

Здесь «всегда» соединилось с «сейчас», и любовь уже победила.

Приветствуя новую книгу, хочется пожелать ей счастливой судьбы. Эпоха горькой тишины вокруг поэзии заканчивается, к ней все чаще обращаются в поисках силы, смысла, гармонии, ищут ответы на больные вопросы – и значит, новая книга Натальи Шухно выходит в свет вовремя.

Нина

Ягодинцева

Джульетта, уходи с балкона…

«Смывает тушь, стирает губы…»

 
     Смывает тушь, стирает губы
   И курит, глядя в никуда,
 Пока по водосточным трубам
Бежит осенняя вода.
 
 
     И хмурый вечер сложен вдвое
   Среди душистых тополей,
 Ей кажется – окно чужое
И ярче светит, и теплей.
 
 
     Печаль туманна, боль условна,
   Фонарик сломан, пуст вокзал.
  Джульетта, уходи с балкона,
Тебя никто туда не звал.
 

«Мне снился бесконечный океан…»

 
  Мне снился бесконечный океан,
   Печаль волны и то, что будет поздно,
     Огромный кит, плывущий в небе звездном,
      Пускал неисчерпаемый фонтан.
 
 
Когда окно врезается в туман,
  В молочной мгле не видно дом соседний,
   Рябины кисти, розы цвет последний,
     Фонарный столб, желтеющий каштан.
 
 
И человек не виден в пустоте,
  Хотя ладонь была живой и теплой,
   Он уходил сквозь выбитые стекла
     Кататься на космическом ките.
 

«Ее кресты как обстоятельства…»

 
     Ее кресты как обстоятельства
   Сложились в схемы неизменные,
  Обыкновенное предательство
И боль вполне обыкновенная.
 
 
     Она звала. Стальными веками
   Моргали совы желтоглазые,
  Но откликаться было некому
И сожалеть о недосказанном.
 
 
     Тревожный сон, в нем что-то важное,
   Тугим жгутом рубашка свернута.
  Но одиночество не страшное,
Когда луна заходит в комнату.
 
 
     Промозглый ветер, вечер пятницы,
   Звенит в окне осина голая,
  Она молчит и улыбается,
И Бог ее целует в голову.
 

«У ночи осенней в плену…»

 
  У ночи осенней в плену
   Тревожные шепчутся клены,
     Как на проводах оголенных,
      Целуешь чужую жену.
 
 
Сочится из форточки мгла,
 Часы умирают на кухне,
   И пляшут беспечные духи
     В размытом пространстве угла.
 
 
Излом в середине пути,
 Октябрьский привкус песчаный,
   Так пахнут земля и туманы,
     Так хочется дальше идти.
 
 
А дождь продолжает строчить,
 Дробиться, как хрупкое счастье,
   Ты стал его временной частью,
     Которую не повторить.
 

«Пусть будет лето и жара…»

 
Пусть будет лето и жара,
Медовый зной, душистый воздух,
И ослепительные звезды,
И сосен теплая кора.
 
 
Пчелиный гул, сверчковый плач,
Вишневый сок, трава по пояс,
Я все пытаюсь, успокоясь,
Несопряженное сопрячь.
 
 
Июль, зачатый по любви,
Врастет в податливую почву
И затаится в паре строчек
Понятной истиной земли.
 
 
Я застываю где-то меж
Ветров и солнца. Вижу сцену,
Венок, который не надену,
И потолок, сдавивший стены,
И клетку собственных надежд.
 

«Бывает это так, хоть плачь…»

 
Бывает это так, хоть плачь,
Приходит женщина-палач,
И косо смотрит хмурый врач,
И в карточке строчит.
 
 
Она казнит, предвидя ад,
Ведь и ее сейчас казнят,
Пронзают стрелки циферблат,
Безмолвие кричит.
 
 
И грех она несет одна,
Печаль как будто не видна,
Твоя вина – плати сполна,
Плевать на сто причин.
 
 
Вопрос простой, пустой, ничей:
Кто превращает в палачей?
Им не до этих мелочей,
Молчат… и ты молчи.
 

«Я пишу тебе. В сумраке комнаты…»

 
                           Я пишу тебе. В сумраке комнаты
                          На обоях тюльпаны цветут,
                        Стул скрипит, занавески задернуты,
                       И часы не идут.
                      Знаешь, здесь ничего не меняется,
                     Дом стоит, небо в лужах дрожит,
                    Со стабильной тоской начисляются
                   Коммунальные платежи.
                 Я ребенка веду в поликлинику,
                Отдаю свои шпильки в ремонт,
               Приближаясь беззвучно к полтиннику,
              Брат по-прежнему пьет.
             Мамы нет. И дыра не латается,
            Слезы душат, но делаю вдох,
          Только в спальне еще сохраняется
         Нежный запах духов.
        Может, так бы меня не корежило,
       Не рвало на лоскутную ткань,
      Если б наше дворовое прошлое
     Не сдавило гортань.
    Я люблю тебя. Годы – минутою,
  Ты взлетел высоко – не достать,
 Скоро сорок, а все еще глупая…
Можешь не отвечать.
 

«Хрустальный мир, до боли хрупкий…»

 
  Хрустальный мир, до боли хрупкий,
    Зима рисует от руки,
       Твои глаза и незабудки,
         Холодный ключ в кармане куртки
            И сброшенные каблуки.
 
 
Твое лицо и белый север,
  Непостижимый, ледяной,
     Под снегом ожидает клевер,
       Когда под благовест вечерен
          Напьется талою водой.
 
 
Во всем – единая основа,
   Как огонек в степной дали,
     Привычен звук, известно слово,
        Как будто плакала Ростова
          О несложившейся любви.
 

Нулевые

 
Когда-то были «нулевые»:
Вино в Серебряном бору,
Созвездий нити золотые,
Так нежно тлевшие к утру.
 
 
И поцелуи, как узоры,
Размытые в твоей крови,
И разговоры, разговоры
О книгах, фильмах и любви.
 
 
Мы необдуманно мечтали
Под треск углей в ночной тиши
И непременно получали
Благословенье спелой ржи.
 
 
Плескались улицы ночные
В чернильной тьме Москвы-реки,
Когда-то были «нулевые»,
Сегодня – ноль в конце строки.
 

«Подними воротник и иди напрямик…»

 
Подними воротник и иди напрямик,
Как дорога тебе указала.
Оставляй, что любил и к чему так привык,
В переполненном сердце вокзала.
 
 
Комнатушку, забитую стопками книг,
Старый шкаф, в тонких рамах пейзажи,
Пару фото, где мама и дед-фронтовик,
Он уже ничего не расскажет.
 
 
Осень снова раскинула пестрый шатер
И багряным кружит листопадом.
Не печалься, что нет ни отца, ни сестер,
Ни любимой, которая рядом.
 
 
Поезжай, убаюканный стуком колес
И плывущими в дымке лесами.
Пусть один чемодан, и мечты – под откос,
Хоть они очень часто спасали.
 
 
У других – целый мир, у тебя – ничего,
И сберечь бы бессмертную душу.
Поезжай до конечной пути своего
И надейся, что там будет лучше.
 

«Ты спросишь: «Это ли не рай?»…»

 
   Ты спросишь: «Это ли не рай?»
  Конечно нет, всего лишь версты:
  Леса, сады, дома, погосты
 И ускользающие звезды
В окне вагона. Просто май
 
 
   Еще цветет неосторожно,
  В сердцах разбитых болью зреет,
  Он по-другому не умеет,
 Огонь, который не согреет:
Живых здесь нет и мертвых тоже.
 
 
   Ты спросишь: «Это ли не сон?»
  Конечно сон. Дорогу слушай,
  Как стук колес волнует душу,
 Ее покоя не нарушу…
Вечерний свет. Пустой перрон.
 

«Подсушенный, желтеющий стогами…»

 
  Подсушенный, желтеющий стогами,
  Древесный, истекающий смолой,
 В лазоревой дали под облаками
Разлился акварелью август мой.
 
 
  Я трогаю созвездия руками
  И слушаю во сне и наяву,
 Как яблоки с багровыми боками
Со стуком тихим падают в траву.
 
 
  Дорога вьется спелыми лугами,
  Блестит река, и солнце в ней плывет,
 Цветной покров, завещанный отцами,
Сосновою иглою память шьет.
 
 
  Уходит лето, август между нами,
 Отпетый нежно крыльями стрекоз.
 Возьми для счастья и воспоминаний
Последний мед из вересковых слез.
 

О том, чего не бывает

 
   По ночам мечталось Зине,
  Что богатый и красивый
 На роскошном лимузине
 Увезет, минуя зимы,
Прямо в лето навсегда.
 
 
   Там кокосовые пальмы,
  Океан поет печально,
 Теплый ветер за плечами,
 Солнце жаркими лучами
Выбелило города.
 
 
   За окном многоэтажки
  Все знакомо до мурашек,
 Дети в школе, быт налажен,
 Серый день из серых башен,
У подъезда – алкаши.
 
 
   Все противно, все достало,
  За стеной опять скандалы,
 Бьют сердца и бьют бокалы,
 И привычная усталость
Гасит огонек души.
 
 
   Половина жизни вышла
  Мимолетно и неслышно,
  Незаметно, быстро слишком,
 Как вода стекает с крыши
После сильного дождя.
 
 
   Зина, выпей, Зина, сдайся,
  И со счастьем рассчитайся,
 От мечты беги скорее,
 Только дразнит, а на деле —
Хлопнет дверью, уходя.
 

«Нас оплакивает зима…»

 
             Нас оплакивает зима,
        Воет в трубах железных протяжно,
    Потерялся кораблик бумажный,
Зачерпнула воды корма.
 
 
             Приглашает на эшафот,
        Стелет снежную мантию кружев,
    Собираясь опять равнодушно
Прерывать захудалый род.
 
 
             Ледяные поля пусты,
         Ждут рождения в царстве безликом,
    Мы посадим там землянику
И сиреневые кусты.
 

«Средневековым полотном…»

 
       Средневековым полотном,
     Прозрачным молодым вином
  В созревшем небе грянул гром,
Рассыпался в дожде.
 
 
       И ночь затянута в корсет:
     Китовый ус, смолистый цвет,
  Она мудра, на сотни лет
Застелена постель.
 
 
        В траву сырую брошен кнут,
     И руки врут и рвут хомут,
   Так вишни бешено цветут,
Что видно в темноте.
 

«На огонь слетались мотыльки…»

 
        На огонь слетались мотыльки,
     Небо тлело пепельной фиалкой,
   Было жарко, ничего не жалко,
Млечный путь лежал на дне реки.
 
 
        Юность с волосами цвета льна
     Пряталась за домом с сигаретой,
   С медной крыши скатывалось лето,
И качалась пьяная луна.
 
 
        Мы взрослели, каждый новый год
     Повисает шариком блестящим,
   И бредет душа в еловой чаще,
И себя из прошлого зовет.
 

«Талый снег начинает…»

 
                            Талый снег начинает
                         всхлипывать,
                       По-есенински плачет
                    март,
                  Знаешь, лучше уже
               не выдумать,
             Не отматывать жизнь
          назад.
        Это чудо или
     фантастика,
   После зим открывать
глаза,
 
 
                                                Сосны вырезаны
                                             из пластика
                                           И приклеены
                                        к небесам.
                                      И стирается в пыль
                                   алмазную
                                 Время, выданное
                              для нас,
                            Тихо дочке твоей
                         рассказываю
                       О движении лунных
                    фаз.
                  И звезда, накренившись,
               падала,
             Словно бросил Господь
          блесну,
        И с холста выступала
     Шамбала,
   Чтобы выпустить в мир
весну.
 

Есть адрес Бога на конверте…

«Как провожают нынешних и бывших…»

 
Как провожают нынешних и бывших,
Касаются губами скул едва.
И молятся, храни его, Всевышний,
Молитвенные позабыв слова.
 
 
Так сладок сон, так тихо шепчут травы,
Пока молчит бесчувственная сталь,
Здесь нет уже и правых, и неправых,
А лишь глаза, смотревшие в февраль.
 
 
Он видит смерть, она идет по следу,
Кровавый дым к сухой земле приник,
А там, за ним, Туманность Андромеды
И волосы прекрасных Вероник.
 
 
Он станет снова маленьким и лишним,
Пополнит геометрию могил,
Поэтому люби его, Всевышний,
Пока небесный край крестами вышит,
Прими его, уже навечно, в тыл.
 

«Мама, не плачь, помирись с отцом…»

 
Мама, не плачь, помирись с отцом,
Я где-то в поле, в земле лицом,
Пахнущей мятой и чабрецом,
Слышу малиновок и скворцов,
Стыну свинцом.
 
 
Помню, как старший меня тащил,
Я не просил, он и сам без сил,
В спину огонь, надрываясь, выл,
Я с облегчением всех простил —
Небо в горсти.
 
 
Руки заламывать не спеши,
Оле, пожалуйста, напиши.
Знаю, что толком еще не жил,
Краски в коробку мои сложи
И карандаши.
 
 
Кровь затекает за воротник,
Хрипы, металл, я уже привык,
Кто призывник, кто уже поник,
Крепок мужик, но внутри зажим,
Сердце дрожит.
 
 
Мама, я верю в большой покой,
В лунные паводки над рекой,
Где я без рваной и ножевой
Буду присматривать за тобой,
Словно живой.
 

«Все сложно и на ноль умножено…»

 
Все сложно и на ноль умножено,
Весною, плачущей от ран,
Мне мальчик позвонил из прошлого,
Он был когда-то небом дан.
 
 
И воздух ласковый черешневый
Заполнил стены до краев,
И снова тело под одеждою
Уже как будто не мое.
 
 
Он говорил, что сердце замерло,
С прошедших лет снимал покров,
Над крышами алело зарево
Цветущих майских вечеров.
 
 
Он говорил, что много прожито,
Но можно попытаться вновь
Искать, как сон в траве нескошенной,
Незавершенную любовь.
 
 
Зачем такое возвращается?
Понять, подумав, Боже мой,
Что просто мы сейчас прощаемся,
Что это все перед войной.
 

«Вся вода апреля – чистая слеза…»

 
 Вся вода апреля – чистая слеза,
  У трамвайных трелей слиты голоса,
    Золотом на пальцах солнечный ожог,
          Нам нельзя влюбляться, слишком хорошо.
 
 
Смерть идет по списку где-то далеко,
 Но ужасно близко. Трепетной рукой
   В тереме нарядном, за стеной лещин
     Сшила Александра красные плащи.
 
 
Укрывает плечи византийский шелк,
  Мальчик в нем не вечен. Поезд подошел,
   В небо над вокзалом смотрит без конца
     Взрослыми глазами с детского лица.
 

«Проклятье белой бересты…»

 
        Проклятье белой бересты,
      Взрывай мосты и ставь кресты,
     Могил еще на три версты,
   Копай, пока закат застыл,
  Кровавым оком сжег холсты
И обагрил погост.
 
 
                              Сестру везут в товарняке,
                             Плечом к плечу, рука к руке,
                           Младенец плачет в уголке,
                         И, не замеченный никем,
                        Господь прильнет к его щеке
                      И донесет до звезд.
 
 
                   Потерянных, полуживых,
                  Состав доставил и затих,
                Конвой курил и бил под дых,
              Черемух снежные кусты
             Мерцали в сумерках густых,
           Невинные совсем.
 
 
        Огонь трещал в сухой доске,
      Сарай горящий на замке,
     Алеша в дымной плыл реке,
   И крики скрылись в потолке,
  Сестру везли в товарняке,
Алеше было семь.
 

«Два тополя над домом склонены…»

 
Два тополя над домом склонены
И сыплют пухом нежным и воздушным,
Укрыв фасад в подпалинах желтушных,
Баюкая напуганные души,
Как будто тополя пришли с войны.
 
 
Вечерние дворы пока полны,
На бельевых веревках форму сушат,
Гоняют мяч, детей зовут на ужин,
И музыку из окон можно слушать,
И хочется добра и старины.
 
 
А старина растет из недр лесных,
Плывет над полем дудочкой пастушьей,
И век, как миг, пропущен и разрушен,
Эпоха погибает от удушья,
Растрачивая мертвых и живых.
 

«Сырая тьма, пустая площадь…»

 
Сырая тьма, пустая площадь,
И хочется туда скорей,
Где ивы, сгорбившись, полощут
Тугие волосы ветвей.
 
 
Где зреет полдень земляничный,
Сосновый дух летит легко,
А в чашке с рыжею лисичкой —
Душистый мед и молоко.
 
 
Льняные шьются занавески,
Игла мелькает, тянет нить,
И праведник на смуглой фреске
Заранее готов простить.
 
 
Цветы в саду, как половодье,
Он убегает к их волнам,
Еще ее целует вроде
И просит: погуляю, мам?
 
 
Но снег настойчиво ложится
На тишину закрытых глаз,
Все это снится, снится, снится,
Как будто пройдено не раз.
 
 
Затихли залпы, смолкли звуки,
Она спускается с луны,
К нему протягивая руки
Из белой непроглядной мглы.
 

«Играли в мячик, считали пальчики…»

 
Играли в мячик, считали пальчики,
Как сон дурной – на передовой,
Они опять превратились в мальчиков,
Которых мамы зовут домой.
 
 
За поколением неудачников
Стоит глухая стена лжецов,
Еще родите, ну хватит, не плачьте так,
Бывает часто, в конце концов.
 
 
А над окопами одуванчики
И неба солнечного отрез,
Не оглянувшись уходят мальчики,
Куда… как мученики, на крест.
 

«И лампа будет над столом…»

Посвящается Диме Филиппову.

Писателю из Санкт-Петербурга.

Он добровольцем ушел на СВО.

 
И лампа будет над столом
под абажуром,
Сухим наполнится вином
Бокал ажурный.
 
 
Сведем кровавые следы
С души и формы,
Под шелест дождевой воды
Начнем повторно.
 
 
Поймем, что тот и этот свет
Непреходящи,
Что дым апрельских сигарет
Гораздо слаще.
 
 
Лишь смерть в реальности земной
Необратима,
Какое счастье, ты живой
И невредимый.
 

Рождество

 
Заледеневшая луна
Следит сквозь синие морозы,
Как осыпаются с березы
Перины снежной кружева.
 
 
В печи огонь пылает с треском,
Цветы из инея растут,
И носят мальчики звезду
По веткам улиц деревенских.
 
 
Младенец спит, а колыбель
Так по-июльски пахнет сеном,
И ослик тычет носом серым
В его душистую постель.
 
 
Так страшно ждать, что тишина
Взорвется залпом истерично,
Но люди верят, как обычно:
Вот-вот закончится война.
 
 
Согревшись светом Вифлеемским,
Ждут часовые на посту,
И носят мальчики звезду
По веткам улиц деревенских.
 

«У античных развалин…»

 
У античных развалин,
Среди мрамора белых колонн,
Компас мира развален,
На кривые куски разделен.
 
 
Каменеют оливы,
Зной застывший тягуч и глубок,
И морские приливы
Лижут с плеском горячий песок.
 
 
Александр Филиппыч,
Вам мерещится золото лат,
Наступление тысяч,
Не вернувшихся больше назад.
 
 
Мне мерещатся скифы,
Амазонки в степном забытьи
И прибрежные рифы,
О которые бились ладьи.
 
 
Полководцы, герои,
Путь единый от века решил,
Что земля вас укроет,
Что земля тяжелее души.
 

«Мы станем глубже и откровенней…»

 
Мы станем глубже и откровенней,
Где к солнцу выпилены ступени,
Где вышит рунами поколений
Небесный просторный холст,
 
 
                   Пройдем по звездному серпантину,
                   Терпи, наш путь бесконечно длинный,
                   Как грубо крылья вскрывают спины —
                   Нельзя их нести без слез.
 
 
                                      Что скажешь сыну, ответишь дочке,
                                      Пока невинность дают в рассрочку,
                                      Пока ладошки еще в песочке,
                                      Какая у них броня?
 
 
                                                       Мы станем тверже, врастем полынью,
                                                       Неразделенные половины,
                                                       Необеленные херувимы
                                                       Мифического огня.
 

«Ты представляешь своего ребенка…»

 
Ты представляешь своего ребенка,
Где под завалом пыль еще дрожит,
И к небу улетает лучик тонкий
Его неоперившейся души.
 
 
И с облаком луна играет в прятки,
Твой дом в порядке, крепче, чем гранит,
Но страх на части комнаты дробит.
Ты в спальне наклонишься над кроваткой,
Вздохнув свободно, слава Богу, спит.
 

Конкиста

 
Принесли туземцам бусы,
Разноцветные стекляшки,
Славя имя Иисуса,
Пряча стрелы под рубашкой.
 
 
Как ребенка облапошить —
Обещать чудес лукошко,
И теперь народ – заложник,
Хоть и лезет вон из кожи.
 
 
Рвутся пламенные души
В бой за древние хоромы,
Но Теночтитлан разрушен,
Плачет дочь Монтекусомы.
 
 
Кукулькана чешуею
Звезды брызгали на пальмы,
И засыпало землею
Все космические тайны.
 
 
Свечи тлеют, будет месса
У поруганного дома,
И последняя принцесса —
Исабель Монтекусома.