Текст книги "Портреты. Истории детей улиц"

Боря

– Я умираю… – голос в трубке и правда звучал, как с того света.

Едем в микрорайон. Взяли с собой корреспондента с видеокамерой.

Пятиэтажка, поднимаемся на четвёртый этаж. Запах от производства наркотиков плотный такой стоит. Как соседи это терпят? Неужели всем всё равно? Наплевать даже на себя? Район ведь не самый худший в городе. Дети в семьях точно здесь есть, хотя бы в одной квартире в этом подъезде.

Нюхать это каждый день?..

Люди, что с вами?..

Звоним. Дверь долго не открывают. Потом изнутри спрашивают:

– Тётя Наташа? – пароль такой.

Открывает парень, взгляд в никуда, смысла не видать, шатается.

– Где Боря?

Парень с размаху – с координацией проблемы – рукой показывает куда-то вглубь квартиры. Грязь, вонь, пахнет синтетикой – жуть…

Боря стоять не может. Колол в пах. Ноги, как колонны, шире, чем талия: твёрдые, не ходят. Вены забил. Плачет.

– Я умираю…

Корреспондент камеру в руках держит, что-то бормочет про себя. Камера направлена в пол.

– В больницу! Живо, давай!

Мужчины, которые приехали со мной, пытаются вынести парня.

– Не-е-ет! – плачет Боря. – Сначала в церковь!

Главное – вывезти его отсюда, главное – забрать. Мужчины помогают донести парня до машины. Едем в церковь. Бабушки в храме – в слёзы! Боря плачет. Посадили на стул в центре. Священник молится. Друзья Бори плачут тоже, особенно девочки: у них вообще истерика. Боря красивый. Весёлый, не злой, всегда на позитиве, девочкам нравится.

Мужчины уже договорились и про больницу, и про реабилитационный центр.

После молитвы Борису стало легче. Вытер слёзы.

– Я никуда не поеду!

– ?

– Не поеду! Везите обратно, я не буду колоться, честно, я завязал!

– ?

– Я ведь, пока вас ждал, не кололся. Я же через каждые пятнадцать минут должен дозу вколоть, но я же терпел! Полдня терпел! Вот вы не верите, но я могу!

Звоним маме. Мама равнодушно так отвечает:

– Ну не хочет, значит, не хочет…

– ?

Отвозим обратно.

Ночью квартира загорелась. Пожарные потушили огонь быстро. Всех парней арестовали. Боря – в тюрьме, живой.

Передышка.

* * *

Вышел: живой, сияет. Бегает, живчик такой. Девочки любят. Пару раз в церковь заскочил – так, мимоходом.

Больница, ВИЧ, туберкулёз. Господи, ты это видишь?

Мы хороним Борю…

Мира

Красная линия, пятиэтажки, общежитие.

Подъезд с кодом. Звоним наугад.

– Откройте нам, мы еду горячую привезли.

Четвёртый этаж. Двери выломаны, аккуратно прислонены в проёме. Туалет разбит, не работает. Ванная? Что это? Нет, не знаем… Кухня – пустая. На карнизе висит что-то коричнево-серое, на одной петле. В комнате темно. Лампочки? Что это? Нет, не знаем…

Разливаем суп в одноразовые тарелки. У парня с координацией плохо. Выливает на себя. Одежды нет, кричит, обжёгся. Чего кричит, не понимаем… Парень неадекватен. То ли клей, то ли морилка, то ли ещё какая отрава. Мира тихонько сидит в углу на полу. Ест, в глаза не смотрит. Голос тихий, о чём говорит, тоже не поймёшь.

Жуть берёт: чувствуешь себя как на стыке двух миров. Посмотришь в окно – центр, улица, люди, жизнь. Поворот головы, а тут – грязь, вонь, подростки, смерть…

– Чем помочь вам?

Мира не поднимает глаз, молчит. Пытаемся общаться, но вряд ли они вообще осознают, что происходит вокруг. Накормили.

Приедем ещё раз, будем снова пытаться. Надо их вытаскивать.

Вроде получилось!

Оплатили учёбу Мире. На директора салона красоты произвела впечатление наша социальная работа: она сказала, что поможет. Взяла Миру на учёбу.

Через пару дней позвонила:

– Ну нет, мы не будем её учить. Она же не разговаривает! А клиенты любят, чтоб их облизывали, беседовали с ними… А она у вас тихая такая… Да и посмотрите на неё! Нет, не будем…

А что ей делать? У неё двое деток. Ей нужна работа.

* * *

Вытащили. Мира купила квартиру на маткапитал, детки растут, муж работает, мы счастливы.

* * *

– Мне очень плохо… – слёзы мешают Мире говорить. – Он ушёл к другой. Мы столько лет были вместе! – молодая женщина всхлипывает. Чем её утешить?

А старший сын Максимка – удивительный парень: в три года уже читает. Младшая, Леночка, любит брата беззаветно. Пока папа жил с ними, вроде как жизнь была налажена. Теперь он ушёл.

Мира плачет. Потом… налаживает отношения с новой женой своего бывшего и живёт дальше.

Максимка уже в школе. Учится: приносит пятёрки и пару четвёрок. Парень умный не по годам. Сестрёнка тоже тянется к нему, а он настоящий старший брат: учит её, заботится о ней.

Как же Мира отлично их воспитывает! Сколько в ней любви!

Это тот дом, в который приходишь с радостью. Пусть и не в центре, зато свой! Это тот дом, где слышен смех детей. Настоящий дом, уютный и надёжный.

Вытащили. А что, если бы не…

Иван

Парень стоял, держась руками за живот. Бледный, под глазами – синие круги, только что из больницы. Швов на животе больше десяти, операция была сложная: остановка кишечника, еле спасли.

Наркотики ещё никого до добра не довели…

– Я смогу, я же живучий! Ещё есть пара дней, я успею подлечиться!

Мы собирались на сплав. По реке, через горы, пещеры – для трудных подростков самое то! И категоричное «нет» для Ивана было вполне обоснованным.

Хотя все они доходяги: после клея, морилки, недоедания и подвальной жизни выносливости у них – ноль. Зато принятие и любовь команды сплава делали чудеса. А ещё еда, много еды: через неделю они розовели, отъедались, крепли, у некоторых даже начинали работать мозги.

Но взять Ивана после операции, почти «с того света» – плохая идея.

Всё время подготовки к сплаву Иван ныл, умолял, требовал, угрожал, плакал, а мы каждый раз отказывали. Решающее слово осталось за нашим доктором.

О докторе – отдельно. Рассудительная и энергичная, повидавшая наших подростков, она видела в них жажду жизни. А при выздоровлении это решающий фактор. Вся команда сплава – волонтёры. Брали отпуск на время похода. Многие из них сплавлялись и отдыхали за свой счёт: в летний период отпуск давали не всем. Нашему доктору однажды тоже решили не дать отпуск. Так она ничтоже сумняшеся ответила:

– Тогда увольняйте!

И отпуск дали.

Так вот, последнее слово было за доктором. Глянула она на нашего парня, оценила риски.

– Берём!

Красивые фото были со сплава.

Особенно там, где на берегу реки доктор делал профессиональные перевязки нашему Ивану. А тот даже не пикнул. Было ради чего терпеть.

* * *

Ивану уже почти восемнадцать, а паспорта у него ещё нет. Мы берём сопровождение на себя, помогаем. Просим, чтобы не назначали штраф, пишем ходатайства. Кстати, штраф нам не назначили ни разу: всегда шли навстречу по всей Башкирии!

И вот долгожданное событие: время получать паспорт. Я поехала с Иваном.

Ехали в ту деревню, где он родился. Ещё на автобусной остановке почувствовала, что парень вмазался, загрузился чуток, но понадеялась, что всё не так уж плохо.

В автобусе было жарко, мы сидели рядом, и Ивана развезло…

– Смотрите, на нём лица нет! – закричал парень. – Блин, тут зомби, у этого только половина тела!

Сильно схватив меня за руку, с жутким взглядом Иван умолял:

– Тётя Наташа, спасите меня, они меня сожрут! А ещё вот, бегут за автобусом, это они за мной!

Две остановки я удерживала его сознание, возвращала в реальность, но, когда закончились зомби на улице, нам всё-таки пришлось выйти. Люди терпели долго, но и их терпение закончилось… В автобусе были дети, да и водитель решил нас высадить.

До паспортного стола идти осталось недалеко: деревня, тишина, людей мало, идём. Веду его за руку и думаю: «Хоть бы паспорт нам отдали, а то ведь он даже подпись поставить не сможет в таком состоянии…»

Когда зашли в помещение, Ивана накрыло второй волной – хохотом. Он смотрел на всё, показывал пальцем и со смеху сгибался пополам.

«Всё же лучше, чем кошмары», – решила я, подошла к сотруднице и попросила:

– Вы просто дайте ему паспорт, и мы быстро уйдём, пожалуйста!

– Надо подписаться! – строго произнесла она. А Иван не то что ручку держать, он её даже взять со стола не может: координации ноль!

Запомнила я надолго глаза паспортистки… Но, сохраняя невозмутимое лицо, я всё-таки сделала это: паспорт получила! Сказала, что дома подпишем. А в её бумажках Иван поставил крестик.

* * *

Смотрю ленту во «ВКонтакте»: красивый Иван на руках с сыном. В глазах – любовь и мир.

Звоню Ивану:

– Ну как ты?

– О, вы даже не представляете как! Хожу на работу. У меня жена и сын. Вот ждём ещё одного. Прихожу с работы домой, и мы гуляем. Я даже не знал, что вот так просто можно жить и быть счастливым…

Да, так просто. Жить.

Я рада, что ты живёшь.

Котёнок и машина

Телефонный звонок раздался как-то неожиданно резко. Я беру трубку и слышу плач. Звонит воспитатель с соцгостиной для беспризорников. Моё сердце останавливается. Перед глазами мелькает будущее, в котором нет ничего хорошего.

– Наталья Михайловна, Ваня…

– Что Ваня?

– Ваня… из окна…

Наша соцгостиная уже третий год подряд работает для детей. Мы принимаем только тех, кто реально живёт на улице. Всегда даём шанс, даже если мы его не видим.

У нас живут в основном подростки. Мы берём их на сопровождение, заканчиваем с ними школу, отправляем в колледжи. Формируется новое окружение, самостоятельность, выбор. Потом – общежитие, и вот она – спасённая жизнь.

Маленьких деток за все годы у нас было только трое. Ванечка – наша радость: атмосфера и улыбки, смех и озорство. Семья воспитателей, которые жили с детьми в квартире, всерьёз подумывали о его усыновлении. Но у Вани есть папа, и для этого мальчика пишется другая чудесная история. Там, конечно, есть мы, которых Ваня вписал в историю своей жизни. Мальчик пришёл к нам с расстройством привязанностей, с травмами души и тела. Ванина мама сидит в тюрьме за причинение тяжких телесных повреждений, а именно, за побои двухлетнего Ванечки. Ещё у нас жили черепаха и котёнок. О них тоже надо было заботиться, но эту заботу мы делили между всеми жителями квартиры. Черепаха еле ползала в большой клетке среди овощей, куда каждый норовил подсунуть вкусняшку, чтобы завоевать любовь хладнокровной и твёрдой Кэнди. По натуре она была «целостная личность» и нуждалась только в покое… Ваня всерьёз думал, что черепаха – разновидность машины. Поэтому он «катал» её по полу всякий раз, когда ему удавалось незаметно вытащить Кэнди из клетки. Никакого вреда черепахе от этих «поездок» Ваня не причинил, она ещё долго и счастливо жила. Похоже, твёрдость и целостность – некий залог выживания в этом непростом мире.

Котёнок был уютным и мягким. Но он явно не был готов к обрушившейся на него лавине любви. Поэтому он осваивал технику ниндзя: сидел и не отсвечивал, иначе обнимашки и поцелуи могли закончиться удушьем. Особенно отличался Ванечка: его любовь к котёнку была страстной, а поиски в большой квартире всегда увенчивались успехом. Маленький мальчик и маленький котёнок рано или поздно неизбежно встречались.

Самым опасным местом в соцгостиной была лоджия. Всё-таки восьмой этаж девятиэтажного здания.

* * *

Мы всегда честно предупреждали хозяев, что ищем квартиру для беспризорников. Долго искали человека, который рискнул бы сдать нам в аренду свою квартиру, понимая, чем это может закончиться. Поэтому нам приходилось подписывать множество договоров, где вся ответственность возлагалась на нас. И, тем не менее, первый этаж мы никак не могли найти. Искали долго, рискуя жизнями детей, которым нужна была крыша над головой и реабилитация, и через полгода поисков смирились с тем фактом, что квартиру на первом этаже нам не найти. В итоге рискнули и взяли восьмой этаж, понимая, что в миллионном городе нужного человека нам не найти… Дело было не в квартире.

Вход на лоджию Ване был ограничен. Мы усилили окна, поставили сетки, и лишний раз Ваня туда не заходил.

Каким-то образом котёнок, видимо, это понял и стал прятаться от Вани на лоджии.

– Ваня из окна… – голос воспитателя оборвался, а у меня в этот момент земля уходила из-под ног. Я проваливалась в бездну.

– Ваня из окна… котёнка выкинул!

Не думаю, что он сделал это умышленно: мальчику не было ещё и трёх лет. Но котёнка было жалко…

Больше у нас никогда не было котят в квартире, вот уже восемь лет. И я думаю, что это хорошо.

* * *

На пороге стоял участковый, а рядом – тётя с очень недобрым лицом.

– Вы знаете, сколько вы мне должны? – голос женщины срывался на крик, а я никак не могла понять, за что мы ей вдруг оказались должны.

Должны мы были многим: и родителям, и их детям, и хозяину квартиры за разрисованные двери, отодранные обои, сломанный унитаз, и всем соседям, которые считают, что у нас мучают детей.

А сейчас соцгостиная принимает мамочек, которые тоже оказались на улице с детьми. И это наша третья по счёту квартира, которую мы арендуем для наших проектов.

Когда в квартире, пусть и большой, двухуровневой, живут пять мамочек, пятеро детей от двух до семи лет и три младенца, это громко. Иногда это реально громко. Простите нас, соседи!

Участковый очень терпелив: он уже много лет в курсе нашего приюта-квартиры.

– Ваши дети помяли машину вот этой даме, – сообщает участковый уставшим голосом.

А я вообще перестаю понимать, что происходит. Наши милые детки? Машину помяли?

– Да вы вообще не смóтрите за своими детьми, и они делают что хотят! Что вы за мать! – глядя на меня в упор, кричит дама.

Ох, как мне это знакомо!

– Ваши дети на крыше!

– Ваши дети в подвале!

– Ваши дети в полиции, приезжайте и забирайте!

– Ваш «племянник» находится в ИТК, номер такой-то…

– Когда вы вернёте кредит? Ваш сын взял и не возвращает!

Они все – «мои дети». А я – хорошая «мама». Просто детей у меня много… разных таких, иногда непонятно откуда взявшихся.

И тут в большой коридор квартиры выходят все наши пятеро мамочек, и голосящая дама замолкает, переводя взгляд с одной женщины на другую. А следом выходят и их пятеро детей: пришли поглазеть на происходящее. Младенцы хотя бы спят – обед.

Участковый снова терпеливо говорит:

– Вот кто кидал игрушки с балкона? – и показывает игрушки.

Восьмой этаж девятиэтажки. На окнах – железная сетка. Надо было аккуратно отогнуть её уголок, чтобы сыграть в захватывающую игру «лети, лети игрушка», а она совсем не лепесток: тяжёлые игрушки такие у нас, добротные.

А внизу, под окнами, стояла машина, которая приняла игрушки на свою крышу.

– Так, и кто это сделал? – напрасно пытаемся мы выведать у детей.

Дежавю.

Тая

Родители Таи глухонемые.

Тая в четырнадцать лет родила девочку. Доченька родилась крепкая, здоровая. Отдали малышку сразу в учреждение для детей-сирот. Оттуда – в приёмную семью.

В шестнадцать лет Тая родила вторую дочь. Решила оставить себе. Захожу к ней домой, она у нас на сопровождении, вижу: малышка чистенькая, в квартире тоже всё выглядит неплохо. Родители Таи долго пытаются понять, кто я такая. Тая объясняет. Я не понимаю, о чём они говорят. Сердитые, ругаются. Непривычно: эмоции все на лице, а звуков нет… Малышка улыбается, агукает. Тая вроде нормально заботится о ней. Думаю, может, всё-таки неправда, что о ней говорят? Нормальная ведь девочка… Ухожу в недоумении: вопросов больше, чем ответов.

А говорят про Таю всякое. Парни её не уважают, но пользуются ею с удовольствием.

Звонок.

– Наталья Михайловна, надо Таю вызволять!

– Откуда? Что случилось?

– Да снова она в притоне. Снова наркотики… и… клиенты.

– Адрес, адрес давай!

Едем. Зима. По дороге решаем: как туда попасть? Кого вызывать, если что?

Девятиэтажка. Красная линия. Звоним. Открывают. Мужчина смотрит отрешённо, молчит, видно: не в себе. Тая вышла. Больше в квартире никого нет. Хорошо, что не пришлось подключать милицию, ОМОН.

Тая смотрит. Узнает или нет? Узнала.

– Тая, поехали, домой отвезём!

– Н-н-н-е-е-е-а-а… – тянет девушка. – З-з-а-че-е-е-ем?

– Давай одевайся.

Мужчина мычит. Тая кое-как одевается, на голые ноги надевает сапоги. Руки дрожат. Везём домой.

– А дочка где?

– Н-н-не знаю… – мычит Тая, задремав на сиденье. Дома малышки нет. Родители и её отдали на удочерение. Какие у нас чувства? Нет таких слов, чтобы их описать…

Уехали, что смогли – сделали.

* * *

Как-то нам дали адрес, чтобы мы посетили очередную квартиру. Приходим. На пороге стоит парень, улыбается:

– О, здравствуйте!

– Мы знакомы? – удивлённо переспрашиваем.

– Ну да, помните, я у вас в лагере был в 2000 году, ещё убежал! – радостно напоминает парень.

Конечно, такое не забудешь. В списках отдыхающих он есть, а в наличии – нет! Не забудешь, когда к тебе и КДН, и ОДН, и милиция приезжают, а ребёнка нет: он просто ушёл… А они тебе его доверили, понадеялись.

Потом он приходит, возвращается в лагерь как ни в чём не бывало. До конца смены становится просто чудесным подростком, плачет, уезжать не хочет… Провожаем, все уезжают, первая смена закончилась.

В середине второй смены внезапно появляется и заявляет:

– Я тут у вас ещё хочу пожить!

А ты объясняешь, что никак нельзя! И справки нужны, и разрешение родителей, и вроде как ОДН не в курсе. Плачет. Прячется. Злится. Обижается. Голодный. Кормишь. Выгоняешь. И думаешь: ну куда он пойдёт? Понимаешь, что не пропадёт, но так хочется, чтобы у него всё было хорошо.

– Узнали!

Обнимаем – такая у нас традиция.

Заходим в комнату… а там – Тая с малышкой!

– Тая!

– Вы её знаете? – удивляется наш знакомый.

– Знаем…

Отдаём продукты, детские смеси, памперсы…

Тая уже совершеннолетняя, так что вроде всё хорошо. Малышка сытая, чистенькая.

«Может, всё наладится?» – надеемся мы, уходя.

Нет, не наладилось. Малышка – в приёмной семье, а Тая – в земле. ВИЧ…

Что ещё мы могли для неё сделать? Есть истории, которые пишем не мы.

Нета

Кличку ей дали обидную: девочка была некрасивая.

Младшая сестра – её полная противоположность. Ей как будто одной всё досталось: и красота, и фигура… А Нета – уж какая есть, ничего не поделаешь.

Сестрёнка парней меняет одного за другим, ищет достойного… а у Неты муж и трое детей. Только одна проблема: время от времени Нета уходит в запой, жёсткий, долгий, неконтролируемый. Муж по-всякому её пытался образумить – ничего не получилось. Младшему на тот момент было два годика, старшему – пять лет.

Во время очередного запоя муж отвёз детей в приют и отдал под заявление. Думал, Нета одумается и ради детей вернётся к нормальной жизни. Решил её проучить…

Не получилось. Узнав, что дети в приюте, Нета не прекратила запой. Пришла в себя на похоронах: муж повесился. Надежда его покинула, и совесть заела, что сам отдал детей в приют. Не смог себе простить…

А Нета пила дальше. Хотя была беременна.

Когда родился ребёнок, она поначалу души в нём не чаяла. Малыш был слабенький. Когда он по возрасту уже должен был сидеть, но у него не получалось, мы взяли под контроль и походы в поликлинику, и саму Нету. Массаж, лечение, лечение, массаж. Малыш научился сидеть! Мышцы окрепли, щёчки порозовели.

Нета расцвела, похорошела, а мы радовались, что её жизнь наладилась. Старшие уже все были устроены, жили в приёмной семье, и Нета никогда о них не вспоминала. И не пила долго…

* * *

Когда мы зашли в ту страшную квартиру, дыхание у нас спёрло тут же, на пороге. Отключено за неуплату было всё: и электричество, и вода. Малыш Неты сидел на полу весь в ранках, ел свои какашки… и улыбался. Глазки – все в гнойничках, ручки – в глубоких царапинах. В квартире была ещё большая собака, а он – улыбается. По дороге в полицию я поила его детским йогуртом. Он еле-еле глотал, головка то и дело падала: шейка ослабла от голода. На маленьком личике не отображалось никаких эмоций. Глотал с трудом, но продолжал улыбаться! В полиции сразу вызвали скорую. Взяли у нас показания и увезли малыша в больницу.

И он тоже отправился в приёмную семью…

Мы долго говорили с участковым. Он благодарил нас за спасение ребёнка. Никто из нас не злился на Нету, нет. Мы хотели помочь.

Вот такая она, Нета – девочка с обидной кличкой.

А возможность измениться у неё была. Приходила не раз, давала шанс и поддержку.

С Нетой мы очень редко видимся. Хорошо, что детки в семье, в безопасности.

Ильяс

Есть у нас на базе отдыха перед входом в один корпус вымощенная кирпичами площадка. Для нас она – напоминание о чуде. Выложил её Ильяс.

Кто самый неадекватный? Ильяс.

Кто самый жестокий? Тоже Ильяс.

У кого нет мозгов? У Ильяса!

У кого нет жалости? Тоже у Ильяса…

Боялись его все: и младшие, и старшие. Парень был без тормозов: никогда не думал о последствиях своих действий – от слова «никогда»! Ему, главное, выжить надо. А форму выживания он выбрал самую простую: агрессию и нападение.

Бил так, чтобы убить: терять ему было нечего. Бил жестоко, размеренно; глаза в это время у него как будто останавливались, выглядели как неживые…

Морилка, клей… После порции отравы Ильяс становился мягче, проявлялся тот парень, который сидел глубоко внутри: Ильяс-ребёнок.

Однажды он украл что-то крупное: то ли движок, то ли косилку – какое везение! Так, по мелочи, они все воровали, а тут крупняк!

Милиция закрыла Ильяса в комнате, допрашивает. Парень наложил кучу, размазал её везде – милиционер выпнул его сам: ну её, эту кражу! С таким зверем связываться неохота. Отмывали кабинет долго…

В дневном центре кормим ребят. Сидят все плотно, волонтёры раздают тарелки с макаронами. В помещении душно даже при открытых окнах, а парни сидят в куртках, не раздеваются. Всегда на стрёме, в полной боевой готовности. Поели, пришло время пить чай.

– Мать твою, Наталья! Я же молока хочу!

В потоке ненормативной лексики вычленяю литературные слова. Поняла два из них: Ильяс произнёс моё имя, причём на «ты» (когда мы так сроднились, никак не припомню), и «молоко». Обычно мы разбавляем горячий чай молоком, но не ставим его на общий стол: некоторые наливают себе одно молоко, а потом другим его не хватает… Поняла, что я не даю ему молока. «Мать твою, Наталья! Хочу молока!» – это мой вольный перевод.

Ильяс сидит, развалившись. Он же лидер в банде, держит чашку с чаем и смотрит мне в глаза, нагло так. Правила он знает: выругался – вышел на улицу. Но он же командир, ему закон не писан…

Все притихли. Мальчишки ждут моей реакции. По периметру помещения стоят волонтёры, крепкие такие парни. Как только случается заварушка (когда кому что-либо не понравилось), столы летают, мальчишки мутузят друг друга по-взрослому. Для таких случаев наши волонтёры и дежурят…

Времени на раздумья у меня нет. Беру молоко, пробираюсь сквозь столы, подхожу к Ильясу… и выливаю «заказ» ему прямо туда, куда он просил.

Тишина. Ильяс вскакивает и спокойно уходит умываться.

Кто здесь главный?

Я, конечно!

Но внутри всё дрожит, дыхание сбилось, смотрю на волонтёров, понимаю, что этот раунд мы выиграли.

* * *

Так вот, вымощенная площадка. Чудо-то в чём? В Ильясе, конечно! Чтобы Ильяс снизошёл до помощи нам? Чтобы он что-то сделал? Для нас? Не-а, это не про него…

А ведь крепко уложено. Кирпичи плотно подогнаны, стоит уже больше десяти лет.

Ильяс… Я помню, как ты это делал. Лопата, кирпичи, старание – совсем другой парень. В эти моменты я видела в нём мальчишку, который так нуждался в помощи и любви, которого мы приручали и который внутри оставался мальчишкой с добрым сердцем. Я помню твои глаза, когда я тебя благодарила. Помню любовь в твоих глазах, я помню всё…

Сына Ильяса воспитывает другой парень, Дима, который после смерти Ильяса от наркотиков стал жить с его подругой… Родили общего ребёнка. Вместе уже много лет: работа, семья, дети.

Просто жизнь.