Текст книги "Черная жемчужина императора"

«Кстати, почему бы и не контракт? – возразил Ростовцев. – Брачный контракт».

«Фи! Это уж, братец, вопиюще дурной тон! – возмутился второй. – Мелочно… низко и недостойно тебя. Собираешься жениться на прекрасной, умной, преуспевающей женщине, – что само по себе нечасто встречается, – и заранее обдумываешь варианты отхода. А впрочем… присмотрись к ней внимательнее, дорогой: она не зря назвала свои салоны «Камелия». Нет, я не на «даму с камелиями» намекаю, – госпожа Эрман не из их числа, – я на сами цветы, которые не имеют запаха… Они красивы, изысканны, – никто не спорит, – но аромата нет! Камелии не пахнут, драгоценный Альберт. Им чего-то не хватает для совершенства…»

От этого изнурительного диалога Ростовцеву захотелось выпить. Не шампанского – водки, и побольше. Второй голос был фамильярен, ироничен и зол. Он просто и беззастенчиво издевался!

Альбина не замечала этой странной и мучительной раздвоенности Альберта, – ей стало жарко от его шепота, предложения поехать к нему… в его квартиру на Петровке, где тесно от китайских ширм и ваз династии Мин, и где изо всех углов смотрят, разинув зубастые пасти и высунув длинные языки, красные, синие, зеленые и желтые драконы. Раньше она совершенно растаяла бы от его слов, от желания, сквозящего в них… но только не сегодня, не сейчас. Выходит, он берет паузу! Он не собирается…

– Я хочу кофе, – выпалила Альбина, сдерживая готовые выступить слезы. – И грушевый штрудель на десерт.

– Хорошо.

Оба понимали, что происходит, и продолжали делать вид беззаботной, развлекающейся пары.

Ростовцев подозвал официантку и сделал заказ.

– Принесите водки, – велел он напоследок. – Ты будешь?

Госпожа Эрман отрицательно покачала головой и уставилась на музыкантов, боясь выдать взглядом или жестом свое огорчение. От того, что она старалась казаться естественной, ее лицо и все тело напряглось… и это напряжение передалось Альберту.

«Какого черта? – раздраженно подумал он. – Зачем мы, находясь рядом, разыгрываем шутов? Ведь ясно же, чего хочет она и чего хочу я! Хочу ли? Хочу… Хотел до недавнего времени. Но что с тех пор изменилось? Ровным счетом ничего».

«Ты снова гипнотизируешь сам себя! – взялся за свое второй голос. – Убеждаешь, как учитель жизни, гуру, поучает наивного несмышленыша. Если кто из вас с Альбиной и шут, то пальма первенства явно принадлежит тебе, дражайший Альберт. Ты не знаешь, чего хочешь? Ха-ха! Разве не это качество ты больше всего не приемлешь в людях? Других ты судишь весьма сурово… как же теперь быть с самим собой?»

Официантка принесла десерт и водку. Ростовцев выпил, откинулся на спинку стула, ожидая облегчения… оно не наступало. Альбина пригубила кофе, заставляя себя улыбаться. Густая коричневая капля сорвалась с чашки и упала на белый атлас юбки, растеклась безобразным пятном…

Романтический вечер в «Элегии» был безнадежно испорчен.

Глава 3

Лика Ермолаева пошла бы сейчас куда угодно, только не домой. Большая гулкая квартира наводила на нее тоску и страх. После разговора с сыщиком тоска обострилась, воспоминания посыпались дождем, – да что дождь! – грозовым ливнем затопили сознание, погрузили в прошлое.

Сколько Лика себя помнила, – жили они втроем: мама, Аркадий и она. Называть Аркадия отчимом язык не поворачивался, – в детстве Селезнев полностью заменил ей отца. Одинокое житье в лесу, среди болотистой чащи, сделало бы семью отшельниками, не будь в нескольких километрах от хутора маленькой станции Ушум. Оттуда Селезнев привозил продукты, предметы обихода, одежду, игрушки для Лики и книги – много книг.

– Девочка отрезана от мира из-за нас с тобой, – шепотом пеняла Аркадию мама. – Ее необходимо учить всему, что другие дети проходят на школьных уроках.

Несколько раз они обсуждали возможность отослать Лику в интернат, где жили и учились ребятишки с таких же разбросанных по тайге хуторов да малых деревень. Но так и не решились на этот шаг.

– Я не могу отдать ее так надолго, – сокрушалась мать. – Лучше привези из Ушума учебники! Закажи в конце концов по почте всю необходимую литературу. Я сама буду учить Лику языкам и гуманитарным предметам. А ты возьмешь на себя математику.

О деньгах речь ни разу не заходила. Где Аркадий Николаевич брал средства на безбедное существование, Лика не знала, да и не задумывалась. Много давала тайга – пушнину, дичь, грибы и ягоды, дрова, лекарственные травы. Селезнев был умелым охотником, – возвращался из лесу с богатой добычей, ездил куда-то, сдавал; в обмен привозил сахар, муку, консервы, мыло и прочие нужные вещи. Часто вечерами, когда Лика ложилась спать, Аркадий и мама подолгу шептались о чем-то, вздыхали.

Изредка к ним на хутор забредали другие охотники, наведывались геологи и какой-то следопыт из Ушума. Гостей принимали внешне радушно, но настороженно, – старались спровадить поскорее. Когда Лика сильно заболевала, Селезнев привозил лекарства из поселка, а так, слава богу, на здоровье ни мама, ни отчим не жаловались. Видимо, на них благотворно влиял таежный воздух, родниковая вода, ягоды, дикий мед, простая, свежая пища и размеренный образ жизни. Ссор, серьезных стычек Лике наблюдать не доводилось, слышать крики и брань тем более. Только шумели зимой и летом деревья, звенел гнус, пели птицы… или скрипел, трещал от стужи деревянный дом, пылали дрова в печи, выли белые вьюги, налетали ветры, шли дожди. Горела на столе керосиновая лампа, мама заставляла Лику повторять французские глаголы, ворчал Аркадий:

– Хватит тебе мучить ребенка, Катя. Что ее ждет, по-твоему? Светские приемы, балы и рауты? Это все в прошлом, в прошлом!

– Есть ценности, которые могут быть востребованы в любые времена, – печально вздыхала мать. – И чем нам заниматься, Аркаша? Пусть девочка научится говорить по-французски. Надо извлечь выгоду из нашего отшельничества. По крайней мере мне никто не помешает воспитать дочь так, как я хочу. Потом она сама решит, что ей ближе к сердцу, где и как себя вести. Когда-то же придет конец нашей ссылке? – Она вопросительно смотрела на Селезнева, а он отводил глаза.

Отчим был крепок, силен, удивительно вынослив, хотя в волосах пробивалась седина, – он мог неделями бродить по тайге, знал ее, любил… и тайга отвечала ему взаимностью. Охотником Селезнев был отменным, так что в свежем мясе семья нужды не испытывала, как, впрочем, и во многом другом. Не хватало общения с людьми, комфорта в быту, музыки, театра и кино – всех этих городских благ, – но только Катерине Игнатьевне, не Лике. Лика другого ничего не видела и думала, что так живут все.

Взрослея, читая книги, она начала понимать, как отличается их житье-бытье от описываемого на страницах повестей и романов. Словно они отстали лет на сто, затерялись между лесистых сопок, и перемены огибали их тихий хуторок на отшибе, текли себе мимо, в Хабаровск, Владивосток, в Благовещенск, в далекие шумные города. Неужели все это существует на самом деле – дивные, сказочные Москва и Санкт-Петербург, Париж, Лондон, дворцы, каменные храмы, асфальтированные дороги, морские курорты? Смешно сказать, но ни радио, ни телевизора на хуторе не было, – их Лика впервые увидела в Ушуме. Особого восторга они у нее не вызвали.

Глушь и заброшенность, как она теперь считала, сыграли положительную роль в ее судьбе. Будь у нее под рукой сотни городских соблазнов и развлечений, она бы не получила тех знаний, которые ей дали мама и Аркадий Николаевич. Разве она говорила бы свободно по-английски и по-французски, помнила бы наизусть стихи Пушкина, Брюсова, Гумилева, Ростана и Аполлинера? Читала бы классиков? Умела бы приготовить лекарство из трав, понимать язык леса, подстрелить соболя или косулю? Да, в какой-то степени она осталась невежественной простушкой, но кое в чем выиграла. Чем ближе она знакомилась с причудами и особенностями большого города, тем больше в этом убеждалась. Она привыкала к «блеску и нищете» цивилизации быстро и легко, – пускай бы горожане попробовали выжить там, где на десятки километров вокруг тайга, сопки да болота!

Их дом в лесу был деревянным, срубленным из цельных бревен, прочным и теплым. На окнах стояли ставни и сетки от гнуса. Воду брали из бурной, прозрачной речки, звонко журчащей в ольховых зарослях. Аркадий Николаевич ездил к реке на подводе, набирал воду в большие алюминиевые фляги, делал запас для дома и для баньки. Мылись в парной, по-русски, с вениками, с жарко пышущей каменкой, куда плескали душистый травяной настой. Волосы после лесной воды с травами струились, как шелк, легко расчесывались и блестели.

Когда перебрались в Ушум, условия немного изменились, – больше людей, больше событий. В магазин Лика ходила как на экскурсию, нравился ей и деревянный вокзал, проносящиеся мимо скорые поезда, тяжело груженные товарняки – от них пахло углем, вольными просторами, корой лиственниц, ветром из дремучих чащ. Тепло светились окна пассажирских вагонов, за которыми ехали другие люди из больших промышленных поселков, из каменных городов. Наверное, дивились дикости, заброшенности этого края, беспросветной жизни здешних обитателей – стариков и старух, бывших лесорубов, охотников, работников станции. Скорые поезда не останавливались в Ушуме.

Может показаться неправдоподобным, что в таких условиях, в отсутствии комфорта, общения и культуры выросла благовоспитанная, умная и самостоятельная девушка Лика. После глухого Ушума она за полгода почти освоилась в Москве… правда, плохо привыкала к длинным улицам, потокам машин на дорогах, лифту и подземелью метро.

Как ни странно, Лика тосковала о времени, проведенном на хуторе, – где Аркадий, мама и она жили, словно Робинзоны на необитаемом острове. В Ушуме было уже не то! Вообще после смерти мамы начали происходить те самые события, которые и заставили Лику… даже вспоминать об этом не хотелось.

Аркадий Николаевич был безутешен, – он похоронил женщину, с которой прожил бок о бок… лет пятнадцать, не меньше. По крайней мере в четыре года Лика получила от него в подарок китайскую куклу – очень красивую, яркую, с высокой прической из жестких черных волос и в шелковом наряде. Куклу звали Чань, – Лика берегла ее, как зеницу ока, привезла ее с хутора в Ушум, а потом в Москву. Чань восседала на почетном месте в квартире, – на крышке старинного пианино, – смотрела на свою хозяйку узкими раскосыми глазами и улыбалась. Улыбка на ее лице вовсе не казалась застывшей, – алые губки лукаво изгибались, то радостно, то иронично. Лика частенько разговаривала с Чань, поверяла ей свои сначала детские, затем девичьи секреты. Кукла заменяла ей подругу – преданную, молчаливую, все понимающую.

В положенный срок Селезнев накрыл поминальный стол, и они с Ликой вдвоем уселись выпить за упокой души Катерины Игнатьевны, закусить блинами, рисом и пельменями. Лика горько, навзрыд расплакалась. Она не могла видеть на месте, где всегда любила обедать мама, пустую тарелку и рюмку с водкой, накрытую кусочком хлеба.

– Ну, вот и хорошо, – обняв ее за плечи, приговаривал отчим. – Вот и слава богу! Слезы как вешняя вода, унесут с собой и прошлогодний снег, и прошлое горе. Ты плачь, Ли! Плачь…

Он называл Лику на китайский манер – Ли. Предки Аркадия Николаевича, по его словам, жили в Харбине, откуда под угрозой японской оккупации вынуждены были перебраться в Уссурийск.

– У нашей семьи были сбережения… в Гонконг-Шанхайском банке. Потом все сгорело, пошло прахом. Пришлось бежать от японцев! Впрочем, большевики оказались ничем не лучше. Дедушку посадили и расстреляли, бабушка умерла, а отца сдали в детский дом. С девяти лет из его памяти старались вытравить, кто он и откуда.

Лика едва понимала, о чем идет речь.

– Твоя мама, Ли, была божественной, кроткой и прекрасной женщиной, – тяжко, надрывно вздыхал Селезнев. – Ее первый муж погиб… где-то в Шанхае. О, прости, дорогая! Речь ведь идет о твоем покойном отце. Он нелегально перешел границу и… впрочем, тебе лучше не знать.

– В Шанхае? – удивилась Лика. – Мама никогда не упоминала об этом.

– И правильно делала!

– Кем был мой отец?

– Понятия не имею, – сдвинул брови Аркадий Николаевич. – Катенька все скрывала, все таилась. Будто я стану ее ревновать к… – Он осекся, глаза покраснели, налились слезами.

– Значит, ты познакомился с мамой в Уссурийске? – спросила Лика.

– Допустим. Какая разница?

Она вдруг осознала, что ее мать и Аркадий жили настоящим, а прошлое то ли стерли из памяти, то ли отказались от него.

– Почему мы живем на этом хуторе, в лесу? Где ты пропадаешь неделями?

– Здесь наш дом, – избегал прямого ответа Селезнев. – И не пропадаю я вовсе, а хожу на охоту, зверя промышляю. На какие средства мы существуем, по-твоему?

– Значит, ты ездишь шкурки продавать? Куда?

– Не женское это дело.

Лика все чаще задумывалась. А отчим смотрел на нее долгим, тревожным взглядом.

– Как ты похожа на Катеньку! – восклицал он. – Я раньше не замечал. Такой бледной, тонкой, с длинной шелковистой косой она была пятнадцать лет назад.

Лике отчего-то хотелось уйти, спрятаться в своей комнате, закрыться на щеколду…

* * *

– Он так и не сделал тебе предложения? – удивилась Лена.

Альбина, вытирая слезы, молча покачала головой.

– Ну и ну! Ростовцев на мямлю непохож…

– Это не то, – вздохнула госпожа Эрман. – Он вообще, по-моему, не горит желанием жениться. Сама подумай, зачем? Домашнее хозяйство может вести домработница, а недостатка в женской ласке Альберт никогда не испытывал. Ведь вот живем мы с ним как любовники, его устраивает.

– А тебя?

– Не знаю… Почему ты не выходишь замуж за Треусова? – спросила она у подруги.

– Не зовет.

Павел Треусов занимался строительным бизнесом. Дела у него шли не так быстро, как хотелось бы, но его фирма «Кречет» развивалась, набирала обороты и пользовалась хорошей репутацией. Треусов не хватал звезд с неба, а шаг за шагом добивался увеличения оборотных средств, изредка брал кредиты, – словом, талантом предпринимателя не блистал: брал упорным, кропотливым трудом. В каждом деле есть свои гении и свои рабочие лошадки. Треусов относился к последним. В отличие от Ростовцева, Павел был уже женат, разведен, и время от времени супруга делала попытки отсудить у него часть имущества.

С Леной Журбиной Треусов встречался уже несколько лет, но жениться не спешил. Ему хватило первого брака, последствия которого он до сих пор продолжал расхлебывать. В тощем теле Стеллы Треусовой, его бывшей жены, таилась недюжинная сила. Даром что она была старше мужа на четыре года, а по виду на все двадцать лет, – энергия била из нее ключом и преимущественно по бывшему супругу. Сын Треусовых, длинный худосочный подросток с вечно унылым выражением лица, встал на сторону матери и вместе с ней взялся досаждать Павлу Андреевичу.

– Его Стелла по судам затаскала, – объяснила Журбина. – Спасу от нее нет. Представляешь, она раз в неделю непременно звонит и что-нибудь требует. То в санаторий Олеженьку отправить, то в частный колледж устроить, то компьютер новый купить, то… в общем кошмар! Паша весь издергался.

Лена изливала накопившуюся горечь, Альбина думала о другом, почти не слушала. Отношения подруги с Треусовым волновали ее постольку-поскольку. Ей бы разрешить свою проблему. И чего она, в самом деле, так рвется замуж за этого Ростовцева?

Раньше у госпожи Эрман маячили впереди цели: прочно встать на ноги, обрести самостоятельность, заработать денег, стать респектабельной хозяйкой собственных салонов, а не трудиться на кого-то. И вот она на Олимпе, созданном сначала в воображении, а потом и в жизни, – всего добилась! При том, что Бог ее не обидел ни внешними данными, ни умом, ни настойчивостью. Красивая, ухоженная, стильная… не лишенная внимания мужчин. Что ей еще надо? Чего ночами не спит, горючие слезы льет?

Оказывается, победа – серьезное испытание. Покорителя вершины после восторга и эйфории ждет… пустота. Стремиться больше не к чему, восхищение публики постепенно идет на убыль, страсти охладевают, довольство перерастает в скуку и раздражение. Не от того ли бывшие «звезды» и бывшие чемпионы начинают прикладываться к бутылке, забываться при помощи наркотиков? На вершине долго не простоишь, – холод, ветер… да и делать больше нечего. Придется спускаться…

Если новую вершину себе не наметил, так и застрянешь внизу.

Альбина Эрман собиралась покорить новый пик – выйти замуж за Ростовцева. В статусе жены, хозяйки богатого дома, возможно, матери она еще не бывала.

– Я не отступлю, – твердила, как заклинание, госпожа Эрман.

Ей стало невмоготу возвращаться после рабочего дня в пустую квартиру, где царили тишина и порядок… пить обезжиренный кефир и садиться у телевизора, щелкая пультом. На всех каналах показывали одно и то же, – по крайней мере так казалось Альбине. Подобное времяпрепровождение ждало ее завтра, через месяц, через год… через десять лет. Придет старость, но ничего не изменится: будет та же квартира, тот же кефир и те же телевизионные каналы…

– Да ты не слушаешь! – обиделась Журбина.

– Что мы с тобой будем обсуждать через тридцать лет, Ленка? Болезни? Лекарства? – встрепенулась подруга.

– Погоду, – засмеялась та. – Благодатная тема, когда все остальное исчерпано.

– Я не хочу! – Альбина встала и прошлась по своей элегантно и дорого обставленной гостиной. – Расскажи мне о Ростовцеве, вы все-таки ходили вместе в музыкальную школу. Что-то в нем остается закрытым для меня.

Лена пожала плечами.

– Я Пашу тоже иногда понять не могу! Ну, обжегся раз… так теперь всю жизнь бояться? Стелла – стервозная баба, спору нет, но не все же такие?

– Меня Ростовцев интересует, а не твой Паша. Чем он увлекался в юности? За девчонками бегал?

– Скорее они за ним. Алек в детстве уже был красавчиком, – хорошенький, сил нет смотреть! Щечки румяные, глазки темные, блестящие и с поволокой, стрижечка модная, костюмчик с иголочки, – загляденье. Подрастая, он хорошел и хорошел. Хоть картину пиши! Вполне мог играть героя-любовника в голливудских мелодрамах: плечи, торс, королевская осанка, волевой подбородок, губы как у чувствительного и нежного Ромео… девчонки из соседних школ приходили полюбоваться на него украдкой.

Альбина не сводила с подруги подозрительного взгляда.

– Уж не была ли и ты влюблена?

– Глупо отрицать, – призналась Лена. – У меня, конечно, преобладал другой интерес… но тогда это еще не овладело мной в должной мере. Кто не страдал по Алеку? Даже молоденькие учительницы сохли по нему, не то что девушки со всей округи. В нашей школе любое спортивное соревнование, в котором участвовал Ростовцев, собирало аншлаг. Девушка у него была, разумеется, – стройная длинноволосая блондинка с невероятно гладкой кожей, серыми глазами и тончайшим румянцем на скулах, – Юлька Коваль. Училась так себе, но лицом и фигурой затмевала солнечный свет. Звездная пара была: Альберт и Юлия! Никто не сомневался, что они поженятся. Ходили по школьным коридорам в обнимку, не стесняясь, – это в те-то времена, – гуляли под ручку по аллеям и бульварам. Ох, и завидовали им все! Зависть человеческая губительна.

– А что потом? Не сложилось?

– Да понимаешь… я же говорю, зависть! За Юлькой парень один из ее класса пытался ухаживать, души в ней не чаял. Она смотреть в его сторону не желала, – отшивала безжалостно. Это бы еще ничего. Но она вдруг взялась высмеивать поклонника, открыто, при всех выражать свое пренебрежение. Он и не стерпел! Сначала письмо ей написал: мол, тебе, Юля, лучше ответить на мою безграничную любовь. Я такую девушку отдать никому не смогу, поэтому в случае отказа тебе не жить. Жду до завтрашнего дня. Юленька посмеялась… а на следующий день перед первым уроком заявила незадачливому кавалеру, – я, дескать, выбор сделала: люблю Альберта. Ты обо мне и не помышляй! Он насупился, промолчал, ушел в себя, почернел как туча. До большой перемены парень как будто обдумывал что-то, а на уроке биологии встал и направился к Юле, поигрывая скрученной в трубочку газетой. Никто и пикнуть не успел, как газета со всего маху опустилась однокласснице на голову… та упала, уткнулась лицом в открытый учебник… а отвергнутый влюбленный выбежал вон. На миг все остолбенели. Первыми девчонки опомнились, завизжали; учительница за сердце схватилась, увидев, как вокруг Юлиной головы расплывается густая кровь… вызвали «Скорую», милицию. Юлю увезли в больницу, сделали операцию, – только это не помогло. К вечеру того же дня она скончалась, не приходя в сознание.

– Разве газетой можно человека убить? – растерянно спросила госпожа Эрман.

– Так парень оказался не промах, обернул в газету железный прут: рассчитал, что с прутом-то его могут остановить… а свернутая газета никого не насторожит, в том числе и жертву.

– Его поймали?

– Далеко не убежал, – нашли. Да что толку? Его отец тогда большим начальником был, откупился от милиции, поместил отпрыска в психбольницу, там состряпали подходящий диагноз… в общем, как теперь говорят, «отмазали» сыночка.

– Боже мой! – ошеломленно воскликнула Альбина. – Выходит, его даже не судили?

– Ты будто вчера на свет родилась! Конечно, нет. Какой суд? Признали, что убийство непреднамеренное, совершено в невменяемом состоянии, – подержали парня год в больнице за папины денежки, и все. Потом выписали, рекомендовали содержать дома, под присмотром. Дескать, в результате проведенного лечения больной опасности для общества не представляет.

– И где он сейчас, этот больной? Свободно разгуливает по улицам?

– В преисподней он разгуливает, – мрачно произнесла Лена. – Лет восемь назад прошел слух, будто жестокий ревнивец умер. Своей смертью или нет… история умалчивает. Может, помог кто…

– Ты на Ростовцева намекаешь?

– Ни на кого я не намекаю, подружка. Слухи разные ходили, а что произошло на самом деле – никому не ведомо. После похорон Юли Альберт с головой ушел в учебу: тянул на медаль, поступил в университет… с бывшими друзьями, приятелями, одноклассниками порвал. Словно плотно закрыл за собой дверь в прошлое. Университет окончил с красным дипломом, насколько мне известно; занялся частным предпринимательством, пошел в гору. Ездил то на Дальний Восток, то в Европу, то в Китай, – жил обособленно. Свое затворничество объяснял тотальной занятостью.

– Он причастен к смерти того… как его фамилия, не помнишь?

– Борис Засекин, – вздохнула Лена. – Что касается обстоятельств его гибели, вопрос не ко мне. Я подробностями не интересовалась. Зачем? Все давно прошло и быльем поросло.

– Почему же ты раньше мне этого не рассказывала? – возмутилась Альбина. – Подруга, называется!

– Во-первых, ты не спрашивала. А во-вторых, у меня та старая история совершенно вылетела из головы. И хватит о грустном! Вы ведь с Ростовцевым уже год, как встречаетесь? Открой мне тайну… каков он в постели?

– Великолепен! – призналась Альбина. – Но… как бы правильно выразиться? Технически хорош. Понимаешь? Все классно… а чувствуешь, что он не увлекается, не падает в небеса. Контролирует процесс!

Журбина сочувственно кивнула.

– Когда восхищаются техникой актера, значит, он не заставил потерять голову. В своей роли убедителен, но недостаточно, чтобы забыться.

Альбине стало неловко.

– А как у тебя с Треусовым? – спросила она.

– Никак, – махнула рукой Лена. – Я иногда думаю, может, Стелла ему холодности не прощает? С другой стороны, разве остальные мужчины – завидные любовники? И ничего, любят их жены, лелеют. Секс – не главное.

– Да уж, – согласилась подруга.

Они переглянулись и рассмеялись.