Текст книги "Отражение нимфы"

В доме было прохладно, и запах тления еще не успел распространиться. Но мухи учуяли свою добычу, слетелись. Смирнов потянул носом. Кажется, пахнет кровью или… Свет фонарика выхватил что-то, похожее на кусок мяса, облепленный мухами. Это была говяжья печень, прорезанная расходящимися из одной точки неглубокими полосами на множество сегментов. Она лежала на табуретке.

– Ф-фу-у… – скривился Всеслав. – Ну и гадость.

Мухи, взлетевшие было вверх, снова облепили печенку.

Сыщик подошел поближе и внимательно осмотрел тело, насколько позволяло его местоположение. На подошвах сапог не было грязи и прилипшей травы, значит… скорее всего, в дом Рогожин попал еще до ливня, то есть сегодня ночью и утром он либо никуда не выходил, либо был уже мертв.

Всеслав посветил фонариком на пол. Деревянные некрашеные и лет десять не мытые доски были усыпаны соломой, дровяными щепками, обрезками картона, тряпками, которыми художник вытирал кисти, пустыми тюбиками из-под масляных и акварельных красок, растоптанными кусочками мела, угля, огрызками карандашей – вряд ли на всем этом могли сохраниться четкие отпечатки следов. Но все-таки…

Изрядный слой пыли покрывал сверху мусор, по углам и на подоконниках стояли батареи пустых бутылок из-под водки и пива. Не похоже, чтобы Рогожин проводил здесь время с женщинами: они бы не потерпели такого беспорядка. Хотя… пьянчужкам все равно.

Посередине комнаты, особенно заметно – около колченогого стола, заваленного ворохом разрисованных картонов и бумаги, образовались среди пыли протоптанные дорожки. Видимо, ходил либо сам Савва, либо… его убийца. Поди разберись!

«Стоп, – сказал себе Всеслав. – Почему я решил, что Рогожин убит? Может, допился до белой горячки и решил покончить с опостылевшим существованием? Однако чем это оно художнику так уж опостылело?»

Как-то не вязалось самоубийство с открытием персональной выставки, с выгодным заказом, на который намекала старуха Лосева. Если даже допустить, что Савва пропил заработанные деньги и повесился, причина все равно получается шаткая. С чего ему вешаться? Проданные после выставки картины принесли бы Рогожину новую прибыль. Да и не так он привязан к деньгам, чтобы из-за них покончить с собой.

Второй вариант: художник выполнил заказ, а ему не заплатили, и он, разобидевшись на весь белый свет, решил свести счеты с жизнью.

Третий: кто-то знал о деньгах, которые получил Савва, убил его и обокрал.

То, что Рогожин выполнял заказную работу, объясняет его неучастие в подготовке к выставке. Ему просто было некогда этим заниматься.

Словом, версий сколько угодно, а как все произошло на самом деле – бог знает. Непонятно, связана смерть художника с ночной кражей на выставке или нет? Если связана, то как? Рогожин узнал о похищении своих работ и повесился с горя? Смешно. Он не был ни сентиментальным, ни слабонервным. Пил, видать, многовато. Но это у творческих людей встречается сплошь и рядом.

Кстати, судя по виду трупа и трупному окоченению, сегодня утром Савва был уже мертв и об ограблении узнать никак не мог. Разве что сам был его свидетелем. Но тогда…

Смирнов надел перчатки и в задумчивости начал осматривать комнаты. Складывалось впечатление, что в доме давно никого не было, по крайней мере до вчерашнего дня. Ни грязной посуды, ни остатков еды сыщик не обнаружил. Если не считать странным образом разрезанную печенку. Повсюду лежала пыль. Как будто Рогожин пришел сюда с единственной целью – повеситься. Что и сделал. Или ему все-таки помогли?

Не обнаружив ничего интересного, Всеслав принялся осторожно перебирать разбросанные эскизы, этюды и рисунки. Все они были на этрусскую тему. Словно ничто другое художника не волновало, не пробуждало в нем творческого порыва. Неужели он и церкви расписывал в этрусском стиле?

«Надо найти человека, который предложил художнику последнюю работу, – подумал Всеслав. – Кто бы это мог быть? Савва брался расписывать храмы, и это у него, судя по всему, неплохо получалось. Значит, искать заказчика следует среди священников».

– Одного не пойму, – пробормотал он. – При чем тут говяжья печень? Рогожин собирался поужинать и не успел? Или это намек на какой-нибудь дикий африканский ритуал?

Закончив обследование дома, Смирнов вышел во двор. Надоедливое, зловещее жужжание мух действовало ему на нервы. Надо бы сообщить о трупе участковому Зыкову. Где же ближайший телефон?

Оказалось, что сыщик достаточно долго провозился в доме Рогожина. Солнце клонилось к закату, похолодало. Пастух, сгорбленный мужичок неопределенного возраста, гнал по дороге стадо коров. Он остановился и, с любопытством уставившись на Всеслава, спросил:

– Ты к Савве, что ли? Дак его дома нема. Он сюды редко наезжаеть.

– Вот незадача, – притворился расстроенным Всеслав. – Когда вы его здесь видели последний раз?

Мужичок поскреб затылок.

– Може, месяц прошел… Савва мене тогда водкой угощал. Ох, и вкусная! С тех пор его не было. Он в Лозе живеть, а здеся только отдыхаеть. Работа у него вредная.

– Никто к нему в гости не приезжал? Мы с друзьями договорились встретиться тут, рыбку половить. Я приехал, а дом заперт.

Смирнов нарочно лгал, ожидая, что пастух сообщит какие-нибудь подробности. Он гоняет стадо мимо дома Рогожина раза четыре: утром, на обеденную дойку, снова пастись и вечером обратно в деревню. Может, видел кого?

– Тута приезжали к Савве, – охотно сказал мужичок, хлопая себя хворостиной по сапогу. – Да тоже не застали. Двое городских, вроде тебя… на машине.

– Когда? – обрадовался Смирнов. – Вчера?

– Не-е… Перед тем.

– Значит, позавчера?

– Ну! – Мужичок достал из кармана пачку папирос, предложил Всеславу: – Кури.

Сыщик из вежливости, чтобы не огорчать пастуха, закурил.

– А какая машина была?

– Я в ентом не разбираюся, – морщась от дыма, ответил мужичок. – Легковушка, синего цвету. А марку не скажу… не знаю.

Смирнов сразу вспомнил темно-синюю «Мазду», которую водил Семен Ляпин, охранник из «Галереи».

– А вчера никто не приезжал?

Пастух надвинул кепку на глаза, задумался.

– Вчерась машин не было, – наконец, сказал он. – Ну, до сумерек, пока я стадо в дяревню не пригнал. Опосля – не могу с достоверностью заявить.

Сыщик посмотрел на коров, которые топтались в грязи, и вздохнул. Если следы шин и были, то стадо уничтожило их, а ливень довершил дело.

– Машин не было, – вдруг повторил мужичок. – А человек один приходил. Я его нынче утром у дома приметил. Он сразу – шмыг в кусты, и поминай, как звали. Длиннай такой… нескладный. Ворюга!

– Почему вы так решили? – спросил сыщик.

– Чего ж ему прятаться? Ворюга и есть! У мене на их глаз наметанный. Только что у Рогожина брать-то, кроме пустых бутылей?

– Ворья нынче много развелось, – поддержал пастуха Смирнов. – Так и шныряют, ищут, что где плохо лежит. А как этот длинный был одет?

– Кажись, в энти, как их… джинсы! Во-во, точно. Сверху свитер… серый. Хулиганье!

– Безобразие, – с чувством сказал сыщик. – Надо в полицию сообщить. Не подскажете, откуда можно позвонить?

Мужичок опять поскреб затылок и посоветовал идти в сельсовет.

Они тепло распрощались. Пастух погнал стадо в деревню, а Всеслав отправился звонить Зыкову. Тот несколько раз переспрашивал, прежде чем до него дошло, что в Ключах обнаружен труп художника Рогожина.

Глава 9

Данилин проснулся и долго лежал с открытыми глазами, пытаясь успокоиться. Ему приснился дурной сон. Сестра Алиса уплывала от него по золотящемуся от солнца морю на спине дельфина, а он стоял на берегу, звал ее до хрипоты, до изнеможения… но она даже не обернулась в его сторону.

Придя на работу, он не выдержал и рассказал сон Лидии Петровне Гудковой, инженеру, которая работала вместе с ним над новым проектом.

– Она хочет быть самостоятельной, а ума на это не хватает, – заключил Данилин. – Нашла себе такого же несмышленого, безответственного балбеса и собирается строить с ним какие-то отношения. Денег нет, жилья нет, житейского опыта тоже нет – один дурацкий гонор. Мы, мол, сами с усами! А потом, когда набьет себе шишек, наплачется вдоволь, небось ко мне же и прибежит. Хорошо, если одна… а то и ребеночка притащит.

– Да, неприятно… – вздохнула Лидия Петровна. – Но что делать? Таковы нынешние молодые люди: они не желают никого слушать и живут как бог на душу положит. Может, это и правильно?

– Что правильно? Искалечить свою судьбу с самого начала, а потом до конца дней мучиться? – возмутился Алексей Степанович. – Отец, умирая, поручил мне воспитание Алисы. Увы! Я оказался негодным наставником.

– Не казните себя, Алексей, – сказала Гудкова. – Я вот вроде старалась и поступать обдуманно, и к мнению родителей прислушивалась, а жизнь все равно не сложилась. С мужем пришлось развестись, одна воспитываю двоих детей. Какие советы я им буду давать, когда они подрастут? Не знаю…

Данилин замолчал и погрузился в свои думы. Из головы не шла Алиса. Она уплыла от него, скрылась… Дуреха! Этот Глеб здорово заморочил ей мозги. Наверное, хочет из Серпухова перебраться в Москву. Лучшего способа, чем женитьба, для этого не придумаешь. Тьфу ты, гадость какая! И как дрянная девчонка не понимает, что ее просто используют? Ей мало, что семья пережила смерть отца, что мать на грани того же… Она решила всех доконать!

– Ну, погоди, доберусь я до тебя, – проворчал Алексей Степанович. – Никогда не бил, а на сей раз выпорю!

– Что? – спросила Гудкова. – Вы что-то сказали?

– Нет… не обращайте внимания.

Лидия Петровна с сочувствием посмотрела на Данилина. Он и в самом деле переживает – похудел, побледнел.

Алексей Степанович вспомнил, как Алиса заявила, что желает поступить на работу в модельное агентство. Он пришел в ужас.

– У нас нет модельного бизнеса! – кричал он, стоя перед ней в позе оскорбленной добродетели. – У нас бордели, где, помимо обслуживания богатых и влиятельных клиентов, девушки демонстрируют модные наряды. Ты готова по первому требованию ложиться в постель к посторонним мужчинам?

Алиса была не готова. Она заплакала и закрылась в своей комнате. Потом они неделю не разговаривали. Но речь о модельном агентстве больше не заходила, чему Данилин был несказанно рад.

Сестра наглухо закрылась от него, замкнулась в своем непонятном, взбалмошном мирке. Ну и пусть. Главное – она отказалась от глупой затеи.

Алексей Степанович посмотрел на календарь: уже восемь дней, как Алиса ушла из дома. В общем, времени прошло не так уж много…

Вчера за ужином мать сказала:

– Мы слишком давим на нее… Алиса – ранимая, чувствительная девочка.

– Мама! – взорвался Данилин. – У Алисы есть все, о чем может мечтать юная девица: отдельная комната, учеба в институте, материальное обеспечение, наше с тобой внимание. Она злоупотребляет благами, которые дает ей жизнь.

Александра Фадеевна ойкнула и схватилась за печень. Алексей Степанович побежал за лекарством. Вот так всегда! Стоит завести серьезный разговор, как матери становится плохо.

– Я хочу, чтобы моя дочь была счастлива, – всхлипнула Александра Фадеевна. – Вдруг она любит этого Глеба? Я боюсь, Лешенька… Она такая безрассудная, порывистая… начиталась книжек про любовь и возомнила бог знает что! Она может решиться на ужасный, отчаянный поступок… совершить непоправимое. Молодые не умеют ценить жизнь, они склонны к импульсивным, безумным поступкам…

– Не думаешь же ты, что они с Глебом убьют себя?! – возмутился Данилин. – Они все-таки не психопаты, не наркоманы, а нормальные люди. С какой стати им умирать? Во имя чего? Не придумывай, умоляю тебя!

– Они сделают это нам назло, – прошептала Александра Фадеевна, запивая лекарство. – Чтобы отомстить нам, причинить боль. Ужасную, невыносимую боль… Они сделают нас виноватыми в своей смерти. И мы остаток жизни проведем в своем собственном аду. Надо позволить им пожениться, Леша. Это их право, в конце концов.

– Право? Хорошо, что у них есть права! А у нас – одни только обязанности. Так? Сначала пусть получат образование, начнут зарабатывать деньги, а потом женятся, сколько им будет угодно – пять раз, десять!

Данилин вскочил, вышел из кухни, хлопнув дверью. Слова матери встревожили его сильнее, чем он мог предполагать. Алисе с ее романтическими бреднями вполне по духу идея повторить «подвиг» несчастных возлюбленных из Вероны[2]2
  Ромео и Джульетта.


[Закрыть]. А уговорить Глеба для нее – пара пустяков. Он так ее обожает, что готов на все, на любую вздорную выходку, которую она придумает.

Желание добраться до милой сестрички и всыпать ей как следует с новой силой овладело Данилиным. Жаль, что сейчас нет монастырей, куда можно было бы отправлять зарвавшихся девиц, чтобы они в тишине кельи и молитвах обретали смирение.

– Идемте обедать, Алексей, – предложила Гудкова, отвлекая его от невеселых мыслей. – В столовой сегодня уха и карп под майонезом. Я ужасно проголодалась.

Они спустились в столовую, поели. Лидия Петровна с удовольствием, а Данилин без аппетита. Карп и правда был недурен, но, чтобы получать наслаждение от еды, нервы должны быть расслаблены. Алексей Степанович же находился в тревоге и напряжении. Он хотел позвонить Славке, но передумал. Зачем беспрерывно дергать человека? Он и так делает свою работу.

– Ваш кофе остыл, – сказала Гудкова. – Да не терзайтесь вы так. Сколько вашей сестре лет?

– Двадцать…

– Вот видите, она уже взрослая. А к большим девочкам няньку не приставишь.

– Очень жаль, – пробормотал Данилин, допивая тепловатый кофе. – Я бы приставил. Взросление не зависит от размеров тела, к сожалению. Большой дурак – все равно дурак.

– Знаете что? – улыбнулась Лидия Петровна. – Сходите-ка вы к ясновидящей. Любая информация лучше, чем ее отсутствие.

– За кого вы меня принимаете? Не хватало еще начать бегать по предсказательницам и колдунам!

– А вы не возмущайтесь, Алексей, – не сдавалась Гудкова. – Ходят же люди, обращаются. Им помогает.

– Ну уж нет! Лучше в полицию. Отнесу фотографию, напишу заявление… пусть ищут!

Данилин не признался, что уже попросил своего друга, частного сыщика, заняться поисками сестры. Постыдился.

– Полиция искать не станет, – сказала Лидия Петровна. – У них других дел по горло. Сколько прошло дней, как Алиса ушла?

– Какая разница?.. Ладно, есть у вас знакомая колдунья? – уступил он ее натиску. – Пожалуй, стоит попробовать. Боже! До чего я дошел!

После работы Гудкова повела Алексея Степановича в ближайшее почтовое отделение. Ясновидящая работала телеграфистом. Она оказалась ничем не примечательной женщиной лет пятидесяти, с обыкновенным лицом и обыкновенными, спокойными глазами. Звали ее Полиной Владимировной.

– Полечка, – запросто обратилась к ней через окошко стеклянной перегородки Гудкова. – Я тут к тебе коллегу привела. У него сестра пропала.

Данилин смутился. Ему стало неловко за себя – явился на почту с глупейшим намерением узнать о судьбе Алисы у совершенно посторонней женщины, какой-то телеграфистки. Бред!

– Простите, я…

– Подождите секундочку, – сказала «ясновидящая». – Я попрошу напарницу меня заменить и выйду.

– Идемте! – толкнула его в бок Лидия Петровна. – Постоим у окна. Да не тряситесь вы так! Полина не кусается.

Через пару минут к ним подошла телеграфистка.

– Как зовут вашу сестру? – без всякой предварительной подготовки спросила она.

– Алиса…

– Фотография есть?

Данилин полез в карман, достал портмоне, где в прозрачном карманчике носил карточку сестры в выпускном платье. Он сам сделал снимок на церемонии вручения аттестатов и очень им гордился. Алиса на фото выглядела настоящей красавицей.

Пророчица долго рассматривала фотографию, на ее лице ничего не отражалось. Наконец она вернула снимок Алексею Степановичу, сказала:

– Вам не везет с женщинами. Они все от вас уходят. Оставьте Алису в покое, вам ее не догнать.

– Позвольте, но… что означают ваши слова? – возмутился Данилин. – Я ничего не понял!

– Скоро поймете, – сухо усмехнулась телеграфистка.

– Алисе что-нибудь угрожает?

– Нет…

Этого Алексею Степановичу было недостаточно. Он требовал объяснений.

– Моя… наша мать опасается, что Алиса и Глеб, ее парень… что они задумали покончить с собой! – выпалил он, покрываясь красными пятнами. – Это возможно?

– Нет… – с той же интонацией повторила Полина Владимировна.

– А-алиса вернется? – не отставал Данилин.

Ясновидящая перевела взгляд на Гудкову.

– Уймите своего коллегу, Лида, – сказала она. – Мне больше нечего добавить.

От денег она решительно отказалась, повернулась и ушла не прощаясь.

– Плохой признак, – заметила Лидия Петровна.

– Вы меня с ума сведете! – завопил Данилин, нервно запихивая портмоне в карман. – Ну, что? Что сказала эта ваша предсказательница?

Госпожа Гудкова пожала плечами. Она тоже осталась в недоумении.

* * *

Ничего толком не разузнав в Серпухове, Ева приехала в Москву. Она промочила ноги и ужасно устала. Наверное, от бесполезности предпринятых действий.

В столице небо было покрыто облаками, которые не успели собраться в дождевые тучи. Солнце садилось. С вокзала Ева позвонила Славке:

– Ты где?

– На выставке «Этрусские тайны», – многозначительно кашлянул сыщик. – Уточняю кое-какие обстоятельства дела. А как твоя поездка в Серпухов?

– Ужасно. Шел дождь, я промокла, замерзла… Ты нарочно сам не поехал!

Всеслав пропустил упрек мимо ушей. К тому же Ева в чем-то была права: ему действительно не хотелось заниматься ерундой. После того как он обнаружил в Ключах труп Рогожина, история исчезновения художника и кража его работ приобрели зловещую окраску. Это уже не шутки. А поиски пропавшей девушки… В общем, Смирнов охотно спихнул скучную поездку на Еву.

– Удалось поговорить с Алисой? – проявил он притворную заинтересованность.

– Я ее не застала.

– Вот как? А что сказал по этому поводу Глеб?

– Его тоже не было.

– Но адрес правильный?

– Да, – уныло подтвердила Ева. – Я познакомилась с Еленой Михайловной Конаревой, мамой Глеба. Мы мило поболтали. Ты скоро будешь дома?

– Уже лечу, – ответил Смирнов, понимая, что сегодняшний вечер ему стоит провести с Евой, рассказать ей о Рогожине и перевести ее внимание с неудачной поездки на неожиданный поворот в ходе расследования.

Ева добралась домой, сбросила мокрые туфли, выпила чашку крепкого чая с медом и улеглась в ванну. Она чуть не заснула в душистой горячей воде.

Всеслав испугал ее громким стуком в дверь.

– С тобой все в порядке? – прокричал он.

– Кажется, да… еще не знаю.

– Ужин подан, – дурачась, произнес он. – Выходи…

У Евы не было аппетита. Она кое-как вытерлась, натянула махровый халат, замотала голову полотенцем и в таком виде уселась за стол. Приготовленный Славкой вареный картофель, подогретые шницели из кулинарии и селедка с луком не заинтересовали ее.

Смирнов достал из холодильника бутылку водки, налил себе и Еве в большие хрустальные рюмки.

– Выпей, – сказал он. – После ванны хорошо пойдет.

Она поморщилась, но молча послушно поднесла водку к губам, сделала глоток.

– Фу, гадость…

После блинчиков, съеденных в привокзальном кафе Серпухова, у нее крошки во рту не было. Водка ударила в голову, горячо растеклась по телу.

– Мама Глеба ничего не знает, – сказала Ева. – Положи мне кусочек селедочки… Спасибо. Так вот: оказывается, Глеб любит Алису, но о совместной жизни пока не задумывался. Он учится, работает, она тоже студентка. Елена Михайловна сказала, что он с какой-то бригадой строит коттеджи в Подмосковье. Если Алиса сбежала к нему, то они оба там.

– Где, на стройке? – удивился Всеслав.

– Ну да, а где ж еще?

Выпитая ледяная водка пробудила у Евы аппетит. Она положила шницель на хлеб и начала уплетать за обе щеки.

– А где строится этот чертов коттедж? – спросил сыщик. – Ты узнала?

– Как? – возмутилась Ева с набитым ртом. – Конарева понятия не имеет, куда отправился Глеб. Он сказал, что едет с бригадой работать, и все. А зачем ей знать? Она еле передвигается по дому с палочкой – давний, застарелый ревматизм лишил ее возможности свободно ходить. Так что в гости к сыночку с пирогами и котлетами ей не добраться.

– Кто-то должен знать, что за бригада, куда поехала, – пробормотал Смирнов, наливая Еве еще водки. Пусть согреется и расслабится перед тем, как он поведает ей о Рогожине.

– Надо искать московские связи Глеба, – вздохнула она. – В общежитии у него есть друзья? Не может быть, чтобы он держал место работы в секрете. О! Он же еще грузчиком подрабатывает! Возможно, там что-то знают.

– Здравая мысль… – полушутя заметил сыщик. – Ты делаешь успехи.

Она уже опьянела, так что не рассердилась на него, просто поинтересовалась:

– Как художник? Нашелся?

– Ага.

И Всеслав осторожно рассказал ей о находке в Ключах. Ева сразу бросила недоеденный шницель и вся превратилась в слух.

– Представляешь, его тело висело на крюке для люльки, – говорил Смирнов. – Жуткая ирония судьбы! Возможно, мать вешала на этот крюк колыбель и качала младенца Савву, не подозревая, что он найдет на том же крюке свою смерть.

– Какой кошмар! – воскликнула Ева. – Значит, вот почему он не пришел на открытие выставки!

– Думаю, это одна из причин. Остается много вопросов, и самый главный: сам Рогожин повесился или ему помогли?

– Ты думаешь…

– Мне не дает покоя кусок исполосованной ножом говяжьей печенки, – перебил ее сыщик. – Зачем художнику понадобилось перед смертью такое странное занятие? И вообще… в чем причина самоубийства?

– Белая горячка, – неуверенно предположила Ева.

– Это самое простое объяснение. Мне пришлось дождаться криминалистов, ответить на возникшие у них вопросы и заодно самому кое-что разузнать. Был ли Рогожин пьян в момент смерти, покажет экспертиза, но на полу комнаты нашли бутылку водки, которая не была покрыта пылью, как все остальные. Она валялась под столом и была пуста. Возможно, Савва опорожнил ее перед тем, как залезть в петлю.

– Для храбрости?

Всеслав развел руками:

– Наверное… Или некто неизвестный имитировал самоубийство художника.

– Зачем кому-то убивать Рогожина? – недоумевала Ева. – Кому он мог мешать? Деньги? Так у Саввы их не было.

– Рогожин как раз выполнял серьезный заказ, а денег полицейские при нем не обнаружили. Их не оказалось и в доме. Квартиру в Лозе тоже обыскали. Нашли пару тысяч рублей в верхнем ящике комода, и все.

– Не миллион же имел при себе Савва? Художникам столько не платят!

– Согласен, – кивнул сыщик. – Хотя… в наше время убить могут и за сотню долларов. Но если это дело рук «отморозков», наркоманов, они бы не стали возиться с имитацией самоубийства – бросили бы все как есть, забрали деньги и смылись.

– Значит, мотивом могли быть зависть или ревность, – предположила Ева.

– Завидовать Рогожину? Это смешно… Ревновать? К кому? Опять-таки получается бытовуха. Ее не станут обставлять такими атрибутами, как петля и раскромсанная говяжья печенка.

– Что, художник действительно много пил?

– Достаточно.

Ева сразу не поверила в самоубийство Рогожина. Не такой он был человек, чтобы лишить себя жизни накануне персональной выставки, когда его работы наконец могут получить признание, а сам он – долгожданную и важную для творческого человека известность.

– Погоди-ка… опиши еще раз, как выглядела печенка, – вдруг попросила Ева.

Ее глаза загорелись.

– Ну… она лежала на табуретке… уже подсохла и не совсем приятно пахла… была облеплена мухами…

– Да я не о том, – скривилась Ева. – Как выглядели разрезы?

– Длинные, продольные, исходящие из одной точки…

– Сколько их было?

Всеслав опешил. Ему не пришло в голову посчитать количество разрезов. Криминалистам, по всей видимости, тоже.

– Не знаю… – растерянно пробормотал он. – А что, это имеет значение?

– Видишь ли… думаю, говяжья печень присутствовала там не случайно, – задумчиво произнесла Ева. – Этруски считали, что внутреннее устройство организма представляет собой вселенную небожителей.

– Что-что? – не понял сыщик.

– Вселенную небожителей! – с важностью повторила Ева. – Например, печень этруски разделяли на две основные части, а потом делили их еще на шестнадцать частей. В каждой правило отдельное божество, которое давало свои знаки. Специальный жрец – гаруспик – обследовал печень убитого жертвенного животного, обычно овцы, читал знаки и… таким образом, человек, прибегший к гаданию, узнавал, как ему следует поступить. То есть, какова воля богов.

– Ты это серьезно?

– Если печень разрезана на шестнадцать частей или на тридцать две части, то именно так все и было. Кто-то производил древнейший этрусский обряд! – торжествующе заявила Ева. – А нож?

– Какой нож?

– Которым резали печень жертвенного животного.

– Около табуретки валялся нож со следами крови, – сказал Смирнов. – Обычный кухонный нож.