Текст книги "Она читала на ночь"

Глава 7

У Берга дрожал голос. Он весь взмок, разговаривая с Егором Шахровым. А говорить надо было. Все необходимые бумаги для сделки, которую они обсуждали в «Вавилоне», Виталий Анисимович подготовил, но возникла одна непредвиденная сложность.

– Ну что немцы, согласны? – спросил Шахров.

– Почти.

– Мы так не договаривались, господин Берг! – возмутился Егор Иванович. – Вы обещали все уладить. И получили за это немалый кусок.

– Не по телефону! – взмолился банкир. – Давайте встретимся где-нибудь, и я все объясню…

Виталий Анисимович нервничал. Он страшно боялся всяких записывающих устройств и прочих неприятных штучек, пускаемых в ход если не конкурентами, то ребятами из спецслужб. Шахров же относился к подобной возможности философски. То есть он, конечно, держал под контролем свои линии связи и регулярно проверял помещения на наличие «жучков», но панического страха не испытывал. От судьбы не уйдешь, а излишняя суета только осложняет жизнь.

– Помилуйте, господин Берг! Сейчас повсюду уши. При современной технике… Ко мне тут японцы приезжали, презентов навезли – я вам покажу при случае. Хотите послушать, что ваш шеф говорит в постели своей любовнице?

Банкир в ужасе пискнул что-то невразумительное, а Шахров захохотал, наслаждаясь его испугом.

– Понимаю, вы человек не любопытный. Я угадал?

– Д-да… И вообще, мне лишние неприятности ни к чему. Думаю, что и вам тоже.

– Разумеется! Это шутка. Так что там за обстоятельства возникли?

– В-ваша… репутация. То есть… она безупречна, но… деньги должны пройти через крупный благотворительный фонд, ну и…

– Что? В чем суть дела?

Егор Иванович терпеть не мог блуждания вокруг да около.

– В-вам бы не помешало провести какую-нибудь благотворительную акцию… прессу пригласить, телевидение. Я имею в виду, сделайте пожертвование на культуру. Что-то в этом роде.

– Бог мой! Я не собираюсь баллотироваться в парламент. А показуха…

– Это необходимо, – горячо возразил банкир. – Поймите, у них на Западе привыкли, что все должно выглядеть пристойно. Для вас сие мелочь, а делу поможет!

– Ладно! – согласился Шахров. – Уговорили. И что я должен предпринять?

– Найдите художника какого-нибудь или писателя… одним словом, непризнанный талант. У нас теперь везде и всюду ищут спонсоров. Поднимите шуму побольше! – Берг закашлялся. – Да что я вас учу? Вы не хуже меня знаете, как это делается.

Егор Иванович поморщился. Он ненавидел «спонсорство» и все, что с ним связано. Игра в доброго дяденьку претила ему. Но ничего не поделаешь. Пожалуй, Берг прав. Придется рядиться шутом! Черт бы побрал этих иностранцев…

– Хорошо, Виталий Анисимович, – серьезным, деловым тоном сказал он. – Раз надо, сделаем.

Берг с облегчением вздохнул. Самое трудное позади. Теперь, если Шах не поскупится на прессу, все пройдет как по маслу. Впрочем, Егор Иванович слывет человеком щедрым, любит большой размах. Так что… с этой стороны, можно считать, дело улажено. И Виталий Анисимович принялся набирать номер представителя немецкой компании.

Шахров обдумывал сказанное банкиром. Кажется, он уже поспособствовал процветанию отечественной культуры. Купил за двести пятьдесят долларов «картину» Ксении Миленко «Синяя мозаика». Подобной мазни он давно не видел.

Полотно, завернутое в холстину, стояло в его кабинете за ширмой. Не вешать же его на стену, в самом деле? Странное любопытство вдруг зашевелилось в суровой душе Егора Ивановича. Он подошел к картине, развернул ее, поставил на диван и принялся рассматривать. Всевозможные оттенки синего – от голубоватого до иссиня-черного – как будто кружились в медленном, гипнотическом танце. Они то сливались, то рассыпались причудливыми веерами, послушные своему внутреннему ритму… Шахров почувствовал легкое головокружение и вынужден был сесть.

«Что-то есть в этой Ксении Миленко… – подумал он. – И картины у нее необычные, не такие, как у других художников. Только с первого взгляда их не поймешь. Они как будто ничего не показывают, а… вовлекают».

Егор Иванович обрадовался, что ему удалось подобрать подходящее слово, и ни с того ни с сего мечтательно улыбнулся. Пожалуй, Андрон не зря заинтересовался художницей. Она далеко не так проста, как может показаться при первом знакомстве.

«А ведь мне хочется еще раз увидеть ее!» – неожиданно понял господин Шахров.

Стук в дверь разрушил очарование картины и женщины, которая создала ее. В кабинет хозяина «Вавилона» бочком протиснулся Вадим.

– Чего тебе? – недовольно спросил Егор Иванович.

– Вы же сами позвали…

– Ах, да! Забыл… Иди сюда. – Шахров встал с дивана и направился к своему столу. – У тебя есть знакомые в литературных кругах?

Охранник в недоумении пожал плечами:

– Найдем, если надо.

– Выходит, что надо. Разыщи мне писателя какого-нибудь, только не знаменитого, а… как бы это сказать… неизвестного гения.

– Зачем? – удивился Вадим.

– Будем делать его известным! – засмеялся Шахров. – Надо же поддерживать талантливых людей! Что будет с культурой, если все махнут рукой? А?

Охранник глупо улыбался, не понимая, шутит хозяин или говорит серьезно.

Егор Иванович говорил и сам пытался объяснить себе, почему дает такое важное поручение Вадиму. Почему не вызывает одного из своих заместителей? Или директора по общественным связям? Как будто между Шахом и Вадимом возникло нечто, объединяющее их, – с того момента, как они вместе вошли в квартиру Андрона и обнаружили его труп. На них словно легла какая-то тень. Само собой получилось, что Вадим стал особо доверенным лицом, и Егор Иванович поручал ему то, что входило в обязанности совершенно других лиц. Впрочем, хозяин «Вавилона» иногда предпочитал смелую импровизацию заранее продуманному плану. В некоторых случаях стоит доверить ход событий провидению. Фортуна капризна и обижается, когда люди пытаются сделать что-либо за нее.

– Продолжаешь наводить справки о Миленко? – неожиданно перевел разговор на другое Шахров.

– Да. Но ничего нового узнать не удалось. Обыкновенные люди, брат и сестра. Разница в возрасте у них четыре года. Ей двадцать семь, Эдику – двадцать три. Он закончил кооперативный техникум, был женат, развелся, детей нет. Гуляка, болтун, любит выпить. Живет в одной квартире с сестрой. Все… Никаких странностей не замечено. Она, Ксения эта, еще обыкновеннее. Училась в художественной академии, нигде постоянно не работает, пишет картины и продает. Замужем не была. Мало общается: ни друзей, ни подруг.

– Это я все знаю, – перебил охранника Егор Иванович. – Искать лучше надо!

– Так я ищу! Только нет на них ничего.

– Ладно, продолжай…

– Ну… соседи рассказали, что раньше Миленко дружили с Горячевыми, но потом те переехали в центр, и отношения постепенно разладились. Юлия Горячева – единственная подруга Ксении, с детства. Она сейчас вышла замуж и живет за городом, с Ксенией не видится годами. Так что госпожа Миленко довольно одинокая дама. Родители у них тоже самые обычные – инженеры, всю жизнь мотаются по стройкам. Сейчас где-то в России.

– Ты с ее одноклассниками, сокурсниками разговаривал?

– Да. Они все твердят одно и то же: замкнутая, себе на уме, шумных компаний не любит, насчет выпивки никакая, насчет мужчин вообще полный облом.

– Что это значит? Можешь выражаться яснее?

– Парни, которые пытались за ней ухаживать, все получали от ворот поворот. И Андрона она, между прочим, не больно жаловала. Я полагаю, терпела, но с большим трудом. Из-за того, что он как бы начальник ее брата.

Отчего-то Егору Ивановичу приятно было услышать, что между Ксенией и Андроном особого тепла, а тем более любви, не наблюдалось.

– Все? – спросил он, взглянув на часы.

Через десять минут к нему должен был прийти Берг.

– Почти, – заторопился Вадим. – Я пытался разыскать перекупщика, которому Ксения Миленко давала картины на продажу…

– И как? Нашел?

Вадим отрицательно покачал головой.

– Вся эта ихняя тусовка в один голос твердит, что, мол, пропал Куст. Уже месяц его никто не видел.

– Что еще за куст?

– Это фамилия у него такая – Куст, а зовут Вячеслав. Я сначала подумал, кликуха… А оказалось, просто фамилия. Живет он аж в Святошине. Еле нашел там его хибару. Дом то есть. Неплохой дом, с гаражом. И садик…

– Ближе к делу.

– Да, – спохватился Вадим. – Возле дома бабка сидела, старая очень, сморщенная, как печеное яблоко. Она-то мне и прошамкала, что умер, мол, Славик, внучек ее ненаглядный. И теперь она одна как перст осталась. Помирать будет, никто глаза не закроет.

– Умер? – поразился Шахров. – Отчего? Старый был?

– Вроде нет. Сорока даже не стукнуло. Так ведь это, Егор Иванович, не кто поспел, а кто успел. Сердце у него болело с детства, вот и…

– Сердце? – задумчиво переспросил Шахров.

– Ну да! Народ в основном от чего мрет? От сердечно-сосудистых заболеваний. Ничего странного я в смерти Куста не вижу. Тем более и участковый врач подтверждает, что Куст к нему постоянно обращался.

– Хорошо. Узнай, будь добр, не осталось ли у этого… Куста картин Ксении Миленко, которые он не успел продать.

– Будет сделано, – обрадовался Вадим и поспешно вышел в коридор.

Он думал, что Шах его отругает за отсутствие стоящей информации, но на этот раз буря пронеслась мимо.

Филипп и Юля ехали в Киев. Шел проливной дождь; по крыше салона стучали капли, лобовое стекло заливали потоки воды. «Дворники» едва справлялись со своей задачей. Мир за окнами автомобиля выглядел зыбким и размытым, потерявшим четкость очертаний.

– Тебе понравилась Ксения? – спросила Юля.

Филипп пожал плечами. Вопрос смутил его, и он некоторое время молчал, подыскивая ответ.

– Она производит приятное впечатление, – наконец сказал он, продолжая смотреть на дорогу.

Шоссе было скользким, и встречные автомобили поднимали вокруг себя фонтаны брызг. Господин Чигоренко испытывал некоторое напряжение. Он старался быть предельно внимательным, но… воспоминания о вчерашнем ужине отвлекали его. Вот и Юля тоже думала об этом, иначе не задала бы вопроса о Ксении.

– В детстве мы с ней были неразлучны, – задумчиво произнесла Юля. – А потом… учеба, работа… могли годами не видеться, только перезванивались изредка. Я рада, что она согласилась прийти к нам. У Ксении не сложилась жизнь, и она чувствует себя одинокой.

– Разошлась с мужем?

– У нее не было мужа. Она даже ни с кем толком не встречалась. В последнее время за ней ухаживал один бизнесмен, Андрей Якимович. Знаешь такого?

Филипп подумал, перебирая в уме своих знакомых. Нет, Якимовича среди них не было.

– К сожалению, нет.

Юля вздохнула.

– А у тебя, среди твоих друзей или коллег нет приличного человека, которого мы могли бы познакомить с Ксенией? – спросила она, поворачиваясь и глядя на мужа.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну… ты бы пригласил своего приятеля, я – Ксению…

– Предлагаешь мне роль свахи? – усмехнулся Филипп.

Он вспомнил, как после развода его то и дело знакомили с разными женщинами. Как это раздражало! Все решили позаботиться о нем и срочно заняться устройством его личной жизни. Один только профессор Мудрык советовал не торопиться. Он говорил, что нельзя пускаться в новое плавание, не пожив некоторое время на берегу.

– Я хочу помочь Ксении, – сказала Юля.

В ее голосе Филипп уловил нотки обиды. Не так уж часто она его просит о чем-либо! Мог бы пойти навстречу.

– Юленька, – как можно мягче начал Филипп, – ты уверена, что твоя подруга хочет выйти замуж? Она не выглядит как дама, мечтающая о домашнем хозяйстве. Видишь ли, творческие люди… они устроены несколько по-другому. У них совершенно другие интересы и жизненные цели, не такие, как у всех остальных людей.

– Любой женщине хочется иметь семью, быть счастливой.

– Это вовсе не одно и то же, дорогая.

– Пусть так. И все же Ксении нужен мужчина.

– Вероятно, да… но ты же сама говорила о каком-то Якимовиче.

Юля замолчала, не зная, что сказать. Действительно, а как же Якимович? Но Ксения сказала, что между ними все закончилось.

– Они расстались, – заявила Юля. – У Ксении тяжелый период…

– Сегодня расстались, а завтра помирятся. Впрочем, если ты настаиваешь, мы можем пригласить твою подругу на пикник. Мы собирались следующие выходные провести на берегу Днепра. Я знаю чудесное местечко!

Хотя ничего особенно резкого или неприятного не было сказано, и Филипп, и Юля почувствовали пробежавший холодок. Это была первая размолвка за всю их супружескую жизнь. Оба продолжали ощущать неприятный осадок. Юля слегка обиделась, а Филипп вообще не мог разобраться, что за напряжение возникает каждый раз, стоит ему подумать о Ксении.

– Юленька, у тебя есть зонтик? – спросил он, останавливаясь у поликлиники летчиков.

– Тут два шага!

Жена вышла из машины и побежала к дверям, ее платье и волосы моментально стали мокрыми. Филипп впервые забыл поцеловать ее. Вернее, ему не захотелось. Он мог бы машинально исполнить обязательный ритуал, но после Илоны дал себе слово, что отныне никто и ничто не принудит его к притворству.

Чигоренко медленно поехал по заливаемому дождем проспекту к офису «Геополиса». Некстати пришел в голову эпизод их с Юлей совместной жизни, оказавшийся первым серьезным испытанием чувств. Это было рождение сына.

Беременность протекала без осложнений, и Филипп не беспокоился. Тем более что Юленька сама врач. Он позаботился о престижной больнице, договорился с опытными специалистами, заплатил кому следует. Но… роды оказались тяжелыми. Филипп ничего такого не подозревал. Он прогуливался в парке, ожидая счастливого известия, и когда зазвонил мобильный телефон, обрадовался. Сейчас он узнает, что родился мальчик…

– Филипп Алексеевич, – взволнованно произнес врач. – Подойдите, пожалуйста, в родильное отделение. У нас серьезные неприятности.

Знаменитый профессор, бледный и весь мокрый, прятал от Филиппа глаза. Он объяснил, что медики делают все возможное.

– Мы не сможем спасти обоих, – сказал он. – У Юлии Марковны есть родители?

– Конечно… – Филипп не понимал, что происходит.

– С ними можно связаться?

– Да… но они далеко…

Врач удрученно покачал головой:

– К сожалению, каждая минута дорога. Тогда… поскольку единственный близкий родственник вы, вам и решать.

– Что? Что я должен решать?

– Можно извлечь плод и спасти жизнь вашей жены, или…

Филипп не задумываясь выбрал жизнь Юли. Ему очень хотелось иметь ребенка. Чигоренко переступил сорокалетний рубеж, к тому же в первой семье у них с Илоной детей не было. Ребенок, судьбу которого Филиппу пришлось так жестоко решать, был долгожданным и заранее любимым. Юля знала, что родится мальчик, и они уже придумали ему имя.

– Я должен предупредить вас, – сказал профессор. – Ваша жена, скорее всего, больше не сможет иметь детей.

Филипп понимал. Он подумал, что еще не знает этого ребенка, а Юля ему дорога и близка как никто на свете. Он любит эту женщину и ни за что не хочет ее потерять.

Может быть, Бог смилостивился над ними, а может быть, жизнь испытывала Филиппа, насколько он достоин своего счастья… Чигоренко мерил шагами больничный коридор в ожидании страшного приговора, когда из операционной вышла пожилая акушерка. Она улыбалась.

– Все хорошо! – сказала она Филиппу. – Оба живы. И мать, и ребенок! Вот, возьмите, – и акушерка протянула ему листок с длинным перечнем медикаментов, которые он срочно должен был доставить.

Филипп не сразу понял, что он помилован. Мир вокруг медленно выплывал из тумана, наполняясь красками и звуками. Чигоренко не помнил, как выбежал из клиники, сел в машину и объездил полгорода, как принес лекарства, цветы, шампанское и конфеты. Он летал, словно на крыльях, не ощущая ничего, кроме радости.

Ему показали Юлю через стекло отделения реанимации. Она была белая, как укрывающие ее простыни, и глаза ее были закрыты.

– Ваша жена спит, – шепнула молоденькая акушерка. – Она потеряла много крови.

– Когда я смогу забрать ее домой?

– Не раньше чем через месяц.

– А ребенок?

Он положил в карман белого халатика девушки деньги, и она принесла из детского отделения мальчика – маленького, с красным сморщенным личиком. Филипп рассматривал сына со странным чувством недоумения и вины.

– Ты уж прости меня, – шепнул он, как будто ребенок мог что-то понять. – Прости.

Юлю выписали через полтора месяца. Она так похудела и побледнела, что страшно было смотреть. Филипп принес ей огромный букет роз, который она едва не выронила из рук. Юля была слишком слаба, поэтому из той же клиники наняли сиделку. Большая квартира Филиппа наполнилась колясками, ванночками, стульчиками, пеленками, игрушками и многими непривычными и милыми вещами.

Сиделка еще пару месяцев помогала Юле. Мальчика кормили искусственным молоком, и Юля переживала, что у нее не появилось свое. Филипп так и не смог отделаться от чувства вины перед сыном. Ведь он, не желая терять любимую женщину, фактически обрек ребенка на смерть. Ему казалось, что Алешка все помнит и понимает. Он избегал брать сына на руки, и Юля в один из вечеров расплакалась.

– Почему ты его не любишь? – спрашивала она, подавляя рыдания. – Почему ты ведешь себя с ним как чужой?

Филипп растерялся. Не мог же он рассказать все как было?! И эта недомолвка легла между ними слабой, но опасной тенью.

– Он такой маленький, что я просто боюсь прикасаться к нему, – кое-как нашел объяснение Филипп. – Я испытал такой страх за вас обоих! Дай мне привыкнуть к тому, что вы живы и здоровы.

Постепенно все эти шероховатости сглаживались, и жизнь семьи Чигоренко входила в прежнюю колею. В ней появился новый член – мальчик Алеша, – который поначалу забирал все внимание Юли, так что Филипп даже немного ревновал. Однажды ему в голову пришла неприятная мысль: «А если бы Юле пришлось выбирать между мной и им?» Он вовсе не был уверен, что…

«Как я могу думать об этом?» – удивился Филипп.

Он обвинял себя в черствости и эгоизме и, чтобы забыть о проблемах в семье, с головой ушел в работу. Конечно, он обеспечивал жену и сына всем необходимым, но существование в одном замкнутом пространстве квартиры тяготило его. Вряд ли Юля, поглощенная заботами о ребенке, понимала мучения Филиппа. Бессонные ночи, усталость, заботы о мальчике сделали ее нечувствительной к окружающему.

Филиппу было проще брать сына с собой на прогулку. В тишине осенних аллей все, что стояло между ними, временно исчезало. Белые сквозные березовые посадки, залитые холодным солнцем, осыпающаяся листва, шелест ветра успокаивали, вносили гармонию в их израненный мир. Они становились ближе друг к другу. Алеша уже начал ходить. Неуклюже покачиваясь на тоненьких ножках, он собирал яркие листья клена, подносил свои незатейливые букетики отцу. Мальчик словно пытался объяснить Филиппу, что все забыто и теперь они могут просто любить один другого.

Господин Чигоренко очнулся от своих тяжелых размышлений, оказавшись у дверей «Геополиса».

«Как же я доехал? – подумал он. – Черт! Так и до аварии недалеко!»

Неожиданно перед ним возникло лицо Ксении, ее мягкие губы, странная улыбка, как у рыжеволосых мадонн с картин Лукаса Кранаха. Филипп в молодости увлекался живописью: ездил в Москву и Питер, ходил на выставки, часами бродил по Третьяковке, Эрмитажу и Русскому музею, собирал альбомы с репродукциями. Вдруг ему стало интересно, какие картины пишет художница Миленко.

– Почему я думаю о ней? – пробормотал Филипп. – Юля необыкновенно близка и дорога мне, а эта Ксения – совсем чужая…

Глава 8

Гладкие матовые стены белых строений перетекали из одной плоскости в другую, не образуя углов. Внутри помещение оказалось идеально круглым. В центре низвергался по причудливо выложенным хрустальным камням источник. Золотистые брызги поднимались от его струй вверх, мерцая в прохладном голубоватом воздухе.

Осиан-айо медленно шла, разглядывая роскошный «сад» разноцветных минералов, настенные мозаики, выложенные из прозрачных камней, сверкающих острыми гранями.

– Не прикасайся! – воскликнул Фарий так громко и неожиданно, что Осиан-айо вздрогнула.

Обернувшись, она встретилась с его обеспокоенным, настороженным взглядом.

– Это сюрприз для непрошеных гостей, если они отважатся сюда явиться, – коварная ловушка на самом видном месте, – объяснил он.

– Ловушка?

Осиан-айо ничего не понимала. Красота и великолепие внутреннего убранства таили в себе угрозу? Для кого? У Фария есть враги?

Она принялась внимательно рассматривать странные изображения, широким кольцом опоясывающие зал. Пустынные ландшафты, зыбкий, зловещий свет потухающих звезд, застывшие над черными вершинами призрачных гор тяжелые гирлянды далеких туманностей сменялись другой картиной. Самые разные оттенки синего закручивались спиралью; бирюзовые, сапфировые, бархатно-лиловые кристаллы сливались в сверкающую мозаику, которая странным образом волновала и притягивала взгляд.

Внезапно в центре зала, прямо над источником, возник вихрь нестерпимо яркого белого света, который заставил Осиан-айо вздрогнуть от неожиданности. Фарий же оставался спокойным – он успел привыкнуть к появлениям своего необычного друга Соллея. В мгновение ока вихрь превратился в светящуюся мужскую фигуру.

«Он может менять свою форму как ему заблагорассудится», – догадалась Осиан-айо, усмиряя чувство досады от того, что им помешали.

– Приветствую тебя на Цоуфисе! – прозвучал низкий бархатный голос существа. – Меня зовут Соллей.

Осиан-айо вдруг почувствовала себя беспомощной по сравнению с ним.

Светящаяся фигура продолжила свою речь:

– У каждого из нас есть цель, ради которой он присутствует в этой Вселенной, называемой прекрасным именем Эльсиния. Мы должны служить ей и защищать ее. Кольцо Аллоиса – только одна из множества звездных систем нашего мира. В твоем распоряжении – двенадцать планет и все, созданное на них. У каждого есть право отказаться и покинуть нашу планету. Ты можешь выйти из игры, пока она не началась.

«Отказаться? От чего?» – Осиан-айо не понимала, о чем идет речь, и встревожилась. Она оглянулась на Фария, который успокаивающе кивнул ей.

«Я все объясню тебе, дорогая, не волнуйся», – пронеслось в ее сознании.

Воцарилось молчание. Соллей исчез так же, как и появился, оставив маленькое белое облачко, которое медленно рассеивалось. Фарий и Осиан-айо остались вдвоем.

Появление Соллея и его речь произвели мрачное впечатление на Осиан-айо. Фарий спешил поскорее сгладить его. Всепоглощающий оптимизм и вера в успех задуманного искали отклик в мягкой душе Осиан-айо. Фарий не мог позволить ей потеряться в огромном пространстве Вселенной, чувствуя себя маленькой ненужной песчинкой. Фарий привлек Оси в свою игру, желая, чтобы она была рядом. И теперь он должен обеспечить ее счастливое и беззаботное пребывание здесь.

– Многие из первых, кто осваивал мир материи, не имели таких тел, как у нас с тобой, – начал он длинное объяснение. – Они создали энергетические оболочки, излучающие свет, чтобы можно было узнавать друг друга. И теперь в нашей Вселенной живут и сотрудничают по-разному воплощенные существа.

– Кто такой Соллей? – перебила его Осиан-айо.

– Он мой друг! – ответил Фарий. – Почти все, что ты видишь сейчас перед собой, мы создавали вместе. Малейшей прихоти Соллея достаточно для создания или разрушения целых звездных систем, подобных Кольцу Аллоиса. Но ты не должна его бояться. Ты вообще ничего не должна бояться! Потому что я положу этот мир к твоим ногам, когда он станет веселым, безобидным и красивым. Я обещаю.

Фарию хотелось видеть безмятежную, ничем не омраченную радость в ее глазах, а в них отражались смятение и тревога. Он подошел к Осиан-айо и прижал ее к себе.

– Главное – мы опять вместе!

Она согласно кивнула. Это была истина, самая важная из всего, что она успела пережить.

Илларион Гусаров с неохотой встал из-за компьютера, чтобы открыть дверь раннему гостю. И почему людям не спится? По дороге он взглянул на часы и присвистнул от удивления: было около одиннадцати утра. Он и не заметил, как пролетело время. Никогда еще он так продуктивно не работал. Писатель ходил, машинально ел и спал по необходимости, погрузившись в события своего романа, которые сами, одно за другим, возникали в его воображении. Господин Гусаров перестал выходить из дому. Хлеб и кефир ему приносила соседка, которая только качала головой:

– Гляди, с голоду не помри! Вон, синие круги под глазами. Разве так можно?

Баба Нина, одинокая пенсионерка, у которой дети и внуки давно выросли, опекала Иллариона. Она считала его немного чокнутым, но талантливым. А талантливые – они в обычной жизни все бестолковые.

Писатель открыл дверь и отпрянул. Он ожидал увидеть бабу Нину с батоном и двумя пакетами кефира, а перед ним стояла Лелечка Усова, худощавая блондинка с плоским бюстом и длинными тонкими ногами.

– Тебе чего? – опешил Гусаров. – Козел, что ли, послал? Так передай ему, чтобы шел ко всем чертям!

Лелечка глупо хихикнула и протиснулась в прихожую, заставленную коробками:

– Никто меня не посылал. Сама пришла! Хочу посмотреть, как живут писатели.

Мадемуазель Усова была ведущей актрисой авангардного театра. Козленко просто помешался на длинных тощих девицах, считая, что они хорошо смотрятся на сцене. Девушки с фигурой наподобие вешалки могли не заботиться об актерском мастерстве. «Оригинальная» внешность с лихвой заменяла все остальные способности.

– С каких это пор тебя интересует скромный драматург? – пробурчал Илларион, приглашая даму в гостиную.

– Чем ты сейчас занимаешься, Илик? – спросила вместо ответа Лелечка, усаживаясь на одну из кушеток и пытаясь как-то разместить свои непомерно длинные ноги. – Пишешь? Или у тебя творческая пауза?

Господин Гусаров посмотрел на ее резко выступающие ключицы и вздрогнул от отвращения. Он терпеть не мог женщин, напоминающих своим видом скелеты.

– Пауза была, когда я работал у Козленко, в вашем задрипанном театре! А теперь у меня творческий расцвет! Давно надо было уйти от этого бездарного режиссера! – выпалил драматург, с удовольствием наблюдая, как вытягивается и без того длинное узкое лицо Лелечки.

Такой прыти от Иллариона Гусарова она никак не ожидала. Думала, что застанет драматурга в расстроенных чувствах и творческом кризисе, что он несказанно обрадуется возможности помириться с Эрнестом Яковлевичем, но… Положительно, с Иликом происходит что-то из ряда вон выходящее!

Лелечка Усова была родной, горячо любимой сестрой Вадима Усова, того самого охранника, которому Егор Иванович поручил найти связи в литературных кругах. Единственным человеком, причастным к жизни богемы, в окружении Вадима была Леля. К ней-то он и обратился в первую очередь.

– Не знаешь ли ты какого-нибудь писателя или поэта? – спросил Вадим, угощая сестру холодным пивом в баре «Янтарь».

– Конечно, знаю! – просияла Лелечка, радуясь, что может помочь брату. – Лев Толстой, например. Сергей Есенин…

– Скажи еще, Александр Сергеевич Пушкин! – разозлился Вадим.

Он был вспыльчивым, но очень быстро отходил.

– Да-а… – обиженно пробормотала мадемуазель Усова. – А что? Еще есть Тарас Шевченко… Чем они тебе не подходят?

– Да ведь они все давно умерли! А мне нужен живой писатель. Понимаешь?

– Зачем? – захлопала накрашенными глазами Леля.

Вадим растерялся. Зачем Шаху понадобился живой писатель, он сам не до конца разобрался. Кажется, Егор Иванович говорил что-то о культуре.

– Ну… Шахров желает оказать материальную помощь какому-нибудь деятелю культуры. Для издания книг, например. Талантливые люди такие ранимые, неустроенные… Кто-то же должен о них позаботиться?

– Знаю! – завопила Леля и захлопала в ладоши. – Знаю писателя! Это наш драматург Илларион Гусаров. Он пишет пьесы.

Вадим скривился. Те пьесы, что ставил режиссер Козленко в своем авангардном театре, казались ему такой белибердой, что смотреть их на трезвую голову было невозможно. Правда, Вадим не хотел портить отношения с сестрой и добросовестно высиживал все эти жуткие спектакли. Но чтобы идти на них по доброй воле?!

– А кроме пьес он ничего больше не пишет? – на всякий случай поинтересовался он.

– Ой! Я не в курсе… Может, и пишет.

«В конце концов, – подумал Вадим, – какой из меня ценитель литературного творчества? Что я в этом понимаю? Я до сих пор пишу с ошибками, а по литературе у меня больше тройки никогда не было. Гусаров писатель? Писатель! Непризнанный? Непризнанный! Это как раз то, что требуется».

Никто не поручал Вадиму заниматься анализом произведений неизвестного гения. Он должен был найти такого, и он его нашел.

– Слу-у-ушай, Лелька! А ты не могла бы поговорить с этим… Гусаровым? Какие у него планы? Как он собирается продвигать свои произведения?

Мадемуазель Усова допила свое пиво и с сожалением вздохнула.

– Могла бы, конечно… Но Илик исчез из театра. Они с Козленко поссорились. Не поделили чего-то. Так что даже не знаю.

– А где он живет? Адрес знаешь?

– Чей? Гусарова?

Вадим еле сдержал готовое вырваться крепкое словцо. Все-таки Леля бывает такой непонятливой!

– Естественно, Гусарова! Кого же еще? Можешь ты сходить к нему в гости? Поговорить, выяснить обстановку?

– Адрес я спрошу в театре. И схожу. А чего спрашивать-то?

Вадим, не жалея времени и сил, объяснил Лелечке, что и как она должна разузнать у писателя.

Теперь, сидя в неряшливой гостиной драматурга, мадемуазель Усова старалась тщательно придерживаться инструкций.

– Какие у тебя творческие планы? – кокетливо сверкая глазками, спросила она Гусарова, который откровенно зевал.

Он плохо выспался, с раннего утра сидел за работой, а тут приходится вести пустую беседу с Усовой. Отношения у них с Лелечкой были более чем прохладные. Чего это ее вдруг принесло?

– В театр я не вернусь! – заявил писатель. – Я решил переквалифицироваться. Буду теперь романы писать. Фантастические. Ты любишь фантастику?

– Обожаю! – захихикала Усова, сгибая свои неуклюжие тощие ноги.

Коленки у нее были острые и так плотно обтянутые кожей, что созерцать сии «прелести» Иллариону становилось невмоготу.

– Вот и хорошо, – сказал он, отводя глаза. – Это принесет мне настоящую славу. Не то что дурацкие пьесы!

– А у тебя уже есть что-нибудь написанное? Дашь почитать?

– Я заканчиваю фантастический роман, – гордо ответил Гусаров. – Вещь просто потрясающая! Все позеленеют от зависти. Я сам не ожидал, что могу создать такое гениальное произведение! Возможности истинного таланта неисчерпаемы!

Он так долго восхвалял себя, что Лелечка почти отчаялась вставить хоть слово.

– А как ты собираешься его издавать? – скороговоркой спросила она, пока Илларион набирал воздуха для очередной тирады. – Где? На какие средства?

Вопрос поставил Иллариона в тупик. Об этом он как-то не думал. Действительно! Как же быть с изданием? Необходимых связей у него нет, денег тоже. Настроение драматурга испортилось.

– Зачем ты пришла? – сердито спросил он, неприязненно глядя на Лелечку. – Хочешь денег предложить на издание моего романа? Так у тебя самой их нет.