Текст книги "Портрет кавалера в голубом камзоле"

– Я чувствую себя виноватой, – призналась она. – Надо было сказать Полине, что ее хотят убить. А я промолчала… вернее, отделалась общими фразами… Мы обе избегали правды. Она задавала фальшивые вопросы о ребенке, я делала вид, что верю ей. Она была на грани срыва…

– Если ты знала о готовящемся убийстве, то тебе должен быть известен и убийца!

В голосе Лаврова звучал саркастический подтекст: мол, зачем лишние хлопоты, когда все ясно наперед.

Глория молча изучала прихотливый рисунок обоев, – растительный орнамент по малиновому фону. Наверное, похожей тканью драпировали стены во дворцах арабских владык. Трубки кальянов змеями обвивали разноцветные колбы. Змеями…

– Клеопатра, согласно Шекспиру, умерла от укуса змей, которых ей принесли в корзине с винными ягодами. Вряд ли это соответствует действительности.

– Змеи были бутафорскими, – объяснил Лавров. – Я проверил. Сначала я тоже поддался этой безумной мысли. Нет! Никаких следов укуса, укола или пореза на теле актрисы я не заметил. По крайней мере на руках и на шее… Под одежду я не заглядывал.

– Египетская царица не стала бы подвергать себя такому испытанию, как укус змеи. Клеопатра занималась алхимией и знала толк в изготовлении ядов. Скорее всего, она приняла раствор аконита[15]15
  Аконит – ядовитое лекарственное растение.


[Закрыть] с примесью еще какого-нибудь зелья, которое делает смерть легкой и безболезненной.

Лавров хлопнул себя по лбу:

– Я забыл, что ты врач!

– Лекарственное растение…

Глории казалось, что она тянет за ниточку, разматывая клубок.

– Ты намекаешь… Нет. Жемчужная не могла покончить с собой. Во всяком случае, она не стала бы делать этого на сцене. Самоубийство очень интимно…

– Только не для артиста. Эти люди привыкли «умирать» на публике. Жизнь в их понимании – такая же пьеса. Почему бы не закончить ее эффектно?

– Не путай меня, – покачал головой Лавров. – Сначала ты говорила об убийстве, а теперь…

– Я перебираю варианты. Убийца мог подстроить все так, чтобы смерть Полины выглядела делом ее собственных рук. Бьюсь об заклад, ядом послужило именно лекарство. То, что в маленьких дозах лечит, в больших – убивает. Соблюдайте меру! Этот девиз я бы посоветовала взять на вооружение каждому.

«Она уходит от ответа, не хочет попадать впросак, – подумал начальник охраны. – Кто убийца, ей неведомо… как и мне».

Он обвел взглядом восточную комнату, где все располагало к праздной неге, и вымолвил:

– Агафон слыл колдуном! Его жилище смахивает на пещеру Али-Бабы и наверняка напичкано атрибутами черного мага. Ты позволила вещам воздействовать на себя. Вещи хранят память о своих хозяевах… особенно разные ритуальные штуковины.

– Для телохранителя ты неплохо подкован, – усмехнулась Глория. – Чем еще можешь похвастаться? В смысле ассоциаций…

Лавров почесал затылок, совсем как обескураженный мальчишка.

– У меня паршиво развито ассоциативное мышление. Сдаюсь! – Он комично поднял руки ладонями вперед. – Направь мое внимание в нужное русло.

– Вместе с Клеопатрой умерли и ее верные служанки.

– Ну…

– Это еще не все. Прасковья Жемчугова тоже умерла…

– Две покойницы на сцене… значит, жди третьей наяву! – эхом подхватил Лавров. – Так говорила горбатая «вещунья».

– Правильно. Смерть Прасковьи Жемчуговой вызвала волну самоубийств среди актрис Шереметевского театра. Молодые женщины начали топиться в Останкинских прудах. Одна за другой.

– Откуда ты знаешь?

– Сорока на хвосте принесла.

– Я забыл, что ты не только врач, но и провидица!

– Зря иронизируешь. Лучше бы поинтересовался у людей, что они думают об «останкинской вещунье».

– Я, пока сидел с работниками театра в преддверии дознания, всякого наслушался. И про «вещунью» в том числе. Оказывается, Жемчужная поделилась с гримершей, что недавно видела старуху с клюкой. Та и разболтала всем. Большинство склоняется к мнению, что у ведущей актрисы перед смертью крыша поехала.

– Кто сильнее других ненавидит погибшую?

– Тамара Наримова, – без запинки выпалил начальник охраны. – Самая бойкая и терпеть не может Жемчужную. Раньше главные роли доставались ей, а с приходом соперницы она вынуждена была играть второстепенных героинь. Похоже, Наримова положила глаз на Зубова… а тот увлекся новенькой.

– Зубов – это хозяин театра?

– Да. И любовник Полины. Это не являлось секретом для труппы. Он впал в ступор, когда понял, что актриса мертва. Даже показаний не давал…

– Наримова, конечно, все отрицает?

– Естественно. В ее жилах течет южная кровь… она непомерно горда, амбициозна… неукротима как в любви, так и в гневе. Кстати, судя по разговорам театрального люда, горбатая старуха с белыми глазами вовсе не вымысел, а реальный призрак!

Последнее словосочетание рассмешило Глорию. Лавров сначала нахмурился, потом сообразил, что ляпнул глупость, и тоже улыбнулся.

– Ну да, смешно звучит, – кивнул он. – Помнишь пожар на Останкинской телебашне в 2000 году? По слухам, «вещунью» видел кто-то из журналистов перед тем, как башня загорелась. Старуха якобы бродила вокруг, махала клюкой и твердила: «Дымом, гарью пахнет…» Так что призрак являлся не только Жемчужной. О нем знали многие. И кто-то поддался соблазну выступить в его роли.

– Может, к Полине подходил не переодетый и загримированный человек, а настоящая горбунья?

– Я подозреваю Наримову.

Они замолчали, думая каждый о своем. Лавров гадал, какую комнату отведет ему хозяйка и где спит Санта. На первом этаже или во времянке? Времянка во дворе была построена добротно и оборудована всеми удобствами. В отличие от Колбина, он здесь все осмотрел перед тем, как Глория решилась на переезд.

Это входило в его обязанности. Угрюмый Санта молча сопровождал его, сложив руки на могучей груди и протяжно вздыхая. Перечить великан не смел, но не одобрял подобного неуместного любопытства.

– Служанки Клеопатры… актрисы крепостного театра… – вымолвила Глория. – Я не хочу, чтобы еще кто-то погиб!

Начальник охраны моргнул и ощутил холодок в груди.

– Есть предпосылки? – выдавил он.

– Все повторяется…

Лавров вскочил и сделал круг по мягкому ворсистому ковру. За окном шел снег. Пожалуй, к утру проселок переметет. Удастся ли завтра выбраться из Черного Лога?

– Ты меня пугаешь, – сказал он, останавливаясь напротив Глории. – Будут еще жертвы?

Она огорченно всплеснула руками:

– Если бы знать! Я вижу только… утопленника… вернее, утопленницу…

– А лицо? Лицо можешь разглядеть?

– Нет…

Лавров угрожающе навис над ней, всем своим видом призывая осознать меру ответственности.

– Мы имеем дело с маньяком?

Глория растерянно дернула подбородком. Она не могла ответить на этот вопрос.

– Скорее нет, чем да…

– Что же его заставляет убивать? Зависть? Но Жемчужная уже мертва. Ревность? Зубов теперь свободен…

– Не знаю! Не знаю! Сядь, пожалуйста… ты меня сбиваешь с мысли.

Лавров послушно опустился на диван рядом с ней. Они оба свихнулись. Глория несет полную чушь, а он поддакивает…

– Ты уверена, что актрисы бросались в пруд под воздействием смерти Прасковьи Жемчуговой? Может, все обстояло иначе? Граф потерял любимую женщину… охладел к театру. Труппу распустили, актеры остались неприкаянными, без работы, что и повергло их в депрессию. Отчаявшись, мужчины спивались, а женщины прыгали в пруд. С тех пор минуло двести лет! Я уже не говорю о Клеопатре…

Глория его не слушала.

– Кажется, месть тут ни при чем… и ревность тоже, – робко предположила она. – Всему виной страх…

Глава 9

Останкино. XVI век.

Дождавшись, когда Орн и его опричники ускачут на тракт встречать государево посольство, Юрий приказал своим людям перебить охрану и проникнуть в дом.

Прислуга Сатиных, замордованная новыми хозяевами, не чинила препятствий. Двух пьяных стражей в черных кафтанах прикончили без шума. Старая ключница охотно провела боярина в покои Орна, где заперли Ольгу.

– Истинно зверье бешеное! Нелюди! – причитала она. – Растерзали голубку чистую, яко коршуны. От ее криков сердце кровью обливается. А что сделаешь? Надысь Фролка, что за лошадьми ходит, косо поглядел… так Орн бердышем[16]16
  Бердыш – старинное холодное оружие, топор с закругленным в виде полумесяца лезвием, на длинной ручке.


[Закрыть] махнул, да и снес ему головушку-то… самого на куски порубал, разбросал и не велел хоронить. Пусть-де собаки съедят, птицы склюют. Одно слово – нехристь!

Юрий боялся думать о том, что ему предстоит увидеть. Молча застыл у дверей, пока старуха возилась с замком. Из покоев не доносилось ни звука, ни стона.

– Боюсь я за тебя, боярин, – бормотала ключница. – Дядьку твоего уж и мучили, и позорили по-всякому. Мочи не было глядеть! И тебя не пощадят.

– Мне бы только Оленьку вызволить… увезти ее подальше от проклятого места. Спрятать!

– Куда повезешь-то? На тракте догонят, в лесу найдут. Вокруг топи… ни пройти, ни проехать…

– Орн не скоро вернется, – успокоил ее Юрий. – Его отряд государево посольство сопровождать должен. До самой Александровской слободы.

– Ох, чует сердце беду…

Молодой боярин нетерпеливо толкнул дверь и ужаснулся. На смятой постели, лицом вниз, лежала девушка в разорванной белой сорочке, коса петлей обвилась вокруг шеи, на спине вспухли багровые рубцы.

– Ольга?..

– Это Орн ее, – ахнула ключница. – Кнутом приласкал. Видать, покорности учил. Больно норовистая девка-то, нипочем не смирялась…

– Жива?

– Жива, жива… сомлела только… Сейчас водичкой сбрызну…

От сего зрелища у Юрия подогнулись колени, и он опустился на лавку, застеленную медвежьей шкурой. В покоях пахло свечным чадом и кровью. На столе сохли остатки трапезы, – куски зажаренной дичи, обглоданные кости, хлебные крошки.

Из перевернутого кувшина вытекло немного вина. В сладкой лужице трепыхалась муха…

– Поторопись, боярин. Не ровен час, Орн нагрянет. Тогда всех порешит, и тебя, и нас…

«Не нагрянет», – хотел сказать Юрий, но слова застряли у него в горле. Ольга очнулась и застонала. Он кинулся помогать ключнице приводить девушку в чувство.

– Эти нехристи всех девок и молодых баб в деревне попортили, – бормотала старуха. – Кто брыкался, тех резали, яко овец. Иных возили на пустошь… бесам скармливать.

Юрий вспомнил кровавый обряд и содрогнулся.

– Умереть хочу… – простонала Ольга. Она не узнавала ни ключницы, ни жениха. – Убейте, люди добрые… избавьте от мук…

– Умом тронулась, бедняжка.

– Оленька… это я, Юрий…

В тусклых глазах несчастной не промелькнуло ни искорки. Она не плакала, – только стонала и кривила искусанные до синевы губы. На ее груди и плечах багровели свежие ссадины, коса растрепалась, на запястьях виднелись следы от веревки, которой Орн связывал ее, чтобы не отбивалась.

Ключница мигом обернулась, притащила новую сорочку, юбку, душегрею на меху, пеструю царьградскую шаль. Однако Ольга наотрез отказывалась одеваться и куда-то бежать. Она обессилела, ее избитое тело болело, рубцы на спине нестерпимо саднили… а душа желала одного, – спасительного забытья.

Юрий вдруг ясно осознал, что его свадьбе с юной боярышней уже не бывать, что жизнь его безнадежно разбита, любовь поругана, а счастье утеряно безвозвратно, бесповоротно. Навеки.

– Оставь… – с мрачной решимостью сказал он ключнице. – Не надо более мучить Оленьку. Позаботься о ней. Вот тебе золотой крест с каменья ми… поступай, как сердце подскажет…

Он снял дорогое украшение, подаренное ему матерью, и протянул старухе.

– Как же быть-то, боярин? – испугалась та. – Ежели хозяин прогневается, нам не жить!

– Орна не бойтесь. Я убью его.

Скрипнув зубами, Юрий резко повернулся и выбежал из дядькиных покоев, где теперь вместо беззаботного веселья поселились ужас и смерть.

Его люди ждали в холодных сенях с полными котомками съестных припасов. Лошадям во дворе насыпали овса, и те жевали, опустив головы с нечесаными гривами.

– Едем за Орном! – скомандовал боярин, ни на кого не глядя.

– Так он вроде… на тракт подался, царский обоз оборонять от татей…

Юрию было известно, что в окрестных лесах промышляют разбойничьи шайки и не только одинокий путешественник, но и большой купеческий обоз может подвергнуться нападению.

– За мной! – взревел он, толкая ногой дверь. – Настигну зверя, сам порешу! Орна не трогать!.. Он мой!..

До тракта добрались уже в сумерках. По бокам угрюмо шумели темные ели, над кромкой леса догорал закат. Из облаков вышел бледный месяц рогами вверх.

– Никаких следов обоза… – доложил старший егерь.

– Быть того не может! На крыльях они улетели, что ли? Вместе с бесовской братией?

На дорогу опустился туман. Всадники вглядывались в сизую мглу, суеверно крестились, переговаривались вполголоса.

– Чу! Воронье каркает…

– Нечистый нас путает, со следу сбивает…

– Ехать надо, боярин!.. Не то уйдет Орн, не догоним.

– Не уйдет. Обоз груженый, ползет медленно. – Юрий махнул рукой в туман. – Едем туда…

Маленький отряд Сатина двинулся вперед. Все были уверены, что скачут навстречу смерти. Сражаться с вооруженными до зубов опричниками вкупе с посольской охраной было безумием. Но боярин оставался непреклонным. Жажда лютой мести затмила его рассудок.

Где-то совсем рядом заржала лошадь…

– Стой! Тихо…

Из мглы показалось нечто бесформенное.

– Гляди-ко… конь…Что за оказия?

Животное приближалось. Уже заметна была богатая сбруя, пустое седло… Один из егерей спешился и взял коня под уздцы.

– Седло в крови… – доложил он.

– Это не опричный. У тех сбруя черная и собачья голова приторочена…

– Беда, боярин. Кто-то обоз разорил…

Юрий без колебаний поскакал прямо в густой туман, за ним потянулись остальные. За поворотом перед ними предстала картина ужасного побоища. Перевернутые возки, телеги, мертвые лошади… и окровавленные трупы в самых разных позах…

Почуяв падаль, птицы уже слетелись и хозяйничали на месте гибели обоза. Они нехотя взлетали, садились на ближайшие ветки и пристально наблюдали за незваными гостями, которые помешали их пиршеству.

– Кыш!.. Кыш, окаянные!..

– Ни одного опричника! – воскликнул товарищ Юрия. – Где же был Орн со своими стервятниками? Почто не оборонял государево посольство?

– Не успел, видать…

– Не-е-ет… тут другое… измена…

– Их же врасплох застали…

Положение убитых и то, что многие из них расстались с жизнью прежде, чем выхватили оружие, говорило о внезапной молниеносной атаке. Должно быть, посольские не ожидали нападения или… приняли разбойников за своих. Потому и не собирались драться.

Страшная догадка пронзила Юрия. Государевых людей побили государевы же люди! Опричники Орна! Они устроили эту кровавую расправу.

– Ищите живых, – приказал он. – Может, хоть кто-то уцелел.

– Где там? После такой рубки…

Тихий, едва слышный стон обнадежил Юрия. Только очевидец сей жуткой бойни сможет пролить свет на случившееся. Боярин торопливо, переступая через убитых, пошел на голос. Молодой купец, чудом уклонившийся от удара острого бердыша, истекал кровью внутри опрокинутого возка. Лезвие рассекло ему голову, но не убило. Однако жизнь быстро покидала его.

– Эй, тряпки сюда! – крикнул Юрий. – Перевязать, скорее!

Умирающий пошевелил пальцем, делая ему знак наклониться. Рядом с ним валялся ларец с разбитой крышкой, полный бумаг. Похоже, бумаги грабителей не интересовали.

– Перстень… – вымолвил он немеющими губами. – Перстень похищен…

– Какой перстень?

– Из-за моря… царю везли… тайно…

– Кто напал на вас? Опричники? Орн?

Купец не ответил. Его веки сомкнулись, лицо исказила судорога. Но Юрий и без него все понял…

* * *

Москва. Наше время.

К Зубову приходили из прокуратуры, и он вынужден был отвечать на самые идиотские вопросы. Кто мог желать смерти Полине Жемчужной? Были ли у нее враги? Не собиралась ли она свести счеты с жизнью?

– Зачем ей было умирать? – с горечью удивлялся Зубов. – Она вошла в расцвет красоты и актерского таланта. У нее все счастливо складывалось.

На вопрос об отношениях, которые их связывали, Зубов долго молчал, потом признался, что любил Полину и намеревался сделать ей предложение.

Следствие склонялось к мнению, что актриса покончила с собой. Зубов решительно отвергал подобный вывод.

– На чашке с чаем найдены отпечатки только ее пальцев, – объяснили ему. – Остаток жидкости взяли на экспертизу и обнаружили там большую дозу препарата из наперстянки. Это лекарственное растение, которое применяют при болезнях сердца.

– Полина никогда не жаловалась на сердце.

– Лекарство из наперстянки можно приобрести в аптеке по рецепту. А заполучить рецепт – дело нехитрое. Время смерти зависит от дозы. Режиссер и присутствующие в зале зрители заметили, что актриса вдруг почувствовала себя плохо. Почему репетицию немедленно не прекратили и не вызвали врача?

– Полина играла Клеопатру… которая умирает от яда… Я тоже обратил внимание, что она слишком увлеклась, но… Боже! Я сидел и смотрел, как она умирает! И ничего не сделал, чтобы спасти ее! Ничего…

– Так почему все-таки не вызвали врача?

– Меня ввела в заблуждение ее роль… Понимаете, я, как и все остальные, решил, что это талантливая игра… Если бы хоть кто-нибудь спохватился раньше, Полину могли бы спасти!

– В ее крови обнаружилось большое содержание препарата. Почему Жемчужная не обратилась за помощью, как только ощутила дурноту?

– Не знаю… думаю, Полина сочла свои ощущения субъективными… а потом уже было поздно…

– Субъективными?

– Ну да… Творческое перевоплощение вообще загадка! Актер может испытывать не только эмоции своего героя, но и физические проявления, боль, психическое расстройство… что угодно.

– Мм-м… интересный подход, – скептически произнес следователь. – Хотя я полагаю, актриса понимала, что умирает. Ведь она сознательно приняла смертельную дозу яда… и до последней минуты маскировала симптомы отравления, делая вид, что погибает Клеопатра, а не она сама.

– В таком случае Полина могла принять яд дома, в своей квартире… где ей никто не помешал бы отойти в мир иной! – рассвирепел Зубов. – А не умирать на глазах у всех, рискуя оказаться в реанимации!

Но у следователя и на этот аргумент нашлось возражение:

– Возможно, Жемчужная подсознательно надеялась, что ей помешают, – возразил он. – Или хотела кого-то испугать. Например, вас… уважаемый господин Зубов.

– Меня? С какой стати?

– Должно быть, ее угнетало положение любовницы… каждая женщина стремится выйти замуж, обрести статус законной супруги…

– Из-за этого не убивают себя!

– Я говорю о том же, – терпеливо объяснял следователь. – Она не собиралась умирать. Надеялась, что ей вовремя окажут медицинскую помощь, и все обойдется. Зато вы получите урок! И, боясь повторения попытки суицида, предложите любовнице руку и сердце. Чем не мотив для столь отчаянного поступка? Актрисы весьма э-э… импульсивны…

Его доводы не возымели действия. Зубов еще сильнее разъярился.

– Чушь собачья! – рявкнул он. – Вы просто хотите квалифицировать убийство как суицид и умыть руки. Я угадал? Между прочим, Полина перед началом репетиции призналась мне, что ей страшно… Она что-то предчувствовала. Боялась!

– Конечно, боялась, – охотно согласился следователь. – Любой на ее месте испытывал бы мандраж. Ей предстояло принять яд, а это опасная процедура.

– Я буду настаивать на том, чтобы по факту ее смерти возбудили уголовное дело.

– Это ваше право, – со стоическим смирением промолвил следователь. – Только где же доказательства? Я их пока не вижу. Дело все равно закроют. Кому, по-вашему, понадобилось убивать актрису?

– Любой мог подсыпать в чай яд… еще в гримерной. Чтобы это сделать, не обязательно прикасаться к чашке. В гримерке толкутся все! Никто ни на кого не обращает внимания. Столик, где обычно заваривают чай или кофе, отгорожен ширмами, но чисто условно. Кстати, другие актрисы тоже любят выпить чаю в перерывах или после спектакля. А чашки у нас одинаковые, из одного сервиза.

– Вы намекаете, что яд предназначался не Жемчужной? Хм… Такого, разумеется, исключить нельзя, но…

Зубов мог бы поклясться: яд попал в чашку Полины не случайно… и выпила она его не по ошибке. Конечно, хлебнуть из ее чашки мог кто угодно, – однако судьба распорядилась иначе. Бедную Прасковью Жемчугову тоже отравили, и ни любовь графа, ни все его несметные богатства не спасли актрису от смерти…

– Это рок… – пробормотал он, не глядя на следователя. – Рок…

– Не спорю. Я бы хотел уточнить. Видите ли, следов препарата из наперстянки не нашли ни в чайнике, ни в заварке… только в чашке погибшей. По показаниям очевидцев, Жемчужная в тот день вела себя необыкновенно нервозно, рассеянно… Я полагаю, что она никак не решалась сделать непоправимый шаг. В перерыве перед последним актом она все же взяла со столика чашку с уже остывшим напитком и… выпила его. Никто, кроме нее, не пил чай. Одна актриса сделала себе кофе, другая принесла с собой апельсиновый сок… кто-то брал минералку из холодильника…

– Если бы Полина изменила своей привычке, она осталась бы жива!

– Все указывает на самоубийство, – гнул свою линию следователь. – Возможно, с целью напугать окружающих. Погибшая не оставила предсмертной записки, значит, не собиралась умирать по-настоящему. Допускаю, что она не рассчитала дозу… в общем, это уже детали…

– Вы нашли в гримерной упаковку от лекарства?

– Нет. Вероятно, погибшая выбросила ее в мусорную корзину. В вашем театре полно мусорных корзин! Не рыться же в каждой? А вечером того же дня уборщица вынесла мусор в контейнер…

Зубов понимал, как глупо выглядят его вопросы, но ничего не мог с собой поделать. Ему было отлично известно, что в корзинах никто не рылся и что уборщица, которую никто ни о чем не предупредил, навела повсюду порядок.

– Это не меняет дела, – добавил следователь. – Останкинский район считается неблагоприятной для психики зоной… и самоубийства у нас не редкость. Причем без всякой видимой причины. Еще шереметевские актрисы подали дурной пример. Взялись топиться в прудах! Раньше прудов на территории усадьбы Останкино было множество. Теперь на их месте стоят дома… и малое здание телецентра, между прочим. На людей что-то влияет. У них нервы и так не железные, а при нынешней жизни…

Он завзято рассуждал о влиянии геопатогенных зон на склонность жителей к суициду и сыпал статистическими данными. Напоследок он задал Зубову стандартный вопрос: не заметил ли тот чего-нибудь необычного в поведении Жемчужной.

– Она боялась…

По лицу следователя он понял, что ответ удовлетворил его.

Зубов умолчал о деньгах, которые актриса просила у него в долг. Это уже не важно. Какая разница, куда она их потратила?..

Похороны Полины были самыми скромными. По желанию ее родителей тело доставили в Ярославль. Сопровождали актрису в последний путь несколько человек. Зубов оплатил дорогой гроб, живые цветы, всю процедуру погребения и поминки в одном из лучших ресторанов.

Он все еще не осознавал в полной мере свою потерю. Жил по инерции, словно в бредовом сне. Интерес его к театру угас… и он перестал ходить на репетиции. Там каждая мелочь напоминала ему о Полине…

Из всей труппы искренне оплакивала покойную только актриса Лихвицкая, которая на злополучной генеральной репетиции играла Ираду, верную служанку Клеопатры. Злые языки приписывали сию безутешную скорбь нетрадиционным чувствам, которые девушка питала к Жемчужной. Лихвицкая даже попросила режиссера дать ей отпуск за свой счет. Глаза у нее при этом были мокры, нос покраснел, а губы дрожали.

– Иди, гуляй, – махнул рукой Канавкин. – Нам всем впору отпуска брать. Свалилась беда нежданно-негаданно! Упаси Бог от такой напасти.

Афиши с «Антонием и Клеопатрой» сняли, зрителям вернули деньги за проданные заранее билеты на премьеру. Наримова наотрез отказалась играть египетскую царицу и заявила, что лучше уволиться, чем оказаться на кладбище.

Жизнь в театре замерла…

Когда в вестибюле снова появился мнимый корреспондент, Канавкин, который в одиночестве курил у окна, несказанно обрадовался. Хоть какое-то оживление.

– Ах, это опять вы? Желаете очерк написать о нашей незабвенной Полинушке? О ее ярком, но коротком творческом пути? Милости прошу в мой кабинет. Может, по стопочке на помин ее души?

Время, проведенное вместе у двери следователя, необыкновенно сближает.

– Я не репортер, – признался Лавров. – Я… веду частное расследование. По поручению одного заинтересованного лица.

Это смелое заявление привело режиссера в восторг.

– Вы сыщик? Вот это да! Ни разу не видел настоящего частного детектива. Только в кино.

Начальник охраны компании «Зебрович и партнеры» скромно потупился. Не признаваться же, что он всего лишь подручный взбалмошной дамочки, которая с ума сходит от скуки? Сегодня ей взбрело в голову во что бы то ни стало разоблачить убийцу актрисы, пока еще кто-нибудь не отправился в мир иной. А что она придумает завтра, страшно вообразить.

– Кто вас нанял? – заинтересовался Канавкин. – Неужто сам…

– Вы поразительно догадливы, – не дал ему договорить Лавров. – Однако тс-ссс! Мой работодатель желает хранить инкогнито.

– Да-да… я понимаю…

Режиссер с видом заговорщика подмигнул визитеру, увлекая его по коридору к своему кабинету.

– Здесь нам никто не помешает!

– Надеюсь…

В кабинете было светло. Окна выходили на южную сторону, и все уголки маленькой комнаты заливало солнце. Канавкин расположился за своим столом, а гостю предложил на выбор стул или жесткий диванчик.

Лавров выбрал стул, – чем ближе к собеседнику, тем доверительнее разговор.

– Скажите, те девушки, которые играли служанок Клеопатры… где они?

– А что? – насторожился режиссер.

– С ними все в порядке?

Канавкин кашлянул и подозрительно уставился на Лаврова:

– Вроде бы здоровы… Одна в отпуске, другая репетирует новую роль…

– Можно с ними встретиться?

– Только с Хармианой, – кивнул режиссер. – То есть с Бузеевой. Она здесь, в соседней комнате. А к Лихвицкой вам придется домой идти. Адрес я дам.

Казалось, он был не на шутку огорчен, что к нему у сыщика пока нет вопросов…