Текст книги "Письма разлуки. Рождение любви"

Обнимаю, твой Сим.

1 декабря 1974г. Москва. Наталья: Сим!

Начался декабрь. Светит солнце, что крайне редко бывает в декабре. С утра небо было чистым. Урвав кусочек света в моей комнате, отправляюсь к «святым местам» в Новодевичий монастырь. Когда-то я приезжала сюда со Славой Спировым, он преподавал русскую философию в МГУ и читал лекции художникам и скульпторам в Строгоновке. Там собирались толпы! Представь, чтобы заставить художников ходить на лекции! Он был необыкновенно талантлив, из Питера, он меня и познакомил с Соловьевым и завещал мне 3-й научный зал Ленинки. Прости, что вспоминаю об этом, но я теперь хочу рассказать тебе о том, что было светлого в моей жизни. Он стал моим учеником в музыке. За два месяца научился играть вальсы Штрауса. У него была жена Наташа, которую я никогда не видела, а его подруга в любви была очень милая художница из Строговки, с которой мы дружили до его смерти. Потом, как-то все его друзья разбежались в разные стороны. К сожалению, несмотря на свою благородную миссию нести знания в народ и в искусство, у него были немного странные наклонности. Он водил не очень приличных баб в рестораны. Однажды там приключился скандал, кто-то оскорбил его даму, и он дал в морду чуть ли не милиционеру. Это кончилось очень плохо. Пролетарии не любят интеллигентов, тем более активных. Его забрали в милицию, и после этого он пропал. Через 6 месяцев его тело нашли в Домодедовском лесу. Он повесился и оставил целый трактат, который оказался у его близкого друга. Мы ходили туда в гости со скульптором Эдиком Хандюковым, с которым я тебя познакомила. Он был необыкновенный человек, он вернул мне веру в Добро и поддержал мою философскую прыть. Кстати, был высокого мнения о моих стихах. Посылаю тебе посвящение, которое я написала после его смерти.

 
Посвящение Славе Спирову
Твой смех раскатистый,
Как дорого мгновенье!
Улыбка, что к прозрению вела
И вера, равная преодоленью,
Твой светлый ум —
Все вечность забрала.
 
 
Ты щедро отдавал себя.
Свиданья.
И крылья нежности парили.
Ты ушел.
Ты слишком ненавидел расставанья,
Но мы расстались…
 

1972, Москва

Было очень страшно, что такие люди уходят. Это была первая смерть близкого человека в моей жизни друга, который меня понимал и ценил. Мне пришлось долго выздоравливать после гибели Спирова. Он был центром большой группы самых разных людей, он вдохновлял, вселял надежду, но так нелепо оборвалась его жизнь. Эту зоологическую ненависть к интеллигенции мы видим на каждом шагу. Я умею мимикрировать, жизнь в общей квартире многому учит – артистизм нужен всегда. Как ни странно, смерть Спирова излечила меня от страха смерти – мне захотелось жить как никогда, я ощутила красоту каждого мгновенья. И, вот теперь я как бы прощаюсь с этими воспоминаниями и низко кланяюсь прекрасным людям, которые были в моей жизни.

Иду дальше другой дорогой и понимаю, что нужно совершенно иначе бороться с бескультурьем, злобой, примитивностью, – только тогда есть надежда уцелеть и нести Разумное, Вечное, Доброе…

Сижу в читальном зале напротив Будапешта и читаю Шкловского об астрономии. Ты видишь, куда меня заносит моё любопытство.

Разлука – страшный индикатор наших чувств. С каждым днём моё желание видеть тебя становится всё сильнее. Я вспоминаю наши разговоры и удивляюсь, как я могла быть так спокойна, даже равнодушна. Меня цепко держали мои воспоминания и хорошие и плохие. А теперь я места себе не нахожу, и мне кажется, что я чувствую и вижу всё: что ты делаешь, о чем говоришь и с кем. Даже понимаю смену твоих настроений и твою прекрасную ярость!

У меня только одна мысль – дожить до этого дня, часа, минуты и нырнуть на дно твоей улыбки и взлететь к Солнцу твоей мысли и кружиться с тобой под дурацкий вальс или просто смотреть на тебя. По ночам мне иногда слышится гул самолета, и мне кажется, что это самолёт с атомной бомбой, и что мы все погибнем, и я тебя так и не увижу. Вот до какого маразма ты меня довёл. Можешь полюбоваться на психопатку, которую спасает только здоровая насмешка над собой… Умоляю не сажай меня в Кащенко, я исправлюсь к твоему приезду!

Милый, любимый, твоя Лю.

2 декабря 1974г. Москва. Наталья: Дорогой Сим!

Ты, наверно, устал от моих писем, а я без них уже не могу. Вот так игра в любовь превращается в реальную боль и радость. Сына забрал мой раб, и я свободна. После 2х часов игры на разбитом рояле, отправляюсь в театралку и отдаюсь своему любезному Сократу. Заодно хватаю Верхарна и вот тебе строки из него: «О городе».

 
Гордыня бронзы там нисходит с высоты,
Чугунная плита сдавила всё чужое…
О, сколько нужно дум и страстной чистоты,
Чтоб волновался ум, чтоб сердцу быть в покое —
 
 
Дабы оно могло багряный купол свой
Просторно изогнуть в глубокой, нежной сини,
Чтоб не посмело зло коснуться той твердыни,
Той мудрой доброты и ясности живой!
 

Какая странная, мучительная боль в его стихах. Страшно не найти своё призвание в жизни – это означает гибель и разрушение. Нам, слава Богу, это не грозит. Твёрдо решила в Таллин не лететь, не хочу бродить там без тебя. Такого еще со мной не было – отказаться от путешествия, хоть и не далёкого! Это доказывает мою чокнутость, а может быть приобщение к высшей мудрости – любить тебя.

Нашей Эльке повезло, ей не с кем оставить Юльку. А я убиваю многих зайцев:

Сбегаю от Борьки, Илью беру с собой.

Даю отдых матушке от нас обоих.

Доставляю радость Эльке.

Сошью себе всё, что задумала, и ты увидишь не замухрышку, а элегантную Натали…

Заранее представляю себя в роли доброй няньки двум детям, буду их кормить и поить и урывать время для чтения, шитья, писем к тебе. Мне нужна тюрьма добровольная для творчества. Мигель Сервантес писал своего Дон Кихота в тюрьме, Оскар Уайльд писал там же «Дориана Грея». Александр Беляев – написал роман «Голова профессора Доуля», потому что он сам был прикован к постели, и кроме мозга в его теле ничего не работало!!! Вот и получается, что от хорошей жизни писателем не становятся.

Итак, Сим, начинаю понимать твои первые письма, – я дозреваю, поэтому не хочу никуда без тебя ехать, не хочу чувствовать и дышать без тебя – это очень трудно, но с другой стороны – прекрасно… Твоя Лю

3 декабря 1974г. Москва. Наталья: Дорогой Симон!

Я не заболела! Мои сопли приобрели совершенно здоровый характер, а всё потому, что я получила мощное лекарство – твои 5 писем сразу, это как горячая ванна, как блаженство, как антибиотик, как великая Сила! И вот усилием воли я изменяю страшную амплитуду своих эмоций и возвращаюсь в плотные слои атмосферы, где можно, наконец, нормально дышать и жить.

Вновь встаю рано, успеваю до работы зайти в нашу рощу, любуюсь облаками, они иногда напоминают кору головного мозга. Вполне возможно, что это мировой Мозг Природы, который нам предстоит когда-нибудь разгадать.

Еще думаю о том, что огромный багаж наших эмоций, которые мы пережили за один месяц и три дня – это наше богатство, которого на всю жизнь хватит!

И ничего дурного не может произойти между нами, ибо пережив такую радость и боль, порой доходящие до отчаяния – ведь далеко не обо всём мы пишем в письмах, – каждый день будет праздник! Знаешь ли ты, что настоящие оптимисты – это люди, которые побывали «на краю» жизни, и только пережив миг отчаяния, они могут осознать подлинную радость бытия и принять мир во всей его ужасной и чарующей полноте…

Сим, прошу тебя серьёзно, не смей порабощать меня своей любовью, я уже сейчас ощущаю, сколь велико твоё влияние на всё, что я делаю, – для меня это творческая смерть. Эти дни я чувствовала себя разбитой, совершенно захваченной врасплох этим ураганом чувств. Я начинаю бояться и этого блаженства, и счастья, и мне хочется бежать от тебя как можно дальше… А ты

великий бородатый экспериментатор – всё время начеку, проверяешь градус моей любви.

Надо бы найти старинный ларец для наших писем. Когда мы будем стариками, будем показывать эти письма нашим внукам. Пусть учатся, как любить и как страдать.

Целую. Лю

3 декабря 1974 г. Москва. Наталья: Сим!

Сегодня такой праздник, что едва не пляшу и не сбиваю с ног прохожих! Утром два письма – восторги до обеда, потом твой голос по телефону, такой прекрасно-сдержанный и убедительный. Дома после долгой беготни – еще три письма. За один день – столько прекрасных слов в мой огород. Не снится ли мне это? Пью кофе со сливками, держу спину прямо и чувствую себя герцогиней. Надо бы приодеться, но в моём дворце такой хаос! Придворных нет, мою чашку и разбираю бумаги на столе.

В беспорядке работать не могу, раздражает. Значит, нечто «герцогинское» всё-таки во мне есть, хотя понятия не имею, в чем оно выражается? Итак, общее впечатление от писем – это острая зависть к той системе, где ты крутишься, борешься, создаешь – всё это называется – делать науку. Мне надо учиться у тебя борцовским качествам. Хотя бы доказывать зав. отделами в московских журналах, что мои тексты лучше того, что они печатают. Но пока я прыткая на словах, а на деле скромная дура, вернее, не уверенная в себе корова. Сколько лет я печаталась в Московском комсомольце, с моей старой фамилией отца – Левонович, мой шеф Борис Иоффе обещал меня взять в штат, когда я получу диплом, а взял Таню Иванову, потому что она была ему ближе и не только по духу. Он пытался меня уложить в койку, но я не могла себе это представить, он был так мерзок, хоть и талантлив. Он брал меня с собой на премьеры в московские театры. Ему было дозволено в темноте гладить мои коленки. На это меня хватало, да и то было противно.

С дипломом и без я была никому не нужна и ушла в Лит. Россию» к Асе Пистуновой. Ася меня понимает, всегда даёт правильные советы, но в штат никогда! Ты дал мне почитать твои рассуждения о биосистемах, и этот интересный текст «спустил меня на землю», я подумала, не слишком ли мы развопились о нашей любви? Может быть, это просто экзальтация чувств? И вот я сижу в кресле, держу твои письма и «пожираю» каждое слово, и мне хочется ещё и ещё твоих слов, откровений… Разве нормальные люди так себя ведут? В который раз говорю себе – жизнь банальна и жестока, и приходится тратить время на чепуху, на глупости, на сопротивление мужчинам, которые видят в тебе только молодую самку…

Проклинаю свою судьбу быть женщиной – это значит никогда не иметь друзей-мужчин, а ведь только с ними-то и интересно! У женщин разговоры о тряпках и мужиках, как их соблазнить и как с них что-то поиметь. Для меня это такая скука. Может быть – это всё бред или сон? Мне пора взяться за статью, и я млею от твоих писем. Но работа – это реальность, а любовь – это мираж! Постараюсь «выздороветь» к твоему приезду. Буду настоящей мумией! Сумеешь ли ты оживить мумию? Вот в чем вопрос!

Наталья Орлова

4 декабря 1974г. Новосибирск. Симон: Лю, солныщко!

Мы оба чувствуем, уже без писем, как растёт напряжение в сердце, печенке и в других органах – в основном в мозге. И оба боимся, что вдруг что-то произойдёт непредвиденное. Ну что мне сделать, чтобы ты пережила этот момент, заморозить тебя что ли? Усыпить? Я понимаю, что мне легче, я всё время в водовороте событий, которые меня крутят. Вчера сделал доклад, который мы с тобой писали два дня. А я шел к нему 15 лет. Все эти годы затолкал в семь страниц текста, Прочёл. Всё равное, что выстрелил очередную идею. Убедил многих, кто-то понял, что я не бездельничаю, а двигаю науку вперед.

Теперь фильм, сценарий писал у тебя за столом. Это просилось наружу, как будто говорило – пора! Видимо так и бывает. Ведь когда мы с тобой встретились у Борьки и сразу побежали оттуда вместе, ты сказала, что я пришёл, чтобы встретиться с тобой, а не с ним. А я сказал, что это так и есть. Каждый раз с содроганьем думаю, а вдруг не пришел бы…

На сей раз мой доклад слушали 1000 чел. (500 – враги тупые и агрессивные, 400 – равнодушные сотрудники,50 – мало, что секут. 40 чел. умные люди, 10 – талантливые ученые, с собственным мировоззрением.

После моего доклада – звенящая тишина. Ошеломленные лица, с вопросом: «Что он себе позволяет? Председатель медленно объявляет следующий доклад. Здесь народ начинает хлопать – овация, не понятно кому, мне или новому докладчику? Сегодня обсуждение. Бегу в Академгородок – сборище в Доме ученых.

Целую тебя всю, жди меня, Твой Сим.

4 декабря 1974г. Новосибирск. Симон: Это я!

Не могу оторваться от тебя, Только что написал и отправил письмо тебе, получил твоё. И голос твой звенит в сердце чистой, нежной и тревожной мелодией. Так хочется удержать эти звуки! И вот пишу, они со мной и во мне. Сам себе задаю вопрос: «Почему я такой эгоист, почему меня радует твоя тоска и зависимость от меня?» Мне нужно залечить твои душевные раны, приложить к ним бальзам. Но как это сделать? Научи! Я истязаю себя работой, но это мало помогает. Я не сплю уже много ночей, но это всё не то. Что делать? Только наша встреча избавит нас от боли и частичного непонимания. Ведь ты пытаешься ускользнуть из моих объятий, иногда тебе это удаётся. И тогда я реву от боли и думаю: «Она меня не любит!» А это ты спасаешься от муки, которую я тебе устроил.

Иногда, читая твои письма, я боюсь поглупеть рядом с тобой. Именно поэтому разговоры по телефону – это сладкая мука для меня. Мне надо так много рассказать тебе о том, что происходит со мной, в моём городе, в моей семье тоже. Но это очень трудно, и не всё ты должна знать.

Но ты даже не представляешь, что было со мной до встречи с тобой. Полгода назад. Я умирал в больнице почти два года после операции на моих несчастных кишках. Мне делал операцию знакомый хирург, который успел угробить многих людей. В Новосибирске есть кладбище имени Мыша – это фамилия хирурга – убийцы. После выхода в свет документального фильма о моем открытия «Сигналы из микромира», В. Багирян, меня пригласили в Америку поработать в одном из самых знаменитых научных институтов. Я прошел все комиссии, но вот моя старая болячка – спайки в кишках показались нашим врачам подозрительным. Мне сказали – сделай операцию, а потом поедешь в Америку. Я согласился – операция была простая – убрать спайки в кишках. Но «замечательный» хирург постарался на славу! Я получил перитонит, а это прекрасная возможность умереть от собственно дерьма, которое оказывается в брюшной полости. Я перенес 15 операций, меня спас замечательный хирург, которому я должен вечно молится, он исправил то, что сделал проклятый Богом Мыш. Моя матушка тоже спасала меня, она доставала арбузы зимой, чтобы я смог промыть свои кишки. Я лежал в постели на простынях, перепачканных кровью, дерьмом и гноем – живой труп и пел песни, читал стихи, сочиненные в горячечном бреду, жизнь уходила через многочисленные дырки в моём брюхе. Вот стишки того времени:

 
Опять готов я умереть, опять наркоз,
Торчит как гвоздь мертвецкий нос.
Опять терзают тело боли.
Отдать концы, утихнуть, что ли?
Старуха – смерть стоит, смеётся, —
«Постой, дружок, тебе неймётся».
Вопрос волнует не простой:
Зачем мне смерть, когда на воле
Есть жизнь, любовь! И мир иной!
 

Теперь, ты понимаешь, почему я люблю тебя? Потому что я уже умирал, и знаю, что такое жизнь. Накрылась моя поездка в Америку, моё открытие присвоил себе проф. Казначеев, директор нашего института. Я выпустил из рук свою мировую научную славу, но зато я встретил Тебя. Подумай об этом, и перестань грызть ногти и мою душу. Приеду – отлуплю. Ты здоровая девочка – пиши рассказы, сочиняй стихи и воспитывай сына – тебе есть чем заняться. Целую, Я.

4 декабря 1974г Томск. Симон; Это опять я!

Третье письмо за последние три часа. Это ты виновата. Пишешь страшные письма, ускользаешь в неведомое! А я сижу на заседании, слушаю никому не нужный трёп. Председатель секции отчитывается за полугодие. Все знают, что это формалистика, но молчат! Я тоже, но имею возможность пошептаться с тобой. Лю, что ты мне пишешь? Зачем ты себя и меня мучаешь? Убери к чёрту Гогена и Ван-Гога, я сам не могу на них смотреть. Взгляд насквозь пробивает. Купи валерьянку, и спи нормально, тогда тебе не будут приходить в голову мысли о «подранках» и прочее…

Лю, я никогда не видел тебя такую, как на твоих рисунках – что-то очень близкое по облику, просто моё видение. Будто это не ты рисовала, а я. Смотрю на твоё милое лицо, и волны тепла и нежности накрывают меня с головой. Как же я соскучился по тебе, моя прекрасная незнакомка? Подумать только, я был разлучен с тобой всю мою прошлую жизнь! За что такая несправедливость? Хочу просто видеть и знать, что ты рядом, и я могу дотронуться до твоей руки, разве это так много? К счастью, меня спасает чувство юмора – великая сила ума. Постоянно видишь кругом человеческую комедию, и горько усмехаешься над «галантностью нашего века» – «Извини, твою красу променял на колбасу!» Надеюсь, что ты улыбнёшься. Люшка, извини за стоны и вопли. Скоро приеду живой и здоровый, бодрый и красивый. Кстати, 5 кг. сбросил, будет тебе полегче…

Целую тебя 10 в 254 степени раз!!! Твой Симка.

5 декабря 1974 г. Москва. Наталья: Милый, милый, милый!

Два дня без писем, как без воды, наконец, письмо. Руки трясутся, не могу разорвать конверт. Первые слова, ты пишешь о Гармонии, это то, что я уже пишу тебе… Ты понял, и увидел. Как я могу добиться успеха, если режиссеры, поэты и драматурги оторваны от меня великой центробежной силой, и если первые дни я могла их видеть и слушать, то теперь во мне страшный протест. Я не могу говорить с ними, – они достигли власти в своих театрах и журналах отнюдь не умом и талантом, а самыми низменными средствами, которые существуют в мире.

Спившиеся, лишенные морали и элементарной культуры, они читают лекции юным неофитам… Это трагично. Единственный человек, которому можно поплакать в жилетку, это Элька. Но лучше всего чувствую себя в одиночестве. Теперь понимаю, что такое быть в монастыре, и жить в келье – порой необходимо. Не нужно ничего земного – всё мимо, замереть и слушать, вбирать поток Сознания и «говорить» мыслями молча. Сейчас даже не могу играть на ф-но. Потому что не удаётся выразить то, что чувствую. Иногда, хочется разбить этот музыкальный ящик, который не только воспитал, но и спасал мою душу много лет. Иногда удаётся выйти на прекрасную мелодию, и это успокаивает.

О, как я хочу быть и стать настоящей, такой, которой меня почти никто не видел и не знал. Всю мою юность и теперь, я ношу маску, чтобы походить на людей вокруг, чтобы им не было мучительно стыдно за свою тупость и невежество. Если я валяю дурака, и вдруг, проявляется моё настоящее Я, в какое бешенство и зависть впадают эти люди! Пример, наши разговоры по телефону на работе. Старые девы и жены слушают изо всех сил, но понять не могут, мы говорим, как пришельцы с другой планеты, надеюсь более развитой. Когда разговор окончен, я надеваю маску и становлюсь такой же, как они – вздох облегчения у публики.

Скоро, скоро ты приедешь, а потом время замрёт, ведь жизни мало, чтобы постичь мелодию нашей любви. Я уже высоко, всё вижу, всё понимаю, дозрела, домучилась, и рвусь к тебе, мой прекрасный, самый умный, соединяющий в себе Миры и Галактики. А я твоя Комета, которая возникла из какой-то странной генетической Туманности. Сама создала себя, интуитивно вобрав атомы и молекулы, чтобы родилась Гармония! Ничего другого быть не может – это мы создали с тобой. Когда-нибудь мир содрогнётся от нашей Любви! Твоя, обезумевшая Лю!, от слова (люблю).

P.S. Ты сейчас позвонил… «О, счастье, о, Свет! Бегу в буфет! Буду уплетать бутерброды, чтобы жить, дожить и пережить все невзгоды». Мой светлый, мой чудесный, вновь лечу, только бы не разбить нос…

5 декабря 1974г. Новосибирск. Симон: Милый мой человек!

Сегодня мне грустно, от тебя нет письма, а я превратился в наркомана – без порции «тебя» жить не могу, наступает абстиненция (синдром отмены). У настоящих наркоманов «отмена» кончается плачевно: самоубийство или убийство других, воровство и другие казусы. Поэтому, умоляю, пиши…

А теперь, радость моя, вот тебе задачка: Как мы с тобой будем Новый год встречать? Это серьезно, я уже передумал кучу вариантов. Твоя скромность меня умиляет, ведь ты до сих пор меня об этом не спрашивала.

Вот за это я тебя обожаю – ты не склонна к скандалам, хотя иногда «режешь» меня тихим умным словом… А пока мне предстоит до 20го дек. слетать во Владивосток на 5 дней – буду читать лекции в ДВНЦ, а потом к тебе, моя радость, в Москву. Мороз по коже…

Вчера вечером пришел домой в 22 часа и навалились гости. Сидел за роялем, потом еще звонок – друг из Томска, профессор Колька Васильев

примотал. Колька говорит; «Устал, стелите, спасть хочу». А я ему; «Коль, а Коль! Как, насчёт, потрепаться?» Ну, сели и начали. Спать пошли в 7.30 утра. Обсуждали проклятые вопросы: «Что такое мораль, совесть (удельный вес биологического и социального в формировании исторических понятий: совести, добра, чести и пр.) Что такое квантовая механика живых систем (правомочно ли считать, что физика живого – это совсем другая «нечеловеческая физика)? Вот так и посидели, Колька сказал: «Ты гений, а я тебя боюсь. Не гляди на меня так!». Короче дошли до ручки, а потом и до постели.

Встал в 9 утра, пил кофе, читал Брюсова и Пушкина. Колька мычит, встать не может. В 10 час. растолкал его и проводил на самолёт. Вот и полдня прошло. Работать сегодня не буду. Пойду в люди – к Глебу. Много бы дал, чтобы услышать тебя по телефону. Где ты, Лю? Что-то сегодня я тебя не чувствую, что-то не так у тебя сегодня. Буду ждать восьмого, чтобы позвонить. Целую, Я.

5, 6 декабря 1974г. Новосибирск. Симон: стихи

 
Наступает вечер мягкой лапой
На звенящую струну рояля.
Помашу ушедшим звукам шляпой,
Позавидую принявшим звуки далям…
Тишина. Дымок от сигареты,
Всё наполнилось вопросом: – Где ты?
 
 
Он горит, не требуя ответа: – Нет тебя.
Зачем же знать мне, где ты.
Понапрасну мучаясь, гадая,
Вспоминая всё и забывая,
Убивать себя, сто раз взывая,
Знать, что где-то ты царишь, живая?
 
 
Что же ты молчишь, моя царица?
Жизнь мне без тебя, не пригодится.
Плачешь ли, тоскуешь, иль забыла?
Радостей и мук моих тигрица!
И опять как стон, рефрен неспетый, —
Где же ты, мой милый! Где ты?
 

6 декабря. Стихи написал вчера вечером, а сейчас, утром всё кажется чудесным: и мороз, и солнце, а главное – почта работает. Бегу за письмом. А потом работа! Знаешь ли ты, что движет человеком в самом общем смысле? Тяга к гармонии! Вот! Кстати, нажраться водки – это тоже порыв к гармонии, но его цена?! Великие люди – как раз те, кто стремился к высшим формам гармонии в делах и творчестве! Вчера случайно посмотрел по ящику (обычно не смотрю), изумительный спектакль «День открытых дверей», молодые актёры мне неизвестны, а узнал я только Нифонтову. Спектакль почти, что про нас – там тоже письма, отрывки наших диалогов. Это было мучительно для меня. Всё прекрасно! Бегу на почту, УРРА! Три письма! Буду читать твои вирши в тиши кабинета. Цалую, моя Царица! Твой Сим!

6 декабря 1974 г. Москва. Наталья: Дорогой Сим!

Написала тебе много грустных писем, но потом порвала. Вчера была на концерте в литературном музее Пушкина на Пречистенке, где я работала студенткой в филармоническом отделе. Шефом была госпожа Фрумкина – прелестный человек, но очень строгая дама. На концерте в старинном зале я и влюбилась в артиста. Арфа, канделябры, антикварная мебель – дворцовая атмосфера. Стихи Пушкина меня добили. На этот раз играл пианист, похожий на Блока, в нём было столько силы и красоты! Мне казалось, что это ты играешь лет 20 тому назад. Но воспоминания были грустные.

Милый Симон! Всё думаю, как мы с тобой встретились? Закрою глаза и вижу киноленту: я сценарист, режиссер и оператор. «Первая сцена» – Ты играешь на рояле. Я слышу потрясающие мелодии, стою где-то у окна. Звуки нарастают, ты играешь вдохновенно! Твоя музыка превращается в откровение. Подхожу к тебе и целую тебя в затылок. Ты оборачиваешься и видишь мое мокрое от слез лицо. Говорю тебе: «Как вы можете, имея такой талант, заниматься наукой? Вы композитор от Бога. Вам надо писать не научные отчеты, а симфонии!» Ты смотришь на меня удивленно, что дальше пока не знаю. Симон, не верь письму, где я говорю, что свободна. Ты меня уже затянул в сети своей любви, и я не боюсь этого слова. Ты превращаешь мои мечты в действительность. Сим, умоляю, будь весел и неистов, как в начале нашей разлуки. Обнимаю тебя нежно, твоя будущая Лю.

6 декабря 1974г. Новосибирск. Симон: Любовь моя!

Упиваюсь твоими письмами, как живой водой! Воскрешаешь меня! Ты факел с высокой температурой горения! Какая чудесная сила позволяет мне жить, дышать, говорить и ждать. Мне давно пора сгореть дотла. В сущности, смерти я не боюсь, – а вот тебя не увидеть, это хуже смерти. Вот сейчас я сижу у Эльки вместе с тобой, и с Ильёй, и Анютой и любуюсь вами. Держу тебя за руку и слышу ваши разговоры. Оглядываюсь вокруг, и вы исчезли. Не думай, это не галлюцинации, это моё ясновидение. До встречи всего 15 дней.

Запомни, мы с тобой хранители Великой тайны – мы носители вечной Любви. Ты понимаешь, какая ответственность на наших плечах?! Ромео и Джульетта – не смогли прожить счастливую жизнь, они погибли нелепо и глупо. А нам с тобой предстоит пройти все стадии любви романтической, потом воспитывать наших детей, потом порадовать себя и людей нашим творчеством и при этом не разойтись, а стать еще ближе друг другу. Поэтому мы должны быть сильными, а главное живыми! Наш долг показать на нашем примере, что Любовь может быть долгой, и она не укорачивает жизнь, а продлевает!!! Конечно, если к ней правильно относиться! Она бесценна, но даётся только тем, кто отдаёт себя бескорыстно! Будем достойны самих себя, другого выхода нет! Шлю тебе стихи Андрея Вознесенского, они сейчас немного созвучны:

 
…И как цена боёв и риска, —
Чек, ярлычёчек на клею, —
К Земле приклеена записка:
«Наташа, я тебя люблю!»
 

Целую тебя всю! Твой Сим.

6 декабря 1974г Москва. Наталья: Симонище!

Можешь меня поздравить, я стала совершенно невинна – мудрая тишина плоти, я совершенно забыла, как это делается. Но бессонница замучила. Два часа ночи, а я читаю твои старые письма. Мне очень нравится твоё письмо про «тайну», а я «символ этой тайны», ты становишься писателем-фантастом. Такая же мысль есть в моём дневнике несколько лет назад, ведь я тоже люблю фантазировать на самую неожиданную тему.

Сегодня играла довольно долго, разбирала по тактам ре. бемоль– мажорный ноктюрн Шопена. Какое это чудо! Кажется, у меня начинает получаться, но надо работать по 2 часа в день, а мне всё некогда. Но так приятно зажечь свечи, поставить их на рояль и погружаться в таинство звука. Но мой старенький ящик расползается на обертоны – вот пример вечной материальной зависимости. Только начнёшь воспарять, а тут фальшивый звук – обидно… После духовной гимнастики, занялась физической – стояла на голове 5 минут. Но спать всё равно нет ни малейшего желания.

Да, спешу тебе сообщить важную истину – моя фантазия слишком сильно работает и, поэтому многие мои вопли – плод моего неуёмного воображения. Поэтому не волнуйся, всё в порядке, я прекрасно себя чувствую. Будь здоров, Лю

8 декабря 1974г. Москва. Наталья: Родной мой Сим!

Иду домой и думаю, ну хоть бы письмо, а то 3 дня – ничего! Потом думаю, ладно пусть не будет письма, но лишь бы он был жив и здоров и чтобы всё у него было хорошо. Лезу в ящик – ничего, бегу по лестнице и знаю, наверно, соседки вынули письма и в двери – замираю… И правда – три письма одного психа с рыжей бородой, который советует пить валерьянку, я уже и так её пью. К чёрту «сверхсознание», и да здравствует здоровый сон!

Ты же знаешь, – я умница. Сказала себе – нечего с ума сходить, как-то ни к чему это, вот раньше – пожалуйста, но сейчас спасает самоанализ.

Сим, я закопалась в черновиках и дневниках, регулярно играю на рояле, и моя головокружительная высота и её страшная точка «того» вечера прошли. Наш самолёт разлуки постепенно уходит из разреженной атмосферы, и я опять могу дышать и думаю о скорой посадке. Милый пилот, не ошибись, посади всё правильно, ведь на борту мы, наша Любовь, наши замыслы, без которых людям не обойтись… И самое хрупкое сооружение на свете – Душа…

Очень рада за твой доклад и успех. Просто раздуваюсь от гордости за тебя. Пусть весь мир вопит от восторга, мой мыслитель, чья фотография у меня на столе под линзой, трепыхается в бликах от лампы и живет своей жизнью… Написала себе на бумажке: «Не сдаваться!». Занимаюсь психотерапией, а что делать? Оказывается, помогает! Я себе внушаю: «Бесповоротно тебя забыла и не желаю видеть, впрочем, так же как и ты. Приедешь, обсудим эту проблему. Остальные идеи будем решать ближайшие 20 лет, надеюсь, времени хватит. При этом часто твержу: «Я здорова, здорова, здорова, как лошадь!»

Сим, я дождусь тебя, и это будет ужасно, восхитительно и прекрасно. Я в таком удивлении, что это меня спасает, не слишком ли долго мы летим?

Когда я ложусь спать, я путешествую по Вселенной, мне и страшно и прекрасно одновременно. Трудно засыпать с холодными ногами, не забудь, что у меня в детстве был порог сердца.

В общем, жизнь прекрасна и удивительна, это я знаю точно. Тебя не целую, а только немею от твоего присутствия. И пожалуйста, не касайся меня, а то я рассыплюсь на мельчайшую пыль, меня надо сначала отморозить… Твой пьющий валерьянку, Лю-шенька…

8 декабря 1974г. Новосибирск. Симон: Лю, радость моя!

Можешь посмотреть на загнанную лошадь – это я. Весь в мыле, слезах и соплях. Не успел вчера написать тебе. Прости! Весь день люди и ночью тоже (мужики из Москвы и Томска, ночевали в моём кабинете, значит никакого покоя). Сегодня висел на телефоне как бульдог – не дозвонился.

Милая моя! Конечно, ты само совершенство! Разве я в этом сомневался? Если бы я замечал твои недостатки, я бы понял, что они стоят твоих достоинств. Но я не вижу, кроме одного – тебя нет рядом. Считаю минуты, часы, дни – всё они длинные, до отвращения. Хочется, втиснуть в них больше дел, но парадоксы времени существуют! Хочешь, мир переверну?

Ладно, так и быть, не буду.

Всё встанет на свои места, когда мы посмотрим в глаза друг другу. Осталось уже 13 дней – ничтожный отрезок времени. Мы пройдём его аккуратненько ступая по туго натянутой проволоке, даже без балансира. Мы же не в цирке? Падать будем только в объятия друг друга.

Целую бесконечно, до одурения, но не полного. Завтра не отходи от телефона. Твой Сим.

9 декабря 1974г. Новосибирск. Симон: Лю, лапушка моя!

Конец дня, выжат как лимон. Ощущение такое, что от меня осталась только сморщенная шкурка. Устал физически – тяжелый день. В перерывах между бешеной крутячкой и писаниной звонил тебе целый день. Дважды брали трубку, но ты где-то бегаешь. Одна дама обещала положить тебе записку, а другая обещала тебя разыскать и сообщить, что через полчаса будет звонок. Куда ты пропала? Мне нужно услышать тебя, убедиться, что ты жива и здорова, почувствовать твою интонацию. Я очень волнуюсь, второй день тебя не слышу. Как я проживу 12 дней? Спасает только сумасшедшая рабочая нагрузка. Лю, вчера играл тебе два часа – 2я рапсодия Листа и Григ, песня Сольвейг. А под конец, убаюкивал тебя колыбельной с моими вариациями Дунаевского из фильма «Цирк».