Текст книги "Ходорковский. Не виновен!"

Наталья Точильникова
Ходорковский. Не виновен!

Истина существует…

Пролог

– Вы знаете, что тиражи арестовывают? – сказал директор издательства, где выходили мои книги. – Уже несколько таких случаев. Теперь правоохранительные органы по одному подозрению могут арестовать склад издательства. И снять арест можно только по суду. За те несколько месяцев, когда склад будет закрыт, любое издательство разорится. А вы понимаете, что после этого вас вообще могут больше не печатать? Ни одно издательство не возьмет? Осторожнее надо быть!

– Я края не знаю, – сказала я. – И совершенно не понимаю, что нельзя, а что можно.

– У вас должна быть самоцензура! – провозгласил он.

В «лихие» девяностые я поверила в то, что в России можно быть писателем. И говорить все, что думаешь, о ком угодно и как угодно.

Самоцензура – это смерть профессии.

Он тем временем уточнял:

– Ну, конечно, нельзя писать о том, что отобранное у Ходорковского досталось Путину.

– Это для меня не принципиально. Какая разница, кому досталось, не в этом суть.

– Нельзя критиковать следственные органы и суд. Сами знаете: «Наш суд – самый справедливый суд в мире».

– Но как же, если я собираюсь говорить о несправедливости приговора?

– А это уже никому не интересно. И Ходорковский уже не интересен. Ну, кому интересно читать о какой-то отдельной жертве сталинских репрессий? И у либеральной общественности новые игрушки: Френкель, «Русснефть», ТНК БП, «Арбат-престиж», «Домодедово», «Эльдорадо». Им миллиард долларов налогов написали, представляете? Миллиард![1]1
  На самом деле миллиард долларов составил тогда общий долг компании «Эльдорадо», налоговая часть была несколько меньше – 15 миллиардов рублей: httр://riа. ru/есоnоmу/20080305/100663845.html


[Закрыть]

Я сижу и улыбаюсь скорее печально, чем презрительно. Неужели он не понимает, что очередь может дойти и до него?

– Вы-то к какому бизнесу себя относите? – спрашиваю я. – К среднему? К мелкому?

– Да к мелкому! Медведев пообещал защищать мелкий бизнес.

И где-то между строк или мне послышалось, но как-то следовало из контекста, что мелкий бизнес он будет защищать только в случае неучастия его в политике. Равноудаление издательств, газет, журналов, свечных заводиков, богемных кафе и торговых палаток!

Был апрель 2008-го. 15-е. Передо мной директор говорил с одним сотрудником издательства, и я ясно слышала из коридора слова «Единая Россия». Именно в этот день, несколькими минутами ранее, Путина избрали ее председателем.

Демократия окончательно стала имитационной. И, может быть, именно потому, что не написали о каждой жертве сталинских репрессий, потому что забыли и не прощены.

И я поняла, что буду писать эту книгу, которую у меня заранее отказываются печатать. Потому что, если из-за нее могут арестовать склад издательства – писать ее необходимо.

Это долг чести.

Тем более что самоцензуры у меня никогда не было, нет, и не будет никогда!

Предисловие

Весна или начало лета 2005 года. Я включила НТВ. Идет программа «Чистосердечное признание»[2]2
  Это был фильм «История нефтяного царя», вышедший в эфир НТВ 5 июня 2005 года. О нем здесь: Газета «Коммерсантъ», №103 (3187), 08.06.2005: httр://www.kоmmеrsаnt.ru/dос/583938


[Закрыть]. Речь о компании ЮКОС. Пожалуй, я слышу о ней впервые или почти впервые, мои интересы лежат в совсем другой области.

Но программа странная.

Говорят о студенте Химико-технологического института Михаиле Ходорковском. Показывают выписку из его диплома: отлично, отлично, отлично. По всем предметам. Но говорят об этом таким тоном, словно иметь красный диплом – преступление.

Мне обидно. В конце концов, у меня такой же. Только МИФИ.

И я проникаюсь сочувствием к симпатичному студенту с дипломом того же цвета.

Студент занялся бизнесом, открыл кафе, торговал компьютерами, организовал банк «МЕНАТЕП», потом на залоговом аукционе купил компанию ЮКОС.

Я тоже пыталась заниматься бизнесом, тогда же, в начале девяностых. Оказалось, не мое. Но хоть один отличник чего-то добился в жизни!

И тут я начинаю удивляться. Оказывается, Ходорковский купил НИУИФ[3]3
  Институт по удобрениям и инсектофунгицидам.


[Закрыть] за 25 тысяч долларов, и диктор говорит, что это нереально дешево.

Я вспоминаю мой 95-й год.

Дело происходит чуть не в трамвае. Я случайно встречаю моего бывшего преподавателя математики.

– Я слышал, ты бизнесом занимаешься? – спрашивает он.

– Пытаюсь.

– Я тоже. Слушай, тут завод продается. У тебя нет покупателя?

Я не удивилась. Тогда торговали всем: китайскими шмотками, французскими духами польского происхождения, акциями финансовых пирамид. И, конечно, приватизированными предприятиями.

– А почем? – спрашиваю.

– Миллион рублей.

Тогда миллион рублей равнялся приблизительно 340 долларам.

Миллион у меня был.

– Только у него 100 миллионов долга, – честно предупреждает мой бывший математик.

– Я спрошу. Есть один человек.

Я пошла к моему знакомому коммерсанту. У него было гораздо больше ресурсов, он торговал акциями приватизированных предприятий.

– Хочешь завод? Миллион рублей – бросовая цена. Давай!

– А что он делает? – спросил он.

– Да в руинах лежит, ничего не делает. Сто миллионов долга.

– Ну и зачем он нам нужен? – спросил мой знакомый коммерсант. – Вот мы акциями торгуем, и давай дальше акциями торговать.

И я подумала – почему господин Ходорковский так дорого заплатил за НИУИФ? Целых 25 тысяч долларов! И почему диктор или журналист – автор программы, говорит, что это мало? Это очень много. Он, видимо, совершенно не знает обстановки 95-го года.

Смотрю дальше.

И удивляюсь еще сильнее.

У Ходорковского некоторые его предприятия были зарегистрированы в зонах с льготным налогообложением, и он там не вел деятельности, что жутко незаконно и в обход Налогового законодательства.

Я вспоминаю свои девяностые: в этих самых ЗАТО кто только не был зарегистрирован – никто там деятельности не вел[4]4
  Например, в 1999 году в России было около сорока ЗАТО, а зарегистрированные там фирмы работали главным образом в Москве: Газета «Коммерсантъ», №216 (1860), 23.11.1999: httр://www.kоmmеrsаnt.ru/dос/230946


[Закрыть], и сейчас до сих пор кое-кто зарегистрирован в ЗАТО и деятельности там не ведет.

А эта схема минимизации налогов, по моим воспоминаниям, была прописана в любимом мною тогда журнале «Деньги». Как законная.

Если информация содержит внутренние противоречия или противоречит тому, что известно мне доподлинно (например, из личных воспоминаний), то она является ложной.

Вопрос, зачем?

Мало, что ли, коммерсантов у нас сумели скупить по дешевке приватизированные предприятия? Мало ли мухлюют с налогами? Зачем одного из них выставлять каким-то особенным преступником, причем явно перевирая факты.

Что-то здесь не так.

Я тогда писала роман под названием «Кратос», он вышел потом в издательстве «Крылов», и сочла, что Михаил Ходорковский может стать подходящим прототипом для одного из героев – Леонида Аркадьевича Хазаровского.

И я стала читать о ЮКОСе и Ходорковском все, что могла найти. Что-то казалось мне таким же лживым, как программа «Чистосердечное признание», что-то напротив – слишком апологетическим.

Мне нужен был объективный источник.

И тогда я зашла на сайт Генпрокуратуры и скачала приговор.[5]5
  httр://gеnрrос. gоv.ru/nеws/nеws-2191/


[Закрыть]

Он оказался самым сильным оправдательным документом из всех мною прочитанных. Причем, чем дальше я читала, тем более убеждалась в невиновности приговоренного. Абсурдные обвинения, навешанные обвинения и описания распространенных практик ведения бизнеса – больше ничего!

Видимо, народ русский по-прежнему «ленив и нелюбопытен». Мало желающих лезть в Интернет и читать длинные рассуждения юристов, чтобы составить собственное мнение, не увиденное по телевизору или вычитанное из газет. Иначе выкладывать подобные документы в открытый доступ было бы слишком опасно для существующего режима.

Замечу для непосвященных, что в приговоре нет ни слова ни об убийстве мэра Петухова[6]6
  Подробнее об этом в моей книге «ЮКОС: мифы об убийствах».


[Закрыть], ни о планах захвата власти, ни о предательстве национальных интересов России, о чем так много кричали по путинвидению. Исключительно экономические статьи. Причем написанное на одной странице упорно противоречит написанному на следующей. Одно из самых тяжких обвинений: ограбление Ходорковским предприятий, принадлежащих Ходорковскому, и возврат ему государством переплаты налогов, заплаченных векселями ЮКОСа. А на принцип презумпции невиновности наплевано, видимо, с высоты одной из кремлевских башен.

Я была настолько впечатлена творчеством Мосгорсуда, что написала потенциальному прототипу Леонида Аркадьевича Хазаровского сочувственное письмо с подробным разбором его дела.

И он мне ответил.

Узкий конверт с изображением Читинского Драматического театра. Судя по штемпелю, письмо шло двенадцать дней. Отрываю край. Вынимаю полностью исписанный двойной листок из тетради в клеточку. На полях вертикально моя фамилия и адрес. Видимо, чтобы тюремный цензор не перепутал письма.

Читаю:

«Уважаемая Наталья!

Огромное спасибо за письмо, за рассказ о себе и за попытку разобраться в сути приговора.

Я в суде до самого конца хотел защищаться и защищался от сути обвинений, не ссылаясь на их политическую мотивированность и свое неучастие в событиях, т. к. считал важным публично отстоять не только свою репутацию, но и репутацию людей, реально и честно осуществляющих бизнес-процессы.

Об институте (НИУИФ), да и об «Апатите» даже говорить смешно – суд подтвердил, что продавцу (гос-ву) все заплачено, а инвестиции направлялись частному предприятию («Апатит», НИУИФ) соответственно.

Более того, в суде директора подтвердили и что предприятия работают и работают успешно (а ведь прошло 10 лет) и программы выполнены, по мере готовности проектов (реальных, а не придуманных впопыхах). Недаром по этим эпизодам нет пострадавшей стороны! Нет иска!

Что касается хищения у собственного предприятия «Апатит» (по версии следствия), то они так и не смогли не только доказать факт самого хищения т. к. предприятие было прибыльным, но и не смогли найти мотива!

Зачем мне похищать то, что мне и так принадлежит (ведь по их схеме я становился владельцем 50% похищенной выручки, а доля акций, которая по их версии принадлежала мне на «Апатите» ~ 70%) В общем, бред.

Про налоги еще хуже, обвинение не смогло предъявить ни единого! неоплаченного векселя! Векселя-то были векселями ЮКОСа, а не какой-то подставной компании. И осудили меня (по версии кассации) за предоставление ложных сведений о наличии льгот, при этом суд сам установил, что льготы были предоставлены. Смешно и горько, и вдвойне горько, что в России пока люди, даже грамотные, в этот бред верят, сочувствуют мне, что адвокаты не справились, говорят, что «все нарушали, а осудили одного»…

Меня это категорически не устраивает!

Если бы я нарушал закон, то не стал бы прятаться за политику, а очень быстро договорился «по-хорошему».

А так – не согласен. Я никому никогда не обещал, что не буду участвовать в общественной жизни, в политике. Это моя страна и мое право, так же как и право каждого гражданина. А что происходит с качеством решений власти в отсутствие реальных, влиятельных оппонентов – легко увидеть в последние 2—3 года, когда на фоне экстремальных цен на нефть – экономика топчется на месте.

Да, стабильность есть, но движения нет. Мы отстаем все больше, и страшно подумать, чем все это может кончиться в ближайшие годы. Сводки Госкомстата специалистов пугают.

А в «зоне» действительно обычные люди, разные, но абсолютно обычные, наши, россияне.

Жизнь идет. Желаю Вам успехов.

И не бойтесь, все совсем не так плохо в нашей России.

С уважением <подпись>».

Он еще меня утешает!

Там архитрудно писать. Сто человек в отряде, право тратить на продукты 1800 рублей в месяц, голод, недосып, бессмысленная и монотонная работа.

Не так плохо…

Иногда мне кажется, а не стоит ли жить в этом мире, том, который описывает наше телевидение, рапортуя, как все хорошо. Какое мне, в конце концов, дело до того, что кого-то осудили по сфабрикованным обвинениям, запретили какую-то там общественную организацию, избили демонстрантов, превратив Марш Несогласных в «фарш из несогласных» или разгромили независимый телеканал? И не умру я, в конце концов, от того, что больше не имею права в очередной раз проголосовать за Лужкова, не голосуя за список «Единой России», составленный из неизвестно кого.

Но я боюсь лжи. Слишком опасно, когда тебе лгут. Лгут – значит, ограбят, прокинут или подставят. Если не убьют.

Лгать любили фашисты. Газовая камера – душ. Газенваген – машина для перевозки людей, замаскированная гильотина – прибор для измерения роста.

31 января 2006 года. Пресс-конференция Путина. Больше получаса я не выдерживаю, выключаю. Потому что он говорит одно, а делает другое. Говорит, что в стране не идет национализация, и национализирует путем продажи «Газпрому» или «Роснефти» сначала телевидение, теперь нефтедобывающие компании. Говорит, что не будет пересмотра итогов приватизации, когда, по крайней мере, два человека уже сидят по приватизационному делу: один в Краснокаменске[7]7
  Михаил Ходорковский


[Закрыть], другой – в поселке Харп[8]8
  Платон Лебедев.


[Закрыть]. Говорит о поддержке неправительственных общественных организаций и лишает их источников финансирования.

Ложь.

Ложь.

Ложь.

Он слишком много врет!

Мне страшно.

Часть 1
Молодые годы

Как все начиналось

Этот человек оброс множеством мифов: он сидит за налоговые преступления, он заявлял, что собирается стать премьером, он убийца и вор, он политзаключенный, репрессированный за финансирование оппозиционных партий, он зиц-председатель, который ничем не владел и не управлял. Одни мифы имеют очень слабое отношение к действительности, другие не имеют вообще. Но дело ЮКОСа покрыто таким слоем клеветы, лжи, выдумок и заблуждений, что мне понадобились годы и очень глубокое погружение в проблему, чтобы отделить мифы от реальности.

Итак…

26 июня 1963 года в семье заместителя главного конструктора завода «Калибр» Бориса Моисеевича Ходорковского и его жены инженера-технолога Марины Филипповны, работавшей на том же заводе, родился мальчик, которого назвали Мишей.

Марина Филипповна в девичестве Петрова, из русских дворян. Ее дед – Михаил Александрович – инженер с двумя высшими образованиями, получил в приданое за своей женой Верой имение под Харьковом и пивоваренный завод «Новая Бавария».

Завод был в упадке, но дед быстро сделал его процветающим предприятием. И отложил миллион рублей на образование детей за границей.

Революция отняла все – и имение, и завод. Но Петровы не эмигрировали, как спустя восемьдесят с лишним лет откажется эмигрировать их правнук.

Отец Бориса Моисеевича погиб в 1941 году, и они с малолетней сестрой остались с матерью, которая работала на авиационном заводе и неделями не бывала дома.

Дети в полной мере познали голод и холод. Может быть, поэтому Борис Моисеевич согласился возглавить лицей-интернат для детей-сирот, который создал его сын…

В Интернете много информации, но она противоречива и сомнительна. Чтобы писать, нужно все увидеть собственными глазами и пропустить через себя.

В мае 2008 года я написала родителям Ходорковского и попросила об интервью. Вскоре мне позвонила Марина Филипповна и пригласила на празднование Последнего звонка в лицей-интернат «Подмосковный» в поселке Коралово. Странное, слишком красивое название: то ли от кораллов, то ли от караулов, которые когда-то стояли в этих местах.

«Одевайтесь потеплее, – сказала она. – У нас холодно, и весь день льет дождь. И на ноги что-нибудь. Лучше всего резиновые сапоги».

Лицей расположен на территории бывшего имения князей Васильчиковых. Когда Михаил Ходорковский купил эту землю, павильоны восемнадцатого века стояли в развалинах, на крышах росли деревья, и нельзя было пройти без сапог. Теперь все отреставрировано: прячутся в зелени желто-белые особняки, и выложены плиткой дорожки.

Здесь хорошо. Спокойно и уютно.

– Первоначальный облик усадьбы восстановить было невозможно, – объяснила мне потом Марина Филипповна. – Только внешний вид, остальное додумал наш архитектор. А теперь перестраивать нельзя, потому что имение объявлено памятником архитектуры, и когда лицей расширялся, нам пришлось построить новые корпуса немного в стороне отсюда.

Пасмурно, дождь, я открываю зонтик. Спускаюсь к одноэтажному дому, где находится кабинет Бориса Моисеевича Ходорковского.

В маленькой комнате – компьютер, на стене портрет Михаила Ходорковского, в руках у Михаила Борисовича металлический земной шар, из которого бьет фонтан нефти.

За компьютером Зоя Алексеевна Болдырева, помощница Бориса Моисеевича.

На другой стене – календарь с изображением Михаила Ходорковского. Культ личности? Но он не облечен властью.

Он сидит в тюрьме.

– Какой у вас замечательный календарь, – говорю я.

– Да, календарь замечательный. Ой! Надо же числа переставить.

– У вас пятое мая, – замечаю я.

На самом деле 24-е.

– Для меня теперь всегда 25 октября, – говорит Зоя Алексеевна, сдвигая пластиковую ленту на правильное число.

– А что это за дата?

– День, когда его арестовали. Мы услышали по телевизору и боялись им говорить.

– Его родителям?

– Да. Приходим, а они уже знают!

Вот и она.

Марина Филипповна заходит в комнату. Я встаю, называю себя.

Она очень похожа на сына (нет, конечно, он на нее): те же тонкие черты лица и обаятельная улыбка.

– Ну, пойдемте, поговорим, – предлагает она.

И мы проходим в соседнюю комнату.

Садимся, и я достаю диктофон.

– Это не смутит?

– Нисколько.

Марина Филипповна не любит вспоминать о дворянстве: «Ну, зачем вам это! Дворянство, не дворянство – какая разница? Я же ничего этого не видела, ничего не знаю. Да и мама моя уже плохо помнила. Когда началась революция, ей было двенадцать-тринадцать лет. Мама никогда не носила серьги. Ну, иногда клипсы надевала. Я как-то ее спросила: «Почему у тебя проколоты уши, а ты серьги не носишь?» Она говорит: «А я помню, как вырывали серьги из ушей, вместе с ушами во время революции»».

Еще в роду был архитектор – реставратор православных храмов – дед по отцовской линии.

– Михаил Борисович – верующий человек? – спрашиваю я.

– Мишка-то? Я не знаю. Как вам сказать? Это дело такое, очень интимное, – говорит Марина Филипповна. – Мы с ним никогда об этом не говорили, хотя он очень хорошо знает православную литературу и культуру, разбирается в вопросах религии. Если говорит со священником, то почти на равных. Прочитал всего Меня. Сказал мне: «Почитай Меня! Потом обсудим». Я начала читать, но многое не поняла. Миша помогал церкви – помогал восстанавливать, помогал изданию православной литературы. Патриарх Алексий наградил его орденом. И грамота есть за восстановление церквей. А когда Патриарх дал орден прокурору Устинову в год ареста Миши, я сказала невестке: «Я бы этот орден Алексию обратно отослала!».

Михаил Борисович – кавалер ордена святого благоверного князя Даниила Московского II степени.[9]9
  Орден Русской православной церкви. Награждение производится за заслуги в возрождении духовной жизни России.


[Закрыть]

Я вспомнила, что уже в заключении, в Краснокаменске, Ходорковского навестил священник, отец Сергий Таратухин. После разговора с ним Сергий, бывший диссидентом еще в советское время, отказался освящать здание тюремной администрации, потому что в колонии содержится политзаключенный. То есть не божье дело творится! Вскоре его лишили сана и, следовательно, средств к существованию. И на сайте «Пресс-центра» организовали сбор пожертвований для его семьи. По-моему, до сих пор собирают.

– Его адвокат была по делам в Греции. Она сама верующая, и вот что мне рассказала: «Сижу я в отеле, а в это время в дверь заглядывают две монашки». А у нее на столе стояла Мишина карточка. Они говорят: «Вы его знаете?» Она: «Да». Они: «Это, наверное, неспроста, что мы ошиблись комнатой, сейчас мы ему что-то передадим». И побежали, принесли четки.

– Мы приходили с работы в шесть часов, – продолжает Марина Филипповна. – Миша был в яслях, потом в детском саду. Около завода «Калибр» был детский сад. Вечером я его забирала, и шли по магазинам. Тогда были очереди, и я ставила его в очередь. Пока я пробивала и все такое, он стоял.

В первом классе еще мама моя иногда присматривала за ним, или он был на продленке, а со второго класса, вернее с половины первого, уже оставался дома один, мы вешали ему ключ на веревочке, и он приходил сам. В первом классе боялся, что проспит. У нас три будильника было. Первый будильник – вставать, второй – завтракать, третий – выходить. Потом папа сделал ему маску, повесил на дверь, и в нужное время у маски загорались глаза.

После прибытия в Краснокаменск первым, что попросит Михаил Ходорковский у родственников, будут наручные часы с несколькими будильниками. Слишком привык планировать жизнь с точностью до минуты. А в колонии часы разрешены, в отличие от СИЗО. «Это правда, и мне их передали, – напишет мне Михаил Борисович. – Привычные электронные часы. Они до последнего времени лежали в тюрьме, на складе».

Он и до заключения носил такие: пластиковые часы за 100 долларов. Я долго не могла поверить в подобный ширпотреб на руке олигарха, пока не увидела в записи одного интервью. Черные. Пластиковые.

– Я боялась оставлять ему газ, – говорит его мама, – поэтому все было в термосах. Если не мог открыть термос, ходил по этажам, просил соседей. Со второго класса предложил: «Мам, ты не мой посуду, мне скучно, я буду мыть сам». И мыл очень хорошо. Когда попал в тюрьму, сказал: «Мама, но я же все умею: и постирать, и вымыть пол. Быт меня не напрягает». Поэтому, когда Римма Ахмирова написала (забыла, как ее книжка)[10]10
  Римма Ахмирова. Я сидел с Ходорковским // httр://www.lаbirint.ru/bооks/82298/


[Закрыть], что он там не мыл пол, мы только смеялись. Если бы было нужно, мыл бы его лучше всех.

А любимой сказкой маленького Миши была история стойкого оловянного солдатика.

– Он мне первое время писал: «Как ты, мама?» Я подписывалась: «Стойкий оловянный солдатик», – рассказывает Марина Филипповна.

Он был всегда целеустремленный. Если за что-то брался – делал. У него была цель научиться плавать. И мы водили Мишу на плавание. Он достиг определенного успеха, потом сказал: «Я не собираюсь быть спортсменом».

И у нас был такой случай. Мы отдыхали на море. Лежали на пляже, Мише было уже десять лет. И ходил по пляжу один накачанный молодой человек: «Кто со мной наперегонки до буев? Кто со мной наперегонки до буев?» И никто не соглашался. Миша говорит: «Дяденька, давайте мы с вами». Тот посмеялся, но поплыл. Вначале, конечно, опережал, потому что Миша умел экономить силы. И вот мальчик плывет и плывет. Дяденька стал отставать. И кричит: «Мальчик, вернись! Мальчик, вернись!» Возвращаются – весь пляж хохочет: «Что же ты всех вызывал, а ребенок тебя обогнал!» Мы говорим: «Ладно, мы его реабилитируем. Мой ребенок уже имеет разряд и может проплывать большие расстояния».

Еще он занимался карате и вольной борьбой. А по плаванию ему прочили спортивную карьеру. Но он не жалел, что ушел. Потом, в восьмом классе учился в математической школе, а в девятом-десятом ходил в химическую при Менделеевском институте. С пятого класса собирался туда поступать. Он химик в душе, ему это очень нравилось, и, видимо, и было его предназначением.

Мы думали, будет научным работником. И он сам тоже. Способный ученик, в институте получал именную стипендию. Участвовал в олимпиадах по химии и занимал призовые первые, вторые места. И его заметили, я помню, как один академик пригласил его на симпозиум по химии, в Университет. Это было в десятом классе, и он сказал: «Конечно, ты там ничего не поймешь, но увидишь тенденции развития химии». Ему там дарили книги. Переводные, которые было не достать. Когда он пошел в институт, профессора просили у него эти книги.

Да, он ставил опыты. Ой! Боже мой! Вот это был страх, чтобы он там чего-то не наделал. Но папа с ним поговорил: «Ты сначала напиши формулу, что у тебя получится, если ты это соединишь с этим, а потом делай». Он химию знал уже намного лучше нас, сам видел, что будет.

Потом был план кота отправить в космос. Но мы ему сказали: «Хорошо, Миша, ты его отправишь, а как ты его обратно вернешь?» «Да, да, да», – задумался. Один мальчик, у которого папа работал на заводе, брался построить то, на чем кота отправлять. А Миша теорию разрабатывал. И у них был приятель, который жил за городом и нашел патроны или еще чего-то такое. Они оттуда выковыривали порох. Папа пошел с ними на пустырь и показал, что бывает, когда порох взрывается.

Моя сотрудница жила двумя этажами выше нас. А рядом с нашим домом была подстанция. И там что-то случилось, и ночью был такой взрыв, как молния ударила. И муж ее говорит: «Надька, просыпайся». А она: «Володя, посмотри, это не у Ходорковских?» Он перегнулся через балкон: «Нет». – «Ну, тогда ложись спать».

В восьмом классе он мне сказал: «Больше в пионерлагерь я не поеду. Мне надоела эта игра в зарницы и вытаскивание с чердаков прячущихся вожатых. Я больше не могу!» А у нас перед этим сын сотрудника на каникулах утонул в Останкинском пруду. Думаю, вот так мальчишку оставлять одного! Решила устроить на завод. У них в школе столярное дело, а у нас на заводе – столярный цех. Будет работать по четыре часа, как положено в его возрасте. До обеда поработает, мы вместе пообедаем, в библиотеке посидит до конца (он читать очень любил) и пойдем домой.

Пришла к главному инженеру, а его сын тоже учился вместе с Мишей два класса: в первом и во втором. И главный говорит: «С удовольствием. И своего бы оболтуса с удовольствием устроил. Но нельзя. Паспорта нет – все, не имеем права». Вдруг Миша мне звонит: «Мам, я устроился работать». – «Куда?» – «В булочную, резать хлеб». Знаете, на половинки? Рядом там, на улице.

И стал работать. А я позвонила директору булочной. Очень приятная дама, окончившая Плехановку. И мы с ней втайне, по телефону, вели переговоры. Один раз она звонит, хохочет. Миша у нас очень старичков любил, старушек. И все старушки ходили к Мише: «Что свежее, что не свежее?» Булочная должна была послать человека на курсы повышения квалификации. А в булочной в основном пожилые женщины работают, и никто не хотел. И послали Мишу. Он очень серьезно отнесся к делу. И на протяжении многих лет я знала, в каком торте что должно лежать, в какой булке, чем отличается торт одного названия от торта другого. Целые конспекты хранил. И бабушки у него спрашивали: «Какой торт взять? Какой жирный? Какой не жирный?»

И в один прекрасный день… А рядом с булочной был овощной магазин, и туда привезли ананасы. Вещь экзотическая по тем временам. Приходит к нему какая-то старушка и говорит: «Миша, ты знаешь, что-то с меня очень много взяли за этот ананас». Ну, Миша взвесил. Голова-то варит: «Вы должны были три рубля». А с нее четыре взяли. И повалил валом народ к нему перевешивать. И вот говорит мне директор булочной: «Звонит мне заведующая овощным: “Какой идиот у тебя этим занимается! У меня жалобная книга распухла!” А я: “Это не идиот, а очень умный мальчик”».

На ВДНХ раньше бублики продавали. А летом, когда было много народа, все булочные района должны были направить по одному человеку торговать этими бубликами. На такой тележке, знаете? Там в середине бублики лежат. И отправили Мишу. Он нам сказал: «Чтоб вы туда не приходили!» Ну, мы, конечно, тут же оделись и за кустами там сидели.

И вижу такую картину… Бублик стоил три копейки. Люди дают пять. Надо две копейки сдачи. Сдачи нет. Миша стоит, говорит: «Дяденька, вы подождите, сейчас кто-нибудь сдаст…» Ну, нацмены обычно: «Оставь сэбэ!» А наши: «Ах ты, жулик! Не успел вылупиться, уже недодаешь!» Мишка стоит весь красный, пятна.

Ну, папа с мамой побежали, наменяли денег. И Мише: «Мы здесь просто гуляем». Дали ему этих копеек. Приходит Миша домой такой расстроенный и говорит: «В первый раз я проторговался на семьдесят восемь копеек, а второй раз уже было нормально. Но, знаешь, что меня, мам, поразило? Подходит женщина, пожилая, бабушка, с двумя внуками и говорит: “Сынок, ну дай мне вот те, те тепленькие”. Я наклоняюсь, а она схватила сверху и бежит».

Это было такое, знаете, разочарование в людях. Первое.

Я позвонила заведующей булочной: «Знаете, эта работа все-таки не для мальчишки». Она говорит: «Да я уж и сама поняла. Больше его не пошлю». У нас даже фотографии были. Фотографий-то у нас почти не осталось в связи со всеми нашими делами. Когда невестка ждала обыска, ей сказали, что людей, которые с ними на фотографиях, тоже могут доставать. И она куда-то все подевала. Была фотография, где он стоит в белом халате, с этой тележкой. Мы из-за кустов снимали. Может, у кого-то есть. По знакомым она раздавала.

Да, пускай обыск, не в этом дело. Пускай роются. Страшно, что подложат что-то. Нам все время адвокаты говорили: «Смотрите, с рук не спускайте глаз: подложат или оружие или наркотики». Я там две недели жила, как на вулкане. Две недели боялись из дома выйти. Я, Иннина[11]11
  Инна Ходорковская – жена Михаила Борисовича.


[Закрыть] мама, адвокат. Но, слава богу, никто не пришел.

Почему? Не знаю, может быть, это слухи, но нам сказали так: «А у него ценного ничего нет. Зачем им приходить?» Чего искать? А приходить описывать имущество? У него мебель сосновая, встроенная, полки с книгами. Все прибито к стенам. У него действительно нет ничего ценного. Только дети.

Я еще говорила невестке: «Сервиз-то у тебя один приличный есть?» А она: «Да пропади он пропадом!»

Мишка аскет. Ему ничего и не надо. И она тоже такая же. Никаких бриллиантов, никаких шуб. Помню, в МЕНАТЕПе еще был какой-то юбилей. И мы с мамой с ее сидим.

Там девушки входят. Мама ее смотрит и говорит: «Наша-то, наша, беднее всех одета!» Ну, она на машине. И вечно в куртке, в джинсах…

Мы выходим на улицу.

– Здесь было все совершенно разрушено, – говорит Марина Филипповна. – Разрушенные здания, неработающее электричество, вода коричневого цвета (здесь же железистые слои). И на территории жили 24 семьи в домике для персонала Дома отдыха. Молодежь уехала, в основном пенсионеры. Без газа, без света по три раза в неделю. До ближайшей деревни 4,5 километра. Ни медицины, ни телефона, ни магазина, – ничего.

Ну, Мишка, то есть ЮКОС построил им дом в поселке. И дом очень хороший с хорошими квартирами. И дали им по десять соток земли. Перевезли их – и все были довольны.

Миша уговорил отца заняться созданием интерната для обездоленных детей. Отец согласился.

И вот мы переехали. В конце 1993 года. Я думала, тут десятилетия надо, чтобы все поднять. Боря сейчас постарел, а так был энергичный человек. Сказал: «Поедем на недельку или на три дня, я там все налажу, а потом буду ездить из Москвы».

Мы туристы старые. Я взяла консервы, то-се на несколько дней. Мы приехали. Какой-то дом полуразрушенный. Помню, лето, жарко. Вот так, с тех пор тут и живу. А в 1994 году детей приняли. Пока делали ремонт, уже дети жили. Но бывало готовили кашу на кирпичах, потому что не было электричества. А потом построили дизельную станцию. Так что теперь, если выключают свет, за 50 секунд автоматика включает. Мы совершенно независимы. Своя водонапорная башня, артезианский колодец. Правда, газ теперь получаем. В этом году котельные перевели на газ.

На территории лицея двухэтажные кирпичные домики для учащихся. Эркеры, красные крыши с треугольными чердачными окнами. Напоминает парижский пригород. Только деревья еще не выросли. Новые корпуса сданы в 2003 году.

– На четырех человек прихожая, два санузла с душем и туалетом и большая комната, где живут дети, – говорит Марина Филипповна. – Иногда они дружат и могут пять человек в одну комнату поселиться, а в другую – три. Миша приобрел эту землю, чтобы сделать городок на тысячу человек. Вначале было 17 детей-сирот. Сейчас сто семьдесят человек. И с нас требуют отчет такой, что уже не знаем, что делать, кипы бумаг. Налоговая инспекция. Экономим по-всякому, но…