Текст книги "Вдалеке от рая"

Глава 4

Кошкин медленно передвигался по кабинету, давая тем самым возможность посетительнице прийти в себя. Следователь не любил эпатажных людей. На них приходилось тратить в несколько раз больше времени, которое у сыщика было на вес золота.

Дама неопределенного возраста в огненно-красной юбке и такого же цвета, спускающихся ниже пояса бусах, нервно поправляла рыжие волосы. Своим присутствием она, непостижимым образом заполнила весь кабинет. Пальто Эмилия Хлебникова оставила при входе на вешалке, шарф ядовито зеленого цвета там же на стуле. Сумку, напоминающую торбу разместила слева от Кошкина, а сама уселась справа. У Степана Кузьмича от неё уже рябило в глазах. Всё бы ничего, но в звуковом плане происходила такая, же вакханалия. Дама вздыхала, охала, принялась было рыдать, но наткнувшись на холодный взгляд Степана Кузьмича, передумала.

В течение этого часа Кошкин знал про эту Хлебникову практически всё, и ничего из того, что ему бы хотелось, он не услышал. Разговоры о тетке, прекращались на полуслове.

– Эмилия Генриховна, вас назвали в честь вашей тёти?

– Возможно, такое редкое и пронзительное имя. Вы не находите?

Кошкин ничего не находил и тем более что-либо пронзительное. Она размахивала перед его лицом костлявой рукой в подобных по окраске бусам, гремящих браслетах. Степан Кузьмич взял дырокол, и со знанием дела вложил его в руку Хлебниковой. Та замолчала и уставилась на предмет в своей руке.

– Это мне?

– Да, держите его ровно, двумя руками.

– Это же …я правильно понимаю?

– Всё верно. Не отвлекайтесь. Просто держите ровненько, это поможет вам сосредоточиться на поставленных вопросах.

– Это что, специальное приспособление?

– Да, но оно не для всех.

– Да?

Кошкин хотел было ответить, что оно конкретно и исключительно для вас.

– Для очень неординарных женщин.

– О, какое понимание, спасибо! Действительно в моей жизни практически всё неординарное. Причем с самого начала. Когда я родилась…

– Эмилия Генриховна, это очень интересно, но давайте поговорим о вашей тёте. Как часто вы общались? Не припомните, когда это было в последний раз. Какое у неё было настроение? О чем вы говорили?

– Не помню.

– Не помните, о чем говорили, или, когда это было? Что конкретно вы не помните?

– Я с этой вашей штукой совсем не могу сосредоточиться.

– Эмилия Генриховна, вы по каким-то причинам не хотите говорить о вашей тёте? Она вас чем-то обидела?

Хлебникова сверкнула глазами и треснула дыроколом по столу. Провела рукой, гремящей браслетами, вдоль горла.

– Как можно охарактеризовать ваши отношения с Эмилией Францевной?

– Вынос мозга.

– Что простите?

– Это если кратко и точно.

– Чьего мозга?

Дама, отодвинувшись от Кошкина, забарабанила тонкими пальцами по краю стола. Красные браслеты застыли в вертикальной позиции. Только один, самый тонкий, отделившись от остальных, завис над запястьем.

– Моего разумеется.

– Поподробнее, пожалуйста.

Она взяла со стола дырокол и стала пробивать дыры в мифическом документе.

– Это долгая история.

Степан Кузьмич, глядя на её старания, подумал, ну, хоть что-то.

– Я никуда не спешу.

– Да это совсем не интересно.

– И всё же.

Хлебникова оставила в покое дырокол и стала наматывать длинные пряди рыжих волос на тонкие пальцы. Браслеты ожили.

– Понимаете, она просто ненавидела, поедом ела.

– Вас?

– Ну, причем тут я.

Эмилия Генриховна замолчала, ушла в себя, достала из своей сумки – торбы носовой платок, всплакнула. Кошкин с ужасом подумал, что сейчас начнется следующий акт драмы под названием «трагедии неординарной Эмилии Хлебниковой».

– Да, как она могла?

Женщина замахала платком, кивая головой и всхлипывая.

– Я просила её как человека. Нет, я её умоляла оставить его в покое. Какое ей дело, в конце-то концов!

– А тетушка не унималась.

– Какое там… старая ведьма! Она одолжила ему большую сумму денег на длительный срок.

Степан Кузьмич не видел в этом теткином поступке ничего предосудительного.

Чуть было не спросил: «В чем подвох?» Хлебникова опередила его. Она как-то сразу поникла, сложив выразительные кисти на колени.

– Вы понимаете, он вложил их в дело. А она… Непостижимо, чудовищно… через два дня Эмма потребовала их обратно. Бессердечная!

– Ну, подождите, так сразу и бессердечная. Она же пыталась ему помочь, следовательно, ей было его жалко.

– Я вас умоляю, тётя Эмма не знала такого понятия, как жалость. Она ненавидела его. С такой своей надменной улыбочкой. Я говорила ему, я предупреждала. Вы знаете, он прекрасный человек и так пострадал из-за неё. Эмма добилась, чего хотела.

– Но они, же родственники.

– Как бы ни так. Никогда она не породнится с обычными людьми. Никогда, ни при каких обстоятельствах. Знаете, как она его называла? Безродный Эдя.

Брови следователя взмыли домиком, округляя глаза. Называть своего внучатого племянника Леонида каким-то Эдей.

– Почему Эдя?

– Потому что он – Эдуард. Ну, что вы так удивляетесь, Эдуард Петрович Хлебников, мой бывший муж.

Вот тебе неожиданный поворот, получите товарищ сыщик нового подозреваемого. А кто сказал, что эта рослая, крепкая, энергичная дама не решила отомстить ей сама. И точно в подтверждение его мыслей Эмилия Генриховна твердым голосом произнесла.

– Больше замуж я не вышла. У меня было много предложений, но я однолюб. А потом мне кажется, что Эмма извела бы любого.

– Почему?

– Как бы вам это объяснить. Я сама не сразу поняла такое отношение к чужому счастью. Если кому-то где-то хорошо, надо всё разрушить, восстанавливая справедливость.

– Какую справедливость.

– Чтобы у всех всего было поровну.

– Разве это возможно?

– Для отдельно взятых злодеев и злодеек видимо да.

– Вы до сих пор не можете её простить?

Хлебникова прикрыла глаза, сдерживая слезы. А потом посмотрела на Степана Кузьмича почти с сочувствием.

– Вы хотите знать, что я делала, когда это произошло? Я была на даче. Меня многие видели, соседи в том числе. Я простила её, не сразу, конечно. Ещё несколько лет назад, я была бы рада её смерти.

– А сейчас?

– Нет. Тётя имела всё и её ничего не радовало. Такое количество мужчин и нет искренней привязанности и любви, нет детей. Да, мой Лёнечка не безупречный сын. Но я родила его от любимого мужчины. В то время мы были так счастливы. С годами прошлое становится всё ближе. Ты вспоминаешь, детали, своё состояние, переживаешь по-новому.

Кошкин посмотрел на сидящую перед ним собеседницу с интересом, все-таки удалось, разговорил он её. Женщина с островком тихого счастья внутри. Сыщик подумал, что права она на все сто процентов. Мы носим в своей памяти дорогие воспоминания, своих любимых и близких людей, как бы далеки они не были и где бы ни находились. По сути, мы из этого и состоим, из любви, верности и преданности. Если этого нет, пустота, ненужность, неприкаянность, неприкосновенность.

– Эмилия Генриховна, где я могу увидеть вашего бывшего мужа.

Она молчала, закрыв глаза, по щекам сначала робко, а потом стремительно побежали слезы. Женщина покачала отрицательно головой.

– Вы не знаете?

– Мы встречаемся на Савеловском кладбище.

– Простите, я не знал.

– Ничего.

Она собрала свои вещи и направилась к выходу. Потом повернулась и тихо сказала: «Он покончил собой, выпрыгнул из окна восьмого этажа. Простите, я больше не могу вам ничем помочь».

Её действительно назвали в честь тетки, Эмилии Францевны Номвиль, но ей это имя свершено не подходило. И все домашние, потеряв при общении в быту первые два слога имени, называли девочку просто и ласково, Лия. И ей это очень нравилось.

Когда тетя Эмма сломала себе шейные позвонки, упав с высоты балкона собственного дома, Эмилия Хлебникова испугалась. Сколько раз она желала ей смерти страшной, ужасной, мучительной. Сколько раз она клялась на могиле мужа, что отомстит, что покончит с этой старой ведьмой. Но не то, чтобы отомстить, даже возразить не могла своей тетке, когда та после похорон Эдуарда продолжала говорить о покойнике плохо. Единственное, на что она тогда осмелилась, деликатно напомнить тетке о том, что об умерших не принято говорить в таком тоне. На что Эмилия Францевна, передразнив её, рассмеялась и обозвала племянницу странным словом – тетёха. Это непонятное слово Лию тогда совсем не обидело. Ей оно показалось каким-то тоже пострадавшим от её тетки. Лия собрала все свои силы, сжала кулаки и выпалила Эмилии Францевне в лицо страшные слова о том, что та никого не любит, что это она убила её мужа. Сказав это, Лия сама удивилась своей смелости. Потом стало легче.

– Не радуйтесь! Вам не сойдет это с рук. За всё воздастся. Вам отомстят!

Тетя Эмма была невозмутима. Казалось, что эта ситуация её даже забавляла.

– Кто?

– Кто надо.

– Уж не ты ли, тетёха?

Лия приблизилась к тетке и прошептала, пристально глядя той в глаза.

– Да пусть лучше тетёха, чем убийца.

– Замолчи, что ты несешь?!

– И не подумаю.

– Прекрати, говорю тебе, глупая, ты меня еще благодарить будешь, когда одумаешься. На что бы ты с ним жила, на его фантазии?

– Не ваше дело. Мы любили друг друга. Многие люди живут, не думая о богатстве. Понимаете? Им хорошо и без этого. Людям бывает всего достаточно, когда они любят.

– Ты больная. И такого же ненормального себе подыскала.

Тетя Эмма потеряла интерес к собеседнице и явно давала понять, что ей этот диалог надоел.

– Он нормальный, перестаньте говорить о нем гадости! Я не хочу это слушать.

– Да, пожалуйста, только нормальные люди в окна не прыгают.

– Вы что не знаете, почему он это сделал? Вы – ведьма, самая настоящая мерзкая ведьма! Это вы своими деньгами уничтожили его!

– Что ж он так легко купился?

– Он не купился. У вас не вышло его купить.

Тетка, как ни в чем не бывало, налила бокал вина и осушила его.

– Да? А что вышло?

– Вы не сломили его. Такие люди как вы, точно чума, зараза, от которой нет спасения.

– Ну, спасибо, не знала таких подробностей. Всё, достаточно на сегодня.

– Ты умрешь также ужасно и мучительно.

Лия произнесла это как заклинание четко и уверенно, почти по слогам. Тетка икнула.

– Я, проклинаю тебя всеми силами, существующими на свете, я заклинаю твою смерть в муках страшных! Ты будешь корчиться, распластавшись по земле и захлебываться собственной кровью. И никто, слышишь, никто не спасет тебя. Даже твой жук-скарабей не поможет. Это последнее, что ты увидишь, прежде чем сдохнешь, потому, что ты проклята, проклята, проклята.

Теткино лицо исказила гримаса. На какое-то мгновение, рефреном звучащие зловещие проклятия, озадачили её. Потом она оттолкнула Лию и стала пятиться назад. Молодая женщина продолжала наступать, беспрестанно повторяя одно слово. Тетка замахнулась и ударила племянницу со всей силы по лицу. Один, второй, третий раз, хлесткие удары наотмашь звучали, настигая друг друга. Лия потом вспоминала, что ничего тогда не могла сделать. Она стояла, как под гипнозом, совершенно не чувствуя боли, раскачиваясь из стороны в сторону, повторяя: «Проклята! Будь проклята!» Ей казалось, что это никогда не кончится. Что тетка сейчас убьет и её. Из разбитого носа потекла кровь, и только это остановило проклятую женщину. Она брезгливо вытерла руку о блузку племянницы. Цепкими пальцами схватила её за подбородок.

– Поняла? Поняла, я спрашиваю? Или мне продолжить?

– Не-на-вижу.

– А мне плевать!

– Ненавижу, ненавижу!

– Кто ты есть, чтобы меня ненавидеть? Иди, плачь по своему нищеброду, а ко мне не суйся.

Тут на Лию нахлынула такой силы злоба, что дальнейшее она помнила смутно. Схватив двумя руками тетку за волосы, она толкнула женщину на пол. Навалившись всем своим весом, Лия стала душить её. Прижав теткины руки крепко к полу, а коленями упираясь той в пах, она давила изо всей силы лбом ей прямо в горло, приговаривая: «Проклята. Будь проклята». Слезы вперемежку с кровью текли на белоснежный воротник теткиного платья. Она плакала и шептала: «Это тебе за Эдечку. Это тебе за моего Эдечку».

Женщина, лежащая под ней начала хрипеть и судорожно дергаться. И в это мгновенье Лия увидела его лицо, так четко и ясно словно наяву. Она увидела своего мужа здорового и молодого. Всё смешалось в голове, размывая границы реальности. Он улыбался ей и что-то тихо говорил, кажется, звал. Лия отпустила теткины руки и прикрыла глаза, в надежде, что муж не исчезнет. Не отнимая рук от лица, она встала на колени и потеряла сознание.

Эмилия Францевна в дальнейшем уговорит брата поместить племянницу в психиатрическую лечебницу. Но страшный кошмар здорового человека в сумасшедшем доме поможет со временем ей научиться жить без любви, жить без него, вернее выживать.

Чужая душа – потемки. Степан Кузьмич рисовал загогулинки на листочке бумаги, которые выстраивались в замысловатую цепочку. Вот так Эмилия Францевна, добрая душа. Правильно говорят: «Добрыми делами выстлана дорога в одно нехорошее место». И что теперь с этим делать? В какие тут три дня можно разобраться? Если практически каждый человек, судьба которого переплеталась с погибшей, желал ей недолгих лет жизни. Страшно подумать, прожил человек жизнь, долгую, сытую, ни в чем, не испытывая недостатка. А что потом? Что осталось после этой долгой и сытой жизни? Кто придет проститься и простить, кто искренне поплачет?

Он вспомнил похороны Эмилии Номвиль. Теперь ему стало многое понятно. Лия Хлебникова, названная в честь своей тетки. Простила ли она ей свою разрушенную психику и жизнь? Мать Лии умерла, когда та поступила в университет, не успев даже нарадоваться на взрослую дочь. Тетка, родная, ближайшая по крови для девочки, могла стать ей матерью, защитить, поддержать, полюбить. А что сделала она?

На столе сыщика мелодией Рыбникова из «Барона Мюнхгаузена» ожил телефон. Степан Кузьмич не шевелился. Прекрасная музыка наполняла воздушное пространство. Он не спешил отвечать. После таких мыслей ему не хотелось ни с кем разговаривать.

Странным и каким-то мистическим было совпадение способа гибели этих двух людей: Эмилии Францевны и её зятя, Эдуарда Хлебникова. Чуечка помалкивала. Может, существует некто третий, кто восстановил таким страшным образом справедливость? Возможно, это сын Леонид? Хотя Степану Кузьмичу он показался щупленьким и неказистым. Но для такого страшного дела много силы не надо. Подтолкнул бабушку в нужный момент, тем более, что та перед этим позвонила себе несколько бокалов яблочного бренди. Бутылка этого напитка останется стоять на столе, как безмолвный свидетель случившегося. Бабуля пила кальвадос в одиночестве. Значит гость, который сопроводил её в последний путь, был непрошенным.

Не всякая бабушка перед сном отдыхает со стаканчиком кальвадоса. Родился этот древний напиток в тысяча пятьсот пятьдесят третьем году. Технология производства сходна с коньяком, но, то из чего делается кальвадос, то есть сырье совершенно другое. В данном случае, это специальные сорта яблок, а если быть абсолютно точным, яблочный сидр. После перегонки напиток отдыхает и благородно старится в нормандских дубовых бочках, приобретая древесные глубокие чарующие ароматы. Но и это ещё не всё. Самое интересное начинается после, когда отдохнув и достаточно состарившись, смешиваются напитки разных возрастных категорий, для получения одного совершенного образца кальвадоса крепостью сорока градусов.

Comte Louis de lauriiston Hors d’Age. Надпись на бутылке, можно было понять как «слишком стар, чтобы определить возраст». Бабушка пила кальвадос с долгим и пряным послевкусием, который только за последние годы получил три золотых медали и одну серебряную. Кто, и по какой причине прервал это чудесное времяпрепровождение? Следы борьбы отсутствовали. Старушка по доброй воле шагнула, повернувшись спиной в небытие. Если бы не силуэт мужчины, который видел свидетель произошедшего, можно было бы всё списать на Comte Louis de lauriiston Hors d’Age. Но разве после таких напитков могут посещать голову беспокойные, черные мысли? Недаром его так уважают жизнерадостные французы.

Если, допустим, предположить, что бабушку навестил её внучатый племянник в такое позднее время. Она как гостеприимная хозяйка должна была предложить гостю выпить. И на столе появился бы ещё один бокал. Но это в том случае, если её не собирались убивать. Нет, ничего не получается. Леонида Хлебникова соседи знали в лицо. И со слов так «вовремя» захворавшего свидетеля в проеме балконной двери стоял крупный мужчина. Хотя, что значит крупный, насколько крупный, великан что ли?

Телефон оттрудившись, затих. Кошкин сидел неподвижно за столом и мысленно воспроизводил картину происшествия: зимний вечер, Эмилия Францевна достает плитку горького шоколада, разламывает её, нарезает тонкими ломтиками пармезан. Садится в кресло с высокой спинкой. Наливает себе кальвадос, наслаждается жизнью. Стоп, зачем она открыла балкон? Допустим, ей стало жарко. Не выходит, она одета в легкое, почти невесомое длинное шифоновое платье. В доме тепло. Приглушенный свет старомодного торшера. Она наливает второй бокал. Вытягивает ноги на маленький пуфик. Что-то засвербело и забрезжило в размышлениях сыщика. Он почувствовал, как в этой идиллии появляется некто, который и откроет этот злосчастный балкон. Зачем? Хороший вопрос. Может потому, что разговор состоялся слишком жарким и бабушка себя плохо почувствовала? А может именно для этого и открывается эта балконная дверь, чтобы бабушку того…

Одно Кошкину стало совершенно очевидным, это было не предумышленное убийство. Поздний гость его не планировал заранее. Случились обстоятельства, которые спровоцировали дальнейший ход событий. И, возможно, безмятежно отдыхающая Эмилия Францевна и предположить не могла, что крепкий мужчина, которого она приняла и не предложила выпить, решиться на такое. Что могло их связывать? Постороннего человека так поздно вряд ли она впустила бы. Курьера? Что он принес? Нет, не выходит, его бы бабуля встретила у входа. Даже, если предположим, что человек проник в дом сам. Каким образом? И о чем они беседовали? А именно это видел свидетель.

О чем эти два человека договорились при открытом балконе до того, что остался в живых только один? Что такого могла сделать Эмилия Францевна, или возможно не сделать? Вопросы рождались подобно пене, на гребне набегающей волны приближаясь и растворяясь неумолимо. Степан Кузьмич представил море такое теплое и далекое. Он сидел за рабочим столом, прикрыв глаза, и почти уже мысленно ощущал легкий бриз и шум прибоя.

– Степан Кузьмич! Ты как?

Перед ним точно гриб, не дозвонившись, вырос полковник Рындин. Он, склонившись к Кошкину, похлопал своего «старого лиса» по плечу.

– Отдыхать надо старина.

– Так точно, Дмитрий Сергеевич, отдыхаю.

– Ага, вижу, как вы отдыхаете, весь лист иероглифами исписал. На звонки не отвечаете. Сидите тут в таком удушающе – критическом воздухе.

– Это Пуазон.

– Чего?

– Духи такие, Дмитрий Сергеевич, Пуазоном называются.

– Ноль озон, название им.

Полковник открыл окно, и кабинет стал наполняться чистым морозным воздухом.

– «Духи – это яд для сердца».

– Те, которые тут так напахли – это яд для всего.

– Так сказал один французский поэт Поль Валери. А наш начинающий парфюмер, создатель Пуазона…

– Как интересно, для чего же он яд этот свой создавал?

– Так вот, создатель духов, Эдуар Флешер не мог повторить ничего более точного о своем творении. Такой завораживающий аромат должен был соответственно и называться. Пуазон – это и есть яд.

– А ну, тогда понятно. Вовремя я зашел. Ещё бы посидели, таким образом, и поминай, как звали. Давайте пить кофе, Степан Кузьмич.

Кошкин отправился варить кофе, продолжая рассуждать на парфюмерную тему.

– В сущности всё в их композиции должно быть приятно: специи, ладан, лесные ягоды, спелая слива, по чуть-чуть меда и сандала. Да, кажется ещё амбра, мускус и черная роза. Между прочем, Пуазон один из самых дорогих ароматов парфюмерии от «Диор».

– На вкус и цвет товарищей нет.

Степан Кузьмич, добавив в кофе корицу, установил чашечки на блюдца.

– Этот аромат, Дмитрий Сергеевич, получил парфюмерный «Оскар». Неординарная композиция, как и наша дама.

– Вы о Хлебниковой или, о Номвиль?

– Я не знаю, какую парфюмерию предпочитала Номвиль. В ванной комнате у неё красовались десятка два флакончиков с ароматическими маслами.

Точно фокусник, Кошкин водрузил на стол блюдо с банановыми панкейками. Лежащие горочкой, золотистые, пышные оладушки правильной формы, почему-то называемые панкейками, выглядели очень аппетитно.

– Вспомнил, на туалетном столике стояла пирамидка из горного хрусталя. Сверху флакона был аметист и желтые кристаллы. Это, скорее всего какой-то восточный парфюм. Нет, я думаю, Пуазон Эмилия Францевна вряд ли жаловала.

– Степан Кузьмич, у вас сегодня была Хлебникова?

– Да.

– Странная она какая-то.

– Есть причина. По протекции тетушки эта бедная женщина оказалась в психиатрической больнице. Я думаю. Дмитрий Сергеевич, не там мы ищем.

– Да? А где надо?

Банановый оладик так ароматно и соблазнительно пах, что Рындин, следивший за фигурой, не удержался после дегустации первой порции. Между собой панкейки были сдобрены топленым маслицем. Они приятно и моментально таяли, попадая в рот.

– Надо досконально изучать людей, связанных с Номвиль.

– Окружение.

– Сдается мне, это история не нынешнего времени.

– А что в наше время не имеется желающих, так сказать недоброжелателей?

– В том то и дело, желающих много.

Рындин, собрав силу воли в кулак, отодвинул банановые калории на край стола.

– И что не так?

– Вот всё не так. Есть причина для мести…

– И?

– Прошло много времени. Может месть тут и не причём. Но посудите сами, что могло вывести из себя такого хладнокровного человека, как Эмилия Францевна? В свои годы она галопировала на лошади и стояла на голове. Вот скажите, Дмитрий Сергеевич, вы стоите на голове?

– Да, я и на лошади ничего не делаю.

– Вот, и я тоже. А она пила кальвадос вечерами, ездила в ретриты и проделывала все эти фокусы. Надо отталкиваться от неё самой. Окружение, это хорошо, есть о чем подумать. Но слишком не вяжется с Номвиль.

Степан Кузьмич посмотрел на своего полковника, пододвинул обратно Дуняшины панкейки, улыбнулся.

– Вы, конечно, скажите: «перемудрил».

Дмитрий Сергеевич махнул рукой, уплетая запретный, пропитанный маслицем десерт, кивнул.

– Может оно и так. Понимаете, всё слишком просто, на первый взгляд. И в то же время эта простота имеет, мне думается, какую-то сложную, жизненную подоплёку. Как если бы сидел человек в своем любимом кресле, а тут…

– Что?

– Скорее всего, кто? То, что ты в прекрасной физической форме, это здорово, эмоционально устойчив, владеешь собой, властвуешь над другими. Возможно, эффект неожиданности, из ряда вон выходящая ситуация или известие, а возможно и человек.

– Человек из ряда вон – это уже что-то новенькое. Сколько вас знаю, Степан Кузьмич, не перестаю удивляться.

– Предполагаю, что вы скажете: «на пустом месте целая теория».

– Это только первая часть речи.

– А вторая?

Дмитрий Сергеевич, вытирая последствия перекуса салфеткой, серьезно посмотрел на Кошкина.

– Очень вкусно, передайте, пожалуйста, жене, что она – кудесница. А второе совершенно не вяжется с первым.

– Не понимаю.

– Вот и я не понимаю, Степан Кузьмич, каким образом эти ваши теории на пустом месте потом выстреливают в десятку.

Сыщик и сам не знал, как у него так получается. Проводив до двери кабинета начальство, снова вернулся к своим размышлениям.

Эмилия Францевна Номвиль – женщина загадка, которую Кошкину предстоит разгадать. Степан Кузьмич практически всё о ней знал. Детство, юность, университет, диссертация, сначала кандидатская, затем докторская. Амбициозная, своевольная, целеустремленная и при этом так часто влюбляющаяся и неоднократно идущая под венец.

Со своим молодым мужем они даже венчались в православном храме города Сан-Франциско, там, где покоятся мощи русского святого праведного Иоанна Шанхайского (Максимовича). Степан Кузьмич никогда о таком не слышал. Сыщик набрал в поисковике имя, погрузился в увлекательное чтение.

Святой угодник, удивительный человек, он служил литургию на многих языках мира: греческом, французском, китайском, арабском, голландском, английском, церковнославянском. При монашеском постриге, он отказался от земных благ и посвятил свою жизнь Богу.

Иоанн Шанхайский был архиепископом и нашим современником, никогда не ложился для сна в кровать, спал урывками в кресле, часто ходил босой, вымаливая людей обреченных от неминуемой смерти. Служа епископом в Китае, наш русский святой человек спасал китайских малышей, выброшенных родителями в мусорные контейнеры, выменивая их на водку. На улицах Шанхая в то время бедствовало немалое количество бездомных, голодных детей. Окормляя их, он создаст сиротский приют, собирая больных и брошенных в шанхайских трущобах.

Когда Китай станет коммунистическим, Владыка вывезет свою паству на Филиппины. Остров Тубабао был не пригодным для жилья из-за сезонных тайфунов. Но когда святитель Иоанн молился, обходя весь остров, буря отступала. Он хлопотал и ходатайствовал, и Американский конгресс пересмотрел закон о русских беженцах, и тогда его паства перебралась в США.

Почему именно там они венчались? Надо задать этот вопрос Владиславу Стасову. Кошкин держал в руке свадебную фотографию счастливой четы. Роскошная дама и совсем ещё молодой, восторженный мужчина. Степан Кузьмич поймал себя на мысли, что чуть не назвал его юношей. Похоже, на то, что они действительно любили друг друга. Что ещё их могло связывать вместе? Общие интересы, раскопки, постоянные разъезды, экспедиции? Почему бы и нет. Одно сыщику было очевидно, этот брак для Эмилии Францевны был значимым, ведь не зря в своем завещании, на удивлении всем, она укажет своего бывшего мужа, Владислава Стасова. Для него самого это станет большой неожиданностью. А может быть, таким своим поступком, она пыталась загладить вину перед этим человеком?

Почему они расстались? Зачем Стасов уехал так далеко? Видимо были причины. Вспоминал ли он свою Эмилию? Почему – то сыщику казалось, что таких женщин, как Номвиль, забыть не представляется возможным.

Беседа с Владиславом Стасовым, хоть и пройдет по скайпу, произведет на Степана Кузьмича неизгладимое впечатление. Интеллигентный, умный, образованный, красивый мужчина. Кошкин невольно задавал себе вопрос: «Почему она? Для чего он соединил свою жизнь с женщиной настолько лет себя старше?» Но так и не найдет на него ответа.

На фотографиях Стасов смотрел на свою жену с восхищением и обожанием. Его родители были обеспеченными людьми, настолько обеспеченными, что не раз финансировали раскопки, проводимые их сыном. А это было хлопотное и недешевое удовольствие. Что ему скромному и хорошо воспитанному человеку не хватало в этой жизни? Что он нашел в этой своевольной женщине?

Кошкин отложил фотографии, прошелся по кабинету. Такие дамы манят своей роковой, холодной красотой, своей решительность и раскованностью. Вероятно, этого всего ему не хватало самому. Эмилия Францевна жила полной жизнью, как сказал Стасов, на всю катушку. Несколько первых лет супружества, каждый день ему казалось, что сердце выпрыгнет из груди от эмоций и полноты происходящего момента. Потом со временем, может под воздействием матери, Владу захотелось детей, своих чудесных, похожих на него малышей. Однажды, всё стало казаться бессмысленным, пресным и каким-то пустым. Проснувшись утром в безлюдной квартире, он представил уютный дом с камином, аллею в саду по которой бегают его дети, играя с большим лабрадором.

В этой фантастической идиллии почему – то не было его жены. Он силился там её представить, но у него ничего не получалось. Именно об этом, о рождении сына просил мужчина, стоя у раки святого праведного Иоанна Шанхайского. Тогда Владислав прошептал одними губами, наклонившись к главе преподобного: «Если только это случится, я обещаю, я буду лучшим отцом, любящим и терпеливым. Я назову его как тебя Иваном, Ванечкой. Помоги мне, святой человек, помолись о моем сыне!»

Но Эмилия Францевна не собиралась присутствовать в материнском качестве даже в мечтах своего супруга. Она наотрез отказалась рожать, не согласилась заводить собаку. Единственное, на что она дала добро – это был большой дом с камином. Но жить в нем Стасову с годами становилось совсем не выносимо. Именно в это время, совершенно без причины его начали раздражать её приятели, и вечеринки, которые Эмилия бесконечно устраивала. Он начал ездить в экспедиции без неё. Стасов к своему ужасу понял, что она довлеет, угнетает, что он не живет своей жизнью, он словно фигура на чужой шахматной доске. И в любой момент чужая хозяйская рука, сделает шах и мат, передвинув его против собственной воли.

Ещё также он понял, что уйти уже невозможно. За несколько лет брака она полностью подчинила всё своей воле, деморализовала его. Её стало так много в его жизни, что он начал задыхаться. Один раз она проучила его. Пропала из дома, как когда-то сделала Агата Кристи, на целую неделю. К своему стыду Стасов почувствовал облегчение. Заказав пиццу, до обеда он наслаждался бездельем. А потом собрался и поехал в дельфинарий. За эти несколько дней с ним произошло столько приятных событий, что её возвращение он ожидал со страхом. То, что с Эмилией всё в порядке Стасов ни на минуту не сомневался.

Когда жена вернулась, рассчитывая на послушание мужа, он неожиданно для всех обрёл собственный голос. Ей, привыкшей повелевать, поставили условие, и она капитулировала, она согласилась не только на уютный дом с камином, но и на большого лабрадора и даже на малыша. Стасову было всё равно, как это произойдет, каким способом их ребенок появится на свет. Учитывая возраст жены, он допускал даже суррогатное материнство.

С этого дня всё стало прежним. Он заботился о ней, опекал как маленькую девочку. Готовил завтраки, свежевыжатые соки, бегал на рынок за фруктами и овощами. Он научился мастерски запекать телятину с розмарином и болгарскими перцами. На её прикроватном столике каждое утро стояли свежие цветы, купленные мужем. Он любил её. Окрыленный собственной мечтой, Стасов опять дышал полной грудью. Наконец-то у него всё получится. Он так хотел сына. Его будут звать также как деда, Иваном Владиславовичем Стасовым, так же как сан-францисского русского святого Иоанна Шанхайского. Он сдержит своё слово, научит его всему, что может сам, расскажет обо всём, о том, как ждал его на этой земле, как надеялся и вымаливал его рождение. Сынок, продолжение человека в мире людей, его Ванечка, был для него уже существующим, долгожданным и прекрасным.

Но один умудренный жизнью человек не доверял этому нечаянному наваждению. Оно точно призрачный замок, нарисованный на песке, обещало однажды исчезнуть. Женщина чувствовала своим материнским сердцем несбыточность дорогих ожиданий. Да, Виктория Игоревна Стасова, не верила в то, что своевольная невестка сделает счастливым её бедного мальчика. У неё не было никаких оснований так думать, но сердце матери бесконечно болело.