Текст книги "А Роза упала... Дом, в котором живет месть"

Марго глубоко затянулась, выпуская дым красивыми концентрическими кольцами, и негромко произнесла:

– Лиля. Я уверяю тебя, что матери в специализированном учреждении будет лучше. На порядок. Режим, уход, квалифицированная медицинская помощь, – спокойно взглянула на Юлю, – все. Этого она лишена здесь, а ты со своей наивной верой в стены, помогающие дома, по сути приносишь только вред…

– Марго! – заорала со своего любимого кресла в углу грубая Розка. – Ты со своим хосписом затрахала уже всех. Я бы даже сказала – заебала. Не поедет мать. Сто раз, блин, обсуждали уже… Глупая ты, что ли? Боишься, что свои шикарные именины справишь не на должном, высочайшем уровне? Что придется с судном побегать в кругу званых гостей?

– Бог дал родню, а черт вражду, – невозмутимо прокомментировала образованная Лилька, – Розочка, девочка моя, ну ты считаешь, что всем поругаться сейчас – это правильное решение?

– Ты мне тогда скажи, – развлекалась грубая Розка, если вот человек постоянно повторяет «блядь блядь блядь» – значит ли это, что он мечтает об интимном свидании со стахановкой от любви?

– Вот, блядь, даже не знаю, – хихикнула Юля. Маргошина мысль без нужды выслать в хоспис Розалию Антоновну, неотделимую от собственного дома, как улитка от витиеватого панциря, казалась ей гадкой и подловатой. Ну и реплика о квалифицированном медицинском уходе, конечно, тоже порадовала – своей непосредственностью.

– Один рычит да лает, другая мурлычет да фыркает, – поделилась Лилька своим мнением о родных сестрах. Подумала и зачем-то добавила: – Хотел бы сесть, да жопы нету.

– Ты, Лиля, это о чем? – удивилась Юля.

– Это я о своем, – сухо ответила Лилька.

– Кстати, девочки, вы не видели моей флешки? – сменила тему Марго. – Превосходно помню, что оставляла ее на столике в нижнем холле, такая маленькая, с Нефертити…

– В каком нафиг смысле с Нефертити? – просто так спросила грубая Розка. Флешки она не встречала.

– На корпусе нарисован ее царицын лик, – пояснила гордая Марго, – жаль потерять, во-первых, у меня там много всего, да и потом – это подарок моего шефа. Он из Великобритании привез…

– Из Великобритании, сука, – сказала грубая Розка. – Я вот третий день свой мобильник найти не могу и ключ от задней калитки, – сказала грубая Розка еще, – и то молчу.

– Сумасшедший дом, – прошипела Марго. Марго любила шипеть.

На веранду, осторожно попирая темные паркетные доски туфлями без каблука, взошла репетиторша, «англичанка». Как в хорошо оформленном спектакле, ее выход удачно подчеркнуло солнце, ярким конусом высветив большие светлые глаза и общую анемичную блондинистость. Серое платье-рубаха груботканого полотна, крупные синие пуговицы, три верхние расстегнуты, и слегка выглядывает белоснежный сегмент груди.

– Лилия Петровна, – спокойно обратилась она, – Камилла мне сообщила, что в субботу заниматься не сможет, в связи с небольшим домашним торжеством…

– Ну почему же это небольшим? – возмутилась оскорбленная Марго.

– Ага, – обрадовалась грубая Розка возможности поупражняться еще, – ага, домашнее торжество! Лентяйка Камилка! Я бы на твоем месте, сестренка, сейчас бы устроила разгильдяйке семейное торжество! Ух, какое торжество! Торжественное такое торжество! С песнями и плясками народов Севера! С небольшим, но эффектным фейерверком… под конец.

Лиля внимательно посмотрела на «англичанку», будто хотела передать ей порцию информации взглядом, но как бы убедившись в невозможности этого, все-таки заговорила неторопливо:

– Ирина, извините за неадекватное поведение некоторых моих родственниц, – Розка пожала плечами и отвернулась, – естественно, занятия состоятся… И в субботу тоже. По расписанию.

Марго встала и тщательно вытряхнула хрустальную пепельницу в мусорное ведро, поженив седые хлопья пепла со спитым чаем, кофейной гущей, консервными банками и вчерашними газетами.

Розка продолжительно почесала затылок, сведя недавние усилия по причесыванию, в общем-то, на нет.

– Ирина, а если есть желание, оставайтесь у нас и на выходные, – предложила она наиболее светским своим тоном, – что мотаться туда-сюда… Никого не стесните, сами видите, дом просторный… Камилкин «математик» уж две недели гостит, а что, удобно. Зарядку здесь делал, в саду, просто праздник души. Только я бы вас в Бургундскую комнату переселила. А то в Розовой Марго пожелала с женихом обосноваться, Барби наша. Вас не затруднит переехать? В Бургундской хорошо, сирень в окно… Правда, уже отцвела, – добавила честно Розка, минуту подумав.

Марго нежно поставила свои указательные пальчики точно на виски, иллюстрируя мучительную мигрень, утомленно прикрыла глаза и глубоко вздохнула. Она обиделась на «Барби». Юля подвинула к себе чистую пепельницу, отыскала в сумочном бардаке связку «сигареты-спички» и закурила. Лилька покрутила пуговицу на клетчатом пузе. Розка снова почесала пушистую макушку.

– Охотно переселюсь! – улыбнулась англичанка Ирина. – Благодарю…

– Доброму гостю и хозяин рад, – продекламировала приветливо Лилька и задумчиво пробормотала под нос. – А Маргошин хахаль, значит, в «розовой» будет…

– Кстати, – хрюкнула Розка, – как-то видела игрушечный набор «Барби в гробу». Гробик был такой милый. Розовый.

Марго изобразила мимикой, что не имеет родственного отношения к этой женщине.

– А где расположена «бургундская комната»? – уточнила добрый гость Ирина.

– Я покажу вам, – поднялась Лилька. Но добрый гость Ирина уже вышла. Уютно скрипнули половицы, открылась и закрылась дверь, запустив приятный горячей коже сквозняк.

Роза любит ходить в цирк. Иногда Роза думает, что основное предназначение ее дочери – служить достойным оправданиям ежемесячных посещений циркового представления, как можно чаще. Розе нравится, что в цирке все близко, – выбритые ноги и подмышки, нарочитый грим, обнаженные плечи, обтянутые лайкрой торсы, победительные улыбки, запах конюшен и дурные шутки коверных. Роза, забыв о присутствующей дочери, уносится мыслями на одиннадцатиметровую арену, ласкает чуткими пальцами жонглерские булавы, возносится без страховочного пояса «работать воздух», перебирает ногами на шаре, воздев и красиво заломав тонкие руки. Роза заходит в вольер к хищникам, сжав в ладонях шамбарьер, Роза демонстрирует чудеса акробатики на туго натянутом батуте, Роза встает во весь рост на несущемся во весь опор изукрашенном лентами коне, широко улыбается публике, высылает стаями воздушные поцелуи, и ей чужд страх, любой страх – в том числе и страх жить вот так – совсем без любви – еще много долгих лет.

– Так что за фигня с этим венком? – наконец сформулировала Юля вопрос дня. – Вы чего молчите-то? Это ж хулиганство, может быть, в милицию?..

– В конную, – ответила грубая Розка, – разве что.

Про Дом. 1945–1951 гг.

Вдоль зигзага генеральского погона товарища Старосельцева, носившего, впрочем, до июня 1945 года звание комиссара госбезопасности[13]13
  Звание комиссара госбезопасности НКВД в 1943–1945 гг. соответствовало генерал-майору РККА.


[Закрыть], проходил синий просвет шириной в пять миллиметров. На воротнике парадного мундира сияли золотом вышитые канителью и блестками лавровые ветви, и совсем не казалось невозможным через какое-то время заменить их дубовыми листьями[14]14
  Петлицы маршалов Советского Союза имели вышивку в виде дубовых веток, а петлицы маршалов родов войск и генералов – в виде лавровых веток.


[Закрыть], нормальное дело.

А МГБ звучит получше НКВД, оптимистично думал Старосельцев, занимая свое место – сзади и справа – в служебном автомобиле, как-то созвучнее времени. Но, может быть, генерал не оперировал такими словосочетаниями, как «созвучнее времени». Не до игры было в буковки и не до перестановок фигур речи: страну-победительницу нещадно атаковали американские, японские и прочие шпионы, высаживаясь с парашютами чуть не на Красной площади, да и отечественный электорат не давал расслабляться, если чем и занимаясь, то делами врачей и превращением себя в безродных космополитов.

Жена его Ляля очень была увлечена своей новой ролью владелицы антикварного фарфора и многого другого, с великолепной серебряной подставкой для яйца «Брюкманн» она как-то не расставалась несколько дней, буквально не находя в себе сил выпустить сияющее чудо из цепких хозяйских лапок.

Исключительно из-за наслаждения красиво завтракать в обществе «Брюкманна» она приобрела вкусную и полезную привычку варить яйца всмятку и в мешочек, и вот эти – в мешочек – с солью и черным хлебом были очень, очень вкусны.

На удивление немного времени потребовалось бывшей пролетарской девушке безукоризненного советского происхождения, для того чтобы светски стрекотать о непревзойденном фарфоре Weimar-Porzellan, любовно оглаживая золотистую окантовку какого-нибудь молочника от «Мейсеновского цветка» или продуманно размещая спецпайковые овощи-фрукты на многоярусном блюде «Синий кобальт», ах, годы спустя она могла бы узнать, бедняжка, о его вредоносных и даже ядовитых свойствах, но не узнала, не узнала[15]15
  Кобальт относится к тяжелым металлам. Краска на его основе выделяет ядовитые токсичные компоненты.


[Закрыть].

Хозяин же, лавроветвистый товарищ Старосельцев, засучив форменные рукава, принялся за перестройку, переделку и переосмысление Дома, а также за землеустройство Сада. Не надо воспринимать слишком буквально – цвета морской волны шелковистое сукно парадного мундира не подвергалось непредусмотренному уставом надругательству.

Молодые чекистики традиционно и дружно трудились в бывшей барской усадьбе, в принципе, отличаясь друг от друга только цветом и фасоном глаз – единственная досадная асимметрия в местном архитектурном ансамбле, ах да – еще отсутствовал левый флигель, невелика потеря.

Вдохновленный опытами приветливо мертвого и безопасного в плане лженаучных идей Мичурина, хозяин укомплектовал зарождающийся сад гибридными вишневыми деревьями «Черный ширпотреб» и – со скидкой на климат – «Краса севера».

Яблоневые саженцы тоже радовали отличной укореняемостью, душистым цветением и успокаивающей предсказуемостью названий: «Антоновка шестисотграммовая», «Ранет краснознаменный», ну и «Бельфлер-китайка» – жестом известной вольности, да.

В те же тяжелые послевоенные годы серьезные строительные новшества затеялись хозяевами непосредственно в Доме. В частности, была восстановлена историческая справедливость и впечатляющие размеры парадной гостиной, отреставрирован исправно действующий камин, ах, это волшебство живого огня, особо впечатляющего в обрамлении изразцовой, ручной росписи, плитки.

Кухня тоже была велика, к ней тесно (по-шепиловски) примыкала каморка кухарки и несколько удобных вместительных кладовых.

Остальные же помещения в большом количестве получили общее название «комнаты», и – каждая – свой цвет.

Особенно Ляле в этот момент жизни были близки всевозможные оттенки желтого и лилового, и образовались комнаты Медная, Горчичная, Янтарная, а также Розовая, Бургундская, и Фуксии. Генерал, нежно относившийся к цвету хаки, вытребовал появления Травяной и Нефритовой комнат, в которых преимущественно и находился.

Спальня хозяев называлась Фиалковая, детская ребенка-Розочки – Персиковая.

Определенные сложности существовали в плане обстановки прелестных свежеотремонтированных помещеньиц – как ни старалась Ляля уберечь от ничего не смыслящего в качественной мебели эвакуированного люда (вообще-то она говорила жестче: быдла, да, быдла), но многие павловского дуба превосходные вещи оказались безнадежно попорчены и со слезами горя трачены в виде поленьев в холодные военные зимы.

Высокое положение супруга-генерала и его немаленький оклад денежного содержания позволяли теперь Ляле рыскать по блошиным рынкам и прочим заветным местам, выискивая то партию венских стульев в отличном состоянии, то кресло в мужнин Янтарный кабинет – настоящий «чаппендейл»[16]16
  Искаженное от чиппендейл – стиль, названный по имени Томаса Чиппендейла, английского мебельного мастера эпохи рококо и раннего классицизма.


[Закрыть] с подлокотниками в форме львиных оскаленных морд.

Розочка посещала уже первый класс школы, обнаруживая фамильные качества лидера, идейного вдохновителя и непримиримого борца за правду. Кроме этого, девочка была очень красива. Любовно оглядывая ее идеальных пропорций ясное лицо, чуть поддернутые к висками темные глаза и аккуратную прическу из двух косичек, генерал лишний раз убеждался в лживости псевдонауки генетики – ну откуда у совершенно внешне ничем не замечательных родителей могла появиться такое чудо чудное, диво дивное? Во-о-от. Нет ответа у продажной девки империализма.

В классе Роза имела много поклонниц и почитательниц ее талантов, девочки буквально дрались за право становиться с ней в пару для похода в школьную столовую на завтрак, быть с ней в одной команде на уроках физподготовки, в одном пионерском звене с малопонятным для младших школьников названием «Импульс». Все ее милые привычки, как то: проводить в задумчивости кончиком указательного пальца по губам, обрисовывая их контур, или смешно восклицать «ой, мамочки мои!» в минуты удивления, или чуть наклонять голову вправо, отвечая на вопрос, – быстро перенимались внимательными одноклассницами.

Розины тетрадки были самыми аккуратными, Розины ответы у доски были самыми убедительными, и в спортивных сатиновых шароварах она не выглядела смешной.

Мама Ляля вздыхала, предчувствуя бурный дочкин успех в области любви и дружбы, а папа генерал не вздыхал нисколько, не в его это было обычаях – вздыхать, зато начал тактично интересоваться у достойных этого людей: а не подрастает ли у них, к примеру, сынок? Естественно, отец не предполагал никакого насилия над нежной девичьей душою Розочки, Розанчика, своего Цветочка, но ведь надо же подсказать малышке? Ненавязчиво, без излишнего давления, какового она, кстати, не терпела совершенно. Решив для себя, например, что пионер и будущий комсомолец обязан закаляться, если хочет быть здоров, Роза твердо объявила опешившим родителям, что с сегодняшнего дня в любую погоду она спит на веранде, и не надо, пожалуйста, ничего говорить.

Пришлось любящему отцу, немножечко поправ собственные принципы, тайно доставать для бунтарки-дочери легчайший заграничный спальный мешок на гагачьем пуху, а что? В самом деле, не замерзать же ребенку. В любую погоду на веранде.

На Южной веранде

Кукла крутит настройку радио. Кукла берет в руку длиннейшую косу и закладывает ее пушистый кончик между зубами. Кукла любит хорошую музыку, она представляет, что вот этот певец и композитор играет «весь этот джаз» лично для нее, вот эти синкопы и соло на саксофоне – для нее, и вот этот чуть дрожащий голос. Кукла довольна. Кукле с детства привили вкус к правильному сольфеджио, ее тетка – учительница музыки, она больно шлепает линейкой по непослушным пальцам маленьких девочек. Шлепает и Куклу, никаких привилегий, наоборот – строже спрос, держи кисть правильно, будто нежно сжимаешь сырое яйцо. Кукла закрывает глаза, подпевает без слов, танцует без движений, она умеет.

Своей особенной, чуть ныряющей походкой, Кот небыстро шел от задней калитки. Гавайская рубаха любимой им ярчайшей расцветки пузырилась на ветру, темные очки «капли» были сдвинуты на макушку и придерживали ярко-рыжие волнистые волосы. Заметив у окна Куклу, он приветливо помахал рукой и подмигнул весело.

«Симпатичная улыбка, – подумала Кукла, – но где он шлялся целый день?!»

Некстати вроде бы она вспомнила свое прошлогоднее путешествие в Австралию, где на столики у отельского бассейна стаями прилетали крупные темно-алые попугаи, их можно было кормить булкой, орехами и мякотью манго. Они сбежали тогда в Австралию. Сделали дело, и сбежали. И сейчас тоже так будет. Только надо поработать. И потерпеть.

Плюнув на наличие исправной двери и понятия благопристойности, Кукла мастерски вылезла на веранду через окно, еще и ловко прихватив с собой заварочный чайничек на две персоны и кружки – тоже на две персоны.

Уселась в удобное раскладное кресло и по привычке стала качать туфлю на большом пальце правой ноги.

Кот звучно поцеловал ее в тугую щеку, принял ответный поцелуй в себя, и устроился в парном раскладном кресле, поудобнее устраивая покалеченную ногу.

– Чаю давай? – весело заявил он сердитой Кукле.

– Где ты был? – строго спросила она, амплитуда раскачивания ноги резко возросла, туфля вступила сама с собою в резонанс и улетела в дальний угол веранды, где и шумно упала, согласно закону о гравитации.

– Блин! – расстроилась Кукла. – Блин, черт, хрен! Извлекать себя из кресла и топать босиком за туфлей не хотелось. Она и не стала.

Кот расхохотался, примирительно погладил ее по маленькой смуглой руке:

– Милая, ты совершенно напрасно на меня сердишься и бомбардируешь мирное мышиное население своей обувью, – сказал он, доставая из рубашечьего накладного кармана мобильный телефон, – я утро и день провел с большой пользой, и все тебе сейчас расскажу… Если получу чаю.

– И полвечера, – проворчала Кукла, – утро, день и полвечера ты провел. Я уже замаялась тут одна! Хозяйки весь день визжат и ругаются, стучат предметами, топают ногами и хлопают дверьми. Кричат грустными голосами, кричат базарными голосами, я уже пытаюсь их пересчитывать в саду и пугаюсь, когда долго не вижу ту или иную даму – уж не расчленили ли ее и не съели сестры-людоедки…

– Прости, прости меня, – горячо произнес Кот, – но, когда ты сейчас посмотришь вот на ЭТО, ты поймешь, что я – большой молодец и вообще…

Кот понажимал кнопок на мобильнике, и передал его в нетерпеливо уже протянутые Куклой руки.

– Ага, это фотки, листать ты знаешь, как, да? – уточнил он, разливая чай по кружкам. На Куклиной кружке сплетались в веночки садовые цветы, на его – великолепным аллюром скакали вороные кони.

* * *

– Я хочу отдохнуть, – четко произнесла Розалия Антоновна и развила мысль: – Донеси до этих убоищ, что видеть никого не желаю, а этого юного дрочилу – Маргошиного хахаля – в первую очередь.

Этот урод, до макушки набитый говном, чтобы даже мимо моей комнаты не проходил, ясно?

– Вам так не нравится жених Марго? – поразилась Юля. Она точно знала, что никто из Семьи, включая собственно Розалию Антоновну, с ним не был знаком.

– А мне мудаки вообще не нравятся, – проинформировала Розалия Антоновна, закрывая глаза, – только мудаки ездят общественным транспортом, дверь давай закрой и ступай уже.

– Хорошо, Розалия Антоновна. – Юля, в общем-то, не возражала. Только при чем здесь общественный транспорт.

Мой драгоценный читатель, прекрасно владеющий русским языком, ты тоже наверняка не понял про общественный транспорт, автор обязуется вскоре про это поведать, в каком-нибудь излюбленном отступлении ни о чем, снабдив для ясности меткой: Марго и Общественный Транспорт.

Она аккуратно собирала упаковку от пластыря «дюрогезик»[17]17
  Пластырь с обезболивающим эффектом, в состав которого входит фентанил – наркотический анальгетик.


[Закрыть], закрепленного на старухином плече, такие упаковки положено сдавать. В окно заглядывало утреннее лето, пятнадцать минут назад звонила дочь с рассказом о Наташином уме и нехватке места в чемодане (собирается в летний лагерь), репетитор Камиллы по математике три раза посмотрел на нее заинтересованным мужским взглядом, он так великолепен в своих запонках, казалось бы, никчемных.

– И Марго пусть молча будет, – завершила свой материнский наказ Розалия Антоновна, – ебись она в рот!

Именины и помолвка Марго были намечены на завтра, поэтому сегодня весь Дом стоял на ушах. Марго раздавала руководящие указания по мобильному телефону, а Лилька и Розка драили, проветривали, перестилали и полировали все, до чего дотягивалась рука, причем ночь длинных ножей – приготовление салатов и прочей пищи – была еще впереди.

Юля зашла на кухню, где Лилька, подвязав светлые волосы красным платочком на манер комсомольцев-добровольцев, свирепо закусив нижнюю губу, начищала серебряное огромное блюдо, размером примерно со стол для тенниса.

– Лиль, – тактично поинтересовалась Юля, – а это крыло от боинга тебе зачем?

– Хоть худ дом, да крыша крепка, – внятно объяснила Лилька и предложила деловито: – Не поможешь мне немного?

Юля с любопытством взяла молочник, мягкую тряпочку, зачерпнула белого речного песка: Марго специальным рейсом привезла безруким и безголовым сестрам, чтобы не вздумали травмировать наследственное серебро недружественной химией.

– В пяти колодниках сидят пять молодчиков, – Лилька по-брежневски приветственно помахала рукой в оранжевой резиновой перчатке, – спасибо, Юль. Ты – человек…

Юля, воспользовавшись ситуацией, решила навести справки про репетитора-запонку. Ну, в конце концов, может быть, это и есть ее нелегкое счастье.

– О да, – протянула Лилька, – о да, преподаватель это наш университетский, с кафедры высшей математики. Поляк…

В ее голосе послышались явные нотки благоговения.

– Что значит – поляк?

– Поляк – это типа из Польши, – объяснила умная Лилька, – вот ты русская, а он – поляк. Чуть не граф. Бабушка его графиней, что ли, была… Или не бабушка. Десятая вода на киселе. Сёмая водина на квасине… – Лилька перешла на специальный голос для декламации поговорок, Юля заскучала и принялась яростно натирать молочник.

Через пару минут и десяток русских пословиц (девятнадцатого века), Лилька немного пришла в себя:

– Лукаш Казимирович его зовут, – небрежно сообщила она, явно довольная близким знакомством с польским чуть не графом, носителем сладкозвучного богатого имени.

Юля поперхнулась.

– И… и как его называют сокращенно? Лука?

– Лука! Лука! Глупая какая! – переполошилась Лилька, будто бы Юля предположила, что Лукаша Казимировича сокращенно называют Усама бен Ладен или Руслан Имранович Хасбулатов – его так и надо звать Лу-каш Ка-зи-ми-ро-вич!

– Да ладно, – Юля пожала плечами, – Лу-каш так Лу-каш…

Она отставила блестящий молочник в сторону и потянулась за следующим предметом сервировки, непонятным – смесью ножниц с вилкой и немножко ложкой. Утреннее солнце не сумело блеснуть на покрытой пока еще патиной увесистой штуковине, и отыгралось на сапфировом стекле Юлиных часов, разбросав десятки солнечных зайчиков. Лилька потерла нос и чихнула.

– Будьте здоровы, – пожелали ей от двери. Уверенной походкой человека, которому обычно позволяется многое, в кухню входил Лу-каш-Ка-зи-ми-ро-вич.

– Дамы, – мягко выговорил он, – Лилия, Юлия… Утро…

Звук «л» он произносил немножечко как «в», и новые имена «Вивия» и «Ювия» прозвучали бесконечно эротично.

На нем был стильно мятый льняной костюм цвета и фактуры мешковины, в руках математические таблицы Брадиса – профессиональной приметой. Небрежно поддернув штанины, он сел на никелированный стул, отодвинул в сторону Брадиса и светски осведомился:

– Не позволите закурить?

Лилька кивнула, ко всеобщему курению вокруг себя она успела привыкнуть, и взялась за полировку разрозненных, но снабженных витиеватыми монограммами вилок-ложек и ножей, вздыхая на собственное краснокосыночное отражение в каждом.

Юля сильно оживилась, мало что могло обрадовать ее более предложения покурить, пусть даже опосредованного.

Лукаш Казимирович тем временем достал из кармана элегантных штанов некоторый цилиндрической формы предмет, ничего общего не имевший ни с волшебной палочкой, ни с фаллоимитатором. Предмет оказался дорогой сигарой в специальном футляре.

Юля завороженно смотрела на стильную картинку: красивый голубоглазый брюнет («брюнет? а как же польский граф? братья-славяне обязаны быть русоволосыми, нет?» – хаотично думала при этом она, неумелый антрополог) красиво обстригал на красивой гильотине красивую, насыщенно-коричневую, сигару, красиво произнося «в» вместо «л».

Вскоре густой дым перисто-кучевым облаком поплыл в сторону распахнутого окна, Юля немного пришла в себя и тоже закурила – простецкий Camel, дрожа руками, немного губами и сбиваясь с нормального сердечного ритма.

Лукаш Казимирович, пристально разглядывая окружающих дам, произнес недлинную речь:

– Прошу прощения, дамы, немного взбудоражен дурацким происшествием. Приятель у меня, живет здесь неподалеку, так вот он голубей держал. Просто настоящий фанатик этого голубиного дела был. Придешь к нему в гости, так он первым делом тебя на голубятню зазывает. Хвалился, гордился, вот какие голуби у меня молодцы, какие красавцы. Даже в Москву на «птичку» раза три в год ездил специально – пополнял голубиные ряды. Так вот внезапно решили они с женой, что тяжело им целый дом содержать, сдадим мы его, говорит, наверное, иностранной компании за тысячи евро, а сами – квартиру снимем, чтоб в центре. Хозяйство наше небольшое – перевезем…

Лукаш Казимирович помолчал.

– Голубей почти дожрали, – закончил он с болью.

Прозвучало: «говубей».

Лилька молчала, очевидно, теряясь в выборе приличествующей случаю поговорки, а Юля молчала – просто молчала.

Трагедия красивого мужчины в том, что он воспринимается всегда однозначно. Лукаш может много рассказать об этом, но не будет, так как это слишком интимно, он не готов к откровенности, не видит в ней смысла. Не будешь же вслух говорить о том, что сравниваешь себя со знаменитым венецианцем, тем самым Джакомо Казанова, несчастным итальянским полилюбовником, который был известным путешественником, талантливым литератором, ловким шпионом, искусным врачом, смелым инженером и даже изобретателем лотереи, но в памяти потомков остался просто донжуаном и идеологом libertinage[18]18
  Либертинаж (фр.), или либертинизм, – нигилистическая философия, отрицающая общепринятые в обществе нормы (прежде всего моральные).


[Закрыть], имя его стало нарицательным и вызывает многозначительные улыбки, растягивающие тонкие рты скучающих женщин.

– Лилия (Вивия), а не подскажете мне, кажется, архитектура классицизма предполагает прежде всего симметрию… Ваш Дом великолепен, нет слов, но меня удивляет отсутствие дополнительных построек.

– Вы про флигели, должно быть? – переспросила Лилька. – Левого я не помню вообще, мать рассказывала, его то ли во время революции разрушили, то ли во время войны. А правый – это уже на моей памяти, да. Сгорел он. Лет двадцать назад. Чудовищная история. Погиб человек… Простите, я не люблю об этом…

– Извините, Лилия, я вовсе не хотел…

– Ничего страшного, – замахала руками Лилька, – все хорошо. Все хорошо…

Помолчали. Аккуратно прикрыв за собой дверь, вошла «англичанка» Ирина. В синем платье из сверкающего шелка она смотрелась неожиданно и очень празднично – как белый гриб среди опят, например. Светлые волосы она распустила вольно по плечам, и выглядела ничуть не старше своей подопечной Камиллы, зашедшей следом.

– Мама! – с большой претензией сказала Камилла, дергая Лильку за кончики красной косынки на голове. – Мама, мы сейчас собирались съездить с Ириной за грамматикой Round up четвертой ступени, а Иринина машина не включается!

– Так, во первых, почему ты называешь педагога по имени?

– А как мне называть педагога, по фамилии?

– По имени-отчеству. – Лилька нахмурилась и посмотрела на блестящую синим Ирину. – Вас как по отчеству, простите, пожалуйста, запамятовала…

– А я и не представлялась, – суховато улыбнулась Ирина, – по отчеству, не поддерживаю этой утомительной традиции. Камилла совершенно права, и насчет автомобиля тоже. С вашего разрешения, я закончу занятия на сегодня и свяжусь с мастером?

– Конечно, – рассеянно ответила Лилька. – Делайте, как считаете нужным…

«Англичанка» учтиво кивнула присутствующим и вышла, так же беззвучно закрыв за собой дверь.

Камилла распахнула дверцу холодильника и принялась шарить по полкам голодным взглядом, схватила яблоко и откусила с хрустом.

– Я на реку! – сообщила с набитым ртом и убежала, довольная.

– Чем бы дитя ни тешилось, – прокомментировала Лилька, возвращаясь к очередному тусклому пока ножу, – лишь бы не плакало…

– Хотел засвидетельствовать почтение вашей матушке, – заговорил Лукаш Казимирович, – но она не соизволила откликнуться, можете себе такое представить?

Лилька могла себе представить и не такое, да и Юля, скорее всего, тоже, но эту реплику она прослушала, как и предыдущую. Юля впервые за долгое время испытывала эстетическое удовольствие от созерцания мужчины и отвлекаться не хотела. Она даже забыла затянуться сигаретой, что в последний раз с ней произошло пятнадцать лет назад – во время личного участия в рождении ребенка-Тани, панка и нигилиста.

Но отвлечься пришлось, потому что кухонная дверь содрогнулась от полновесного удара – видимо, ногой – и открылась, пропуская неизвестную личность. Пол личность имела явно мужеский, на что прямо указывал голубой берет десантника, майка камуфляжной расцветки и солдатские берцы до середины мускулистых голубоватых икр. Личность немного запнулась о порожек и слегка упала – прямо к Лилькиным ногам в кокетливых тапках с помпонами.

– Оп-па! – весело сказала личность, облокотившись спиною на толстые ножки стула. – Во-первых, здравствуйте!

– Здрасссьте, – робко ответила Лилька, приставными шажками отодвигаясь подальше. Голубой берет вставать вроде бы не собирался. Юля вспомнила про сигарету в руке и затянулась жадно, отметив небольшой процент седины в волосах Лукаша Казимировича и возлюбив его еще больше.

Лукаш же Казимирович мощным рывком установил личность в более традиционную для знакомства позицию. Оглядел несколько опешивших молчащих дам и взял ситуацию в свои почти графские руки:

– Очень, конечно, не хочется портить нежное утро таким грубым вопросом, но вы, в общем-то, кто такой будете, уважаемый?

Уважаемый почесал ярко-рыжую щетину на квадратном подбородке, поправил берет на затылке, подвигал мощным ботинком, как бы выполняя несложное балетное па, и уверенно представился:

– Юраня буду, мля!

Юля хмыкнула, Лилька нахмурилась, а Лукаш Казимирович невозмутимо уточнил:

– А по отчеству?

– По отчеству? – переспросил Юраня, подвигал мощным ботинком еще и неуверенно добавил: – Ну, Алексеевич.

– Юрий Алексеевич, значит, – резюмировала хмурая Лилька, – как Гагарин.

– Гагарин? Гагарин? Это что еще за пидор такой – Гагарин? – спросил Юраня, наморщив лоб под голубым беретом.

Юля опять выключилась из разговора, в ходе которого Юраня Алексеевич все-таки сумел объяснить, что он и есть тот самый жених Марго, а также минимум трижды назвал Гагарина пидором.

– И снова здравствуйте, – вспомнил Лукаш Казимирович известный анекдот, красиво ухмыляясь. Юля сомлела совсем. «Ах, – несодержательно думала она, – ах!»

– Привет, – не возражал сговорчивый Юраня, – мля!

Из открытого окна послышались детские голоса и смех – Розкина дочка Флора активно достраивала большое гнездо с помощью подружек.

– Сссмеются, суки, – верно подметил Юраня.

Смеется и Юраня, ах, как Юраня смеется, хохочет, подпрыгивает на месте, даже немного подхрюкивает, никогда не был в роли жениха, это может быть забавным. Юраня не идиот, просто он любит играть. И смеяться.

Юраня забывает себя, многое забывает, он не боится забыть что-то важное, напротив – хочет. Мальчик Юраня ходит в детский сад, это специальный детский сад, говорит мама, оправляя на нем светлый шерстяной костюмчик, специальный детский сад, где ребята весело играют не только утром и днем, а еще вечером и ночью, пока их мамы работают в две смены, ах, как хорошо ребятам в таком саду! Они всегда вместе, дружат, водят хороводы, катаются с ледяных горок и читают вслух про Черную Курицу или подземных жителей. Мальчик Юраня не хочет весело играть с ребятами утром, днем, вечером и ночью, мальчик Юраня хочет к маме и домой, он сильно плачет, и его без штанов ставят на невысокий детский табурет перед всей группой – это наказание, объясняет большая страшная воспитательница, похожая на медведя. Юраня плачет и на табуретке, а когда ему позволяют с нее слезть, он плачет еще, чуть позже, во время сна он писает в постель, и завтра тоже. Мама забирает его домой, мама утирает слезы рукой, подкладывая сыну под простыню рыжую жесткую клеенку. Но время – оно чем хорошо – оно проходит.