Текст книги "Cуламифь отправляется в белый шум. Стихотворения"

Cуламифь отправляется в белый шум
Стихотворения
Наташа Денисова

© Наташа Денисова, 2024

ISBN 978-5-0062-7577-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

юродивый в иностранном магазине

 
*
я доехал до границы и вышел в поле,
потому, что это поле моё по крови,
потому, что это поле моё по праву.
что один человек, если нас орава?
что один человек, если мы решаем,
что не наши матери придут в шалях
на кладбищенские августовские поминки,
что с другой стороны не будут вопить
«сынку! ты почто меня здесь оставил?
без тебя я маковкою истаю.
это я тебя у продуктового пеленала,
когда наша страна засыпала,
это я тебя по талончикам гречкою,
как птенца, вскормила.
как же я от смерти тебя не отмыла?
как же я от смерти тебя не отмыла?
как же я от смерти тебя не отмыла?»
*
я доехал до границы и вышел в поле.
здесь мы с колей и игорем ночью пели,
и советские звёзды для нас светили,
когда наши отцы в афганскую пыль ступили.
это здесь нас девяностые языком ласкали,
когда братья в чеченскую ушли келью,
а потом от передоза вознёсся коля,
а потом от передоза вознёсся игорь.
я один и весь свет мой выгорел.
я пытался сбежать,
но я в подворотне зажат
любимой моей,
самой любимой моей,
нежно любимой моей
страной,
потому, что без неё я святой изгой
– юродивый в дорогом иностранном магазине.
и если нужно ей —
пусть же меня изымет
с этого вечного поля
боя,
потому, что без неё кто я?
ну, кто я?
 
 
2022
 

я это только флаг

 
вот считалочка для тебя,
идущей за молоком
мимо плюща теплотрасс,
оранжевых лун телефонных будок.
 
 
весною в ельце гроза,
такая в ельце гроза,
так пахнет восточным мёдом.
 
 
ты здесь у своих равнин
дрожишь, что ковыль небесный.
а в вечности делает нил
решительный шаг в бездну.
 
 
и там высоко-высоко
гагарин летит, что ангел,
и звёзды падают в молоко
соседних универмагов.
 
 
врастаем мы робко так
в наш русский отдельный космос,
я – это только флаг
моего панельного острова.
 
 
я – это только звук
дыхания спящего ленина.
зачем же ты сотворил, бог,
во мне трепещущую вселенную?
 
 
зачем говоришь на одном
со мной языке, отче?
я – это только дом,
который ты покидать не хочешь.
 
 
2018
 

кем-нибудь другим

 
если бы я была не мной, а кем-нибудь другим,
кем-нибудь, сотканным ветром в степной юрте,
марией, бегущей в дешёвой куртке
услышать весть о рождении бога,
в который раз услышать весть о рождении бога…
 
 
если бы жили твои вьюги
там, за углом моей двухэтажной школы,
в городе, который никто никогда не нашёл бы,
в городе с фиалковыми глазами —
 
 
вот я стояла бы так,
и собака эльза бы руку мою лизала,
и снежный ветер сделал бы нас бессмертными…
 
 
если бы лестничными пролетами
я не спешила так, не спешила бы,
не пряталась в тела одежду,
когда все вырастали и становились машинами —
 
 
как ты узнал бы, как бы узнал,
как ты бы узнал меня?
 
 
вечер тревожно падает в ландышей полынью.
если бы я была не мной,
то кто бы хранил
свет негасимый дрожащий для твоего пути,
 
 
голос, который не стих?
 
 
2018
 

башенки

 
вот стоим мы,
словно башенки из красного кирпича.
кровь настоена терпким временем,
отмолена божьим именем – горяча.
 
 
наши скулы вытесал ветер-батюшка
с южных, пеной льна вздымающихся, берегов.
 
 
мы по камушкам, мелким камушкам
со дна реченьки наберем для вас верных слов.
 
 
мчится мимо нас,
мчится мимо нас
век диковинный —
мы дрожим.
 
 
и молочное солнце падает
камнем за гаражи.
 
 
говорили нам, говорили нам,
так кричали нам, что летим.
и с тех пор не вытравить
эту веру. мы – лишь пунктир
 
 
перед звуком, что после произнесут.
мы – предвечное эхо
бога, что никогда не менял маршрут.
 
 
и однажды пройдёт он
по нашим выцветшим городам,
словно это – спящий иерусалим,
словно каждый камень молитвы шепчет.
 
 
а пока мы кутаем наши плечи,
и вам кажется, что мы так живём.
 
 
только, будто зёрнышки в чернозём,
падаем мы, падаем в вышину.
 
 
и это чувство – оно сродни
чувству птицы,
что под ружьями сберегалась.
 
 
будет день – будет пища и будет власть.
но ведь нам никто не указ теперь,
потому, что мы плоть от плоти вот эта твердь,
 
 
потому, что расставлены мы,
словно башенки из красного кирпича,
чтобы бог дорогу по нам сличал.
 
 
2018
 

дома нет

 
молчаливые заводы красными маками
дрожат на чужом ветру.
зря вы все это время плакали —
ржавым цветам не  холодно умирать.
 
 
и когда вы были смешными девочками,
в веснушках, в летнем цветном дыму,
старшие товарищи открыли все форточки,
и по алому ситцу, белому льну
 
 
уходило море тропинками вашими,
под сливовыми деревьями,
янтарным августовским дождем.
вас называли катями и наташами,
чтоб окликала страна,
глядящая в космос,
словно в дверной проём.
 
 
вас называли женями, верами,
чтобы сияниями северными
воспевать.
 
 
а затем в таллине погас свет,
а затем в риге грянула тишина.
в вильнюсе ночь, как вдова черна,
потушила звёзды.
 
 
– не возвращайся домой поздно,
не возвращайся домой поздно.
дома нет.
 
 
2018
 

белое молоко волги

 
в белое молоко волги,
в вышитый водой север
сгинем мы, если смолкнем —
каждому да по вере.
 
 
в мглистые сны деревьев
мы превратимся, брат мой,
в пахнущий домом клевер
если шагнём обратно.
 
 
и под шатром высоким
от края страны до края
дикие, одинокие
как тишина растаем.
 
 
нам говорить за племя,
что в нас вдохнуло души,
вглядываться в темень,
в звезд степных крошево.
 
 
мы не имеем права
молча бродить по свету.
нам строить переправы
в вечность, что пахнет нефтью.
 
 
2018
 

говорит во мне

 
это степь моя говорит во мне,
это поёт её ковылевый снег.
 
 
это я как будто за крупами в магазин,
а на самом деле к богу,
что ночь растил кизил,
что творил рыб,
да и сотворил
 
 
прозрачноглазых,
диковинных.
 
 
и душа моя этим телом поймана,
в детских прятках найдена
в тёмном углу двора.
 
 
это дышит во мне урал,
словно бы бежал-бежал,
да не выдержал.
 
 
это братья мои навытяжку
полегли один за одним
иже херувимы, иже
серафимы. мы говорим
«здравствуй»,
мы говорим
«здравствуй»,
и это значит
«вот крест мой.
мне тяжело, помоги.
мне зябко,
словно соткала меня сибирь
словно её огромные реки обняли меня,
и никому у них меня не отнять».
 
 
тревожнолиственный лес шумит.
я – это только свет, это только свет
горящих век напролет
окон.
 
 
вот расцветают щёк маки
и руки выбеливаются зимой
у тех, кто станет назавтра мной.
 
 
2018
 

всегда отступала мгла

 
это твои ангелы провожали меня тогда до метро,
это они смотрели за мной, чтоб себя берегла.
и от взмахов их белым вышитого крыла
всегда отступала мгла.
 
 
это ты за мной по пятам входил
в каждый дом и в любой придел.
прорастали цветы из панельных льдин,
август звёздами сливовыми пел.
 
 
это ты глядел на меня тайком
каждый раз, когда видел терпко шумящий лес,
каждый раз, когда складывал в сердце своём
слова о том, что бог вокруг, здесь.
 
 
2018
 

силки

 
как собака бежит, высунув язык от жажды,
как принцесса ветров летит с крыши мира – шуршат одежды,
как по ягодам терна ступает в летней ночи лиса,
как затем прорастет через тело её винограда лоза —
 
 
сильно, медленно, невыразимо легко…
так звучит нежность твоей руки.
 
 
я никогда не ждала тебя,
но люди как звери – любят свои силки.
 
 
если погаснут на свете все языки,
и мы останемся, словно тысячи лет назад,
безголосыми у тёмной пучины моря —
я и тогда почувствую, как ты на меня смотришь,
жужжащей звёздной пылью прикасаешься
к воздуху, что был мной.
 
 
2018
 

дайте нам нашего короля

 
дайте нам, дайте нашего короля,
мы поцелуем его хрустальные стопы.
из наших красных ракет выросли высокие тополя,
и двери в лимб то и дело хлопают.
 
 
на наших северных, наших южных
огромных улицах спят снега.
отцы не оставили нам оружия —
они сказали просто не лгать.
 
 
и так мы жили, как невиновные
в чечне и в смерти большой страны,
а вечерами слушали у изголовья
слова из чужих молитв.
 
 
и всё настойчивей, всё тревожней
были нездешние голоса.
а потом мы увидели, что король наш
молился сам.
 
 
2018
 

тихая рыжая кошка

 
пока я ждала тебя в алой сентябрьской темноте,
мимо меня прошёл человек в зимней шапке,
хотя только осень.
 
 
другой человек ехал на машине
и сбил тихую рыжую кошку —
так бывает на свете каждую ночь.
 
 
люди плавали в море рыбами безъязыкими,
блестящими, как гирлянды,
затем вышли на берег,
отрастили для прикосновений к песку и скалам
неуклюжие полуплавники,
привыкли к цветам, к деревьям,
смотрели так друг на друга.
 
 
заговорили потом,
приникли один к одному,
и стали такими, какими мы видели их
в телесериалах, в журналах глянцевых
и в рекламе зубной пасты.
 
 
они создали себе блестящие машины,
блестящие, как та самая чешуя, что они оставили в море,
огромные машины, похожие на панцири черепашьи.
и теперь осенними вечерами, зимними вечерами,
весенними вечерами, летними вечерами
они всё время сбивают тихую рыжую кошку,
которая ничего не изобретала,
а просто гуляла по этому миру,
отдельному от асфальта,
бетонных замков, стеклянных окон,
которая шла по своим кошачьим инстинктам
туда, где тепло и мягко,
и которая затем корчилась на дороге в агонии,
как будто бы движение – это крик,
как будто она никуда никогда не ходила,
а только всегда кричала,
и пока я бежала к кошке —
смерть бежала быстрее и прикоснулась к ней первой,
как другой человек, который пришёл затем
с целлофановым пакетом,
похожим на блестящую чешую,
которую мы оставили в море.
 
 
он забрал тихую рыжую кошку туда,
куда люди уносят всё, что уничтожают,
 
 
пока я ждала тебя.
 
 
2018
 

законы робототехники

 
«примет ли меня отец?»,
– сквозь сон говорил сын.
«примет ли меня отец
оплёванным и босым?
гнущимся, как и все,
под тяжестью микросхем,
примет ли меня отец
никем?
 
 
я не добыл руды
человеческих алых душ.
если сейчас уйду —
простишь ли меня? простишь?
 
 
я не узнал закат —
смотрел на него,
как на гаснущее табло.
я приведением бродил мимо цветов эстакад,
и чувствовал, как сердце внутри жгло.
 
 
несовершенно так
тело, дарованное тобой
лучше мне больше рук,
лучше другой крой.
но отними вон то,
что не могу назвать.
словно бы звезды мне вшили
около рта,
чтобы все время тебя окликать».
 
 
2018
 

золотое солнце

 
тихие слуги режима
по вечерам дрожим мы.
 
 
там, где в детском сне
над крышами мы летели,
сейчас мария продаёт своё тело
 
 
за крупицу любви, но нет её.
коридорами, кабинетами
мы прильнули к рукам её,
мы прильнули к глазам её,
мы терзаем её до зарева.
 
 
и найдём мы её по запаху,
что всегда источает свет.
 
 
а марию зовут елабугой,
а марию зовут торжком,
и идёт она босиком
с тех пор, как мы сняли с неё черевички.
нам тошно, нам душно,
святая мария знает все наши нычки,
и травами прорастает,
куда бы мы ни сбежали.
 
 
мы жили бы, жили,
но только так души жалят,
как будто мы созданы для чего-то большего.
 
 
как будто мы стали камнями спящими
и золотое солнце наше не настоящее.
 
 
2018
 

свияжск

 
наши дома построены в стране,
которой не существует.
мы сотканы из её воды, из её земли.
и мотыльками падают в окна пули,
мы так сроднились с ними, мы в них вросли.
 
 
и самых хрупких оставил кто-то
в святой грязи в этих городах,
чтоб танцевали по околоткам
в резиновых сапогах,
 
 
чтоб пели, пели навзрыд, протяжно,
и корчились от теплоты и боли звенящих тел,
чтобы со станции «свияжск» каждый
на небо улетел.
 
 
2018
 

радиосигнал

 
ливни лили в платья лилий,
превращались в деревья львов хребты.
однажды из всех земных и небесных линий
появляешься ты.
 
 
распахивали окна свои старушки,
век длился как вечер, как белый шум.
у ребёнка в утробе матери формировались уши.
однажды я имя твоё произношу.
 
 
есть человек, который думает, будто все мы
уже встречались так много раз.
и здесь, под солнцем из полиэтилена,
когда материя взорвалась,
 
 
и там, в неведомых перекрёстках,
звучащей пылью,
загнанным зверем и тем, кто его догнал.
маленьким принцем и его розой,
цветущей сквозь радиосигнал.
 
 
2018
 

тебя не существует

 
когда я до конца истаю,
стану алыми, пахнущими землёй цветами,
голосом своим в телефонной трубке,
ангелом промзон, танцующим в нижней юбке —
боже мой, да кем бы я там ни стала —
все живое во мне залатают лязгающими фанерными листами,
как на станции «заречной» плитами, похожими на течение,
спрячут от тебя моё трепетное молчание.
 
 
но ты слушай его как молитву самую искреннюю.
я всю жизнь ступала по земле, словно сейчас кто выстрелит,
я готова, как и ты, была умереть за любовь святую.
помни это, когда я говорю о том,
что тебя не существует.
 
 
2018
 

дикие ягоды

 
моё поколение тех, кто говорит —
это маленькие дети, набравшие в рот йод
девяностых годов двадцатого века,
это те, кого отучали плакать
в драках за гаражами,
те, кого одни били, а другие держали.
 
 
любующиеся бельём, развешанным тётей жанной,
белым бельём матери, которая уезжает,
трепетные птицы, которых не спас иисус.
 
 
из всех кинофильмов гнусавым голосом
богини твердили «вернусь, вернусь»,
и оставляли в пространстве текстов,
 
 
сотканных наизусть.
 
 
мое поколение тех, кто говорит —
это пьяные мальчики, танцующие под бит,
святые мальчики, которые никогда не врут —
«живи не по лжи, брат».
 
 
а это значит да будет свет,
а это значит мы скажем всё.
 
 
вот эти реченьки разнесут,
из наших тонких блузок вытащат,
словно солнца
мое и твоё алюминиевое сердце,
похожее на ложечки из столовой.
 
 
когда мы любили – вы не были к нам готовы,
когда мы любили – вы не были к нам готовы.
 
 
и мы никогда не кричали «авве»
тому человеку, что вами правит.
 
 
моё поколение – поколение равных.
 
 
мы так прекрасны в телах рваных,
глядим на вас из своих стихов.
мы сохранили в себе тех, кто всегда был прав.
 
 
пускай же ныне дела ваши дёргают за рукав,
как дети, требующие внимания.
 
 
мы вас не раним, мы вас не раним.
но это текст, из которого не вернуться.
и на фарфоровых хрупких блюдцах
мы принесли дикие ягоды революций.
 
 
2018
 

седьмая печать

«моя родина – моя любовь, и в каждом окне

солдаты трущоб улыбаются мне»

дмитрий кузнецов

 
это мы, прочитавшие инструкции
о безопасности в полёте,
насмотревшиеся взглядом кротким
на свою страну.
мы не ели хлеб чужой —
молчали, сглатывали слюну,
в нас течёт её молоко, её вода.
 
 
и когда вы коршунами впивались
в тело её городов
– мы видели.
 
 
балерины танцевали на бесконечном видео,
августовские звёзды летели на тротуары.
 
 
это неправда, что смелый первым всегда ударит,
смелость в том, чтобы знать правду и не молчать.
 
 
ландышевый бог заводских окраин
срывает седьмую печать,
а за нею вы – трусливые и одинокие.
вы закроете нам рты —
мы станем ветром под вашими окнами,
 
 
потому, что наша любовь сильней.
и затем ещё, что камни всех площадей
помнят жар от босых ступней
наших прадедов.
 
 
2018
 

нарисованный мелом полковник

 
широка страна моя чужая,
аккуратно здесь флаги сложили.
собирают свои пожитки
вороньи ангелы по углам.
 
 
на бетонном стоит балконе
нарисованный мелом полковник.
он не  помнит уже, не помнит,
для кого он надел погоны,
для кого засыпал в зимнем поле,
и меж ребер его полых
для чего прорастала она.
 
 
а как только в ладоши хлопнут —
превратится он в теплый хлопок,
хрупкий хлопок скатерти тонкой,
из которой пошили нас.
 
 
сберегли мы эти молитвы
в подворотнях и в клетках тел,
прорастает из ткани рытвин
тоненький чистотел.
 
 
и с небес – не угомонится —
сыплет-сыплет январский шум.
это минин плывет в столицу
с распятием на весу.
 
 
это он светлоликим зверем
вгрызается в мерзлую твердь,
потому, что никто не верит,
здесь больше никто не верит,
что человек есть смерть.
 
 
2018
 

поэма о моей матери

I

 
я пишу тебе это письмо, мама,
из времен, когда вовсе тебя не слышно.
на плечах твоих поет кама,
на плечах твоих поет иша.
 
 
эти песни я помню с детства —
из покинутых дк и цветных киосков
не могла я никак наглядеться
на корабля твоего остов.
 
 
ты оставила нас на берегу, мама,
не умеющих дышать рыб пугливых,
и мы сами стали рекой, мама,
мягкими телами обросли как цветы сливы.
 
 
мы учили так прилежно твои заветы,
верили в тебя, будто в бога.
терпким влажным земным летом
прижимались к тебе —
одинокие к одинокой.
 
 
мы все выросли в вышину, мама,
хрупкие и гордые, будто сосны,
а внутри все поёт и не гаснет знамя,
воздух горьким молоком обжигает дёсны.
 
 
в сквозняках дрожит твоё голубое платье,
и не залатать на нем дыры.
мы все были на твоей свадьбе —
от калининграда до кунашира.
 
 
вышивали по ягодке мы рябину
на твоей фате поднебесной,
на крови своей настояли лучшие вина,
только чтоб увидеть тебя невестой.
 
 
и такой красивой была ты,
как травы утром:
ты в любой одежде похожа на богородицу.
мы плясали вокруг тебя, разутые,
и рыдали по околотицам.
 
 
ты читала нам свои сказки, мама,
о добре, что всегда побеждает мерзость,
и наши братья в венцах, как в шлемах,
освобождали любую крепость.
 
 
их имена исчезли, но снегопадом
они всё греют наши равнины.
и мы целуем этот снег, мама,
потому, что это других
господь сотворил из глины.
 
 
мы принадлежим дикой земле, мама,
наши фаланги —
растопленный северным солнцем ладан,
мы взяты все из ее пределов,
метелей прозрачно-белых.
 
 
и нам не больно совсем жить так,
мы – космонавты в больших костюмах,
и наши звёзды – жёлтое жито,
и окна квартир наших – в космос трюмы.
 
 
и там танцуешь ты айседорой,
укутанной в алый шарф,
а мы есениным в коридорах
со щенячьей нежностью стережём твой шаг.
 

II

 
вплетает время в тихие косы
другие флаги, другие флаги.
когда мы станем как небо взрослыми —
срастутся с реками наши ранки.
 
 
и мы омоем прозрачной сукровицей
твоё обветренное лицо,
и заблестят на шинелях пуговицы
у тех, кто выплывет из воды свинца.
 
 
и встанем в строй мы,
и встанем в строй мы,
как будто с ними были всегда,
как будто мы, словно бог наш, строены,
и ты – святой дух, нас склеивающий слюдой.
 
 
бывает ночью, из ливней сотканной,
самые робкие умолкают,
но мы становимся древесными лодками,
чтоб в темном вакууме отыскать их.
 
 
но мы становимся крылатыми волками,
платочком шёлковым на твоих плечах,
потому, что мы не позволим, нет,
ни одной ночи сотворить из нас янычар.
 

III

 
ты дала нам имена, мама,
похожие на твои деревья,
ты жилы наши выплавила из вольфрама,
чтоб в смерть никто из нас не поверил,
 
 
чтоб мы один за другим длились,
и продолжались, и продолжались,
чтобы никто из нас не просил милости,
чтобы никто из нас не просил жалости.
 
 
и вот несут тебе смирну с ладаном
в нарядах праздничных сыновья чужие.
но только мы, из чрева твоего краденные,
мы – это ты, скажи им!
 
 
и это мы падали в снег, безмолвствуя,
и это нас, как зверьё,
ласкали все языками пламени,
и это мы собирали гвоздики
для тех, кто распнет каждого второго
из нашего племени.
 
 
и если разглядим в этом гулком августе
из спелых атомов как ты не спишь,
как в зеркалах предвечерней ладоги
ты сеешь господню рожь —
 
 
мы возвратимся к тебе
из пустыней внутренних,
светильники принесём свои,
и яблочный запах вечной заутрени
будет идти ото всей земли.
 

IV

 
я пишу тебе это письмо, мама,
потому, что произнесённое слово не истлевает,
потому, что мы любим тебя не любовью каина,
но любовью безусловной, святой, бесхитростной.
 
 
вот глаза наши зимы выкрасили
и зажег закат фиалковые лампады.
что нам сделать, чтобы остаться рядом,
чтоб тихонечко постоять рядом?
 
 
птицы чёрные клюют с блюда
вишни горькие, песни долгие.
мы в базарной бесчестной сутолоке
разожжём костер тебе,
чтоб увидела ты, что живы мы,
за ажиною
будто спрятались.
 
 
во дворе мы играли,
затем угодили в матрицу,
но нам хватит неласковой твоей нежности,
чтобы веточками валежника
проложить себе путь назад.
 
 
мы пригладим чёлки,
широкоплечие встанем в ряд,
будто лес вокруг —
это новенький звездолёт.
 
 
ты сказала нам тогда на берегу, мама,
что никто из нас не умрёт.
это правда —
никто
из нас не умрёт.
 
 
2018
 

забыл нас снова

 
куда от тебя пойду я, в какие дали?
что в мире есть такого,
что я в тебе не видала?
солдаты страны моей выстроились рядами:
вот сталинки, хрущевки, и на свидание
панельные дома бежали к ним,
так бежали к ним.
 
 
привычно берут, как каски, железный нимб
братья мои фарфоровые.
живые такие, всегда делившие поровну
хлеб своей радости, хлеб своего горя.
 
 
и где бы я ни была – они хотят от меня веры
в то что над всем на свете пылает север,
в то, что однажды мы победим сумрак,
в доспехи превратив крупяные сумки.
 
 
ирга цветет, поет в предвечерней сутолоке.
а мы живем всё, такие хрупкие,
вблизи заводов и комбинатов,
как будто кто-то забыл нас летом
две тысячи первого, две тысячи второго.
забыл нас снова.
 
 
2019
 

схимы

 
*
«можно ли в россии запретить любовь?», —
спрашивают меня так громко среди фонарных ив.
 
 
мы собирали её по зернышкам, осиротев,
мы выносили её в зрачках с заводов и шумных рынков.
 
 
и вот теперь выискивают, словно бы недоимки,
то, что никому не принадлежит.
 
 
мне бы как все в тонкий свет сбежать,
но только мне ничего не жаль:
ни тела своего, ни души своей.
 
 
когда нам были розданы синенькие буквари —
мы поняли так явственно:
умирать
не велено в этом царстве древнем.
 
 
страна моя вшивала мне в тело
кипящий ливень,
она вытёсывала меня терпеливой,
я плоть от плоти неприкаянности её/
 
 
и вот я отвечаю, я говорю:
за праотцами нашими,
которые суть – июнь,
за матерями нашими,
истлевшими в тонких цветастых платьях,
приходят те, с кем никто не сладит.
 
 
на самом деле жизнь наша —
это звучание схим
о том, что мы клянёмся любовью быть, и никем.
любовью только и больше совсем никем.
 
 
2019
 

не тот погиб

 
краснознаменные генералы
идут из сумерек своей вальгаллы,
спешат из сумерек своей вальгаллы,
чтоб говорить языками человеческими,
языками ангельскими,
что нам нельзя мерзавцев кормить с руки.
 
 
шинели их, будто свет, легки,
тот самый свет, который был до того,
как украли вёсны.
 
 
«не тот погиб, кого бросают в глинозём грязным,
а тот погиб, чья душа с небо ростом,
а он решил, что мала она
для того, чтобы не молчать».
 
 
2019