Текст книги "Под небом Аустерлица"

Ровно через полтора часа Женя Маленький мчался по огромному коридору «Хилтона», фальшиво напевая: «Отцвели-и уж давно-о хризанте-емы в саду! Но любо-овь все живет в моем се-ердце больно-ом!»

(«Я достаточно плачу своему секретарю, чтобы никогда не слышать его пение», – скажет Валерий Василевич в 2017-м на суде, вспоминая этот день.)

Еще через пять минут Женя Маленький стучал в другую дверь, которую ему открыл бритоголовый Мариненко.

Игорь был завернут в огромное махровое полотенце, несколько напряжен.

– Через пять минут спущусь вниз.

Секретарь Василевича отодвинул его и вошел в номер, бесцеремонно плюхнулся в кресло.

– Игорь, ставки сделаны. Очкарик принял план А, и теперь он не Всеволода, а наш. Мы инвестируем в кампанию Горенко, Очкарик убеждает Всеволода, договор должен быть подписан не позже чем завтра. Ни одна живая душа не знает об этой встрече. А кто знает, перестанет быть живой душой… Шучу!

Женя Маленький пьяно заржал и налил себе еще.

В этот момент дверь ванной открылась, и в комнату вошла абсолютно голая Марьяна.

– А, черт! – вскочил секретарь, вопросительно глядя на Мариненко. – На кой черт тебе сегодня шлюхи?! Б…дь, вся охрана будет уволена. Через час жду.

И, не оглядываясь, покинул номер.

Глава 5
Cчастья не будет

Майдан, 2014, январь

…На Майдан Марьяна поехала с температурой.

Тимофей ночевал у Ромы. Марьяне не нравилась его новая жена – промытая, как и его машина, высокая блондинка без груди, скорее напоминающая транссексуала, чем бабу. Но теперь у них так модно: пиджак, белая рубаха, хвост, прозрачные, ничего не выражающие глаза, безукоризненная машина и безукоризненная вежливость. Такие женщины спокойно раздеваются, если пазл «движения вперед» не косячит, никогда не напиваются, не рыдают, не хотят детей, равнодушны к прошлому. Она работала в каком-то «реанимационном пакете реформ», и Марьяна все пыталась представить человека, который придумал эту ху…ту – «реанимационный пакет». Как эти люди, в принципе, могут называть себя журналистами? Но бывшему мужу она не говорила ни слова. В конце концов, он заслужил свое счастье… Ну, или представление о нем.

Белобрысый отмытый транссексуал на «ленд-крузере». Черные очки. Размер груди – минус один.

Прав был Чехов: любовь не преображает, она срывает маски. И женщина или мужчина, которых ты полюбил, всегда есть отражение твоего внутреннего мира, твоих запросов. Впрочем, возможно, ему просто нужна была эта стерильность и понятность, эта «борьба за гендерное равенство».

Интересно, он орет ей в минуты гнева, что она – сука? Маловероятно. А как они трахаются? Каков Роман, она знает, а девица в сексе наверняка сосредоточенна и серьезна, словно на презентации для потенциального донора.

Не то чтобы она ревновала, но все это казалось каким-то ненастоящим, опереточным, словно Роман не жил, а участвовал в очередном проекте. И если принять это как исходное, то происходящее – всего лишь пародия, кавер-версия настоящей жизни, где люди рыдают по ночам, посылают друг другу сумасшедшие смс-ки вроде «Будь ты проклят, пидорас!» и «Верни мне через Стаса мою зеленую кожаную куртку, я больше порог этой квартиры не переступлю».

Позже, через несколько лет после Евромайдана, Марьяна познакомится с вордовским файлом нового романа Виктора Пелевина «iPHuck10», в котором этот родоначальник «новой искренности» элегантно подъе…т писателя Акунина, сделав своим героем некоего Порфирия Петровича – «полицейско-литературного робота», который расследует преступления и пишет отчеты о них в форме популярных детективов. Как известно, Акунин и сам не прочь поэксплуатировать жанр сомнительный из-за бесконечных компиляций, а тут еще Пелевин с его пересмешками. Получилась такая пародия на пародию. Как Ромина любовь к транссексуалу в черных очках. Ну и, конечно, этот самый iPHuck10 – самый дорогой любовный гаджет конца ХХІ века, разрешенный тренажер для виртуальных занятий сексом. Транссексуал бы от такого не отказалась. Не потому что любит секс, просто престижно.

…Да, Марьяна пошла на Майдан с температурой, но никакого подвига в этом не было, хотя и звучало пафосно – жила она прямо на площади Независимости, над старым отелем, где всегда крутились чиновники, командировочные и подозрительные чеченцы.

Просто у нее была температура, она горела и боялась смерти. Никто не знал, что время от времени на нее накатывала волна липкого ужаса, и она боялась, что однажды с ней что-то случится и Тима будет никому не нужен, особенно этому транссексуалу с прозрачными глазами.

В такие дни Марьяна не очень ладила с жизнью, только делала вид, что ладит. И все пыталась представить, каковы они, последние минуты ухода человека, когда очень рано, но все равно неизбежно.

Вырвавшаяся десять лет назад из родительского дома, она так и не смогла до конца принять новую жизнь. Когда ее спрашивали, чем она занимается, говорила о журналистике нехотя, словно сидела на чемоданах и собиралась в дорогу, известную ей одной.

Однажды на очередном пресс-пати Марьяна встретила Кумира. Он узнал ее мгновенно, очень удивился теперешнему ее положению и нерешительно спросил, что она делает сегодня вечером. Марьяна не стала усложнять его жизнь согласием. Она знала о комфортном браке с дочерью не то министра, не то зама, о карьере, идущей в гору, и отлично понимала, что во всем этом ей места нет. А он не тянул на героя короткого приключения: быстрый секс с рано облысевшим, стремительно полнеющим завсегдатаем рок-н-ролльной тусовки ей был ни к чему.

Но в последнее время ее не отпускало чувство надвигающейся беды, сосущее предчувствие, и в такие дни она искала опору, сравнивая свое состояние с вечными снами, где она падала с верхнего этажа многоэтажки в маргинальном районе, в плотной метели, больше всего на свете желая, чтобы невидимые руки подхватили ее в снежном водовороте, удержали и спасли… Но никакого спасения в этих снах не было. Только метель и чувство неотвратимости, которое растянулось на целую жизнь.

Бывший муж предлагал ей своего психотерапевта. (О боги! Оказывается, они с транссексуалом ходят к психотерапевту!) Марьяна отказалась. Сама мысль, что ей придется рассказывать чужому человеку о своих взаимоотношениях с матерью или ее бойфрендами, о своих липких снах, угрюмом просмотре порно или слезах о прекрасной осени в девятом классе, была ей невыносима. Рассказывать кому-то о том, что ты прячешь даже от себя…

По вечерам она смотрела старые фильмы Антониони, читала незамысловатые саги Кейт Аткинсон и листала Фейсбук, где была зарегистрирована под дурацким именем Марьяша Ниочем. Ей и вправду иногда казалось, что она совсем ни о чем.

Между тем, это было не совсем так. Марьяна за эти десять лет сделала громкую журналистскую карьеру и уверенно вошла в пятерку лучших. С ее мнением считались, часто цитировали и даже приглашали в эфиры больших каналов. Конечно, аутичность, закрытость и нежелание примкнуть к какой-либо части журналистского сообщества не шли ей на пользу. Ее не любили, сторонились, считали выскочкой и почти фриком. Даже красота ее раздражала мужчин, потому что очевидно диссонировала с повадками: нежелание воспользоваться таким очевидным ресурсом окружающие считали снобизмом и высокомерием. И только Мурик обожал ее без всяких «но» и экивоков. Мурик был для нее почти подружкой, так как никогда не посягал ни на тело, ни на мысли. Ему достаточно было своего практически ежедневного медийного улова. О боги, боги мои, Мурик и вправду был полон тщеславия. Больше славы его интересовали только деньги. Неудачный и весьма короткий брак только укрепил его в мысли, что женщины – не его гаджет.

…Все началось с Нового года. Она ездила к матери в Конотоп. Не надо было ехать. Но перспектива встретить праздник вдвоем с сыном в гулкой пустой огромной квартире пугала. Хотелось тепла, защищенности, подарков. Она вспоминала зиму 2007-го и не могла понять, как выжила в те холодные, подсасывающие голодной тоской месяцы, как после развода едва удержалась от желания броситься в беспамятный, злой загул. Просто был ребенок, надо было привыкать быть одной, зарабатывать и выключать ночник у холодной постели.

Конечно, знала: позови она Романа – вернется. Но звать было так же смерти подобно, как подобен смерти утренний предрассветный холод, когда на работу к 9.00 и «кторебенкапотащитвсад».

Рома предложил нанять няню. Она отказалась. Марьяна понимала, что согласие на все его предложения делает это расставание фиктивным, а ей хотелось разрыва. Она не любила эту «дружбу» после расставания, эту безупречность в стиле «мы же нормальные люди». Она знала, что она – не нормальная, и не хотела включаться в эти тягостные игры.

Новый год в Конотопе был суперидиотской идеей. С какой стати она решила, что мандарины, родители и «Ирония судьбы» – это «так мило»? В полпервого было все съедено, тошнило от «Киевского торта» и бессмысленных разговоров о «киевских сволочах».

Тима уснул, и она, пробормотав что-то о встрече с подругой, метнулась в метель, в пустые улицы с редкими пьяными компаниями, в вой петард и алчные глазницы трех местных ресторанов, распахнутых настежь. Кому-то звонила, с кем-то встречалась: в городе оставалось какое-то количество одноклассников, умственная отсталость которых не позволила им свалить хотя бы на чешские стройки или заняться заменой памперсов итальянским пенсионерам.

Очнулась утром в родительском доме (о, этот материнский инстинкт!), с размазанной под глазами тушью, черными мешками и затравленным взглядом в зеркале. Ах, как давно она не видела этот свой собственный взгляд – предвестник страха, депрессии, ненависти к прошлому и растерянности перед будущим. Через несколько часов, сделав вид, что позвонили из редакции, наспех собрала Тиму, села в машину и уехала, попрощавшись с натянутой улыбкой и обещанием «приезжать почаще».

– Нет, уж лучше вы к нам… – пробормотала сквозь зубы, тихонько включив какой-то джаз, чтобы не разбудить сына. Попустило только, когда увидела указатель «Киев».

Но, конечно, заболела. Температура подскочила до 38, пришлось звонить Роману, чтобы забрал сына. Просто не хотелось вылезать из-под одеяла, не то что ходить в магазин или готовить. Роман приехал мгновенно, собрал сына в своей арийской манере, оставил на кухне пакет с икрой, апельсинами и ее любимым Бородинским хлебом. Тимка был счастлив и отчалил в папину оболонскую квартиру с тремя компьютерами и Евой Браун за одним из них (второй – Ромкин, третий – гостевой).

Две недели Марьяна сражалась не столько с гриппом, сколько с чем-то страшным и липким внутри себя. То ей казалось, что кто-то скребется среди ночи в дверь, то чудились ночные звонки, то становилось не по себе от мыслей о будущем. Вдруг стало понятно, что жизнь она проиграла.

Конечно, ее знали как крепкого профессионала из той породы стерв, которым совсем не нужно в глубоком декольте бегать по Парламенту, заглядывая в каждый рыбий взгляд в поисках признания или неожиданной удачи. Вне всяких сомнений, она вполне в состоянии заработать себе на жизнь, особенно не унижаясь и не выпрашивая, отлично зная, где именно лежат в журналистике деньги. Разумеется, вокруг много мужчин, и до самой старости их будет столько, сколько она пожелает.

Но ужас был в том, что ничего этого она не хотела – ни профессии, ни денег, ни мужчин. Она не хотела подруг, путешествий, СПА-салонов, летучек на канале, смс-ок от випов, уютных ресторанов, интересных книг, музыки в машине, снега в свете фонарей, луны, солнца, поющего Ивана Дорна, Савика Шустера, икры, перспектив и обещаний. Как там у Дмитрия Львовича Быкова?

 
Депрессия – это отсутствие связи.
За окнами поезда снега – как грязи.
И грязи – как снега зимой.
 

Только мысль о Тиме заставляла ее сердце биться чаще, но именно эта мысль делала ее страх перед будущим ощутимым и плотным, как авария на пустой дороге.

…Она брела между палатками по Крещатику, слабо радуясь тому факту, что «кругом люди» и можно передохнуть от заходящегося стука собственного сердца, от теней по углам квартиры, от мыслей о бессмысленности тьмы, которая обступала ее со всех сторон. Из палатки выглянул симпатичный кудрявый дядька в камуфляже:

– Девушка, заходите, погреемся. У нас чай и бублики!

Марьяна скривилась в «благодарственной» улыбке, почти прошептала: «Спасибо, я спешу», – и поволоклась дальше в снежную пыль.

Вспомнила, как однажды, в такую же снежную пыль, на третьем курсе, познакомилась с тремя очень симпатичными парнями в уютном сумском кафе, где играл джаз и хорошо одетые люди неспешно беседовали о чем-то за столиками. В те годы у нее едва хватало денег на чашку кофе, но Марьяна приходила сюда читать и греться, оттягивая возвращение в общежитие. Тогда один из ребят, в красном свитере, с голубыми девичьими очами и почти застенчивой улыбкой, битый час развлекал Марьяну рассказами о своей учебе в Лондоне. Он был явно лидер в этой компании и постоянно цыкал на своего друга, победнее одетого, пытающегося сойти за своего при помощи бородатых анекдотов и шуток уровня спальных районов. Третий – долговязый, в черной володазке и пиджаке – не проронил ни слова. Казалось, ему скучна вся эта возня вокруг Марьяны, и один бог знает, почему он не покидал это странное сборище.

Наконец красавчик в красном свитере пригласил их к себе – как обычно, когда вечер заканчивается, а расходиться неохота. Все трое казались Марьяне настолько неопасными, что она согласилась. Красный свет не включился. И когда мачо через 10 минут после первого же бокала красного позвал ее на разговор в соседнюю комнату и начал бесцеремонно раздевать, Марьяна уперлась в свое «не хочу», не сомневаясь в праве на это. Пощечина, короткая, но жестокая борьба и наконец грязные оскорбления и проклятия.

Долговязый возник в дверях комнаты, как привидение. Мрачно уставился на девушку в разорванной кофте с разбитой губой.

– Что тут происходит, Красавчик?

– Да вот эта сучка делает вид, что не понимает, зачем мужчины приглашают баб на хату! – с ненавистью проговорил Красавчик, проводя ладонью по расцарапанной щеке.

– Но, кажется, дама не очень хочет. А желание дамы – закон. Нежелание, кстати, тоже…

Посмотрел на Марьяну равнодушно, снял пиджак, накинул на плечи.

– Быстро надела обувь – и вон отсюда! Пиджак дарю.

– Данила, я ее поил целый вечер! Какого хрена?!

Долговязый не удостоил друга ответом и молча вытолкнул Марьяну в ночь. В такую же пургу, которая потом будет часто сниться ей по ночам. И которая, словно амок, гнала ее по улице в этот вечер.

…Горло горело, не давая ни глотать, ни дышать. Но она почти физически ощущала невозможность вернуться в теплую квартиру. Что-то гнало ее все дальше от дома. Она буквально задыхалась от ненависти к толпе и желания броситься на шею первому встречному, крича: «Помогите, помогите!»

На углу Владимирской и Богдана Хмельницкого волновалась толпа человек в сто.

«Господи, да они его убили!» – орал какой-то пацан, рыдая и ежесекундно вытирая слезы собственной шапкой. Рядом стояло такси с распахнутыми дверцами, за рулем неподвижно каменел водитель с сигаретой в скрюченных пальцах. Толпа гомонила, пересказывая подробности: люди в масках, «коктейли Молотова», биты, оружие, выстрелы по машине. Рядом с машиной лежал парень лет двадцати пяти с пулевым ранением в грудь. Тяжело дыша, он удивительно кротко смотрел перед собой, словно разглядывал облака. Господи, что, что ей это напоминало с такой смертельной очевидностью?!

И тут она вспомнила. Да, она вдруг вспомнила с пугающей ясностью эту бессмертную сцену из «Войны и мира»: «В эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнение с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками».

Каждый раз, вспоминая потом эту ночь, Марьяна будет думать об этом рыжем парне, его кротком взляде в ночное киевское небо и благодарить Бога за то, что так и не узнала, о чем думают люди в последние секунды их жизни.

Да, она тогда хотела подойти к нему, но вместо этого оглянулась на гудящую толпу, что-то прохрипела и потеряла сознание, повалившись прямо на проезжую часть Владимирской.

В сознание ее привел незнакомый голос:

– Эй-эй, давай, открывай глаза!..

Парень в пуховике и шапочке-пидораске ловко хлестал ее по щекам, придерживая свободной рукой за воротник полушубка. Марьяне не было больно и совсем не хотелось открывать глаза. Запах сигарет, недорогого парфюма, морозный воздух… Казалось, если она сейчас уснет в этих ловких руках, то проснется уже в другой, счастливой жизни, где не будет температуры, снега, бессонных ночей, толп под окнами и огнестрелов в груди маленьких рыжих мальчиков.

– Вот, б…дь, ну, что с ней делать?

В ответ абсолютно спокойный голос:

– Давай в машину, отвезем в больницу.

Ловкие руки доволокли ее до машины и бросили на заднее сиденье.

В теплом салоне пахло кофе, кожей, звучал тихий джаз и спина человека в черном пальто, с идеально выбритым затылком излучала абсолютный вневременной покой.

– Куда ее везем, Владимирыч?

– Да хер его знает! В «Медиком», что ли?

– Да ну, нах… дорого. Мы что, нанимались?

– Да ведь приличная телка вроде.

Спина зашевелилась. Оборотная сторона затылка оказалась улыбчивым красивым лицом мужика лет под сорок. Мужик засмеялся и присвистнул:

– Ба, да она красотка! Красотка, вам нервы надо лечить или икру жрать! Бледны и падаете в обморок прямо под колеса судьбы.

Ловкий, оказавшийся водителем, почтительно заржал. Бритый некоторое время разглядывал ее, щурясь в полумраке салона. Потом произнес полувопросительно-полуозадаченно:

– Что же мне с вами делать? В больницу или домой? Где живете?

Марьяна откинулась на сиденье, преодолевая слабость:

– Домой, я здесь недалеко…

– Дома есть кто? – Бритый смотрел с жалостью.

– Нет, но это ничего. Я чаю попью – все пройдет…

Через пять минут джип затормозил у Марьяниного подъезда. Бритый вдруг принял какое-то решение:

– Шурик, мухой в магазин! Бутылка виски, Просекко и чего-нибудь пожрать… Будем лечить. Я провожу вас, красотка. А то грохнетесь где-нибудь у мусоропровода, на моей совести будет смерть красивой девушки. Ну, полетели?

«Ну, полетели?»… Так и начался этот роман, про который она знала все уже в первый вечер.

И то, что он больше никуда не денется.

И то, что это судьба.

И то, что счастья не будет.

Потому что не отпущено, не отмеряно и надо за что-то заплатить.

За что – она не знала.

Но не сомневалась ни на секунду, что так оно и будет.

Глава 6
Весенний вечер в «Хилтоне»

Вена, 2014, май

Мариненко шел на заключительную встречу в крайне раздраженном состоянии.

Он взял Марьяну с собой в эту поездку, чтобы произвести впечатление и наконец помириться с ней после долгой ссоры. Казалось, все придумано прагматично и без рисков: купить ей билет, оплатить номер в гостинице и взять с собой в поездку, о которой никто не знал, – никакого напряга и в то же время знак особого доверия. Марьяне хотелось поехать, она клялась, что это будет полный приват.

Конечно, у женщин не бывает никакого привата. Но ведь Марьяна тоже не вполне женщина. Сиськи и попа женские, скулы девичьи, башка – депрессирующего дельфина.

Летела «Люфтганзой», эконом-классом. Он поселил ее в «Хилтоне», на два этажа ниже. Приходила по звонку, в основном – ночью. Игорь был уверен: это останется между ними. Познакомившись с ней полгода назад, он практически сразу понял, что она – одна из самых больших его зависимостей в жизни. После бизнеса и детей. Несколько попыток сделать отношения постоянными только отдаляли ее.

Он знал, что такое депрессия, старался идти навстречу, пытаясь понять, что эта костлявая стерва в принципе хочет от жизни. Казалось, она ничего не хотела, но удивительным образом брала все, что приходило в ее башку.

В Вене в свободное от его дел время они гуляли, забредали в музеи и пабы, много смеялись. И в какой-то момент у него появилось чувство, что они давно и счастливо вместе. Мариненко ничего ей не сказал и быстро сунул это чувство в какой-то внутренний чулан. Щелкнул запором так, что заколотилось сердце. Он предложил ей шопинг, но девушка равнодушно отказалась. Возвращались в отель всегда поодиночке. При этом ночной портье был крайне доброжелателен с Марьяной и презрительно любезен с Игорем, над чем они смеялись, лежа на хрустящих простынях и опираясь на подушки, когда пили свое ночное красное, купленное по случаю днем в крохотной лавочке на набережной. Конечно, можно было заказать в отеле, но им не хотелось.

И все шло прекрасно, пока этот низкорослый идиот секретарь не ворвался в номер после большого совещания. Поначалу Игорь расстроился, но в конце концов решил, что еще одна встреча Жени Маленького и Марьяны маловероятна. А значит, происшедшее – просто небольшая неприятность, досадный эпизод в деловом вояже, не более.

…В большом номере официальная часть была завершена, документы подписаны, народ расслаблялся виски со льдом, лениво болтал в креслах.

– В сущности, – говорил Горенко, – можно использовать одних и других. Кто нам может запретить? Но официальная идеология – на сближение с Евросоюзом. Вот Леша, – Горенко кивнул на брюнета, сидевшего, в отличие от остальной компании, с бокалом воды, – все устроит. Вчера люди думали так, как им показывали в телевизоре. Сегодня – как пишут в Фейсбуке. Да, Леша?

Леша ласково кивнул и задвигался в кресле в своем черном бархатном пиджаке. Затем заговорил неожиданно низким голосом, немного пришепетывая и природно сглатывая слоги:

– Ну, в принципе, это не секрет для присутствующих. Задача – только раскачать аудиторию на одну сторону спектра: патриотизм, ненависть к Путину, любовь ко всему украинскому. Это правильные хорошие тезисы, а сомневающихся легко делать врагами, если они говорят, скажем, на русском или лезут не в свое дело. Все эти пидорасы хотят одного и того же: денег, карьеры, власти. Наша задача – использовать их желания в нужном для нас русле. Большинство ведь до сих пор пребывает в уверенности, что Интернет – это земля обетованная, где нет цензуры, «где без спросу ходят в гости, где нет зависти и злости» и можно найти неискаженную информацию. Многие просто перестают жить и проваливаются туда, как в черную дыру. Притом никто из них даже не догадывается, что информация высокого ранга в блогосферу не попадает. Но, тем не менее, они согласны тратить свою жизнь именно на это. Как нас учат классики? Жизнь – это и есть восприятие информации. А у человека, как известно, довольно ограниченная емкость.

Леша помолчал некоторое время, обвел всех взглядом, промямлил «как-то так» и опять уткнулся в свой блокнотик.

Сережа Большой погладил манжету белоснежной сорочки. Широко улыбнулся. В начале славных дел кто-то сказал ему, что за доброжелательной, теплой улыбкой можно спрятать все: разбой, отказ от обязательств и даже обещание смертной казни. Говорил он неожиданно красивым баритоном, как говорит очень опытный преподаватель кафедры марксизма, а впоследствии – философии:

– Конечно, ребята Овоща были не подарок. Все они совершенно искренне целовали его отражение в своих оффшорах и понимали, кто несомненный источник их благополучия. Никому в этой звероферме не приходило в голову считать себя терпилами или орками. Им Европа не нужна. Они давно в ней, но никогда там не будут, да простит меня Всеволод за этот парадокс.

Компания заржала. Всеволод не понял причины смеха, но догадался, что смеются над ним, и вежливо улыбнулся. Было совершенно неподходящее время для обид.

– …Но среди них есть удивительные экземпляры. Например, известный вам Андрюша, апологет зеленых технологий. Ведь знал, сука, что его сотрапезников даже в предбанник европейской кухни не пустят, пол-Вены скупил (Василевич скривился), однако же все гундосил про «таможенный союз». Эти люди не в состоянии отличить причины от следствия. Они искренне считали, что все плохо, потому что Овощ у власти. И не понимали: Овощ у власти, потому что все плохо! К чему я веду: чтобы сохранить ресурс и возможность доить корову дальше, надо заняться некоторым реформированием страны. Здание прогнило настолько, что стены могут рухнуть в любой момент и мы будем погребены под ними вместе со всеми остальными, не сомневайтесь!

Перспектива, казалось, была понята всеми, и над комнатой повисла тишина. Никто не хотел начинать первым. Очкарик криво улыбнулся и открыл было рот, собираясь прокомментировать, но передумал и начал озабоченно рыться в мобильном.

Между тем Сережа Большой не на шутку разошелся:

– Большой писатель Владимир Сорокин уже рассказал нам, что мы в своих странных устремлениях и попытках обустроить личный мир приводим окружающее только к большему разрушению. Между прочим, отличный роман вышел только что. Мне кажется, последний. Почему-то не верится, что он, как Роулинг или Ден Браун, будет строчить бестселлеры до гробовой доски. В конце концов, он же не Прилепин.

Сережа Большой засмеялся и снова принялся за свои манжеты, весьма довольный собой. Не то чтобы он был бестактен и не догадывался, что его подельники по встрече почти ничего не читают, а уж Сорокина – и подавно, просто ему доставляло неописуемое удовольствие опускать этих «жлобов и лавочников», как любил он называть товарищей по несчастью в тиши домашней библиотеки. Тот факт, что жизнь свела его с такими людьми, как Горенко или брюнет Леша, несказанно забавлял его, и поэтому он не мог отказать себе в небольшой шалости – поговорить о том, чего эта компания не могла понять в принципе.

Конечно, он попал в цель. И вальяжно развалился в кресле под тяжелым взглядом Горенко.

– Я не знал, что тут у нас литературные чтения, – внезапно засмеялся Очкарик, оценив спич Сережи Большого. Он отлично понимал, что люди, сидящие в этой комнате, никогда не станут командой, и давно решил принять участие в экспедиции только в качестве золотоискателя.

Василевич внимательно посмотрел на Горенко:

– Володя, если опустить момент с «литературной критикой», которую Сережа мог бы оставить для баб и журналистов, то доля истины в его словах есть, не правда ли? Ты готов сделать так, чтобы все было хорошо?

Горенко хмуро отхлебнул свой виски:

– Я был готов к этому еще в 2004-м. Если бы не Юлька…

Сережа Большой ласково улыбнулся:

– Слушай, Володя, ну, давай посмотрим правде в глаза. Юлька Юлькой, мы про нее уже все обсудили, но нельзя делать большой бизнес, ничего не меняя. Нельзя, чтобы мы ходили, как слепые лошади, по кругу и наступали на те же грабли, что и в прошлую пятницу! Конечно, народ будет думать то, что мы ему расскажем. Как говорит один мой друг, окончательную правду народу надо сообщать матом, и тогда он к тебе потянется.

Сергей Большой вопросительно взглянул на аудиторию, но никто не улыбнулся, и он продолжил:

– Даже когда люди догадываются, что они просто топливо в этой ракете, единственное, что они могут поделать с этой догадкой, это обсудить ее на Фейсбуке. – Брюнет Леша взял карандаш и быстро что-то себе записал. – Куда бы мы ни направлялись – на Запад или Восток, мы, в сущности, перемещаемся в одну сторону – в сторону самих себя. – Всеволод вдруг кивнул, и всем стало ясно, что тут он точно ничего не понял. – А внутри у нас – 20 миллионов, которые лежат по расстрельным рвам, куда их загоняли чекисты. Их дети и внуки наденут хипстерские прикиды, вышиванки и скажут, что они теперь, как говаривал прекрасный Голохвастов, не что-либо как, а совсем наоборот. Разве эти люди способны создать новую цивилизацию? Хер мы там получим надежный фундамент из этих революционеров! По плодам же узнаем их, да? А плоды – реальная гадость на вкус.

Сережа с удовольствием потянулся.

Василевичу в этом месте стало очевидно скучно. Он налил себе третью рюмку (официанты никогда не наливали ему сами) и осмотрел благородное собрание:

– Вы знаете, господа, никто из вас никогда не был приговорен к пожизненному заключению. Более того, никто из вас не пребывал даже под следствием и домашним арестом. Поучительная и отрезвляющая история, доложу я вам. Мы с вами находимся на разных планетах, но мое преимущество в том, что я знаю, каково там, за закрытой дверью камеры. Это существенно меняет шкалу ценностей. Поэтому позволю себе дать вам совет. Никогда, ни на секунду, ни на один день не упускайте власть! Это единственное, что вы должны держать плотно, как собственную жизнь. Да, в сущности, это одно и то же!

И второе. Теперь перед вами стоят задачи и обязательства, скрепленные нашим договором. Не выполнить их – смерти подобно. Потому что они – условия нашего успеха или поражения… Что касается Юли… Она должна уйти. Володя, ты не смог это сделать в 2005-м, так сделай это через 10 лет.

Женя Маленький улыбнулся самой светской из своих улыбок и дал знак официанту-охраннику покинуть комнату.

– Как говорил классик, будьте осторожны с женщиной. Если она сходится с вами, не любя, то заставит вас расплатиться за это. А если она любит, то заставит вас заплатить еще дороже. Кстати, Игорек, что за баба была у вас в номере? Разве нельзя обойтись без шлюх в столь торжественный момент?

Все молча уставились на Мариненко. Его лысый череп стал наливаться кровью:

– Женя, да пустяки. Снял в баре. Не стоит разговора!

Василевич симпатизировал Мариненко. У них было общее дело в 2008-м, тогда удалось сохранить деньги и приумножить их. Его слабость к женщинам он считал чем-то вроде пьянства Жени Маленького.

– Евгений, отъе…сь от парня, стереги жену, чтоб по студентам не шастала. – Встал. – Итак, в добрый час! Теперь от каждого из вас зависит многое. Вернее – все! В том числе жизнь и безопасность ваших близких.