Текст книги "Вторая жизнь"

Натиг Расулзаде
Вторая жизнь
рассказ

Во всех своих начинаниях он руководствовался преимущественно интуицией, несмотря на то, что неоднократно подводила. Однако продолжал руководствоваться. Привычка. Однако порой и привычке изменял. И изменять привычке тоже становилось привычкой.

Год рождения – 1958, рост – 1 метр 76 сантиметров, глаза карие, взгляд мутный, устремленный внутрь, тело в меру упитанное, или как порой говорят – полное (непонятно чего), ноги и руки непомерно крупные.

Однажды, шагая по улице своими непомерно крупными ногами, он зашел в районную поликлинику, чтобы показаться урологу; жена посоветовала, в последние несколько месяцев почки пошаливали, а с недавних пор стали болеть, порой очень даже невыносимо. Он все откладывал, все некогда было, все заглушал боль болеутоляющими таблетками, щедро рекламируемыми по всем каналам телевидения (специально упомянуто tv, чтобы не путать с мочеиспускательным каналом), а когда выдавалось свободное время – было попросту лень, терпел, терпел, но теперь уже нельзя было откладывать – приперло, да и жена допекала своим неутомимым ворчанием, да и почки стали серьезно болеть, как уже было сказано. С отвращением вошел в поликлинику, не любил ни врачей, ни лекарства, до сих пор как-то удавалось избегать и то и другое (впоследствии вспоминая свой поход в поликлинику, он проклинал себя, потому что с этого и начались все его беды). Он с удивлением прочитал объявление на доске в фойе этого лечебного заведения, гласящее, что отныне медицинское обслуживание населению будет производиться бесплатно и совершенно бескорыстно, и чтобы это самое население даже не думало что-то предлагать лечащим его врачам. Примерно так, мысль такая, а он в основном запоминал мысли, а не конкретные слова, иллюстрирующие эти мысли, потому, что как его убедила жизнь, от слов было мало проку. Он нащупал в кармане двадцатку. Видимо, жена была не в курсе новорожденной филантропии со стороны местной медицины, когда совала ему в карман купюру, предназначенную для обследования, сопровождая сование далеко не лестным отзывом в адрес медиков: «Вот это дашь врачу, хватит с него, а будет пиздеть, скажешь – мы не миллионеры; повтори что сказала, правильно, и смотри, не веди себя там как болван, не то заставят вернуться домой за деньгами, а дома ты шиш от меня получишь!». Намотав это напутствие на ус, он отправился на работу и во время перерыва, благо – поликлиника находилась в двух шагах от места работы, направился туда. Вошел. Прочитал объявление. Мысленно усмехнулся, мысленно пожал плечами, проводил взглядом необъятную задницу медсестры, торопливо переваливаясь с боку на бок, прошедшей мимо (не задница – домострой, – подумал он, – нелепо, конечно, при чем тут домострой, но зато как звучит! Он любил всякие такие словечки, несмотря на то, что по профессии своей был далек от словотворчества). Поплелся к кабинету уролога. Возле кабинета, на одном из двух стульев, намертво спаренных между собой деревянной доской, сидел запущенный до крайности, дремучий старикашка. Он сел рядом на сиамский стул-близнец и стал ждать. Наверно людей напугало такое необычное объявление, вот никого и нет, – подумал он.

– Читали? – строго, но тихо спросил старикашка, обдав его сложными запахами изо рта.

– Нет, – на всякий случай стал испуганно отнекиваться он.

– Хэк! – в сердцах выдохнул старик, отчего он буквально потонул в жуткой вони, – Объявления пишут, медицинские услуги бесплатно оказывают! Смотри ты! Не знали! Хэк! – с досадой закончил старик и покачал головой.

Он отодвинулся, насколько это было возможно, чтобы не обидеть старика. Из кабинета вышла медсестра и ласково посмотрела на них, ожидающих. Видимо, помимо многообещающего объявления, проходила необъявленная неделя любви и ласки к занемогшему ближнему.

– Вы что же не заходите? Вам нужно приглашение? За ручки ввести в кабинет? Как фамилия? – вопросы не очень вязались с ласковым взглядом, и он сделал заключение, что взгляд хронический. Он поглядел на старика, все-таки тот пришел первым, но старикашка не реагировал, оцепенел.

Из четырех заданных на одном дыхании вопросов он выбрал последний.

– Хашдашгаштинский, – ответил он.

Старикашка ничего не сказал, продолжая цепенеть.

– Господи-и! – сказала медсестра и пяткой толкнула дверь кабинета, приглашая носителя фамилии войти.

Он посмотрел на старикашку и, не замечая с его стороны никакой реакции, вошел в кабинет врача.

– Входите, – сказал врач, хотя Хашдаш (постепенно будем сокращать в целях экономии бумаги) уже вошел.

– Я вошел, – сказал Хаш. Следом за ним, распахнув дверь, ворвалась медсестра и, шмякнув на стол врача его медицинскую карточку, вышла.

Врач, не приглашая садиться, хотя свободный стул имелся, стал позевывая изучать тоненькую медицинскую карточку Хаша.

– Ну и фамилия у вас! – произнес врач равнодушным сонным голосом, – Ничего, скоро за всех вас возьмутся…

– Кто возьмется? – не дождавшись продолжения так многозначительно начатой фразы, испуганно спросил Хаш.

– Как кто? Наш парламент. Они уже вынесли решение, какие фамилии можно носить, а какие носить вредно… Так, что, недолго вам осталось ходить с таким… безобразием…

– Я не по поводу фамилии пришел, – робко напомнил Хаш.

– А? Да, да, помню, помню…

Хаш торопливо полез в карман, вытащил двадцатку и положил на стол перед врачом, прямо на свою куцую медицинскую карточку.

– Что это? – сонно спросил врач, хотя хорошо видел что это.

– Вам, – лаконично ответил Хаш.

– От кого? – последовал следующий вопрос.

– От жены, – сказал Хаш и тут же решил уточнить, – От моей жены.

– Ладно, – немного подумав и чуть не заснув произнес врач, – Если от жены… На что жалуетесь?

Хаш сказал на что.

– Снимите рубашку, ложитесь за ширму.

Хаш повиновался. Врач пришел и стал его щупать, мять и давить.

– Болит?

– Не болит.

– Болит?

– Не болит.

– Болит?

– Болит.

– Что?

– Говорю – болит, – сказал Хаш виновато. Как ни хотелось ему не разочаровывать врача, приходилось говорить правду.

– Значит, здесь болит, – стал уточнять врач.

– Да, – подтвердил Хаш извиняющимся тоном.

– Очень хорошо, – неожиданно сказал врач.

– Хорошо? – стал уточнять Хаш.

– Нет, плохо. А здесь?

– А-а! Болит!

– Ладно. Вставайте, одевайтесь, – врач прошел за свой стол и, не садясь, стал что-то быстро-быстро писать в медицинской карточке Хаша, будто спешил покинуть опостылевший кабинет, выходивший окном на кирпичную стену и стойко державший застарелые аммиачные запахи.

– Значит так, – кончив писать, заговорил врач, – Надо будет сдать анализ мочи. Пока соблюдайте диету, ничего острого.

– В каком смысле – острого? – пытаясь пошутить, спросил Хаш, но врач попытки не принял и озабоченно пояснил Хашу как слабоумному:

– В смысле еды.

– Ясно, – уныло произнес Хаш, попытка которого продемонстрировать неунывающий свой характер блистательно провалилась.

– Потом придете на УЗИ, – сказал врач, – После анализа. А потом уже по результатам обследования УЗИ назначим лечение. Идите.

– До свидания, – сказал Хаш, открывая дверь.

Врач ничего не ответил, уткнувшись взглядом в какую-то книжку.

«Читатель, – усмехнулся про себя Хаш, – Он что, не знает, что сейчас никто не читает книг? Непорядок».

В коридоре по-прежнему сидел старикашка, теперь окруженный плотной завесой дурного запаха. Хаш поглядел на него, старикашка и не думал подниматься с места.

– Не идете? – спросил Хаш, – Идите, он один.

– Не хочу, – капризно произнес старикашка, – Еще наговорит кучу гадостей.

– А почему же тогда вы сидите тут? – поинтересовался Хаш.

– А где же мне сидеть? – поинтересовался в свою очередь старикашка с таким видом, словно ждал от Хаша конкретного ответа.

На этот вопрос Хаш не мог ответить, и старикашка сердито отвернулся от него. Мимо Хаша прошла давешняя медсестра с выдающимся задом в халате не первой свежести (так же как и не второй) и неожиданно завопила в распахнутую дверь гинекологического кабинета:

– Ругия, колготки будешь брать?!

Хаш вздрогнул от дикого окрика и поспешил покинуть здание поликлиники.

Час обеденного перерыва все еще продолжался, но идти домой пообедать Хаш уже не успел бы, мог опоздать после перерыва, а он не хотел лишний раз нарываться на ядовитые замечания непосредственного начальства. Он решил вернуться на работу, и вернулся почти на двадцать минут раньше, отчего шеф с удивлением воззрился на Хаша, будто впервые видел. «Чего уставился?!», – захотелось заорать Хашу, но интуиция вовремя подсказала, что будет неприятность. И без того будет, – сказал ей Хаш. И почти угадал.

– Что, животик заболел? – издевательски начал шеф пить кровь. – Чего так рано, или из дома выгнали? Сочувствую…

– У нас дома есть туалет, – уже чувствуя беспомощность своего ответа, тем не менее, сказал Хаш (когда он злился, он терял остатки былого самообладания и остроумия, а шеф его бесил одним только своим присутствием), – Если б у меня заболел живот, я бы остался дома, а не явился бы на работу, – тут Хаш сделал паузу и посмотрев на часы на стене над головой начальства, закончил, – На двадцать минут раньше… как болван.

Последнее явно понравилось начальству, оно кивало, одобряя слова Хаша, и больше ничего не сказало, боясь вновь спровоцировать неожиданное многословие подчиненного. Начальник Хаша был главным бухгалтером в огромном супермаркете, раскинувшемся на окраине города, в рабочем районе, среди пустующих новостроек недоступных для рабочих. Хаш был просто бухгалтером в том же супермаркете и не страдал от излишней привязанности к начальству, донимавшему его по разным пустякам: вы пришли в грязной обуви, вы опоздали на восемь минут, от вас пахнет чесноком (неправда, Хаш[1]1
  Хаш – жирный суп из коровьих ножек с чесноком и уксусом.


[Закрыть] терпеть не мог чеснок, несмотря на свое имя, точнее – на начало фамилии), вы напартачили в квартальном отчете, не учтены девяносто три копейки, вы то, вы сё… ну и так далее… Хаш старался отвечать ему взаимной нелюбовью, но у него получалось хуже, потому как был рангом ниже, и высокое начальство, которое Хаш видел очень редко, прислушивалось, конечно же, к мнению главбуха, а Хаша в упор не видело. Но тем не менее, были и приятные моменты в работе, когда просто бухгалтер Хаш считал на калькуляторе прибыль и чистую прибыль, и приятно поражался доходам и богатству высокого начальства, и исходя из этого богатства надеялся, что вполне возможно, что скоро повысят его жалованье… То есть, хозяин расщедрится, возлюбит ближнего своего, работающего на него… Короче – недопустимый в его возрасте идеализм, который Хаш все-таки допускал… С другой стороны, в такие минуты он забывал о мелких и крупных финансовых и продуктовых махинациях высокого начальства, (о которых хорошо был информирован, кому же, как не ему, бухгалтеру, знать?) желая походить на него и тоже стать миллионером и высоким начальством. «Кто сумел, тот и съел, – думал Хаш, невольно отождествляя себя с начальством, и помнил не о справедливости и не о несправедливостях, творимых этим самым начальством, а думал о том, как бы самому стать таким уважаемым членом общества, – Не он хапнет, так другой, свято место пусто не бывает, и пришлось бы тогда вкалывать на другого хозяина, какая разница?». Не то, чтобы он был очень уж беспринципным, этот наш Хаш, просто с недавних пор он стал понимать, что в жизни многим приходится жертвовать и чтобы ужиться, прижиться и дожить, в первую очередь жертвами становятся наши принципы. В противном случае мы можем умереть молодыми, забрав свои принципы в могилу, или, что еще хуже, оставив их своим детям в наследство вместо материальных благ, которых эти самые принципы нас лишили во время пребывания на земле.

На следующее утро Хаш с бутылкой из-под уксуса в руке, тщательно промытой женой, отнес первую мочу («Первач!» – пошутил он, разглядывая на свет бутылку с утренней мочой, но жена не восприняла шутки, перебирая в уме самые мрачные прогнозы по поводу ответа анализа) в лабораторию поликлиники.

– Где направление? – скучным голосом спросила молодая лаборантка, принимая от него бутылку.

Хаш протянул ей листок, выданный накануне врачом.

– Бутылка, – равнодушно констатировала девушка, – Вы в каком веке живете?

– Двадцать первом, – с готовностью ответил Хаш.

– В любой аптеке продают специальные стаканчики для анализов, – сообщила лаборантка, – А вы – пол-литра мочи…

– Да не жалко, – сказал Хаш.

– Остряк, – сказала девушка, – Завтра – ответ, с двух до четырех.

– А врач когда? – спросил Хаш.

– Спросите в регистратуре, – зевая, ответила лаборантка, – Вы что, из деревни?

– А из деревни нельзя?

– Можно, можно, – добродушно ответила вторая лаборантка, пожилая женщина с добродушным выражением лица, что-то сосредоточенно разглядывавшая в микроскоп, отрываясь от этого микроскопа и с улыбкой глядя на Хаша, – Сейчас все из деревни…

– Какая погода, – сказала ей молодая, судорожно подавляя зевоту, – Все время спать хочется…

– Ну и спите, – сказал Хаш, выходя из комнаты, – Я скажу, чтобы не беспокоили…

Пожилая лаборантка прыснула, сдерживая смех, а молодая проводила Хаша удивленным взглядом.

На следующий день он пришел к врачу.

– У вас в моче… – начал деловито врач и тут осекся, глядя на листок с ответом анализа.

– Нефть? – спросил Хаш.

– Нет, кровь, – ответил врач.

– Это плохо? – спросил Хаш, – Или хорошо?

– Что ж тут хорошего, – хмыкнул врач, – Конечно, плохо.

Хаш помолчал, опасаясь задать еще какой-нибудь глупый вопрос, но, немного помолчав и видя, что врач, внимательно изучая ответ анализа, вроде бы, говорить не расположен, спросил:

– И много?

– Крови?

– Ага.

– Немало, – сказал врач, – Больше, чем хотелось бы.

Хаш хотел спросить: хотелось бы кому? Но решил промолчать, не время было шутить. Врач, наконец, оторвался от листочка, видимо, уже изучив его как клятву Гиппократа, и спросил:

– УЗИ давно проходили?

– Что проходил? – не понял Хаш.

Врач поднял на него недоумевающий взгляд.

– Обследование внутренних органов на УЗИ, – пояснил врач.

– Никогда не проходил, – Хаш пожал плечами.

– Придется пройти, – сказал врач, подозрительно оглядывая Хаша, – Я выпишу направление. Потом с ответом придете ко мне. Поняли?

– Понял, – с готовностью кивнул Хаш. – А это не больно?

Когда он вышел на улицу, моросил дождь, мелкий, противный, не дождь – сплошное уныние. Он вытащил из кармана куртки кепку, надел и пошел бесцельно по улице. Домой не хотелось, работа закончилась, утром, до работы он купил продуктов дня на три, сын вчера звонил из Праги и рассказал про свои успехи в аспирантуре пражского Университета, гостей они с женой не ждали (и уже давно), так что, спешить домой особой надобности не было. Он позвонил жене и предупредил, что задержится.

– Почему? – последовал резонный вопрос ледяным тоном, не предвещавшим ничего позитивного.

– Прогуляюсь немного, – сказал он.

– Знаю я твои гулянки, – сказала жена.

– Пройдусь, – уточнил Хаш.

– Знаю я твои похождения, – сказала жена тем же тоном.

Он шел неторопливо – что тоже довольно редко бывало, обычно всегда торопился – и после слов жены вспомнил вдруг, что давно, пожалуй, очень давно, так давно, что и не припомнит сейчас, ходил на всякие гулянки и очень приятно проводил время, а вспомнив эти гулянки вообще, вспомнил конкретно и свою давнюю любовь, которую уже несколько месяцев не навещал в связи с открывшейся проблемой с почками. Он подумал и решил позвонить.

– Ой, держите меня, падаю! – услышал он в мобильнике веселый голос, – Я уж думала уехал в кругосветное путешествие и там и остался, в кругосветном.

– Нет, – сказал он, – Я здесь.

– С чем и поздравляю, – сказала она со смешинкой в голосе. – Что-то нужно?

Тон ее не очень вязался с последней фразой, тем не менее, на сердце его стало горячо от прихлынувшего хорошего чувства.

– Ничего не нужно, – сказал он, – Просто повидать захотелось.

– Ты гляди! – воскликнула она, и на этом разговор их прервался в связи с наличием отсутствия телефонных контуров у вызывающего абонента.

Он постоял, потоптался на углу улицы, и так как жила она недалеко от того места, где он топтался, то, подумав и прислушавшись к себе, решил, что телефонный разговор, так неплохо начавшийся, вполне можно было бы продолжить у неё в постели. Если только в этой постели не завалялось постороннего. Все-таки многомесячное отсутствие… Сколько прошло?… Он стал подсчитывать, но сбился и бросил – подсчетами он на работе был сыт по горло. Одна она дома, или нет приходилось выяснять эмпирически, методом практики. Он пошел.

Лифт не работал и на седьмой, последний этаж он доплелся, шумно отдуваясь, как кит, извергающий воду из чрева. Едва он достиг таким образом последней лестничной площадки, как дверь внезапно распахнулась перед ним. Он отпрянул.

– Я еще не стучал, – переводя дыхание, сказал он.

– Я слышала, как ты дышал на третьем этаже, – сказала она. – Чего тебе?

– Грубо, грубо, – проговорил он, – Немного душевной теплоты…

– Знаешь что? – прервала она его паясничанье, – Катись, откуда пришел.

– Но почему?

– Ты еще спрашиваешь!? Четыре месяца не показывался…

– Я так и знал, что ты помнишь точную цифру, – сказал он радостно, будто тяжесть свалил с плеч, – Знаешь, по дороге стал подсчитывать, и не мог точно…

– Ни звонка, ни ответа, ни привета, – продолжала она жаловаться открытой двери, – А теперь приходит с таким видом, будто вчера только расстались. Топай давай обратно, – она стояла в проеме двери, заслоняя ему обзор квартиры.

– Не говори так, – сказал он, – не то я могу подумать, что у тебя кто-то есть в спальне.

– Да, есть. И я не намерена отдавать тебе отчет.

– Ну, не ври, Сабиночка, не ври, у тебя не получается, – проговорил он, стараясь придать голосу максимальную нежность, и вытягивая шею, чтобы увидеть есть ли кто в квартире.

– Еще как получается! – отрезала она.

– Ну, что сделать, чтобы ты простила меня?

– Я подумаю, – сказала она.

– Сколько это займет? – он глянул на циферблат часов на запястье и тут заметил, что часы остановились.

Суеверная интуиция по этому поводу что-то провякала неприятное, но он не обратил внимания, не до того было.

– Домой, к женушке торопишься? – ехидно спросила она.

– Нет, – сказал он. – Сегодня я останусь у тебя, буду грехи свои замаливать. Ну?

– Вот у тебя, между прочим, очень хорошо получается врать, – сказала она, – Ладно, входи. Ненавижу себя за это…

– Зато я люблю тебя за двоих, – проговорил он, входя в квартиру и оглядываясь, – Кажется, тут ничего не изменилось, а?

– Очень ты помнишь: изменилось – не изменилось… – проворчала она, – Тапочки надевай, слякоть на улице.

– Иногда мне кажется, – сказал он, – Я пришел домой, к жене, настолько вы одинаково ворчать любите… Хорошо хоть разница в возрасте… Как же мне не помнить, если я знаю тебя уже почти десять лет!?

– Ты смотри! Не забыл, что юбилейный год.

– Хватит болтать, не то вся моя энергия может уйти в слова, – сказал он, взяв легонько её за плечи, – Иди ко мне.

– Ты такой негодяй, – сказала она расслабленным голосом, – Не могу понять, почему я тебя жду.

– Помолчи, – попросил он, снимая с неё халат, целуя восхитительные обнаженные плечи этой сорокалетней прекрасно сохранившейся женщины, – Тебе никак не дашь твой возраст…

– Это потому, что у меня никогда не было мужа, – сказала она, – Вы, мужчины умеете укорачивать век женщин.

– Взаимно, взаимно, – торопливо проговорил он, – Приступим к телу.

Она вдруг залилась смехом.

– Не надо смеяться! – рассердился он. – Тут, понимаешь, серьезное дело, а ты смеешься как неопытная девчонка.

– А что такое?

– Расхолаживает.

– Ты смотри!

– Да.

– Ты смотри! – повторила она, – Поаккуратнее со мной… Отвыкла…

Потом они лежали в постели, и он с расслабленной улыбкой идиота глядел в потолок. Она проследила за его взглядом.

– Что ты там увидел?

– Ничего.

– Ты в самом деле останешься? – спросила она.

Он оторвал наконец взгляд от потолка и виновато покачал головой на подушке – туда-сюда.

– Я так и знала. Думаешь, я поверила?.. А хотел бы?

– Очень! – искренне произнес он, и она поняла – не врет.

– Вот это, пожалуй, главное, – сказала она. – Скажи, – вдруг будто что-то важное вспомнив, спросила она, – А тебя жена ловила когда-нибудь?

– Было раз, – неохотно ответил он.

– И что сделала?

– Ничего.

– Ой, не трепись! А что сказала?

– Сказала: что ты делаешь?

– Ой, не трепись! А ты?

– Я сказал: сама видишь.

Она вновь залилась смехом. Он посмотрел на нее и сказал:

– Ты не думай, у меня была серьезная причина.

– Ты о чем?

– О четырех месяцах.

– И что за причина?

Он не ответил, собираясь с мыслями.

– Ну, – сказала она, – В чем дело?

– У меня проблемы с почками. Прохожу обследование.

– Болят?

– Да. Иногда очень даже. Вот с таблетками хожу.

– Что принимаешь?

– Болеутоляющее.

– Но это же не лечение, – сказала она, – Надо лечиться. А может, операция нужна?

– Вот сейчас только занялся, анализы сдал…

– Врач хороший?

– А хрен его знает.

– Это важно.

– Знаю. Но… Какой есть такой есть, берите, а то и этого не останется.

– Все шутишь?

– А что же делать? Это помогает держаться, – он долгим мутным взглядом поглядел на неё.

– Что? – тихо спросила она.

– И почему я на тебе не женился? – сказал он, вздохнув.

– Ты меня спрашиваешь?

– Нет, себя.

– Тогда отвечу: потому что ты нерешительный.

– Да, ты права… С женой мы не две половинки, что выяснилось через несколько месяцев супружеской жизни, но продолжал жить… По инерции, как говорится… А с тобой – две половинки. Есть все предпосылки, чтобы развестись: сын умница, делает карьеру в чудном городе, там, видимо и останется, и скоро сам женится… За него я спокоен. Её порой видеть не могу… Чего же мне еще, чтобы бросить все это?

– Ты себя спрашиваешь?

– Нет, тебя.

– Тогда начнем с малого – оставайся сегодня у меня.

– Не могу. Правда, не могу. Ты же сама сказала – нерешительный. Это верно. И потом: начнутся приступы боли… малоприятное зрелище, не хочется тебя утомлять… А там – болеутоляющие, ворчание жены… Привык… Когда-нибудь… – и он замолчал, не докончив. Потом вдруг соскочил с кровати, стал торопливо одеваться. Она смотрела на него, потом вздохнула и спросила:

– Что когда-нибудь?

– А? – не понял он.

– Ты сказал: когда-нибудь и замолчал.

– Скажу как-нибудь… – не сразу ответил он.

Она тоже поднялась, намеренно демонстрируя ему свое красивое, ухоженное тело зрелой женщины, следя за его реакцией. Никакой реакции не последовало, и она шутливо шлепнула его по спине.

– Ну, иди, балда… Не болей.

Ему показалось, что она слишком как-то легко прощается с ним после четырех месяцев разлуки. Недоброе предчувствие кольнуло в сердце, интуиция проснулась, заметалась, не зная, что подсказать и затихла, так ничего и не придумав умного…

– Ты не купил хлеб, – сказала жена из комнаты, едва он перешагнул порог квартиры.

– Откуда ты знаешь? Ты же меня не видишь.

– Я тебя насквозь вижу, – сказала она, выходя в прихожую и оглядывая его с ног до головы, – Ты опять был у этой шлюхи?

– Не обязательно быть шлюхой, чтобы спать со мной, – парировал он, – Ты оскорбляешь не её, а меня.

– И правильно делаю! – заявила она.

– Ладно, отстань, я спать хочу.

– Еще бы! Натрахался там…

Он, пошатываясь от усталости, направился в спальню и повалился как был в одежде на кровать. Она вошла следом, стянула с него туфли.

– Ходишь, как свинья по грязи, потом в постель в ботинках… – заговорила она монотонно, хорошо зная, что именно такой её тон он не выносит, – Не валяйся одетым, ты не под забором. Встань, разденься и ложись по-человечески…

– Уйди! – простонал он.

– Что такое? – встревожилась она, – Начинается?

– Да, – соврал он, чтобы она отстала.

– Сейчас! – она сорвалась с места, – Сейчас принесу, – и через минуту её ворчание донеслось из комнаты, – Ну, где они, куда ты положил? Говорила тебе – клади всегда в одно и то же место, чтобы не искать, клади в ящик стола, где все лекарства лежат… Запустил, запустил, теперь приходится расхлебывать… Если б ты послушался меня и тогда же, четыре месяца назад обратился к врачу, уже все было бы позади… Даже если б нужна была операция, ну что ж, мало ли таких операций делают… Давно бы был здоров, не мучался бы сейчас…

Хаш помнил, что лекарства у него в кармане пиджака, но намеренно не говорил ей, вместо этого он крикнул из спальни, чтобы она слышала:

– Нечего сейчас говорить о прошлогоднем снеге… Запустил и запустил, что теперь делать?

Его реплика вызвала новую волну ворчания, но он заткнул уши и ничего не слышал.

Она все-таки нашла что-то завалявшееся и принесла со стаканом воды. Хаш разжал уши.

– На, прими, – сказала жена все еще сердитым ворчливым тоном, но с явно ощутимыми тревожными нотками в голосе.

– Не надо, – капризно произнес он, отстраняя её руку с таблетками.

– Почему? – удивилась она.

– Я соврал, – сказал он, отводя взгляд, – Не болит.

– Почему соврал? – уже начиная закипать, спросила она, пока сдерживаясь, чтобы не взорваться раньше времени.

– Чтобы ты отстала.

– Ах ты, поганец! Дрянь такая! – она швырнула ему в голову брикет с таблетками.

Он отмахнулся, лекарства упали на пол, возле кровати.

– А-а!.. – сказал он, стараясь обратить все в шутку, – Стакан побоялась бросить.

Вот тут интуиция его не обманула, потому что в тот же миг в голову ему полетел стакан, расплескивая воду на постель.

– Не побоялась, – констатировал он, вытирая мокрое лицо краем одеяла, – Ну и дура.

– От дурака слышу! – ответила она сердито и вышла, хлопнув дверью.

Два часа ночи. Он не мог заснуть, лежал без сна, думал о том, о сем. Поглядел на часы. Начало третьего. Рядом беззаботно – на первый взгляд – храпела жена. Ну, как с ней, с такой храпящей заниматься любовью? – подумал он. Посмотрел на нее внимательнее. На второй взгляд она также казалась беззаботной. Спит лицом к нему, подперев щеку ладонью. Он осторожно зажал пальцами ей нос. Она стала задыхаться, бормотать нечленораздельно, он отпустил, торопливо отвернулся, спящим притворился. Храп временно прекратился, но минуты через две возобновился с новой силой. Это его, не спящего, раздражало, мешало думать. Придушить её, что ли? Хаш представил себе картину во всех подробностях: он душит её во сне, она, дико выпучив глаза, сучит ногами, ерзает, отбрасывает одеяло, оголяя свои давно опостылевшие ляжки, похожие на офицерские штаны-галифе, не женщина – штурмбанфюрер. Не хочет умирать. Но он настойчив. И вот её большое, расслабленное, как тряпичная кукла тело лежит, раскинувшись на смятой до крайности постели. Он усмехнулся. Содрогнулся, однако. Стал вспоминать их прошлую жизнь, стараясь быть объективным: она ведь не всегда была штурмбанфюрером, была в молодости тоненькой, красивенькой, заниматься с ней любовью доставляло им обоим удовольствие, они шлепали друг друга по ягодицам, шептали друг другу в уши изысканные непристойности, да, были дни… Но эти дни, давно ставшие прошлым, вспоминались как-то нечетко, смазано, тогда как недавнее время… Нет, не получалось быть объективным. Субъективность не позволяла. Отчетливо вспоминалось одно плохое: скандалы, раздоры, крики, ворчания, жуткие сцены на грани развода при сыне и даже раза два побои, правда, одноразовые, наносимые им жене и получаемые им от жены. Скука! Под эту скуку он и заснул, и как часто с ним бывало, приснились ему умершие близкие, умершие знакомые и даже малознакомые, о смерти которых он слышал от знакомых.

Когда он шёл за ответом обследования, ёкнуло сердце, интуиция тревожно забилась в груди, потом опустилась ниже, в живот и там затихла, так ничего и не сообщив. Он выругал её про себя грязными ругательствами.

Врач встретил Хаша как-то подозрительно ласково, впрочем, не впадая в крайности, не перегибая, не утрачивая своего всегдашнего полусонно-равнодушного состояния.

– Что ж, друг мой, – сказал врач, и Хаш вздрогнул внутренне.

Во-первых потому что врач никогда не был ему другом, а во-вторых потому что к своему пятидесятичетырехлетнему возрасту он успел потерять всех друзей, которых имел в молодости: один умер, некоторые уехали, с остальными попросту долгие годы не пересекались и контакты были утеряны, давно не встречались, стерлись, утратились былые теплые товарищеские отношения. Жалел ли об этом Хаш? Ну, сейчас не до этого, послушаем, что врач скажет.

Итак, Хаш вздрогнул. Внутренне. Так что врач не заметил и продолжал гнуть свою фальшивую линию поведения с больным.

– Вам придется быть мужественным, дружочек, – проговорил врач, разглядывая ответы обследования, подняв листок с маловразумительным для Хаша изображением его внутренностей к самым глазам, хотя не страдал близорукостью, – Не боитесь?

Не хочет в глаза смотреть, – догадался Хаш.

Ноги его обмякли, большие ступни похолодели, стали, как тающее мороженное.

Из кабинета врача Хаш вышел так, будто его стукнули кувалдой по голове – в ушах звенело, в глазах потемнело, в груди похолодело. Кроме того, холодный пот выступил на лбу – раз, на спине – два, подмышками – три. Он сел в коридоре на стул, чтобы отдышаться. Старикашка был тут как тут. На соседнем стуле.

– Ну, что? – спросил он Хаша.

Хаш мутным взглядом посмотрел на него, отвел взгляд. Помолчал. Старик терпеливо ждал. Хаш вновь посмотрел на старика, старик – на Хаша.

– Говорит – помру, – сообщил Хаш упавшим голосом.

– Все помрем, – тут же среагировал старик, но с таким видом, будто открывал еще неведомую никому великую истину, – А когда конкретно?

– Через пол года, – сказал Хаш, и комок подкатил к горлу. – Шесть месяцев.

– А-а!.. – разочарованно махнул рукой старик, словно надеялся, что Хаш помрет сейчас же у него на глазах, – Еще есть время.

– Для чего? – машинально спросил Хаш.

Старикашка вдруг посмотрел на Хаша таким глубоким, проницательным, мудрым взглядом, которого от него никак нельзя было ожидать. Хаш вздрогнул от этого устремленного прямо ему в глаза взгляда.

– Для чего? – еще раз спросил Хаш, как актер на сцене, вынужденный повторить реплику зазевавшемуся виз-а-ви.

Видимо неспроста повторил свой вопрос Хаш: неожиданно проницательный, мудрый взгляд старика заронил в нем надежду на умный совет.

– Для того, – тихим, проникновенным голосом произнес старик, – Чтобы изменить жизнь, Хаш всеми чувствами прикованный к нему в эти мгновения, подсознательно отметил про себя, что от старика вдруг перестало вонять.

– Да, – сказал он, поднимаясь со стула, – Это легко сказать.

Пошел к выходу Хаш, но через пять шагов, уже заворачивая по коридору к выходу из поликлиники, обернулся, чтобы еще раз посмотреть на старика-старикашку и может быть, еще раз встретить его удивительный взгляд, но никакого старикашки на стуле возле кабинета уролога не было.

Хаш не стал на этом заострять внимание, потому что был не в силах, потому что все его внимание, все чувства, которые еще жили в нем, все мысли, что еще не притупились окончательно, вихрем кружились вокруг того, что ему сказал врач пять минут назад. Пол года, – думал Хаш, – он дал мне пол года… Запущенный рак левой почки… И когда я успел его запустить?.. Метастазы… Не подлежит хирургическому вмешательству… Может быть еще хуже от вмешательства… Хотя что может быть хуже? Нет, шесть месяцев могут превратиться в три, три – в один… Прав был старикашка, что не заходил… Наговорил всяких гадостей! Да нет же, какие гадости… Он правду сказал, что ж ему врать надо было, или оставить меня в неведение?.. В голову лезли слова врача, свои обрывочные мысли, страх, страх, страх сжимал сердце, пот струился по вискам…