Текст книги "Мгновение"

Натиг Расулзаде
Мгновение

В пятницу, когда он ждал на кухне, пока вскипит молоко, чтобы подавить приступ сухого кашля, он впервые обнаружил, что громко разговаривает сам с собой.

– Не смей называть мою работу дерьмом! Сам ты дерьмо, чертов взяточник! И ничего не умеешь, кроме как брать взятки!.. – вдруг крикнул он, обращаясь к кухонной стене с отлипшими квадратиками кафеля и размахивая руками.

Он настороженно замолчал, прислушиваясь к звенящей после его крика тишине, пытаясь осмыслить, что происходит, торопливо вышел в прихожую и посмотрел в зеркало, будто ожидая каких-то изменений во внешности, потом вдруг запаниковал, засуетился, словно внезапно обнаружил в себе таинственную болезнь, выключил огонь под миской с молоком, не понимая, что делает, выплеснул молоко в раковину…

…и стал быстро одеваться, чтобы выйти из дома. Он знал, что в данную минуту ему необходимо двигаться, ходить, спешить, хоть и некуда было, поскорее уйти из дома, оставаться дома почему-то казалось невозможным и страшным. Когда он выходил из квартиры, он заставил себя сосредоточиться и зафиксировать мысль на том, что вот сейчас он запирает входную дверь ключом, запирает на два оборота, заставил себя запомнить приятный хруст ключа в замке двери, чтобы потом не сомневаться и не возвращаться проверять – запер ли? – что с ним неоднократно случалось.

Он шагал по улице, как обычно торопливо, чтобы никто – особенно из знакомых – не заподозрил, что он гуляет бесцельно. Гулять бесцельно почему-то казалось ему неприличным, занятием достойным только бездельников. А выглядеть бездельником ему не хотелось, потому что он и был бездельником, по крайней мере, таковым считал себя в душе, особенно когда наступала временная пауза в работе. А паузы в последнее время наступали все чаще. Людям свойственно тайно презирать себя за черты им присущие, потому что они в первую очередь видят только отрицательные стороны таких черт характера, мешающие в быту, тормозящие дела, связывающие руки; но, тем не менее, они стараются выпячивать одни только позитивные стороны тех же самых черт, находят, чем гордиться перед себе подобными.

Он любил посидеть на скамейке в стареньком городском сквере с фонтанами, слушать приглушенный плеск воды, думать под этот успокаивающий шум, но сидеть на скамейке ему тоже казалось стариковским делом, хотя сам он был уже далеко не молод. И если он и присаживался в излюбленном уголке сквера, то не более чем на пять-десять минут, когда мысли стремительно пролетали в голове и ухватить их было нелегким делом. Все-таки, потом, вспоминая и восстанавливая обрывки мыслей, из тех, что приходили в голову, он старался извлечь из их хаотичности нечто, что можно было бы облечь в гармоничные формы, старался использовать молниеносные тени мыслей и, как ни странно, порой получалось. «Думать – моя профессия», – любил говорить он, но практично использовать эту профессию так и не научился за те долгие годы, что занимался ею. Видимо, никому его мысли не были нужны.

Он дошел до сквера, подошел к скамейке, где обычно сидел и обнаружил, что на его скамейке сидит девушка с наушниками в ушах… Что ж, он присел рядом с девушкой, которая, естественно, не обратила на него никакого внимания. Может, потому что было ей не больше двадцати, а ему не меньше шестидесяти. Все-таки он присел и искоса глянул на нее. Не станем её описывать: то, что ей было не больше двадцати, уже само за себя говорит. То есть, именно ему говорит, не нам. Ему все девушки такого возраста казались красивыми, как минимум – симпатичными и желанными. Хотелось влюбиться. О, как хотелось влюбиться, вновь почувствовать себя молодым, почувствовать свою жизнь наполненной до краев любовью, ради чего и должен жить человек; хотелось увидеть рядом с собой юную, наивную, свежую, прекрасную, глядящую снисходительно на его опыт и заполняющую хохочущей, грохочущей, болтливой юностью все существо его; как хотелось, чтобы тяжелые камни, уродливые наросты в душе его, приобретенные с годами и застывшие, подобно лаве, сжимавшие все сильнее бедную душу его, все больше бедневшее с годами, сжимавшие больное сердце его, растворились, распались, превратились в пыль и прах от этого обжигающе пронзительного чувства наполненности жизни, чего давно он не испытывал, проживая отпущенное ему время, как проживают многие его сверстники, сдавшиеся подступающей старости и не желавшие возродиться для настоящей жизни; хотелось стряхнуть с души все неважное, маловажное, без чего нельзя обойтись в быту, но что не замечаешь вокруг себя, если ты разбужен любовью…

Хотелось влюбиться. И уже давно. Конкретно – последние четыре года. И когда он сел рядом с этой девушкой, давнее желание, которому в этом году исполнялось уже четыре года, жалостно запищало, придавленное, как обычно, неприятными и тяжеловесными бытовыми проблемами. «Заговори с ней, – пищало и умоляло желание влюбиться, – а вдруг…».

– Как же с ней говорить, если у неё заткнуты уши?! – сказал он, нервно жестикулируя.

Девушка обернулась к нему, глянула искоса и тут же снова вперила застывший взгляд в фонтан.

Он испугался, поняв, что опять говорил вслух. И не ошибся – говорил.

«Что же это такое? Придется обратиться к врачу, – подумал он, – Или не надо? Подождать, может?..»

– Вы что-то сказали? – вдруг обратилась она к нему, сняв с его стороны затычку наушника из уха.

– Что-то сказал? – повторил он, немного смутившись. – Вам?

– Здесь еще кто-то есть? – ответила она вопросом на его дурацкий вопрос, обводя мимолетным взглядом пустой в этот час дня сквер и еще больше смутив его еще и тем, что в абсолютно безлюдном сквере он подсел именно на ту скамейку, где сидела она.

Он покорно проследовал глазами по маршруту её взгляда.

– Нет, – сказал он, вымученно улыбаясь.

– Вот видите, – сказала она, окончательно вытаскивая из ушей наушники, в которых тихо шипела и догорала неизвестная ему, но тем не менее, приятная музыка.

– Да, да, – сказал он, – вы правы.

Она вела себя так, будто сама напрашивалась на знакомство. «Что-то здесь не…», – подумал он и вновь окинул её взглядом, хоть и быстрым, но на этот раз более изучающим и внимательным. Он хорошо умел различать девиц легкого поведения, но наметанный взгляд его не признал в ней проститутки, специально усевшейся в сквере, чтобы ловить мужчин.

– Это мой любимый скверик, – сказал он. – Правда, приятный? Вы здесь часто бываете? Я что-то не припомню, чтобы видел вас. Такую девушку я бы запомнил…

Она усмехнулась. Но не иронично, не свысока, как можно было бы ожидать в ответ на многословие этого пожилого человека, напротив – её усмешка ободряла и призывала продолжить разговор.

В нем затрепетало. А вдруг, а вдруг… – пропищало в нем.

– Я тут впервые, – сказала она. – Проходила мимо. Мне тоже понравился этот сквер. Особенно тем, что здесь никого не было…

– До меня, – сказал он. – Я все испортил? Вам хотелось остаться одной?

– Нет, нет, что вы, – поспешно ответила она.

И это ему понравилось.

Ну, еще бы не понравилось!

Но тут от волнения на него напал такой приступ кашля, что казалось, он вот-вот отдаст Богу душу. Выворачивало наизнанку. Однако, остался жив.

Девушка терпеливо ждала.

Откашлявшись, он извинился.

– Молоко с боржоми, молоко с медом, «Гербион» сироп, АЦЦ, уколы сульфокамфокаина, – деловито перечислила она.

– Почти все это перепробовал, – сказал он. – Должно пройти время, у меня кашель держится недели две. Но все равно – спасибо за совет.

– Еще очень хорошо помогает истолченный корень мандрагоры с горячей мочой молодой ослицы, – прибавила она.

– Мандра…

– Я пошутила, – заметив его растерянность, сказала она.

Помолчали. Казалось эта молодая девушка, годящаяся ему во внучки, не чувствовала никакой скованности при общение с ним.

Он посмотрел на фонтан, окинул взглядом пустующий сквер и спросил шутливо:

– Значит – не выгоняете?

– Этот сквер ваш…

– А вы не здешняя?

– Нет, – сказала она.

– А где?.. – он не договорил, вдруг отчего-то показалось, что этот вопрос может ей не понравиться.

– Где я живу? – докончила она за него вопрос. – Что же вы не договариваете?

– Я подумал, может, вам этот вопрос покажется неприличным.

– Нет, что вы. Он был бы неприличным, если б я жила в неприличном месте. А я живу в Варшаве и очень люблю этот город.

– А-а!.. – тихо воскликнул он. – Я бывал в Варшаве. Даже два раза. В тысяча… – тут он вовремя остановился.

– Ну, – сказала она, – что – в тысяча? Что у вас за манера – н

...

конец ознакомительного фрагмента