Текст книги "Жизнь и смерть Кашмара Маштагаллы"

Натиг Расулзаде
Жизнь и смерть Кашмара Маштагаллы

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

* * *

Жизнь, что до сих пор шла размеренно ровно, по накатанной знакомой дороге, вдруг будто взорвалась; словно игру «пазлы», где из кусочков собирается целая, чудесная картинка, неожиданно встряхнули и кусочки (сами по себе непонятные и нелепые, но правильно составленные как по волшебству превращающиеся в прекрасный, зеленый тихий уголок природы, где хотелось бы состариться) разлетелись в разные стороны, и теперь приходилось вновь собирать, чтобы восстановить, воссоздать и вычленить из хаоса гармонию.

Началось с непонятного, почти абсурдного.

На крыше двадцатиэтажного дома они играли в карты, он проигрывал и, наконец, проигрался в пух, дотла, к такой-то матери, вывернул карманы, показывая, что нечем расплатиться. Тогда трое других игроков, побросав карты, поднялись, молча схватили его за руки, за ноги и поволокли к краю крыши, откуда также молча сбросили вниз. Говорил в данном случае только он, кричал, вопил, орал, просил подождать, уверял, что вернет долг, клялся детьми (а сам думал: можно, все равно никаких детей у него нет), просил не сбрасывать его с крыши, потому что жена очень расстроится, а если расстроится то тут же рассердится, а когда рассердится, то лучше ей под руку не попадайся – так двинет сковородкой – уши отлетят: ведь сегодня его очередь прибираться в доме. Но те трое не слушали никаких возражений и сбросили. Пролетая мимо пятнадцатого этажа, ему чудом удалось ухватиться за перила балкона, он подтянулся на руках и, задыхаясь от пережитого ужаса и напряжения, перевалился на чужой балкон.

Тут он проснулся, повернулся к жене, которая уже несколько минут безуспешно будила его, кричащего во сне, и произнес, еле переводя дыхание:

– Хорошо, что проснулся, не то разбился бы вдребезги.

– Опять? – спросила жена.

– Ага, – ответил он.

– Ну, сколько же можно!? Каждую ночь ты меня будишь своими воплями… Посмотри, который час…

– А который?

– Почти три ночи. Теперь уже не смогу заснуть…

– А что мне делать, если меня сбрасывают с крыши? Молча лететь?!

– Говорила тебе, говорила – бери с собой деньги. И почему ты все время проигрываешь? Хоть раз бы выиграл… Ты – жалкий неудачник, вот ты кто!

«Почему же неудачник? – подумал он обиженно, – к тому же – жалкий! Надо же! Вроде дела идут, зарабатываю, ни в чем не нуждаемся…»

Но спорить не стал, промолчал. Он знал о неограниченных словесных ресурсах жены, и как она умеет бесконечно спорить сама с собой вокруг крохотной безобидной фразы; это походило на реплику, поданную забывчивому актеру из суфлерской будки, которая спровоцировала и помогла ему разразиться огромным монологом, и вот он уже на сцене мечет гром и молнии чужими, авторскими мыслями и давно уже забыл о бедном суфлере, подсказавшем реплику.

– Утром поведу тебя к гадалке… – продолжала жена. – Может, кто сглазил тебя? Она и колдовство снимает… Хотя, кому ты нужен?..

Он и на это не ответил, отвернулся от жены, стараясь заснуть.

– Еще раз разбудишь меня среди ночи, сама тебя с крыши сброшу, – пообещала она напоследок.

Наутро, предварительно позвонив и уточнив время, жена отправилась вместе с ним к гадалке.

– Эта гадалка, Марьям-ханум, – говорила ему жена по дороге, – Это тебе не какая-нибудь современная шушера, это – высший пилотаж… Её и по телевизору показывали, рассказывала о белой и черной магии… Деньги взял?

Марьям-ханум встретила их нарочито деловито, с озабоченным видом.

– Рассказывайте, – сказала она. – У меня двадцать минут на вас.

Жена рассказала. Изложила все быстро и толково, с мельчайшими деталями.

Марьям-ханум расстелила перед собой на столе большой головной платок-келагай и обратилась к нему:

– Клади сюда побольше, не то на этот раз ночью долетишь до земли и разобьешься.

В смешливых глазах её бегали лукавые чертики, непонятно было, шутит она, или говорит серьезно.

Он под растерянным, но напряженным взглядом жены выложил все деньги, что взял с собой. Марьям-ханум ловким движением фокусника моментально смахнула деньги в карман своего халата.

– У вас ведь есть дети? – спросила она, обращаясь к его жене.

– Да, есть, – с готовностью откликнулась та, – мальчику уже двадцать шесть, окончил нефтяную Академию с отличием, женить хотим, работает в Сокаре, хорошо зарабатывает, хорошую девочку для него присмотрела, родители там же работают, в Азнефти, приличные люди, а дочка у нас еще студентка, на втором курсе Иняза, два языка знает, анг…

– Этого достаточно! – с трудом удалось перебить её Марьям ханум. – А почему же вы во сне думали, что детей у вас нет? – спросила она у него.

Он задумался.

– Как вас зовут? – спросила Марьям-ханум.

– Меня?

– Не забывайте – время у нас ограничено, в приемной уже ждут своей очереди следующие посетители, – торопливо и сердито проговорила Марьям-ханум.

– Меня зовут Кашмар, – так же торопливо в тон ей ответил он.

– Это что за имя такое? – возмутилась Марьям-ханум. – Вы что, шутите?

– Нет, нет, – еще торопливее вмешалась Наргиз, жена Кашмара и зачастила, посыпала словами, как горохом:

– Видите ли, их в семье было тринадцать детей, девять мальчиков, четыре девочки, Кашмар самый младший, последний, его родители умерли, некоторые из старших братьев тоже поумирали; когда он родился, он родился с волосами – на голове, конечно – и с открытыми глазами, долго молчал, внимательно изучая повитуху и потом только соизволил заорать, вот так он родился необычно, а что, матери его почти сорок лет было, когда последыша рожала, риск, конечно, всякое могло случиться, вот и случилось, и акушерка, то есть это просто повитуха была в деревне, она вдруг, когда новорожденный изучал её, воскликнула почему-то по-русски «Кошмар!», и его отец настоял, чтобы последнего сына так бы и назвали, потому что при произнесение этого слова повитуха дважды чихнула, причем в метрику имя вписали не совсем грамотно, через «а», «Кашмар», понимаете, потом у младенца очень скоро волосы отпали, глаза стали вовремя закрываться, он стал обычным младенцем, а необычное имя осталось. После смерти отца, когда Кашмар уже был совершеннолетним и получал паспорт, по его заявлению ему поменяли имя на Кашкай, а в семье между собой все равно называли его Кашмаром, в шутку, так сказать, да и привыкли за столько лет, и мне, как поженились, понравилось, Кашмарчиком его называла, вот так неофициально и осталось за ним прежнее имя, привыкли, а фамилию он совсем недавно поменял, тут уж я возражала, была обычная человеческая фамилия – Мамедов, ну, ладно, хочешь менять, поменяй окончание, сейчас многие так делают, избавляются от русских окончаний «ов», «ев», – тараторила жена, боясь, что её перебьют и она не успеет все рассказать, – возьми и сделай Мамедли, так нет же, заупрямился, говорит, что я, хуже этих поэтов, что ли, они приклеивают себе такие прозвища, ханами и беками становятся, «ханлы», «бейли», хотя, как были плебеями, так плебеями и остались, а я что же, просто беру себе псевдоним, вернее – фамилию по названию своего родного селения, что плохого: Кашмар, то есть, Кашкай Маштагаллы? Звучит? Не очень, – говорю я, но он заупрямился и поменял, так что, теперь он Маштагаллы, а я как была, так и осталась Мамедовой, знала бы, не меняла девичью фамилию…

– Хватит! – крикнула, прервав её, Марьям-ханум. – Достаточно!

Наступила звенящая тишина, которую тут же осторожно нарушил Кашмар.

– Это я сам назвал свое первое имя, думал, может вам так нужно, – сказал он.

– И правильно сделали, – одобрила Марьям-ханум, с опаской поглядывая на Наргиз, жену Кашмара. – Та-ак… – улыбаясь глазами протянула она, – становится все интереснее… Ну так, почему?

– Что почему? – спросил Кашмар.

– Забыли вопрос? – слегка осуждающе покачала головой Марьям ханум. – Что ж, немудрено после такой пространной речи, – она с укором посмотрела на Наргиз. – Почему имея детей вы во сне думали, что у вас их нет?

– Наверно, потому, – после небольшой взрывоопасной паузы ответил Кашмар, – что там я был гораздо моложе, лет двадцати-двадцати пяти, – неуверенно проговорил он. – Тогда еще я, кажется, не был женат. Или был?..

– Ты что? – возмущенно произнесла Наргиз.

– Ясно, ясно, – сказала Марьям-ханум.

– Ясно-ясно? А что ясно? – полюбопытствовал он.

– Это лично мне ясно. А то, что лично мне ясно вам может быть неясно, – она протянула жене Кашмара, вытащив из кармана просторного халата, что-то в крохотном холщевом мешочке, – положите это под его подушку. Только обязательно после совокупления.

– Марьям-ханум, – тихо и вежливо произнесла Наргиз, – простите, но у нас это происходит не так часто, все таки возраст: мне почти пятьдесят лет, ему еще больше, а если этого не будет, то можно просто класть под подушку?

– Очень хорошо.

– Хорошо? – не поняла Наргиз.

– Нет, плохо, – уточнила Марьям-ханум. – В любом случае есть близость, нет близости, это кладете под подушку после близости.

– Может, вы думаете, нам родить надо? – опять осторожно спросила Наргиз.

– А что же вам надо? Вы еще молоды, рожайте на здоровье!

– Да нет, мы по другому вопросу пришли! – уже нетерпеливо проговорила Наргиз.

– По какому еще вопросу!? Что может быть важнее детей? – раздраженно спросила Марьям-ханум и лицо её стало вдруг жутко меняться, на глазах стариться, за считанные секунды она из холеной шестидесятилетней женщины, которой никто бы не дал её возраста, превратилась в старую каргу с запавшим беззубым ртом и глубокими морщинами по всему лицу. – Идите, идите, не отнимайте у меня время! Три раза в день по чайной ложке и не забудьте добавить каплю мочи молодой кобылицы! Пошли, пошли! – старуха поднялась из-за стола и, махая костлявыми руками, двинулась на супружескую пару, выпроваживая их из комнаты.

Они в страхе выбежали из квартиры, не обратив внимания на то, что прихожая была абсолютно пуста, вопреки утверждениям старухи, что другие посетители ждут своей очереди.

– Фу! – сказала на улице Наргиз, с трудом переводя дыхание. – Что за чертовщина!?

– Твоя знакомая! – ехидно напомнил Кашмар. – Высший пилотаж!

С этого дня кусочки игры, составлявшие жизнь Кашмара и до сих пор державшиеся на игровой доске, изображая идиллическую картинку, разлетелись в разные стороны, как осколки разбитого дорогого и хрупкого сосуда.

Жена совала Кашмару под подушку на ночь непонятный комочек, что дала им полусумасшедшая старуха-гадалка, но как только охваченный желанием, он начинал домогаться её, тут же вытаскивала комочек из-под подушки, а сама ворчливо и капризно подчинялась домогательствам.

– Выбрось эту дрянь! – пыхтя от усердия, с коим повторял однообразные телодвижения промеж раскинутых ног жены, произносил Кашмар. – Смотри, как бы на самом деле не подзалетела на старости лет…

– Это кто из нас… – пыхтела в свою очередь жена из-под Кашмара, – это кто из нас… на старости лет?.. Ты на пять лет старше… Не забыл?..

Но кулечек, или мешочек, или узелочек – называйте, как хотите – с непонятным порошком в нем так и не помог, и Кашмар по-прежнему (если и не каждую ночь, то через ночь) орал во сне, не желая, чтобы его сбрасывали с крыши высотки, и не давал спать жене.

– Ты опять был без денег? – строго спросила она в первую ночь после посещения старухи.

– Да я же все ей отдал, этой старой аферистке! – оправдывался он.

Через две недели, когда стало ясно, что пребывание странного комочка с порошочком под ночной подушкой ничем не помогает, Кашмар решил попробовать принять внутрь подозрительное снадобье, растворил его на свое дилетантское усмотрение в стакане воды и залпом выпил.

– Ослиную мочу забыл, – сказала незаметно появившаяся за его спиной и следившая за его манипуляциями жена с порога кухни.

Кашмар вздрогнул, чуть не поперхнулся от испуга, отдышался и ответил:

– Где я её возьму?

– Сошла бы и твоя, – пошутила жена.

– Ну, ты, полегче, – сказал Кашмар. – За такие шутки знаешь, что бывает?..

– А что?

– По шее схлопотать можно, – пообещал не очень уверенно Кашмар.

– Да неужели?

– И потом вовсе не ослиная, а моча кобылицы, – уточнил он. – Где её возьмешь, не в деревне живем…

– Да неужели? А мне казалось, все деревни переехали сюда, в город.

Выпитое снадобье тоже мало помогло, но эрекция стала более крепкой и частой.

Через некоторое время Кашмара стали беспокоить боли в почках, причем в обеих сразу. Наргиз нашла хорошего уролога-диагностика и они вместе отправились к нему на обследование.

– Ничем порадовать не могу, – сразу без обиняков сообщил уролог, ознакомившись с ответами анализов и обследований на УЗИ. – Почки заметно ослабили свою деятельность, причем, обе сразу, наблюдается тенденция к постепенному отказу, причем, обеих сразу… Я вам выпишу курс лечения, на всякий случай попробуйте. Но слишком уж стремительно пошел процесс, лучше бы в больницу ложиться под постоянное наблюдение врача… Мой вам совет.

Диагноз врача, как и его совет испугал и Кашмара и его жену, и решено было не откладывая действовать.

– Эта старая сука тебя сглазила, – сказала жена. – И еще это её говно ты выпил, даже не зная, что это… Зачем это тебе надо было?! Господи! Ну, сбрасывали тебя во сне с крыши, ну и хрен с ним, во сне же, не наяву…

Кашмар не стал спорить, хотя мог бы многое возразить: ведь это жена настояла на том, чтобы отправиться к старухе-гадалке, или колдунье, или, черт её знает, кто она на самом деле…

На следующий день жена, придя после работы немного позже обычного, испуганно сообщила Кашмару:

– Я ходила к старухе, к Марьям-ханум… И что же ты думаешь?

– Ничего я не думаю, – сказал Кашмар сдавленным голосом чуть не плача. – У меня постоянно почки болят, я думать уже не могу.

– Там нет её дома, – сказала жена, таинственно понизив голос. – А вот тебе болеутоляющее, прими…

Кашмар посмотрел на таблетки, что жена вынимала из сумки и безнадежно махнул рукой.

– Они мне уже не помогают. Нужны уколы. Может, на самом деле мне в больницу лечь, а?.. А что ты говорила насчет дома? Кого нет дома?

– Нет самого дома Марьям – ханум, – сказала жена. – Это странно, правда?

– Что тут странного? Там весь квартал собираются сносить. И уже начали, жильцам дают по полторы тысячи за метр, вот она и переехала, ты что, газет не читаешь? – сказал Кашмар.

– Нет, – ответила рассеянно жена. – Не читаю… Но как это вот сразу так как-то, странно все это…

– Ничего странного, и не спорь со мной… А! Черт возьми! Начинается. А-а-а-а! Ой-ёй-ёй-ёй-ой! Твою мать!..

– Очень, да?.. – тоже сморщившись как от боли, тихо спросила жена. – Я медсестру вызову, пусть укол…

– Вызови-и-и-и… Побыстрей!

На следующий день Кашмара положили в больницу с диагнозом острая почечная недостаточность. Палатный врач в коридоре дождался жены Кашмара.

– Не буду вас обнадеживать, ему срочно нужен донор почки, иначе… – он не договорив, развел руками.

– Иначе?.. – проследив за его жестом, повторила Наргиз.

– Вот именно – иначе, – не совсем понятно повторил еще раз врач. – Но учтите – срочно и как можно срочнее, иначе я не ручаюсь… Мы редко сталкивались с подобным явлением, чтобы обе почки так быстро, я бы даже сказал – стремительно разрушались… Это очень странно, будто что-то потустороннее… Многие ездят в Иран, Турцию, в Германию, там у них большой опыт в обследование и трансплантации почек, но дорого, конечно, дорого… И времени очень мало… У нас тоже теперь имеется новейшее оборудование для обследования и давно уже делают такие операции, есть хорошие специалисты, один – очень хороший хирург, хирург от Бога, так сказать… Судев Имамвердиев, академик, он еще в 1979 году сделал уникальную операцию по пересадке, тогда, конечно, он еще не был академиком, просто был молодым талантливым хирургом… Договоритесь с ним. Я вас познакомлю. Надо торопиться, иначе я не ручаюсь…

– Не ручаетесь? – машинально, как во сне и мало, что соображая именно сейчас, когда соображать и как можно быстрее было необходимо, переспросила Наргиз.

– Что с вами? – заметив её блуждающий, не в силах на чем-то зафиксироваться, туманный взгляд спросил врач. – Вам плохо?

– Конечно, мне плохо, – сказала Наргиз. – Доктор, а вы не могли бы найти донора? И… и сколько это будет стоить? – наконец, взяв себя в руки и будто очнувшись, спросила она.

– Нет, нет, нет! – горячо возразил врач, замахав руками, словно заранее предвидел её просьбу. – Нет и нет, и не просите! Потом такая вонь пойдет по всему городу, скажут – я занимаюсь торговлей донорскими органами… Это не мое дело…

– А как же быть?

– Не знаю, – сказал врач. – Я со своей стороны могу порекомендовать вам хирурга, хорошего хирурга. А насчет донора вы уж сами… Подумайте.

– Что же я такое могу придумать?

– Не знаю. Но вы же не одна, дома посоветуйтесь, с родными, с близкими… Поспрашивайте, может кто и знает такого человека, что готов продать свою почку…

– Кто же продаст, разве найдется такой человек?

– Почему же нет? Люди могут прожить и с одной почкой.

– Правда!?

– Конечно. Вы разве впервые слышите об этом? Вы видно далеки от медицины, вы кто по профессии?

– Да, я далека от медицины, – сказала Наргиз задумчиво, – и никогда не полагала, что так приближусь к ней.

Она, не прощаясь, вся уйдя в свои горестные мысли, отошла от врача и, тихо плача, пошла по коридору, чтобы покинуть больницу, но, забывшись, вместо того, чтобы идти к выходу, пошла в противоположном направление.

– У вас всего два, максимум три дня! – прокричал ей вслед врач, возвращаясь в палату, где громко стонал от боли новый пациент.

Всю ночь Наргиз обзванивала родственников, друзей, приятелей и знакомых, общих, потом своих, потом мужа. Никто ничего вразумительного не мог ей посоветовать.

– Надо поездить по районам, там, в деревнях много физически здоровой молодежи, да и дешевле обойдется, – говорил один.

– У меня всего два дня. А сколько это может стоить?

Этого тоже никто из её знакомых не знал.

– Цена договорная, – говорил другой.

– А почему бы тебе самой не одолжить ему почку? – сказал третий. – И платить не надо. С одной почкой можно нормально жить…

Эта мысль окончательно зацепила Наргиз, тем более, что разговаривая в больнице с врачом и после, уходя из больницы, она именно об этом и думала. Теперь же, после того, как человек посторонний прямо сказал ей об этом, она задумалась всерьез и до самого утра обдумывала и обкатывала эту мысль.

Рано утром она была уже в больнице. Но было слишком рано, и персонал еще не пришел. Кашмар в палате впал в забытье после инъекции. Она не стала его будить, вышла в коридор и с нетерпением ждала врача. Потом врач пришел, но не имел возможности поговорить с ней, потому что спешил на пятиминутку. Потом пятиминутка длилась сорок минут. Потом врач с заведующим отделением урологии делали обход, и она ходила за ними по пятам по палатам, куда её не пускали, и должна была ждать в коридоре. Потом обход закончился, и она подошла к врачу.

– А если взять у меня почку? – сказала она без дальних слов.

– Что ж, по-моему, это наилучший вариант, – сказал врач. – Вы должны пройти обследование, и если подойдете по всем параметрам, напишете заявление, что добровольно и так далее, и так далее…

– Что и так далее и так далее? – не поняла Наргиз.

– Ничего, – сказал врач. – Простая формальность. Сейчас главное обследование. Паспорт у вас с собой?

Результаты обследования оказались более чем утешительными, и операция по трансплантации почки, учитывая тяжелое состояние больного, которое ухудшалось теперь с каждым часом, была назначена на следующий день. Хирург от Бога, которого хвалил врач, осмотрев больного, согласился делать операцию немедленно, потому что медлить было «смерти подобно», как он выразился. Наргиз было велено придти в девять утра натощак и предварительно прочистив желудок.

Вечером Наргиз сообщила о принятом решение детям.

– Что ты, мама! – ужаснулась дочь. – Как это можно? Разве не нашлось никого другого?

– Что же ты молчала до сих пор?! – рассердился не на шутку сын. – Только перед операцией говоришь…

– Нужно было срочно, очень срочно, – оправдывалась Наргиз, – У папы отказывают обе почки, это опасно, очень опасно, смертельно опасно. Наверно, можно было найти донора, но на это ушло бы много времени, а у нас нет времени, не было времени…

– Я бы отдал свою, – сказал сын решительно и просто, и Наргиз поняла: он не рисуется, это не просто слова, он отдал бы, не раздумывая. – Почему никто со мной не советуется в этом доме?! Я что, посторонний?!

– Нет, сынок, нет, ты не посторонний, ты наш родной, ты наш сыночек, – стала быстро говорить Наргиз, чтобы успокоить его. – Но я никогда бы не пошла на это. И папа не разрешил бы. Умер бы, но не разрешил. Что ты, сынок. Ты молод, у тебя вся жизнь впереди, тебе жениться скоро, что ты, такое мне и в голову не могло придти…

– Да разве можно, чтобы женщина была донором почки для мужчины? – Не отступался сын. – Это же нельзя, а?.. – нерешительно сказал он, приводя как последний аргумент, понимая, что мать ни за что не отступится от своего решения.

– Можно, сынок, можно, – улыбаясь, проговорила Наргиз. – Я все узнала. Все. А теперь пора спать. Мне надо отдохнуть, чтобы завтра хорошо выглядеть, хирург приглянулся…

– Хватит чушь молоть, мама! – прикрикнула дочь. – Завтра, завтра… – произнесла она срывающимся голосом и вдруг, припав к матери, заплакала навзрыд.

Наутро была операция. Кашмара не отпускали боли, и он, не переставая стонал, а на операционном столе, после того как впал в забытье от общей анестезии, ему стали видеться радужные огромные круги, разноцветные, как бывают радуги на весь небосвод, какие приходилось видеть Кашмару в детстве, когда он был еще маленьким Кашмариком. Воспоминания детства, будто анестезию ждали, хлынули потоком на Кашмара. Ему привиделась мама, которая давно умерла и которую все они называли Меме, как обычно называют старшую женщину в доме у них в Апшеронских селах, приснился отец, они оба ему что-то говорили назидательным тоном, будто вдогонку несостоявшемуся много лет назад воспитанию (да и как успеть воспитать столько детей, разве что на своем примере), тон он разобрал, а слова были невнятны, как и воспитание, что получил в детстве Кашмар. Он увидел старшего брата, который был на двадцать два года старше его, и умер три года назад, заменив после родителей всем им, детям отца. Но все видения его были нереальны, окрашены радужными и радостными, жизнеутверждающими цветами радуги, и он многое из своего детства видел так, как хотел видеть сейчас с высоты своего пожилого возраста. Отретушированные картинки детства. Мама намазывала на огромную краюху хлеба масло, а сверху посыпала сахарным песком, который в те годы был неизмеримо слаще и вкуснее, чем сейчас. Порой, это заменяло детям обед. Кашмару масло не нравилось, а сладкое он любил, он ухитрялся соскребать слой масла, переворачивал его и тер сладкой стороной о краюху, а масло охотно отдавал братьям, или сестрам, кто изъявлял желание. Кашмару пять лет и пока они живут в деревне, которая постепенно разрастается в поселок городского типа – Маштага, и в переулке, где живет семья мальчика, по ночам пробегают трусцой стаи одичавших беспризорных собак и ждут, когда маленький Кашмарик высунется из дверей, чтобы растерзать его. Это уже воспитание старшего брата, который любил пугать его и других младших, чтобы они сидели смирно и не путались под ногами. Самый старший родился еще до войны с фашистами, в самое тяжелое и страшное время, когда соседи боялись друг друга, остерегались, что на них могут донести, хотя ничего плохого вроде не делали, но на всякий случай держали язык за зубами, а рот на замке и не говорили лишнего – конец тридцатых, разгар сталинских репрессий… Сельский мясник в мясной лавке, полупустой с говяжьими мослами на крючьях лавке, которую огромная фигура мясника с лихвой заполняла… Поговаривали, что он – человек опасный, что он «их» человек и может донести на кого угодно, может даже оклеветать кого угодно, кто ему не по нраву… Маленький Кашмарик боялся мясника, а тот, словно чувствуя животный страх мальца, каждый раз, завидев его, садистски ухмылялся, будто наслаждаясь страхом мальчишки, и рычал, поигрывая топором в огромных лапищах: «Поди-ка сюда, я тебе яички отрублю, а то у меня мяса нет на продажу!». И добился того, что однажды мальчик описался. И тут мясник расплылся в такой добродушной улыбке, которая сразу преобразила его, сделав совсем другим человеком – добрым, мягким и отзывчивым. Потом он вспомнил жену, забыв, что она лежит рядом, как они поженились и прожили много лет душа в душу, можно сказать. А можно и не говорить, не вспоминать, не врать… Он ей не изменял за все эти годы… Ну, может, однажды только… или два раза… Но не больше… А так жили дружно, как многие семьи, были конечно и разногласия, и споры, и скандалы, но все это в рабочем порядке. А так – вроде любили друг друга, вроде привыкли, притерлись за многие годы… Потом вдруг, порушив яркую радугу, явилась старуха со своим снадобьем. «Говорила, что будет стоять, вот и стоит! Мочу добавлять не забывай, сволочь!» – прокаркала она. Кашмар будто бы пошарил в забытье и обнаружил, что она права: стоял ни с того ни с сего. Потом еще много чего видел он в полусне-полузабытье… Все эти маленькие картинки пронеслись перед мысленным взором Кашмара, как бывает, когда в самые опасные моменты жизни, когда уже думаешь – вот-вот конец наступит, все прожитые годы проносятся мгновенно перед глазами, попутно доказывая, что какая бы жизнь в нашем понимание заполненная и переполненная ни была бы, она перед лицом Бога может уместиться в одно крохотное мгновение, так что не стоит кичиться тем, что вы прожили долгую и значительную жизнь…

Может, я тоже умер? – подумал, будучи без сознания Кашмар, но не так конкретно, просто в какой-то миг он почувствовал, что вполне мог быть по ту сторону, где находились родители, старшие братья, и еще один средний, умерший совсем недавно от инфаркта. Видения как приплыли, так и уплыли, а Кашмар остался, все еще пребывая на операционном столе и участвуя в двухчасовой операции по трансплантации почки, как и его жена, лежавшая на соседнем операционном столе и неизвестно в отличие от Кашмара, о чем думавшая, что видевшая и что чувствовавшая.

После операции, придя в себя после анестезии и обнаружив себя в большой реанимационной палате, оба синхронно – и Кашмар и Наргиз, его жена и донор в одном лице – проблевались (следствие анестезии) и молча уставились друг на друга, пытаясь улыбнуться, чтобы подбодрить друг друга.

– Как? – еле слышно произнесла она.

– Слабо, – так же тихо ответил он.

– Я тоже…

– Нара, – тихо позвал он.

– Что?

Он помолчал, вспоминая, зачем окликнул.

– Так… – сказал он. – Забыл…

Но силы постепенно возвращались, на следующее утро обоих перевели из реанимационного отделения в палату, с каждым днем организм и у него, и у нее активно восстанавливался, хирург и палатный врач были довольны, через неделю разрешили больным вставать и ходить по палате, а через две недели уже выписывали обоих домой. Кашмар за время болезни похудел на восемь килограммов, брюшко исчезло, и теперь он выглядел помолодевшим, несмотря на перенесенную операцию. Жена – на три килограмма и выглядела так же, как выглядела.

– Вы – мой шедевр, – сказал им на прощание хирург. – Операция прошла блестяще, это одна из тех операций, которой можно по праву гордиться… Вот когда позавидуешь художникам, они свои шедевры могут повесить дома на стенку и иметь перед глазами… Так что, слишком далеко не отходите…

Дети приехали за ними и ждали в машине. Сын, Заур купил совсем недавно «тойоту» и теперь горделиво распахнул дверцу перед родителями, впервые усаживая их в свою машину.

– Поздравляю, – сказал Кашмар.

– Это мы вас поздравляем, – сказала дочь, Нармина, передавая матери букет роз.

Приехав домой, Наргиз огляделась и сказала:

– Никогда не отсутствовала так долго, а ничего не изменилось, будто вчера только вышла из дома…

– Это оттого, что они трижды в день навещали нас в больнице, – сказал Кашмар. – И здесь они, потому и такое ощущение, будто и не отлучались…

Так же как всего лишь месяц назад здоровье Кашмара стремительно ухудшалось и неотвратимо, как он часто думал, надвигался конец, так же стремительно теперь возвращалось к нему хорошее самочувствие; он с каждым днем, с каждым часом (как в сказке, честное слово!) чувствовал себя все лучше, все бодрее, и вскоре сделался совсем бодрячком, этот наш Кашмар. Но внезапно обрушившаяся на него смертельная болезнь, когда бессонными ночами мысли о смерти назойливо посещали его, так что даже картежники на крыше перестали сниться, и последующее фантастическое – в сжатые сроки – выздоровление заставили его задуматься о бренности жизни, о том, какая хрупкая вещь человеческая жизнь, о чем раньше он не особенно задумывался и знал, как говорится, понаслышке; а теперь, пройдя через тяжелое испытание, сам, на своем опыте убедился, что так оно и есть на самом деле. Хрупкая вещь наша жизнь, легко разбить, и с ней надо осторожно обращаться. Но с другой стороны и ценить, конечно, и постараться прожить эту хрупкость так, чтобы не было обидно в конце, когда уже по-настоящему помирать будешь.

Одним словом, Кашмар стал вдруг другим человеком. И не постепенно, а именно – вдруг. С ним ведь все и происходило неожиданно и внезапно: вдруг заболел, вдруг выздоровел, и вот теперь также вдруг стал другим человеком. Мысли о смерти многому научили его, многое заставили пересмотреть в своей прошлой жизни, и в первую очередь – научили не терять отведенное ему драгоценное время, жить по полной пока жив и уметь получать от жизни максимум удовольствия. Не то ведь, случится, не дай Бог, опять какая-нибудь напасть, и вспомнить нечего будет, кроме занудливых совокуплений с женой.

С такими мыслями он принял решение на время уехать и окунуться в неизведанную доселе жизнь.

Может создаться впечатление, что наш герой был далек от житейских забот и суеты и умел только проигрывать в карты на крыше высотного дома… Так вот, чтобы подобное впечатление не создалось, скажем – хоть и с некоторым опозданием – что Кашмар неплохо разбирался в торговле, в торговых делах (как и подавляющее большинство его соплеменников и сограждан; о, этот народ, если в чем и был слабоват, то торговать и деньги считать умел, еще как умел!), он уже лет десять держал свой магазинчик продовольственных товаров; а несколько лет назад даже расширил его, взяв в аренду соседнее помещение, хорошо выдерживал конкуренцию с супермаркетами, потому что магазин был, можно сказать, дворовый, и многие жильцы трех многоквартирных девятиэтажных домов были постоянными покупателями в магазине Кашмара, не считая частых случайных прохожих, так что торговля в магазине кипела без выходных и праздников по двадцать пять часов в сутки, и магазин давал неплохой доход: до трехсот манатов в день чистой прибыли получал хозяин. А продавцом в магазин он взял доверенного человека, кого давно знал и кто был ему благодарен за работу, что в наше время найти было не так-то легко; и работал пожилой продавец в магазине Кашмара со своим сыном, расторопным и шустрым малым. Дела шли, и не прекращались даже во время вынужденного отсутствия хозяина. Так что, с этой стороны, со стороны финансовой был у Кашмара, можно сказать, полный порядок, а вовсе не кошмарное положение, как могло бы показаться.