Текст книги "Только сегодня"

3

Генри трахал меня как солдат, вернувшийся с войны. Последующие несколько дней мы были заняты только этим. Мне было стыдно признаться, что ощущение того, как я сейчас нужна Генри, доставляло мне большее наслаждение, чем секс с ним. Я позвонила Терри, этой доброй и чудаковатой мамаше детишек, с которыми я нянчилась, и попросила выйти на работу на день позже, так как иду на похороны. А когда я сказала, что скончалась моя подруга, она отпустила меня на всю неделю. Я написала всем, кроме Дила, что смогу увидеться с ними только в церкви. От него по-прежнему не было никаких вестей, и я, изо всех сил игнорируя омерзительное чувство вины, продолжала убеждать себя, что это знак того, что он не хочет общаться. Но, по правде сказать, я бы не смогла встретиться с ним, если бы он объявился. Ведь тогда мне пришлось бы вылезти из кровати Генри, покинуть упоительный альков его неуемного желания, где мы только и делали, что спали, трахались и время от времени выбирались на кухню за тостами. Генри часто плакал – просто рыдал в голос, – и я не знала, что мне делать. Иногда я просто обнимала его и молча гладила по волосам, иногда начинала целовать, и, как правило, это приводило к сексу. Вечером накануне похорон мы сидели на кухне и пили какао. Из одежды на нас были только шорты, которые мы в течение дня то снимали, то надевали.

– Завтра утром все соберутся здесь перед церемонией, – сказал Генри.

– Кто? – спросила я, чуть не поперхнувшись глотком горячего напитка.

– Моя семья, – ответил Генри, не отрывая взгляда от своей чашки.

– Ах да! Точно, – спохватилась я и зачем-то прикрыла рукой обнаженную грудь. – Я пойду домой тогда.

– Да нет, зачем. Ты можешь остаться, они не будут против.

– Я уверена, Генри, что будут.

– Нет, просто…

– Все нормально. Мне все равно нужно переодеться.

– А что с твоим платьем?

– Ты имеешь в виду мое новогоднее?

– Ну, оно черное.

Я улыбнулась в ответ.

– Да все правильно. Я пойду домой. Вам всем надо утром собраться, а мне здесь не место.

– Наверное.

Я опустила свою чашку в раковину и пошла собираться. Генри поплелся за мной в спальню.

– Вызову тебе такси, – сказал он.

– Да не надо, я на метро доеду.

Но он уже достал телефон и, похоже, делал заказ.

– Какой у тебя адрес?

Я замешкалась:

– Квадрант-гроув, семь.

– Будет через семь минут, – сказал Генри, закрывая приложение.

– Здорово.

Через какое-то время мы вышли на улицу и стали ждать такси. Я чувствовала себя так, будто меня без разговоров вышвырнули из фантастичной Нарнии. К тому же сразу разболелись ноги, отвыкшие от каблуков.

– Генри? – спросил таксист, открыв окно.

– Да, спасибо, – ответил Генри, открывая дверь. – До завтра, – сказал мне и склонился для поцелуя – быстрого и формального.

Он вытянулся так, будто старался как можно дальше держаться от меня.

– Пока, – обронила я.

Генри захлопнул дверь. Автомобиль покатил по улице.

– Вечер добрый, как поживаете? – приветствовал меня таксист.

– Отлично, спасибо, – отозвалась я, отвернувшись к окну.

Слезы застили мне глаза, размывая название ювелирных магазинов на Брутон-стрит. Я достала телефон и наконец-то написала Дилану:

Завтра увидимся??? Надеюсь, у тебя все хорошо. Фил.

– На Рождество получили что-нибудь особенное?

Я отвлеклась от экрана телефона и перехватила взгляд водителя в зеркале заднего вида.

– Ой, да ничего особенного. Все как обычно. А вы?

– О, миссус преподнесла нам… ой, как это вы называете? Премиум-подписку. Там куча всего.

– Да, это здорово.

– Ага! Так здорово. У вас есть?

– У меня? Э-э, нет, у меня нет.

– Заведите. Классная вещь, – твердил таксист.

Не найдясь, что ответить, я решила просто улыбаться, но, сообразив, что таксист меня не видит, передумала.

Лондон сиял. Когда мы вывернули на Парк-лейн, я опустила стекло. Из-за деревьев Гайд-парка доносились визг и смех с аттракционов ярмарки «Зимняя страна чудес», которая будет открыта все двенадцать дней рождественских праздников. Затем за окном потянулись умопомрачительные дома Риджентс-парка; состоятельные семьи, набив животы шоколадом, возлежали перед телевизорами. Я потерялась в окнах жилищ других людей: плетеные абажуры, забитые книгами шкафы, безупречные жизни. На Хейверсток-хилл была пробка.

– Уже почти приехали, – со вздохом оповестил меня таксист, будто я не ведала, что мы находимся за несколько улиц от моего дома.

На крыльце Королевской социальной больницы стояли пациенты в белых халатах, наброшенных на мешковатые больничные пижамы, и курили. А вдруг сюда скорая привезла Марлу? Я стала прикидывать, не ближайшая ли к дому Ханны здешняя станция экстренной медицинской помощи? Моему взору открывалось здание станции, желтые окна палат складывались в своеобразную мозаику. Оставалось надеяться, что никому не пришлось встречать Рождество в этих стенах.

Дома было тепло и тихо. Моя арендодатель, Фиона, большую часть зимы гостила у своей дочери в Австралии. Я отправилась на ее кухню, которая была намного больше и чище кухонного уголка в моей студии, оборудованного лишь микроволновкой и мини-баром. Открыв холодильник, я на пару минут повисла на массивной дверце, таращась на содержимое. Завтра похороны. Шестые в моей жизни. Пятыми были похороны моей бабушки Хелен, чье наследство я раскупорила несколько дней назад. До этого мы похоронили моих дедушек. (Мамина мама еще жива и пребывает в доме престарелых в Херрагейте.) Была еще девочка моего возраста в школе, которая умерла от кистозного фиброза, но я ее едва знала. А вот первыми были похороны младшего братика Дила. Я захлопнула дверцу холодильника. На столе в строгом симметричном порядке лежали разнокалиберные коробочки, аккуратно завернутые в праздничную упаковку, – рождественские подарки, которые Фиона получила от своих клиентов, – и, без сомнения, в них были шоколадные конфеты. Я прихватила пару коробочек с собой с расчетом купить такие же до того, как Фиона вернется, – хотя в любом случае она бы не возражала. Приняв душ, я забралась в постель в компании коробки конфет и ноутбука, на котором запустила американский ситком, но вскоре отвлеклась на телефон, разглядывая фотографии в сети, на которых люди баловались наркотой или резвились на песчаных пляжах, – они прекрасно проводили время, пока мне оставалось лишь забыться сном.

Когда раздался звонок домофона, за окном было темно, персонажи сериала заметно постарели, а телефон все еще находился у меня в руках. Звонок повторился. Я глянула на телефон – четыре пропущенных вызова от Дила. Время – 3:25 утра.

Поднявшись с кровати, я поплелась к домофону.

– Дил?

– Фил, привет. Извини, что беспокою, я могу подняться?

– Да какого черта?

– Я звонил, но ты не отвечала.

– Так я сплю.

– Извини, могу войти?

– Ты под кайфом?

– Нет. Уже нет. На улице реальный дубак, Фил!

Со стоном я нажала кнопку домофона. Оставив дверь приоткрытой, я вернулась в кровать. По неровной поступи, которой Дил взбирался по лестнице, я убедилась, что он все же под кайфом или как минимум пьян.

– Фил! – излишне высокопарно прошептал он, подкрадываясь в потемках к кровати.

– Я сплю, Дил, – отозвалась я, не открывая глаз.

– Ну, извини, извини. – Было слышно, как он переминается с ноги на ногу. – Я был у Найла, потом решил пойти домой, а оказался здесь.

– Ты пришлепал из Воксхолла? Да что случилось-то?

– Ничего, мы выпивали, потом он пошел спать. А я не мог уснуть, ну, знаешь, всякие мысли. И тогда решил прогуляться. Я оставил ему записку. И знаешь, это была великолепная прогулка.

– Ложись спать.

– Ага. Сейчас, подожди.

Я слышала все: как он прокрался в ванную, как прикрыл за собой дверь, как включил воду и как потом выругался по поводу ее температуры, залезая под душ. Я уже снова засыпала, когда он полез на кровать, задержав дыхание, стараясь не разбудить меня своим сопением. Такое истязание собственного организма в угоду мне вызвало у меня жалость. Я прильнула к нему, устраиваясь поудобнее в изгибах его фигуры, так хорошо мне знакомой. Его жилистое тело все еще сохраняло тепло горячего душа, и запах алкоголя смешивался с жасминовым ароматом моего мыла.

– Фил, – прошептал он.

– Что?

– Как там Генри?

– Завтра расскажу.

– Хорошо.

– А ты как? – спросила я.

Он вздохнул, потом поцеловал меня в макушку и прошептал:

– Я в порядке.

Утром я металась по комнате, примеряя разную одежду, а Дил сидел на кровати и пил крепкий кофе.

– Первый прикид был ничего, – сказал он, потягиваясь.

– Нет, слишком распутно. Я хочу понравиться матери Генри.

– Но у вас же не свидание, Джони.

Странно, он с детства не называл меня этим именем. Я приняла это за показатель крайней степени похмелья.

– Кстати, а в чем ты собираешься идти? – спросила я, снимая брючный костюм. – Ты принес что-нибудь с собой?

– А это совершенно незачем, – ответил Дил. – Мы для них невидимки, подруга. Никто на нас даже не взглянет.

– Все будут пялиться только на тебя, если заявишься в окровавленных джинсах.

– Знаешь, мать Генри совершенно игнорировала меня в госпитале. Будто меня там и не было.

Я даже отвлеклась от поиска колготок в комоде:

– Ты серьезно?

– Абсолютно.

– Наверное, она просто не поняла, кто ты… Ну, в том смысле, что ты там делал. К тому же, – я вдруг поперхнулась, и это прозвучало так, будто я то ли охнула, то ли хихикнула, – ее дочь только что умерла. Может, не стоит от нее ждать любезностей?

– Она и медперсонал не поблагодарила.

– Ну, привет, – хмыкнула я, снова зарываясь в комод, – Марла уже умерла – за что благодарить-то.

– Но они же пытались ее спасти, разве нет? Да она просто… – Дил умолк и пожал плечами. – Да все они такие. Титулованные. Генри – нет, но все остальные – да. Пафосные придурки.

Я подошла и положила руки ему на плечи.

– Сегодня не тот день, товарищ, – улыбаясь, сказала я, но он не поднял взгляда. – Может, тебе хотя бы черное пальто надеть, а? Наверное, у Фионы найдется что-нибудь подходящее.

Перед уходом мы перекусили сухими хлопьями. Я переборщила с макияжем, а Дил в черном женском пальто из восьмидесятых с подкладными плечиками выглядел шикарно, что меня раздражало.

Нам нужно было проехаться на автобусе до метро, затем с пересадкой с одной ветки на другую и, наконец, пешком до чудного сквера в Челси. В конце пути я поймала себя на мысли, что на протяжении всей поездки вела монолог о Генри. Дил лишь невнятно бурчал в ответ и, похоже, сдерживал рвотные позывы. На пути к церкви мы миновали компанию в черных одеждах. С несколькими знакомыми я обменялась скорбными приветствиями. Дил сердито следил за моими реверансами. Неподалеку на тротуаре курили Пэдди и Найл. В длинных пальто и шарфах они выглядели привлекательно.

– Привет, милашки, – сказал Пэдди, целуя меня в щеку и крепко сжав плечо Дила. – Адская вечеринка.

– Дай курнуть, – сказала я, обнимая Найла.

– Что с тобой случилось ночью? – обратился он к Дилу, протягивая мне пачку «Мальборо».

– Дурные сны, – кисло улыбаясь, ответил Дил.

– Ну а вы как? – поинтересовалась я.

– Потряхивает слегка, – сказал Найл.

– Вот. – Пэдди запустил руку во внутренний нагрудный карман пальто и вынул серебряную фляжку.

Мы все сделали по глотку перед тем, как войти в церковь.

Мила и Джесс были уже там, расположившись посередине зала. Мила выглядела крайне серьезной, а Джесс – чрезвычайно очаровательной. Я присоседилась к ним на узкой скамье, приобняв обеих одной рукой. Орган заиграл похоронную мелодию.

– Все хорошо? – спросила Джесс.

– Нормально. А вы?

Мы обменялись еле заметными улыбками и придвинулись поближе друг к дружке, чтобы согреться.

Я огляделась в поисках Дила и увидела его вместе с Пэдди и Найлом в заднем ряду. Впереди я разглядела мать Генри – Кристиану. Она сидела с непроницаемым лицом рядом с пожилой женщиной, как я поняла, – бабушкой Генри. По другую сторону прохода стоял отец Генри со своей смазливой второй женой. Я понаблюдала, как он пожимал руки приглашенным и благодарил за то, что они откликнулись, причем брал их руку в обе свои. Основываясь на личном опыте (правда, скромном), я бы сказала, что Генри скорее фантазировал, рисуя отца главным злодеем своего детства. По мне, так он больше походил на добродушного, слегка солдафонистого метрдотеля.

Под женскими шляпками угадывались знакомые лица. За вычурной миниатюрной вуалью пряталась Ханна. Рядом с ней сидела Сесили Симмонс, которая обращала на себя внимание большинства морщинистых старикашек. Несколько задних скамеек занимала пестрая компания молодежи чуть постарше нас. Я так поняла, что это были друзья Марлы по тусовкам. У всех был какой-то желтушный вид, а от их дубленок и накидок а-ля рыболовная сеть веяло затрапезной романтикой. «Кто же из них мог быть отцом Беара?» – прикидывала я.

Орган смолк. Все встали и повернулись к открывшимся дверям. Я посмотрела поверх толпы и увидела Генри. Вместе со своими братьями и еще парой мужчин, которых я не узнала, он нес на плече гроб, склонив голову и подняв одну руку для равновесия. Промежутки между несущими гроб заполняли венки из белых роз и лилий. На крышке гроба из цветов было составлено слово, которое я не смогла разобрать со своего места. Когда процессия двинулась вперед по проходу, зазвучала молитва «Радуйся, тело истинное»[5]5
  Имеется в виду католическая молитва Ave Verum Corpus.


[Закрыть]. Генри должен был пройти прямо мимо меня. От перспективы попасться ему на глаза меня передернуло.

– Мы можем поменяться местами? – прошептала я Миле и оттеснила ее, прежде чем она успела что-то сказать. Когда гроб проносили мимо нас, я увидела, что Генри побрился. Он по-прежнему не поднимал головы и смотрел себе под ноги. Когда они опускали гроб с плеч и устанавливали перед алтарем, стало понятно, сколько усилий требовалось, чтобы удерживать его на плечах в горизонтальном положении. Я даже покачнулась, словно ощутила на себе вес этого лакированного деревянного ящика с человеческим телом внутри. После того как гроб надежно укрепили на положенном постаменте, я смогла прочитать слово на крышке, выложенное из бутонов роз, – МАМОЧКА. Генри с братьями заняли места рядом с Кристианой.

Музыка прервалась. Поднялся священник.

– Давайте встанем и исполним первый гимн: «Господь – пастырь мой».

Все встали, и орган снова заиграл. Тщедушный хор голосов прихожан не мог достойно противостоять силе звучания органа.

 
Господь – пастырь мой, я не буду
ни в чем нуждаться.
Он покоит меня на злачных пажитях.
 

Мила пела так красиво, что я постаралась петь как можно тише.

 
Если я пойду и долиною смертной тени,
Не убоюсь зла,
Потому что Ты со мной.
 

По неподвижным плечам Кристианы Ташен я понимала, что она не поет, а просто держится за руку своего старшего сына Ника и смотрит строго перед собой.

 
Так благость и милость
Да сопровождают меня
Во все дни жизни моей,
И я пребуду в доме Господнем многие дни[6]6
  Ветх. Завет, псалом 22.


[Закрыть].
 

Священник сошел с амвона и встал перед алтарем лицом к нам. Руки его безжизненно свисали вдоль туловища, он силился изобразить на лице скорбное сочувствие.

– Сегодня мы собрались здесь, чтобы воспеть жизнь Марлы Люси Ташен, забранную от нас так скоро. Богу угодно, чтобы она была рядом с ним.

Далее он стал развивать все в том же духе. Упоминая о сибаритском образе жизни Марлы, он ловко пользовался различными эвфемизмами и упирал на то, что ее смерть произошла по «воле Божьей». Я занялась своей кутикулой и ковыряла ее до тех пор, пока Мила не пихнула меня в бок.

– А сейчас брат Марлы Николас вспомнит о своей сестре.

Ник освободился от цепких рук матери и направился к кафедре. Его можно было бы считать красавцем: высокий, с характерным гэльским телосложением Ташенов, но вот лицо… складывалось впечатление, что оно состоит из нескольких различных типов, которые никак не подходят друг к другу. Я пересекалась с Ником несколько раз, причем последний раз он заявил, что видит меня впервые. Голос его зазвучал как-то пародийно вкрадчиво.

– Сегодня я обращаюсь к вам от лица моей скорбящей семьи, – начал он и глубоко вздохнул. – Марла! Сегодня нам выдался шанс поблагодарить тебя за то, как ты скрашивала нашу жизнь, хотя на это тебе было отпущено совсем мало времени. Мы всегда будем чувствовать себя обделенными из-за того, что ты ушла от нас такой молодой. Но мы должны быть благодарны просто за то, что знали тебя.

Кристиана приглушила всхлипывания носовым платком.

– Только теперь, когда ты ушла, мы по-настоящему оценили то, чего лишились. Твоя жизнерадостность и твоя безграничная энергия, которую ты едва могла сдерживать, передавались всем и везде, где только ни загорались твоя улыбка и искры твоего веселья.

Позади меня раздался громкий кашель, с характерным знакомым тембром. Я обернулась и увидела Пэдди. Склонив голову, он натужно хрипел, стараясь вынуть салфетку из пластиковой упаковки.

– Марла и я самые старшие в нашей семье, поэтому в детстве много времени мы проводили вместе. По сути, она так и осталась моей озорной младшей сестренкой, которая дралась со мной в школе и неизменно развлекала меня всю дорогу во время наших долгих поездок на автомобиле. Никогда она не изменяла себе.

Скамья была очень жесткой и высокой, годной лишь для того, чтобы на нее можно было вскарабкаться, как на насест. Зато я могла видеть макушку Генри, которую всего сутки назад наблюдала между своих ног.

– Я хотел бы закончить свою речь, поблагодарив Бога за то скромное милосердие, которое он оказал нам в это страшное время. Марла оставила после себя сына, который никогда не будет знать своей матери. И я прошу всех, кто знал Марлу, постараться передать ему, когда он подрастет, нашу память о том, каким замечательным человеком была его мать. Спасибо.

Волна вздохов прокатилась по церкви. Макияж жестко сковывал мое лицо, а от глотка из фляжки Пэдди меня клонило ко сну.

Снова взял слово священник.

– Спасибо, Николас. Какое теплое посвящение. А сейчас послушаем стихотворение, которое близкая подруга Марлы Сильвия посвятила этому скорбному событию.

– Господи, – прошептала Джесс.

Сильвия поднялась на кафедру и откашлялась, прочистив горло.

– Жизнь! – начала она громко с нажимом.

Затем сделала паузу, окинув взглядом весь зал, и выкрикнула:

– Прошла! – теперь она смотрела прямо на нас.

Я отвела взгляд.

– Любовь! – вопила Сильвия. – Вечная нота!

Зал ощутимо напрягся.

– Дочь. Сестра. Мать. Друг. Не иссякнет светлый лучик вдруг.

Слева от меня послышались странные звуки. Это Джесс, уткнувшись лицом в ладонь, пыталась задавить смех. Ее грудь колыхалась. В отчаянье она повернулась ко мне, слезы истерического хохота набухали на нижних ресницах. Это оказалось крайне заразительно Я уронила голову на грудь, смех раздирал меня, от усилий сохранять тишину у меня свело живот. Мила продолжала внимательно слушать Сильвию, но челюсти ее заметно сжались.

– Лети, извечный мотылек! – изрекала Сильвия, запрокинув голову и мечась взглядом по потолку. – Взмахни! – гнусавый голос Сильвии сорвался.

Похоже, ее глубоко тронули собственные слова. Лицо Милы исказилось.

– Взмахни крылами!

Теперь мы уже втроем, скукожившись, тряслись от беззвучного смеха так, что дрожала скамья.

– Извините, – прохрипела Джесс, обращаясь к паре, сидевшей по левую руку от нее.

Тем временем в стихотворении Сильвии появился бит, она практически читала рэп, активно помогая себе руками. Мила так сильно сжимала мое запястье, что у меня на коже отпечатались следы от ее холеных ногтей. Когда декламация наконец завершилась, с задних рядов раздались жидкие аплодисменты друзей Марлы.

– Ну, хоть кому-то понравилось, – сказала Джесс.

Поминки собирали в квартире отца Генри, в паре кварталов от церкви. Мы всей толпой двинулись туда. День выдался прохладным и ярким, солнечные лучи отражались от белых домов Челси. Я щурилась, глядя на них, и курила, глубоко затягиваясь. Под это сияние я вдруг вспомнила лицо Генри, когда он нес на плече гроб своей сестры. Нежданные слезы навернулись на глазах. Смерть Марлы, без вопросов, была трагедией, но жалость я испытывала к нему, к Генри, который, я знала точно, ни за что не опустил бы гроб со своих плеч, если бы это могло хоть что-то изменить.

– Я извиняюсь, – сказал Пэдди, сделав глоток из своей фляжки, – но неужели больше никто не заметил чудовищный плагиат в речи Ника Ташена?

– Что? – переспросил Дил.

– Мне показалось, прозвучало довольно мило, – сказала Мила, забирая у Пэдди фляжку.

– Никому ничего не напомнило?

Мы дружно помотали головами.

– Эх вы, натуралы!

– Алле! – возмутилась Джесс.

Пэдди отпустил в ее сторону воздушный поцелуй и продолжил:

– Эта речь практически слово в слово слизана с речи Чарльза Спенсера, которую он толкнул на похоронах принцессы Дианы.

– А как будто похоже, – призналась Мила.

– А как будто ты ее помнишь, – съязвила Джесс.

– Вот попомните мои слова, он просто погуглил в сети «траурная речь брата на похоронах сестры», первое, что выскочило, скопировал и распечатал это дерьмо.

– Ну, скажем, ему досталась совсем уж не простенькая задачка, – примирительно сказал Найл.

– Ой, да пошел ты, Найл. Хватит тащиться от этого дешевого пафоса.

В это время мы нагнали группу людей, тоже идущих с похорон, они разом обернулись и холодно посмотрели на нас.

В доме повсюду стояли прыщавые подростки с бокалами красного и белого вина на подносах, а стол был заставлен тарелками с треугольными сэндвичами и слоеными рулетиками с мясом.

Квартира Роба Ташена располагалась на втором этаже четырехэтажного дома в георгианском стиле, светлая и скромно обставленная. Жилище без детей. Широкий арочный проем отделял кухню от огромной гостиной, где высокие створчатые окна выходили на улицу. Я огляделась в поисках Генри, но его нигде не было, как и остальных Ташенов, впрочем. Дил, зная мои предпочтения, протянул мне бокал красного вина, и мы уселись на один из плюшевых диванов.

– Какая-то чушь собачья, – проворчал Дил.

Я откинула голову на высокую спинку дивана и лениво созерцала происходящее вокруг нас. Сесили Симмонс упорно сверлила нас взглядом.

– Терпеть не могу всю эту бредятину о «Божьей воле», – не унимался Дил. – Ей было всего двадцать девять. Нет здесь никакой «Божьей воли» – это была трагическая случайность.

– А где ребенок-то? – спросила я. – Весь день его нигде не было видно.

Дил пожал плечами. Мы потягивали вино, привалившись друг к другу, и я ощущала тепло его тела. Сесили перехватила мой взгляд и стала пробираться к нашему дивану.

– Шухер, – прошептала я, прикрываясь своим каре.

– Привет, Дилан, привет, Джони. – Сесили склонилась и, поцеловав нас по очереди в щеку, присела рядом на оттоманку. – Печальный день, да?

– Ага.

– Мне так жаль ее родителей.

– Ясно дело.

– Она была единственной дочкой среди сыновей.

– Ага.

– Ты как? – Сесили целиком переключилась на Дилана. – Это было так смело – сесть к ней в скорую.

Дил убрал ногу с ноги и уселся поглубже на диване.

– Да ладно. Чего сейчас об этом говорить.

– Не каждый решился бы на такое. Наверное, ужасно было?

– Честно сказать, я и не помню ничего. Помню только, подумал, что она не должна оставаться одна.

– Ого.

Дил наклонился веред, опершись локтями на колени. Без его тепла я сразу ощутила, как в комнате холодно.

– Отлучусь в одно местечко, – сказала я.

В ванной комнате я долго держала руки под горячей водой, надеясь, что тепло распространится на все мое тело. Голоса гостей за дверью сливались в общий низкий гул.

Я присела на унитаз, чтобы проверить телефон.

В общем чате нашей компашки было сообщение от Джесс:

А мы можем пойти перекусить, пожалуйста!

И СМС от мамы:

Сегодня по телику «Добрый доктор»! «Би-Би-Си Один», в 21:00.

Ручка двери задергалась.

– Извините, секундочку! – я посмотрелась в зеркало, вытерла остатки туши под глазами и открыла дверь.

Это была Кристиана Ташен.

– Здрасьте! – выпалила я. – Соболезную и сожалею о вашей потере. Мы виделись с Марлой на Новый год. Служба была просто прекрасной.

Кристиана зашла в ванную и захлопнула дверь.

Я поплелась обратно в гостиную в надежде найти дружескую руку, на которую могла бы опереться. Сесили уже сидела рядом с Дилом на диване и хихикала над его разглагольствованиями, прикрываясь ладонью. Следующим в ход пойдет молескин со стихами. Тут я увидела Генри, он разговаривал с одним из тощих старичков. И вдруг меня словно молнией ударило, я поняла, что передо мной совершенно незнакомый человек. У Генри было настолько красивое лицо, что оно часто служило ему непроницаемой маской, но в тот момент некие эмоции явно овладели всеми его чертами. Об этом кричали его глаза, каждая пора его кожи. Что же это было? Я уже собиралась уходить, когда Генри наткнулся на мой взгляд. Он резко вскинул подбородок, словно ретивый конь, подзывая меня. Я одним глотком осушила свой бокал и подошла.

– Джони, это мой дядя Лохлан, – представил нас Генри.

– Здравствуйте, – сказала я, протягивая руку.

Старикан проигнорировал мой жест, подошел и поцеловал в обе щеки. От него несло хересом, и какое-то время я чувствовала на коже оставленные им холодные мокрые пятна.

– Вы подруга Марлы, не так ли? – спросил дядя Лохлан.

Его голос напомнил мне голос моего школьного директора: педантичный, пропущенный через нос.

– Хм, да. Правда, скорее друг Генри, но в какой-то мере и Марлы.

– Всего лишь друг, а? – Старикан пихнул локтем Генри, который, похоже, где-то витал.

– Соболезную и очень сожалею о вашей потере, – забубнила я. – Вы со стороны семьи Ташен или…

– Боже упаси, – гаркнул дядюшка Лохлан. – Я брат Крисси.

– Ах да, точно! – поспешила исправить оплошность я, подумав, что могла бы сама догадаться.

У него были такие же соломенного цвета волосы, как и у Кристианы. Во всем облике не угадывалось даже и намека на ту мягкость и теплоту, которой обладал отец Генри. Я взглянула на Генри – ничего общего.

– А у тебя потрясающие сиськи, – огорошил дядя Лохлан неожиданным признанием, скалясь в свой бокал с хересом, да еще с такой бунтарской гордостью на физиономии, будто он один осмелился высказать замалчиваемую правду.

– Господи, Лохлан, – поморщился Генри, вперив взгляд в пол.

Я попыталась рассмеяться, но получилось нечто похожее на мяуканье.

– Пойду подзаправлюсь, – сказала я, глупо жестикулируя пустым бокалом.

Избавившись от бокала и махнув рукой на Дила, который продолжал свой флирт на диване, я выскочила наружу. Там уже собрались все наши и пускали по кругу тонкий косячок Милы.

– А вот и ты! – улыбнулся мне Пэдди.

– А вот и вы! – улыбнулась я всем в ответ. – Дил попался в сети Сесили Симмонс, а меня сально домогался дядюшка Генри.

– Фу, это тот старикан, что стоял с Генри? – поинтересовалась Мила. – Я не почувствовала от него позитивной энергетики.

– Да уж, – согласилась я. – Тьфу на него. А не пойти ли нам лучше перекусить, а?

– А Дила не будем ждать? – спросил Найл.

– Что-то подсказывает мне, что он не хочет, чтобы его ждали, – заверила я всех. – Так что пошли.

В итоге мы вернулись в квартиру Найла. Он заказал на всех индийской еды, а по пути мы прикупили пару бутылок виски. Найл был из богатой семьи и сам зарабатывал больше всех из нас, поэтому он единственный жил без соседей (моя студия не в счет – потому что я и была соседкой).

Квартира Найла была совершенно лишена вкуса. То есть это не значит, что у него был плохой вкус, нет, просто у него отсутствовал всякий вкус. Квартира располагалась на шестом этаже современного многоэтажного дома из стекла и бетона, жильцы которого имели право пользоваться общим спортзалом, гаражом и зимним садом на крыше. Насколько я поняла, эта невыразительная и функциональная обстановка досталась Найлу вместе с недвижимостью. Голые стены – украшенные двумя черно-белыми фотографиями африканской саванны. Такие же голые бетонные полы. Кухня под гранит, гостиная в коже, а ванная оштукатурена. Окна от пола до потолка с выходом на северо-восток прямо на реку. Один раз в неделю к Найлу приходила уборщица, а если он устраивал вечеринки, то и пару раз в неделю. В общем, это было бы последнее жилье, которое я выбрала бы, будь у меня доходы Найла. Однако сегодня такая обстановка действовала успокаивающе и совсем не раздражала.

– Какой мрачный день, – загадочно выразился Пэдди, когда мы входили в квартиру.

Скинув обувь, мы остаток вечера посвятили поглощению огромного количества дал с лепешками наан, запивая их остроту виски. Кто-то включил гигантскую плазменную панель Найла и выбрал именно тот сериал, под который я уснула прошлой ночью. Пэдди нагуглил речь Чарльза Спенсера на похоронах принцессы Дианы и зачитал ее нам, подражая (очень точно) манере Ника Ташена. Из огромных окон открывался панорамный вид на Лондон. Небо над городом представляло собой своеобразную радугу, где голубой цвет переходил в молочно-лавандовый, который, в свою очередь, трансформировался в жутковато-оранжевый, и все это подпирал черный. Дил так и не появился.

Где-то ближе к полуночи Джесс и Пэдди засобирались уходить.

– Кому-то завтра с утра на работу, – с легкой укоризной сказала Джесс. – Доброй ночи, любимые мои.

– Чао, дорогуши, – попрощался Пэдди. – Надеюсь увидеть всех вас на своем спектакле.

Остались Мила с Найлом и я плюс закадровый смех из телевизора. На протяжении всего вчера Мила и Найл неуклонно сближали свои тела и наконец прильнули друг к другу, расположившись на диване.

– Давайте-ка я разберусь с этим, – сказала я и принялась собирать использованную посуду.

– Оставь, не беспокойся, – запротестовал Найл, страдавший аллергией на любую помощь кого бы то ни было, если это касалось его дома.

– Расслабься, приятель, – не уступила я, направляясь на кухню. – Ты заплатил за все. Считай, это мой вклад.

Сквозь журчание воды я слышала резкое сопрано смеха Милы, поддерживаемое басовыми нотами Найла. Возможно, сегодня ночью они наконец-то переступят порог между платоническими и романтическими отношениями. Бог свидетель, время пришло. Чувства Милы к Найлу были столь очевидны и глубоки, что мы никогда не касались этой темы, как обходят стороной банальность вроде той, что все мы смертны. В свою очередь, чувства Найла к Миле послужили, как мы все подозревали, причиной загадочного ухода от Найла его подружки Лины. Но лично я опасалась их сближения. Мила была второй моей давнишней подругой после Дила, и что-то внутри меня говорило: если она и Найл нарушат пакт о дружбе, она всецело будет принадлежать ему. То есть всеобъемлющим, духовным образом станет его половинкой, что мне только предстояло испытать, и поэтому я отойду для нее на задний план.

– Мы закругляемся, – объявил Найл, оказавшись рядом со мной, и по-братски положил руку мне на плечо.

– Класс! – улыбнулась я. – Доброй ночи.

Я обняла его в знак благословения. Кажется, он понял меня.

– Там на диване есть свободное одеяло для тебя.

– Спасибо, дружище.

Я расположилась на диване и, завернувшись в синтетическое флисовое одеяло, бездумно ковырялась в телефоне, когда пришло сообщение от Генри, словно призванное силой моих мыслей.