Текст книги "Только сегодня"

Извини за моего дядюшку, хотелось припечатать ему за такие слова. Хотя сиськи у тебя действительно классные.

«Припечатать родственнику на семейных похоронах – всегда круто…» – напечатала я, но потом удалила.

Спасибо! Особенно горжусь левой. Надеюсь, у тебя все ОК…

Я ждала ответа минут двадцать, но его не последовало.

* * *

Биг-Бен, обитающий прямо напротив за рекой, разбудил меня, пробив одиннадцать часов. Январское солнце заливало комнату. В квартире стояла тишина. Я сделала себе кофе с помощью шикарной кофемашины Нила и подошла к окну – внизу поблескивали мутные воды Темзы. Поскольку ребята уже ушли на работу, я не смогла устоять перед соблазном обследовать квартиру: спальня Найла пропахла кокосовым кремом Милы, шкафчик в ванной с зеркальной дверцей не содержал никаких соблазнительных рецептурных препаратов, в гардеробе добрая половина одежды висела в мешках из химчистки. И никакой грязи – ни в прямом, ни в переносном смысле этого слова. Я нажала кнопочку на чудо-аппарате, чтобы сварить еще кофе, и позвонила Дилу.

– Приветики, приветики, приветики, – раздалось в трубке.

– Ну, слышу, ты уже жутко бодрый.

– Жаркая ночка.

– Ой, заткни хлебальник.

– Да, да.

– Сесили Симмонс?

– Она.

– Срань господня!

Он рассмеялся.

– Не один ты отличился, – не утерпела я.

– Опять кувыркалась с Генри?

– Не-а. Интереснее.

– С кем? С одним из старичков Ташенов? Завела себе папика?

– Фу-у! Не я, Мила и Найл.

– Хорош!

– Правда, я сейчас еще у Найла.

– Не тройничком, Фил?

Теперь рассмеялась я.

– Ну, все к тому и шло. И правильно.

– Ага.

– Где-то тут собака зарыта, – помолчав, сказал Дил. – Не думаешь, что смерть так действует? Говорят, что она возбуждает выживших. Вон как узники в Освенциме, известный факт – сношались как кролики.

– Какая херня.

– Мне можно об этом говорить, я еврей.

Я вспомнила Генри, когда он вернулся в квартиру в Олбани и был просто одержим сексом. В словах Дила явно был смысл.

– Пойдем пообедаем, – предложила я. – Хочу знать все подробности про Сесили.

На улице было морозно, но сухо, и я решила прогуляться по Ламбетскому мосту. В дорогу включила «Кровь на рельсах» Боба Дилана. Как-то Дил сказал мне, что песня «Простая ирония судьбы»[7]7
  Simple Twist of Fate – композиция из пятнадцатого студийного альбома Боба Дилана «Blood on the Tracks».


[Закрыть] всегда заставляет его задуматься о нас, конкретно о том, что мы как близнецы. Я стояла и смотрела в направлении течения реки на колесо обозрения на южном берегу и на Вестминстерский дворец на северном. Прогулки по городу всегда так на меня действовали – обнаруживалось что-то новое в улицах и зданиях, которые я хорошо знала. Было забавно иногда взглянуть на город глазами туриста.

Воды реки были неспокойны и непроницаемы. Если спрыгнуть с моста, погибнешь? Мне стало страшно.

Как я и ожидала, вновь встретиться с моими подопечными детьми было здорово. Эта работа подвернулась мне совершенно случайно. Объявление я увидела в кафе, куда мы зашли с Дилом после променада в Хэмпстед-Хит в очередное похмельное будничное утро.

– А что, попробуй, – посоветовал Дил, заказав нам по бутерброду с сыром. – Ты уже который месяц собираешься уйти из паба.

– Не знаю вообще, нравятся мне дети или нет? – размышляла я вслух.

– А кого это волнует? – пожав плечами, аргументировал Дил. – Зато это хоть какая-то зацепка. Так продолжаться дальше не может. Каждый вечер я зависаю в твоем пабе – моему кошельку нужна передышка. Да и у тебя никогда не будет времени что-то писать, если ты по ночам работаешь, а потом весь день спишь.

Я думаю, Терри с ее мужем Рафом наняли меня только потому, что я согласилась приступить немедленно. Ну, еще получилось так, что их дети сразу прониклись ко мне, причем без видимых на то причин, и как я поняла уже теперь, это было для них просто нормой. А вот к чему я не была совсем готова, так это с какой легкостью и скоростью я полюбила детей в ответ.

Когда я вошла, дети бросились мне навстречу с криками: «Няня Джо! Няня Джо!» Кларе было семь, Джему – пять. Его макушка все еще источала тот сладковатый младенческий аромат. Первой меня обняла их мать.

– Здравствуй, родная, – мягко сказала она, удерживая меня в объятиях.

– Здравствуйте, Терри, как вы?

– Прекрасно, родная, все хорошо. Мне так жаль твою подругу.

– Да, спасибо, все нормально.

– Представляю, как это ужасно для тебя.

– Я уже в порядке. Спасибо за предоставленный отпуск.

Терри выпустила меня из объятий, но продолжала пристально всматриваться в глаза.

– Дети, – сказала она, – сегодня вы будете вести себя очень хорошо, так ведь? У няни Джо была тяжелая неделя.

Джем судорожно вздохнул. Я ему подмигнула.

– Почему твоя подруга умерла? – спросила Клара.

Я посмотрела на Терри в надежде на подсказку, но она просто стояла и, грустно улыбаясь, смотрела на меня.

– Ну, это был несчастный случай, – справилась я сама.

– А сколько ей было лет? – теперь спросил Джем.

– Очень молодая, всего двадцать девять.

– Это старая.

– Ну, не такая старая, чтобы умирать.

– Наш кот умер, а ему было восемнадцать, – подхватила Клара.

– У кошек не такая долгая жизнь, как у людей, Клара, малышка, – вмешалась Терри.

– Он на одиннадцать лет был моложе, чем твоя подруга, – не сдавалась Клара.

– С математикой у тебя все хорошо, – сказала я.

Терри ушла, и дети повели меня к себе наверх и показали подарки, которые они получили на Рождество: Клара – айпад, а Джем – замок «Лего» с подъемным мостом и драконом. Клара сердилась, что я выказала больше интереса к замку, что было правдой.

Мы решили пойти в парк. Джем позволил натянуть на него толстенную куртку и укутать шарфом, но Клара настояла на том, что ей будет тепло в одном джемпере. В парке я так высоко раскачала Джема на качелях, что он визжал от страха и восторга. Клара стояла неподалеку и болтала с девочками из своей школы – руки в боки, волосы растрепаны. Я всегда замерзала быстрее детей и, чтобы соблазнить их пойти домой, пообещала им купить в кафе «бэби-капучино» – просто взбитое молоко, налитое в маленькие стаканчики навынос. Они очень любили его из-за пенки, состоящей из сотни или тысячи пузырьков. Дети пили его на ходу, как «мама делает». Вернувшись домой, дети расположились за столом на кухне рисовать, пока я отваривала брокколи и запекала котлеты по-киевски.

Мне нравилось погружаться в рутину их семейной жизни: красивые детские спальни, аккуратно заплетенные волосы Клары и пухленькие ручки Джема. Нравилась энергетика всего их дома с развешанными повсюду разномастными картинами, с антикварной мебелью. Терри и Раф, наверное, во всем этом разбирались. У обоих была престижная и творческая работа, но они всегда находили время для приятного общения как друг с другом, так и со своими детьми. Они по-прежнему были влюблены друг в друга. Иногда, перед тем как забрать детей из школы, я заскакивала на минутку в дом и натыкалась на трогательные свидетельства прошлого семейного вечера: окурок косячка в камине, два бокала, оставленных в ванной. Они оба смотрелись непринужденно стильными как в своих выходных нарядах, так и в интерьерах собственного дома: она, неравнодушная к анималистическому принту, а он – приверженец неподражаемой замшевой куртки с бахромой на широких плечах. Они были просто классной парой. Глядя на них, думалось: какая забавная молодая семейка.

После ужина я купала детей – с пеной, игрушками и хихиканьем по поводу попок. Затем укладывались спать: сначала Клара, за ней Джем. Иногда я читала им сказки на сон грядущий, но они больше любили, когда я сама сочиняла всякие истории прямо на ходу. Я называла героя или героиню их именами и погружала их в мир, который, знала, им точно понравится. Для Джема что-нибудь, связанное с драконами, желательно, чтобы он в конце пожирал злого короля. Клара же предпочитала, чтобы героиня с ее именем оказывалась на концерте одной из любимых ею звезд и чудесным образом ее приглашали потанцевать на сцену. Сначала они начинали посапывать, потом наконец засыпали, а я спускалась вниз, чтобы успеть навести на кухне порядок до прихода родителей, и затем покидала их уютный устоявшийся мир, чтобы вернуться в свой собственный – зыбкий и неопределенный.

4

Младшего брата Дила хоронили в ноябре. День был холодный и пасмурный. Такую погоду мама называла «пресной».

– А денек-то сегодня пресный, не находишь? – обратилась мама к отцу, сидя на переднем сиденье нашего старенького «Фольксвагена».

Помню, как мне было неудобно в новом черном платье. Мама купила его на благотворительной ярмарке за день до похорон. Я теребила застежку на куртке и таращилась в окно, считая телеграфные столбы. В автомагнитоле играла кассета с альбомом «Малыш Джеймс»[8]8
  Sweet Baby James – второй студийный альбом Джеймса Тейлора.


[Закрыть] Джеймса Тейлора. В то утро, когда я уже собралась идти в школу, отец рассказал мне, что случилось неделю назад.

– Пап, знаешь что? – обратилась я к отцу, спускаясь в гостиную. – Мне приснилось, что я плыву в лодке, точно как в стишке «Филин и Кошка»[9]9
  The Owl and the Pussy-Cat – стихотворение английского художника и поэта Эдварда Лира.


[Закрыть]. Так странно!

– Правда?

– Да, в лодке еще был Дил. Мы в открытом море, а волны такие огромные, просто ужас!

– Ого.

– Да! Я думала, что мы вот-вот потонем.

– Джоани, подойди сюда и присядь на минутку, пожалуйста. Я должен сказать тебе кое-что.

Я села.

– Сегодня тебе не надо ходить в школу.

– Почему?

Отец сделал такое лицо, которое означало, что сейчас он скажет что-то очень важное. Но мне его физиономия показалась потешной, и я уставилась на свои ботинки, чтобы не рассмеяться.

– Случилось несчастье, – произнес отец.

Его правая рука лежала на столе, но выглядело это так, будто отец удерживал стол, чтобы тот не сбежал.

– Малыш Бен умер.

Я молчала. По правде, я ничего не почувствовала, но понимала, что весть печальная, и постаралась изобразить соответствующее выражение на лице.

– Это была чудовищная случайность. Дилан и Бен вместе плескались в ванне, и Дилан ушел, оставив Бена одного. Нельзя такого маленького оставлять одного в ванне с водой, и Бен утонул.

Мне показалось это маловероятным. Да, Бен был еще совсем маленький, но ведь и ванна не такая большая, чтобы в ней утонуть.

– Ты понимаешь, что нельзя оставлять малышей одних в ванне с водой?

– Да.

– Даже если высота воды в ванне будет всего дюймов шесть, ребенок может захлебнуться и умереть, – пояснял отец.

«Шесть дюймов – это сколько?» – пыталась сообразить я, зная, что воду измеряют в миллилитрах.

– Да, – снова согласилась я, а сама думала: почему же родители Дила оставили его присматривать за младшим братиком, если понимали, что Бен еще совершенно беспомощный? Он даже вставать самостоятельно не мог, его и на секунду нельзя было оставить одного. Совсем недавно мы с Дилом играли с ним, и Бен свалился с кровати, когда мы отвлеклись буквально на минуту. Тогда мы огребли кучу неприятностей. Присматривать за ним было очень нудное занятие.

– Пап?

– Да?

– Значит, это Дил виноват?

– Нет. Дил не виноват, но он не должен был оставлять Бена одного, понимаешь?

– Да.

– Я думаю, ты представляешь, как расстроены Дэвид и Шерон. И наша мама очень расстроена. И я тоже.

– И я, пап.

Отец положил руку мне на плечо. На удивление она оказалась очень тяжелой.

– Нам придется вести себя очень мужественно, – сказал отец и, вернув руку снова на стол, похлопал по нему ладонью, как обычно подбадривают собак. – Знаешь, то, что произошло, – это просто ужасно, но когда мы увидимся с Дэвидом и Шерон и с Диланом, мы ради них должны быть сдержанными, понимаешь?

Я кивнула, а сама пыталась придумать, что скажу Дилу, когда мы встретимся.

– Так, пап, мне не надо идти в школу сегодня?

– Нет.

После завтрака, поднимаясь в свою комнату, я проходила мимо спальни родителей. И тут я услышала жуткие стоны, доносившиеся из-за двери. Звуки походили на звериные, будто кому-то было очень больно из-за того, что его придавило чем-то большим и тяжелым. Раньше я никогда не слышала, чтобы мама так плакала. Мне захотелось заглянуть за дверь и посмотреть, что там происходит, но я испугалась: в ее стонах слышалось что-то очень интимное и неловкое. Оказавшись в своей комнате, я отыскала свою старую куклу Пеппер и пошла с ней в ванную. С Пеппер я не играла уже несколько лет. Игры с куклами стали казаться мне слишком детскими и еще очень девчачьими. Я наполнила ванну и залезла в воду вместе с Пеппер. Я нянчилась с ней, намыливала, а затем опустила в воду вниз лицом. Она плавала.

Где-то на сто сорок восьмом телеграфном столбе я сбилась со счета, и мы подъехали к небольшому дому. Только это был не просто дом, а молитвенный зал.

– Вот мы и на месте, – сказала мама.

«Как быстро», – подумалось мне. Я не хотела, чтобы поездка заканчивалась. В машине было тепло и спокойно, а снаружи все незнакомо и холодно. Дила я еще не видела и неожиданно для себя не желала встречи. Я смущалась своего тесного платья и детских носков с рюшками.

– Можно я останусь в машине? – заканючила я.

– Нет, родная, – отрезала мама. – Пошли, Дилан обязательно захочет увидеться с тобой.

Я топталась рядом с папой и мамой, пока они разговаривали с другими взрослыми. Мои голые ноги на холодном ветру покрылись багровыми пятнами. Мало того, накрапывал дождь. От моего шерстяного пальто запахло мокрой собакой. Мы все расположились вокруг могилы. Дил вместе с родителями стоял по другую сторону небольшой свежевырытой ямы, и все они были в драных куртках. Я с удивлением пялилась на них: почему они пришли в старой рваной одежде? Возможно, они просто не могли позволить себе что-то новое. Это как-то смягчило мое беспокойство по поводу моего платья с благотворительной ярмарки. Мать Дила едва держалась на ногах, постоянно склоняясь к мужу, который открыто рыдал. Это зрелище плачущего при всех взрослого мужчины завораживало и одновременно пугало меня. Потом мне стало стыдно за него, за его покрасневший нос и сопли, текущие по подбородку. Почему никто не догадался дать ему носовой платок? Многие взрослые тоже плакали, их всхлипывания и завывания время от времени заглушала речь мужчины в смешной шляпе. Казалось, это никогда не кончится.

Наконец все двинулись вокруг могилы, бросая по очереди горсть земли в яму. Я обрадовалась, когда отец спросил меня:

– Хочешь бросить немного земли на гроб, Джоани?

Я закивала. Отец выщипнул из ведра горстку земли и положил мне в ладошку, которую я приготовила маленькой лодочкой. Но этого было слишком мало, я бы хотела бросить больше, но он уже передал ведерко следующим за нами людям. Я заглянула в могилу. Гроб был очень маленький, но все же больше колыбельки для моей куклы Пеппер. Сверху лежало черно-белое покрывало. Я постаралась бросить свою горстку земли так, чтобы она красиво рассыпалась по белой полосе покрывала, но попала на край гроба. Мне захотелось попробовать еще раз, и я думала попросить отца дать мне земли, но не решилась.

Когда мы вернулись в машину, мама лишь проронила:

– Ну, дела.

Во время скоротечной поездки к дому Дила я успела спросить, почему и Дил, и его родители были в куртках с дырками.

– Так еврейский народ обычно показывает свою скорбь, – пояснил папа.

В доме все зеркала были завешены простынями. Помню, что пахло вареными яйцами.

– Давай пойдем в мою комнату, – предложил Дил.

Я была рада убраться из гостиной с ее странной атмосферой.

– Ты сильно расстроен? – спросила я, когда мы оказались в его комнате.

– Да.

– А почему ты оставил Бена одного в ванне?

Дил растерянно пожал плечами:

– У меня на пальцах появились старушечьи морщины. Захотелось просто уйти.

– Но ведь нельзя оставлять детей в ванне одних. Они могут захлебнуться и умереть в воде высотой шесть дюймов.

Дил заплакал.

Я поспешила его успокоить:

– Папа сказал, что ты не виноват.

– А моя мама говорит совсем другое, – прохныкал Дил. – Она кричала: «Смотри, что ты наделал!»

– Но ты же ничего не делал, да?

– Я просто хотел вылезти из этой ванны! – задыхаясь, прокричал Дил. – Мы просидели там целую вечность, и никто не собирался забирать нас.

Я подхватила с кровати плюшевого медвежонка и поднесла к его лицу.

– Не плачь, Дилан! – прорычала я низким голосом.

Дил нахмурился, но плакать перестал.

Я заставила медвежонка поцеловать Дила.

– Давай поиграем в фильм, – предложил Дил.

История с игрой в фильм началась примерно за год до этих событий. Наши родители отправили нас в мою комнату смотреть видик, пока сами ужинали в гостиной. Я выбрала кассету с замысловатым названием, чтобы впечатлить Дила, так как он вступил в период верования «все бабы дуры». Фильм оказался очень скучным. Люди в строгих костюмах говорили о деньгах и сосредоточенно перемещались по коридорам. Мы, естественно, ничего не понимали, но никто не хотел признаваться в этом. И вдруг ни с того ни с сего главный герой оказывается наедине с женщиной в одних трусиках и лифчике и начинает ее целовать. Затем он снял с нее лифчик, трусики и принялся целовать ее между ног. Далее он разделся сам, и теперь они вдвоем кувыркались на кровати, издавая смешные звуки и обливаясь потом. Я знала, что это называется сексом.

– Они занимаются сексом, – объяснила я Дилу.

Он захихикал и прошептал:

– У меня пипка взбесилась!

Я испугалась.

– Покажи, – попросила я.

– Не-е.

Фильм снова вернулся к мужчинам в костюмах, болтающих о деньгах.

– Перемотай, – попросил Дил.

И я перемотала. Потом еще и еще, и так много раз. Помню, что от многочисленного просмотра сексуальной сцены у меня горело.

В следующий раз мы увиделись с Дилом уже у него дома. Начали играть с его грузовиками, и он вдруг спросил:

– А помнишь, мы фильм у тебя смотрели?

– Да.

– Давай поиграем в этот фильм, я буду мужчиной, а ты женщиной, давай?

– Давай, – согласилась я, – только у меня лифчика нет.

Дил озадачился.

– А я тебе мамин дам! – придумал он.

Мы прокрались в спальню родителей и выдвинули верхний ящик комода матери Дила. Он был полон всяких волнующих вещей и источал легкий аромат пудры. Дил выбрал черный лифчик, похожий на тот, что был на женщине в фильме, и мы побежали обратно в комнату Дила, истерично хихикая.

Я надела лифчик, но он оказался слишком велик, тогда мы набили чашечки носками Дила.

– Так, ну теперь я играю мужчину.

– Хорошо.

Помню, мы даже изобразили какой-то диалог, прежде чем начали целоваться. С тех пор мы стали называть эту игру «фильм». Какое-то время мы играли в нее каждую нашу встречу. Это уже становилось единственной целью визитов к Дилу: когда я хотела поиграть в фильм, я намеренно просилась пойти к нему домой. Но потом, где-то год спустя, прямо во время игры Дил вдруг сказал:

– Все, больше не хочу играть в фильм.

И теперь я была удивлена, что он снова захотел поиграть в фильм именно в день похорон своего брата.

– У нас и лифчика нет, – сказала я.

– Да мы можем просто притворяться, – отмахнулся Дил.

Он разделся первым, потом я. Мы начали целоваться стоя, потом легли на кровать. Я чувствовала, как мое лицо наливается жаром, а тело становится все напряженней, и вдруг дверь распахнулась. Это была мать Дила.

5

С похорон Марлы прошло несколько недель, и с тех пор от Генри не было никаких вестей. С каждым днем во мне росли сомнения, а стоит ли отказываться от возможности проводить выходные с друзьями, ожидая, что Генри вдруг понадобится мое присутствие в его кровати, как это было в первые дни нового года. И вот наступал очередной вечер пятницы, а от него снова ни слуху ни духу, и я отчаянно пыталась втиснуться в планы моих друзей повеселиться. Но, оказавшись в компании, я докучала остальным вопросами о Генри: как он себя чувствует, почему не звонит?

– Хватит! – не выдержала Джесс в один из таких пятничных вечеров, переорав клубную музыку. – Забудь о нем! Иди танцевать!

Танцевать я могла, но забыть Генри – это уж слишком. Опрокинув порцию текилы, я присоединилась к остальным девчонкам и Пэдди на танцполе. Тесный кружок наших потных тел лоснился в свете стробоскопов. Вполне себе симпатичный парень в мешковатой футболке все пристраивался ко мне, ловя мой взгляд и приноравливаясь к моему ритму. Я улыбнулась в ответ. Пэдди чрезмерно высоко вскинул брови, одобряя мои действия. Я повернулась спиной к мистеру Мешковатая Футболка и позволила прильнуть ко мне сзади и уткнуться лицом в шею. Наши бедра раскачивались в единой амплитуде.

– Может, покурим? – крикнула я в толпу, в надежде, что кто-нибудь из наших услышит.

Отозвался Пэдди, и мы выбрались с танцпола. Мешковатая Футболка переключился на Джесс. Без претензий! Удачи!

В курилке Пэдди назвал вещи своими именами.

– Ты влипла, – констатировал он, поднося мне огонь.

– Знаю, – прошипела я, прикуривая. – Педик.

– Это прекрасно, дурочка, – улыбнулся Пэдди. – Ты нравишься ему.

– Нет, не нравлюсь, – канючила я, нервно затягиваясь. – Это повторение карнавальной истории в Ноттинг-Хилл.

– Ты ему нравишься. Я знаю.

– Заткнись.

Голос Пэдди изменился, его родной порт-тэлботский говор трансформировался в идеальный «королевский английский»:

– «Все знают, – произнес он величественно и повелительно. – Мир знает. Всем известно. Но они никогда не узнают, они никогда не узнают. Они живут в другом мире!»[10]10
  Цитата из пьесы английского драматурга Гарольда Пинтера «Предательство».


[Закрыть]

– Что за хрень?

– Пинтер, – пояснил Пэдди, в мгновенье ока став самим собой. – Из моего спектакля. Кстати, когда вы придете?

– Ой, мамочки! – вскрикнула я, глянув в телефон.

Встретимся в Олбани через полтора часа.

– Это он, да? – спросил Пэдди.

Я кивнула, стараясь скрыть ликование.

– Проваливай, – махнул сигаретой Пэдди. – Насладись своим прекрасным принцем.

В этот момент появилась Мила.

– Ты вовремя, – обратился к ней Пэдди. – Джони сваливает на охоту за живым дилдо.

– А где Джесс? – спросила я Милу.

– Да трещит с какой-то девахой в баре, – отмахнулась Мила. – А ты что, встречаешься с Генри?

– Да, извини. Я дрянь?

– Ага, – согласилась Мила, обнимая меня. – Не парься, все равно я тоже скоро отваливаю.

Мы обменялись взглядами, и я поняла, что она тоже спешит насладиться своим прекрасным принцем.

– Люблю вас, – пропела я на прощание.

Через полтора часа я была в Берлингтон-Гарденс. Генри подкатил на старомодном «Мерседесе».

– Садись, – сказал он.

Было около часа ночи, и, скорее всего, он уже выпил, но предложение сесть в машину к Генри Ташену я приняла с готовностью и без лишних вопросов. Мы проехали через весь город, миновали пригороды, вот уже остались позади указатели на Леголэнд и Виндзорский замок. Мир за окнами автомобиля погрузился во тьму, будто мы путешествовали глубоко под водой. Не было видно ни зданий, ни дорожных знаков, лишь едва различимые контуры живой изгороди вдоль дороги. Я закуталась в пальто Генри, свернулась калачиком и, подперев ладонью щеку, облокотилась на ручку двери. Потеряв счет времени, я закрыла глаза и погрузилась в теплоту кашемирового пальто Генри и его запах.

– Господи, Генри, можешь ехать чуть помедленнее, – пробормотала я.

Судя по всему, я стала засыпать, но рев двигателя, резко набирающего обороты, заставил меня вздрогнуть, и я очнулась. Мы обогнали другую машину.

– Все нормально, – сказал Генри, не отрывая взгляда от дороги.

И я вдруг заметила тени под его глазами, и от этого он выглядел сильно изможденным. Вскоре мы свернули на проселочную дорогу и поехали вдоль высокой кирпичной стены, которая показалась мне бесконечной. Наконец Генри сказал:

– Приехали.

Мы остановились у высоких кованых ворот, за которыми пролегала уходящая в темноту подъездная аллея. Я опустила стекло. Деревенский воздух. Он был заметно холоднее, чем в Лондоне.

– Черт, Генри, где мы?

– В мамином поместье. Мы проскочим незаметно. Гарантирую, до завтрашнего утра мы никого не встретим.

– Но она знает, что ты приедешь?

– Ну, типа того. Предполагалось, что приеду на ее званый ужин.

– А почему ты не приехал?

– Не мой формат развлечений.

Мы двинулись по узкой аллее, которая была вся в рытвинах и усеяна овечьими какашками. Впереди в лунном свете стали появляться контуры огромного кирпичного строения. Я подумала, что только такие чудаки из старинных богатых фамилий оставляют свои дома незапертыми. Хотя с подъездной аллеей в милю длиной в этом нет необходимости. В дом мы вошли через черный ход, который вел в теплую и неприбранную кухню. Стол был уставлен противнями со следами подгоревшего розмарина и чеснока. Раковина завалена тарелками, и повсюду, где только можно, стояли бокалы, заляпанные красным вином. Грязное белье свисало из стоявшей на чугунной плите плетеной корзины. Каменный пол затоптан грязной обувью и усеян собачьей шерстью.

– Проходи, – прошептал Генри.

Миновав кухню, мы пошли по узкому коридору мимо дверей, со счета которых я сбилась. Далее попали в большущий холл с мраморными полами, на стенах висели картины с изображением лошадей. Через приоткрытую дверь я мельком углядела гостиную со следами прошедшего званого ужина: сталактиты оплавленного воска на канделябрах, стулья, отодвинутые от стола, облачко дыма, повисшее в воздухе, словно припозднившийся гость, не желавший уходить. На втором этаже Генри взял меня за руку и, проведя через три двери подряд, затащил в большую комнату, где первое, что бросалось в глаза, была кровать с балдахином. Генри тут же принялся разводить огонь в камине.

– Ого, – вырвалось у меня.

– Что?

– Это здесь ты рос?

– Да.

– Ого.

– Что?

– Просто тяжко, наверное, вот отсюда перебраться в Олбани.

Генри усмехнулся:

– Иди на хер.

Кристиана Ташен, прямо скажем, не была рада моему появлению. По большей части она просто игнорировала мое присутствие, что, кстати, было наилучшим выходом из положения. И дело было даже не столько в том, что она пугала меня, просто я понятия не имела, что я могу ей сказать. Обычная учтивая болтовня на фоне ее горя действовала бы раздражающе.

В субботу к тому времени, когда мы с Генри спустились в гостиную, все гости очередного званого ужина уже разошлись – кроме дядюшки Лохлана.

– Ни за что не ушел бы, не повидав вас! – завопил он, оторвавшись от своей тарелки с копченым лососем.

Генри заметно напрягался в его присутствии, что, похоже, лишь подхлестнуло Лохлана взвинтить до предела свое агрессивно-скабрезное поведение.

– Выглядишь ужасно уставшей, цыпочка, – пустился старикан в атаку, как только Кристиана вышла из зала. – Всю ночь кувыркались, да? – не унимался Лохлан, хихикая в тарелку.

Я принялась нарезать хлеб.

– Будешь тост, Генри? – спросила я.

– Нет, спасибо.

Повернувшись спиной к мужчинам, я принялась намазывать на хлеб «Мармайт» и сливочное масло в равных пропорциях.

– Чем собираетесь сегодня заняться? – обратился к нам Лохлан. – Не хотите прогуляться с ружьями?

Генри молчал.

– Джони, ты охотишься? – Старикан уставился на меня, оскалив свои желтые зубы.

– Нет.

– Но ты же не из этих чокнутых веганов?

– Нет!

– Молодчина! – Лохлан встал, отнес свою тарелку к мойке и запустил в таз с водой.

На обратном пути он склонился ко мне и пробурчал:

– Значит, ты глотаешь? – и захрипел мне в затылок, задыхаясь от раздиравшего его смеха.

Я посмотрела на Генри, он гладил Долли, добродушную собаку, и, похоже, ничего не слышал. Лохлан так и ушел, посмеиваясь.

Весь день я провела на диване с книгой «Анна Каренина» в руках и с Долли в ногах. Генри погрузился в толстенный фолиант с биографией человека, о котором я даже и не слышала. В камине потрескивал и урчал огонь. Лохлан, как и обещал, ушел на охоту, так что я могла спокойно шастать на кухню и обратно за кофе и печеньями. Стива и Левин страница за страницей вели скучный разговор о крепостных крестьянах, мое внимание постепенно покинуло книгу, и я сосредоточилась на профиле Генри. Темная прядь волос свисала на лоб, сморщенный от глубокой сосредоточенности. Время от времени он шевелил губами, беззвучно проговаривая слова, которые читал, – процесс настолько интимный, что я смущалась за свое подглядывание.

– Генри, – позвала я, потягиваясь, – как мне сегодня вечером добраться до Лондона?

Долли явно не понравилось, что я нарушила спокойствие. Я почесала ее большую плюшевую голову.

– Хм? – отозвался Генри, возвращаясь в реальность.

– Как мне отсюда добраться до Лондона?

– А, – наконец-то понял меня Генри. – А тебе необходимо?

– Ну, положим, необходимости как таковой нет. Дети уехали на каникулы.

– Тогда почему бы тебе не остаться?

– Просто у меня с собой нет кое-чего необходимого, – заюлила я, зная, что лукавлю.

Выходя из дома в пятницу, я инстинктивно запихнула в сумочку пару запасных трусиков и свою походную зубную щетку.

– А мне бы хотелось, чтобы ты осталась, – сказал Генри и, протянув руку со своего логова на ковре, схватил меня за лодыжку.

– Вот как?

– Вот так.

На ужин мы ели кролика, которого Лохлан подстрелил днем ранее, сам же освежевал и разделал.

– Лучше, если дать ему отвисеться пару недель, – разглагольствовал старик с набитым ртом, при этом накалывая на вилку следующий кусок темного мяса.

– Очень вкусно, – похвалила Кристиана, при этом едва притронулась к своей порции. – Ты кудесник.

Она разреза́ла свою порцию мяса на множество маленьких кусочков и после тщательного пережевывания каждого обильно запивала красным вином. Пили они с Лохланом много. Когда мясо было съедено, пустовали четыре бутылки, хотя мы с Генри выпили всего по бокалу.

– Большое спасибо, – поблагодарила я, забирая у всех тарелки и смахивая холодные объедки в одну.

Я уже приступила к мытью посуды, когда Кристиана вмешалась.

– Не надо этого, завтра придет уборщица.

– Да мне не сложно.

– Пойдем покурим, – предложил Генри.

И мы оставили стариков допивать вино.

Генри повел меня по саду в самый конец к ограде. За осыпающейся кирпичной стеной сразу начинался крутой спуск. Генри одним движением подтянулся на ограду и, усевшись как Питер Пен, закинув ногу на ногу, закурил. Я залезла по выступам в стене и примостилась рядом. Он передал мне сигарету, и мы стали вглядываться в мрачный пейзаж.

– А что там внизу? – спросила я, скорее для того, чтобы нарушить затянувшееся молчание, чем утолить любопытство.

– Река. Завтра собираюсь тебя туда сводить. У нас будет настоящий поход.

– Звучит заманчиво.

В воздухе витало нечто утробное, первородное, и мне показалось, что я могу обонять реку, не видя ее.

– Не волнуйся, – сказал Генри, – он завтра утром уедет. Я спрашивал маму – у него в городе встречи.

– Уф, круто! – вырвалось у меня, хотя я и не была уверена, позволено ли мне выражать восторг и удовольствие от того, что теперь мне не придется ходить по дому в постоянном страхе наткнуться на Лохлана с его оскалом рептилии на физиономии.

– У него довольно своеобразное чувство юмора, но он очень много значит для мамы.

– Конечно.

– Просто другое поколение, ты ж понимаешь. Дремучие.

– Ах да. Другое поколение. В викторианские времена было принято комментировать сиськи незнакомок.

Генри даже не улыбнулся. Он затушил сигарету об ограждение и положил окурок в карман.

– Не бросай бычки на землю, – наказал мне Генри. – Мама это ненавидит.