Текст книги "ДЫР"

Глава восьмая. Марсельеза

Слава поднял пятую, чокнулся, и в очередной раз поклялся себе, что эта – последняя. Сначала он планировал ограничиться строго одной, однако, когда художник принес свою новую картину и с торжествующим видом откинул скрывавшую ее простыню, рука сама потянулась к бутылке. Слава ровным счетом ничего не понимал в современной живописи – с таким же успехом ему можно было бы продемонстрировать схему сборки космического корабля – но, глядя на это произведение искусства, ему нестерпимо захотелось выпить – такая уж из нагромождения темных палочек, кружочков и грубых, выступающих мазков исходила глубокая экзистенциальная тоска. Впрочем, что такое «экзистенциальная тоска» Слава тоже толком не знал, однако как-то слышал по радио, что этот вид тоски очень свойственен русскому человеку, и теперь отчетливо чувствовал это на себе. «Долго смотреть на твою картину – это может и тюленя в Африке убить, если бы они там жили», – сказал Лошарик художнику. Последний кажется, принял это за комплимент.

Чем дольше Слава слушал рассказы сидящего перед ним маленького картавого человечка в берете, тем чаще брался за бутылку, потому что вся история его жизни излучала ту самую глубокую тоску, запечатленную на картине. Славе все меньше и меньше верилось, что сумка все-таки найдется.

С самой юности, закончив педагогический институт, Ван Гог толком нигде не работал, но всегда был одержим какой-нибудь великой идеей. То изучал математику и рассчитывал, когда и сколько нужно купить лотерейных билетов, чтобы непременно выиграть, то копался в архивных документах, чтобы найти царских еще времен клад, то изобрел какую-то спортивную игру и мечтал сделать ее настолько популярной, чтобы она вошла в программу Олимпийских игр. Стоило ли говорить, что ни одна из его затей не обернулась успехом. Несколько лет назад сестра пригласила его в гости в Прагу, где давно жила сама, и как-то случайно обронила, что художники, продающие на Карловом мосту свою картины, очень неплохо зарабатывают. Ван Гог по мосту ходил днями и ночами, разглядывал полотна, приценивался и, в конце концов, решил, что он и может писать картины ничуть не хуже.

– Открыл в себе талант к изобразительному искусству, – пояснил Ван Гог. – Выпьем за талант?

Оказалось, что продавать картины не так уж и просто. Почему-то на мосту родного города, который не часто посещали туристы, картины продаваться совсем не хотели, только полиция почем зря гоняла. Ван Гог прочел в интернете две заметки, которые показались ему весьма убедительными. В одной говорилось, что в наши времена даже очень талантливому художнику привлечь к себе внимание можно только эпатажем, а в другой какой-то психолог рассуждал о том, что если хочешь стать великим, то надо присматриваться к своим предшественникам и кумирам и поступать так же, как они.

В результате в городской многотиражке как-то появилась заметка о несчастном сумасшедшем, который отрезал себе кусок уха прямо в городской поликлинике. Вообще-то изначально он планировал провести эту акцию красиво, принеся свою картину в местный художественный музей и окропив ее кровью, но испугался, что умрет от кровотечения, если к нему не подоспеет врачебная помощь, поэтому совершил свое действие прямо напротив окошка регистратуры, шокировав немаленькую очередь. Больше всего от эпатажного поступка пострадала старушка, которую чуть не хватил инфаркт.

К всяческому огорчению художника, продаже картин все это никак не поспособствовало, несмотря на прилипшую к нему с той поры кличку. Сам он был уверен, что вся беда в том, что, не подумавши, он отрезал себе левое ухо, в то время как у настоящего Ван Гога не хватало мочки правого уха.

После фразы художника: «Ничего, мой тезка тоже только после смерти прославился» пришлось выпить за важный тост:

– За признание при жизни!

Ван Гог принял стопку, зажмурился, обнюхал огурец, как собака – косточку, и положил его обратно на тарелку. Лошарик оторвал несколько лепестков от цветка на подоконнике, разжевал и теперь с любопытством разглядывал в зеркале свой фиолетовый язык.

– Угол преломления равен углу отражения, – задумчиво пробормотал он. – Одна какая-то физика в голову лезет! А не выпить ли нам за яблоко, которое свалилось на голову Ньютону?

Художник тут же пододвинул бутылку поближе к Славе с таким выражением лица, словно каждая минута без выпивки была для него мучительной пыткой, по сравнению с которой рвать зубы без анестезии – сущее удовольствие.

Слава покачал головой. Ему в голову лезла совсем другая физика. Время близилось к четырем. Он мучительно пытался прикинуть, успеет ли сдать объект к понедельнику, если начнет вечером и будет работать без сна и отдыха, но квадратные метры плитки никак не хотели превращаться в трудочасы. В ушах стоял пронзительный звон, будто какие-то невидимые существа беспрерывно чокались, не произнося тостов.

– Ну, Слаааав… – жалобно протянул Ван Гог. – Я ведь совсем немного прошу. Мне же ничегошеньки от тебя не нужно! Только протяни руку, возьми пузырь, и осчастливишь старого, больного человека, пострадавшего, чтобы донести свое творчество до народа. Беленькая, родная, только одна может снять мою душевную боль, успокоить раны…

– Давай сюда свой стакан, – Лошарик схватил бутылку. – Жаль, что не граненый, но за Ньютона можно и…

Ван Гог опередил его с неожиданной прытью: перегнулся через столик и вцепился в драгоценный сосуд:

– За второй сам побежишь!

– Панки не бегают, панки чапают.

– Чего делают? – насторожился художник, не выпуская бутылку.

– Чапают, – пояснил Лошарик, – это когда ходят в таких раздолбанных ботинках, на которых даже шнурки не завязываются.

– Значит, почапаешь! – Ван Гог потянул бутылку к себе, но парень был сильнее.

Слава стукнул по столику кулаком – тот испуганно задребезжал и откатился вбок.

– А ну хватит! Так, Малевич, слушай сюда.

– Я Ван Гог, – робко возразил тот.

– Неважно. У тебя ведро есть?

– Ну, то, в котором Танюша полы моет… Сегодня, вот, мыла.

– А еще?

Художник почесал в затылке, потом радостно поднял палец вверх:

– В котором она капусту квасит! Моя Танюша такую капустку фигачит, слезу вышибает, закусываешь и плачешь, закусываешь и плачешь…

– Тащи, – перебил его Слава. – По капусте потом плакать будешь.

Ван Гог некоторое время хлопал на кухне дверцами, потом вернулся с зеленым эмалированным ведром и гордо водрузил его на табуретку посреди комнаты.

– Послушай меня, Малевич. Если ты сейчас же найдешь мою сумку…то есть твою сумку, которую я тебе вчера подарил, я тебе налью полное ведро водки.

– Ну как тебе не стыдно обманывать бедного больного человека? – Ван Гог картинно прижал руку к груди. – У меня аж в сердце закололо.

Слава с трудом сдержался, чтобы не дать ему по морде. Не бить же инвалида, в самом деле. Он повернулся к Лошарику, который примерял на место воротничка кружевную салфетку, стащенную из-под какой-то вазочки:

– Парень, я похож на человека, который имеет привычку врать?

– Ты похож на человека, который страдает провалами в памяти. Чувак, твои руки, конечно, золотые, но им нужен адаптер.

– Не понял.

– Ты можешь наливать только в стаканы, стопки, кружки, рюмки и бокалы, в общем, в тару для питья. Мы вчера уже пытались наполнить ванну про запас, забыл?

Слава схватил бутылку, отвернул пробку и перевернул ее над ведром. Жидкость бултыхалась внутри, но наружу не просачивалось ни капли. Он тряс бутылку, заглядывал внутрь, даже палец в горлышко засунул – никакого толку, как заколдованная.

– Что за черт… – в потрясении Слава придумал несколько новых нецензурных слов и выдал такую тираду, что Ван Гог восхищено произнес:

– У тебя талант к обсценной лексике. Один мой знакомый составляет словарь русского мата, может, познакомлю тебя с ним?

Слава бросил на него выразительный взгляд.

– Ну, не хочешь, как хочешь, – поспешил ответить тот. – А мог бы внести свой вклад в культуру.

– Я же говорю, тебе нужен адаптер, – продолжал разглагольствовать Лошарик. – Вот мобильник нельзя же воткнуть прямо проводами в розетку – ему нужен адаптер, напряжение понижать и все такое. Так и у тебя – может, тебя водопадом смоет, если ты начнешь по ваннам и цистернам водяру разливать.

– Слав, а давай вернемся к нашим стопарикам, – жалобно попросил Ван Гог. – А то сердце вот прямо давит, аж дышать не могу…

– Стасик! Свет очей моих! – из прихожей раздался голос, звонкий и торжественный, будто ведущая концерта объявляла очередного исполнителя, лауреата всего и вся, а следом на пороге комнаты появилась и его обладательница – пышная немолодая женщина в светлом плаще и шляпе. Открывшаяся картина заставила ее на некоторое время замереть в замешательстве.

Слава застыл над ведром с бутылкой и стопариком – безуспешно пытался проверить теорию, сможет ли он подавать «напряжение» на стаканчик непрерывно. Выходило как-то не очень – как только стопка наполнялась до краев, бутылка снова, как заколдованная, притворялась наглухо запечатанной и не выпускала из себя ни капли. И так было до тех пор, пока Слава не опрокидывал стопарик в ведро. Это же с ума сойдешь – по пятьдесят грамм десятилитровое ведро набирать! На этот раз математические способности Славу отчего-то не подвели, и в голове сразу появилось число «двести» – именно столько раз ему бы потребовалось налить и опустошить стопку, чтобы наполнить ведро.

Ван Гог все еще прижимал пухлые руки к груди, жадно провожая взглядом прозрачную жидкость. Лошарик в кружевном «жабо» из салфетки сидел на полу и увлеченно пытался расковырять вилкой блок питания, непонятно, откуда взявшийся и для чего предназначенный.

– Вот, засранцы! – женщина уперла руки в бока. – Что ж это вы делаете с моим любимым ведром, а?

– Танюша, тут нам Славик показывает один фокус…

Тут только до Славы дошло, что это и есть та самая Танюша, которая утром делала уборку. В голове сразу прояснилось, будто опутавшую мысли пелену кто-то милостиво свернул в рулон и убрал куда подальше.

Он поставил стопку и бутылку на стол, пригладил волосы и представился:

– Татьяна, рад познакомиться. Ваш муж нам о вас много рассказывал. Меня зовут Слава.

Слава ни капельки не врал – еще ни одного знакомства он не ждал с таким нетерпением.

– Славик, значит, – Таня окинула его таким взглядом, каким смотрят на платье в магазине – будто сразу и оценивала, и мысленно примеряла на себя. – На кой тебе ведро понадобилось, Славик?

– Для эксперимента, – коротко пояснил он и сразу перешел к делу. – Таня, вчера я подарил вашему мужу сумку. Но там осталась одна очень нужная мне вещь… Вы не видели ее? Обычная черная спортивная сумка… Ваш Стасик говорит, что вчера принес ее домой и положил возле дивана.

– Стасик принес ее домой? Стасик принес? – Таня расхохоталась, расстегивая плащ. – Ну как же, Стасик принес! Да Стасика вчера самого принесли! Приволокли, я бы сказала. И бросили вот на этом самом диване, как мешок с картошкой.

– Ты что, Танечка, да я вчера сам пришел, на своих собственных… – перебил ее Ван Гог.

– Стасик! Ты с кем споришь?

– Виноват, – он опустил голову и шмыгнул носом, будто нашкодивший первоклассник.

– А сумку вместе с ним не приносили? – спросил Слава.

– Вместе с ним принесли ядреный перегар, грязные штаны и оглушительный храп. И больше ни-че-го-шень-ки! – отрезала Татьяна.

– Вы уверены? – Слава отчаянно не хотел верить ее словам.

– Так же как и в том, что на моей голове – шляпа, а вы тут пьете уже не первую бутылку.

– А вот и не угадала, – Ван Гог заулыбался, словно ему вручили ящик водки.

– Это он его приволок? – Слава ткнул пальцем в Лошарика, который все еще увлеченно сражался с блоком питания.

– Этот? От него дождешься, пожалуй… Ах ты, говнюк мелкий, положи сейчас же на место салфетку!

Лошарик встал, послушно стянул «воротничок» и тут же попытался пристроить его на шею Тане.

– Танька, тебе идет! Выглядишь, как француженка. Марсельеза какая-нибудь.

– Алонз анфан де ла патрииии… – с готовностью запела Таня во всю мощь своего голоса, да так рьяно, будто только что взошла на баррикады. Слава поморщился и потер уши, Таня умолкла, приобняла панка и смачно чмокнула его в небритую щеку.

Лошарик в своем комплименте почти не погрешил против истины. Некоторая разухабистость Татьяны, которая, не стесняя себя в выражениях, всех вокруг именовала не иначе как «говнюками» и «засранцами», что в зависимости от интонации означало либо «вот гад», либо «ах ты, мой миленький», удивительным образом сочеталась с элегантностью ее образа. Не каждая женщина столь внушительной комплекции умеет подобрать одежду и украшения так, чтобы смотреться дамой, а не теткой.

– Так кто вчера Стасика привел? – спросил Слава. – Таня, вы его знаете?

– Конечно, знаю, – ответила Таня, усаживаясь на диван и ставя на столик еще одну стопку. – Я всех его дружков-алкашей знаю! Замерзла, как собака, ветер на улице. Давайте, что ли, тяпнем. Стасик, наливай!

– А наливает у нас сегодня только Слава. Славик, ну давай уже, а? – Ван Гог сложил руки на груди в просительном жесте.

– Сначала расскажите, кто вчера привел домой вашего мужа, и где его найти, – уперся Слава.

– Его Профессор притащил.

– Парень, ты знаешь этого Профессора? – Слава повернулся к Лошарику.

– Ха, – рассмеялся тот. – Так ты и его тоже не помнишь? Мы же вчера вместе бухали.

– Чего же ты сразу не сказал! – возмутился Слава.

– А ты не спрашивал, – пожал плечами Лошарик.

Слава крепко выругался и с трудом сдержал желание схватить панка за шкварник и как следует потрясти. Впрочем, вряд ли бы ему это удалось – парень был выше его на голову и заметно шире в плечах.

– Кто еще с нами пил вчера? Отделение городской больницы? Малый оркестр филармонии? Бригада локомотивного депо? Лучше сразу говори.

– Это была бы классная попойка, чувак! – миролюбиво ответил панк. – Знаешь, что такое Попойка с большой буквы?

– Кто еще с нами пил вчера? – Слава терпеливо повторил вопрос, но рука сама собой сжалась в кулак.

– Увы, вчера все было гораздо скромнее. Вот мы с тобой и Ван Гог, а Профессор уже под конец пришел.

– Значит, после Лошарика ты пошел в гости к Профессору? – повернулся он к Ван Гогу.

– Точно, пошел! Он меня пригласил обсудить эвристические алгоритмы. Я ведь культурный человек, в науке разбираюсь.

– А какого черта ты до сих пор молчал? – взревел Слава.

– Ну, Славик, я только сейчас вспомнил.

– И про хренистические алгоритмы только сейчас вспомнил?! Где он живет? – Слава повернулся к Лошарику и, не дожидаясь ответа, скомандовал. – Пошли отсюда, навестим Профессора.

– Подожди, – Ван Гог вцепился ему в руку. – Танечка, беги на кухню, принеси все кружки, какие только есть!

– Ведра вам, что ли, мало? Для экспериментов, – хохотнула Таня.

– Некогда объяснять, просто неси кружки.

– Только из-за твоего уха, – Слава бросил на Ван Гога такой взгляд, что тот поспешно отпустил славину руку и залез на диван, поджав под себя ноги.

Хозяева гостей провожать не стали. Прихожую освещала тусклая голая лампочка – пластмассовый кружок вокруг цоколя намекал, что когда-то здесь был плафон, но так давно разбился, что все о нем забыли. Лошарик сунул ноги в раздолбанные ботинки – вполне подходящие, чтобы в них чапать, – беззастенчиво стянул с вешалки красный дамский шарфик, обернул вокруг шеи и пояснил:

– Раз уж мы собрались присоединиться к научному сообществу, надо выглядеть соответствующе. Да не смотри так, потом верну.

Вертясь перед зеркалом с шарфиком, парень задел рукой лампочку, и та закачалась, отбрасывая на выцветшие полосатые обои неровные тени. Из комнаты доносилось хихиканье, потом Слава услышал, как Стасик и Таня чокнулись кружками и дружно захрустели огурцами.

– Танечка, а давай мою любимую?

И в ответ ему неожиданно звонким девичьим голосом полилось:

– Ой, то не вечер, да не вечер… Мне малым-мало спалось, ой, да во сне привиделось…

Слава глубоко вздохнул. Пальцы безотчетно сжались, пряча желание нащупать знакомое – мягкое, теплое, податливое. Гуля тоже всегда выбирала эту песню, когда он просил ее спеть что-нибудь русское. Разом навалилась усталость, он прислонился к стене. Казалось, что последняя опрокинутая рюмка застряла в горле, и теперь там плещется обжигающая жидкость, разъедая грань между явью и сном…

– Ох, пропадет, – доносилось из комнаты пение, – твоя буйна голова…

– Чувак, ты чего завис? Мы идем или тут еще потусуемся? – Лошарик хлопнул его по плечу.

«Сумка!» – очнулся Слава. Потряс головой, решительно открыл дверь.

Глава девятая. Окно

– Что за Профессор? Расскажи мне про него, – потребовал Слава у Лошарика, когда они вышли из подъезда.

– Очень серьезный чувак. Люблю его донимать, – ответил панк. – Я бы даже новую профессию изобрел – скрытые диверсии устраивать. Против таких, как он. Вот приходит он, весь такой чинный и благодарный, к себе в универ на лекцию, а тут у него из профессорского портфеля «Секс Пистолз» как заиграет!

– Чего он такого тебе сделал?

– Любит задавать серьезные вопросы. Серьезные вопросы меня просто убивают. Когда ко мне летит серьезный вопрос, я себя чувствую, как раненый тюлень.

– И это повод донимать человека?

– Понимаешь, чувак, серьезные люди, они из-за своей серьезности очень ранимые. Поэтому их надо из этой серьезности вытаскивать! Научить расслабляться. И я его начал обрабатывать… Обожаю что-то безобидно взрывать – без последствий, жертв и особых разрушений. Меня от этого просто плющит!

– А Профессор, значит, тут не жертва?

– Если и жертва – то жертва моей заботы, – хмыкнул Лошарик. – Да я на него культурно влияю! Вот он, например, не читал Сэлинджера «Над пропастью во ржи», а это же гениальная вещь! Она реально меняет людей, чувак. Вот мне и стало интересно: изменится он после этой книги или нет. Только он слишком серьезный… это, мол, для подростков, и вообще он, дескать, прозу не читает, а только научные труды. Я ему и в кабинет задумчивости книгу подкладывал – не помогло.

– В какой кабинет? – не понял Слава.

– Это я туалеты так благородно называю – «кабинеты задумчивости». В общем, добровольно он читать не захотел, пришлось его заставить.

– И как же ты его заставил? – содрогнулся Слава.

Воображение сыграло с ним злую шутку: ему представился привязанный к стулу благообразный седой профессор, раскрытая перед ним книга и здоровый рыжий парень с паяльником в одной руке и утюгом в другой.

– С помощью науки! – гордо сказал панк. – Законы акустики знаешь? Если надеть наушники на батарею, то музыку будет слышно во всем стояке. Я ему на ночь поставил аудиокнигу. В подвале, там замок легко открывается. Заодно и все соседи познакомились с Сэлинджером – опять же, польза обществу.

Слава посмотрел на Лошарика:

– И он еще с тобой после этого пьет?

– Если я угощаю, то пьет, – хмыкнул панк. – Сэлинджер на него не подействовал… Слишком уж он уверен в своей серьезности. И тогда я взялся за боевую артиллерию…

– Боевую!?

– В переносном смысле, чувак! Так вот, о кабинетах задумчивости. Настрочил я по-быстрому пару объявлений и повесил на всех углах на соседних улицах – на остановках автобусных, возле ларьков и все такое. Текст был примерно такой: «Если вам приспичило по-маленькому или даже по-большому, если присесть под кустиком вам мешают воспитание и совесть, а культурно сделать это негде, то можете воспользоваться моим туалетом совершенно безвозмездно. Я буду очень вам рад!» Ну, и адрес Профессора приписал. Представляешь, звонит ему в дверь человек и спрашивает: «Можно, я у вас в туалет схожу?» А потом еще один, и еще, и еще… Это же со сколькими разными людьми перезнакомиться можно! Всех социальных слоев! Все хотят в туалет, все любят этим заниматься культурно, не абы где – от депутатов и блондинок в манто до распоследнего бомжа – он, может, человеком себя снова почувствует, если в культурной среде сделает свои дела. Представляешь, какая тусовка может получиться? Эх, много чего написано и сделано человеком, но путеводителя по сортирам всей России не создано. Вот бы его создать, я бы адрес Профессора первым добавил!

– Я бы тебя уже после книги на ночь отучил такие шутки шутить, – мрачно сказал Слава. – В самом что ни на есть физическом смысле.

– Чувак, да если бы Профессор настолько расшевелился, я был бы только рад! Мне даже собственной физиономии ради этого не жалко. Иначе как он поймет, кто он, на самом деле?

– А что он, кстати, преподает, этот твой Профессор? – спросил Слава.

– Какую-то заумную математику, – пожал плечами Лошарик. – Он реально крутой, его даже в Америку много раз звали, почетный член каких-то там заокеанских академий наук. Только он не захотел, и за это его жена бросила – за избыток патриотизма. Вышла замуж за буржуя и пропала в заграницах, вместе с дочкой. Даже не пишет.

– А Профессор что?

– Как все. Бухает.

Крутой Профессор жил в обычной панельной девятиэтажке. Домофон не работал, да и смысла в нем не было никакого – дверь криво болталась на одной петле.

– Смотри, это моя теория разбитого окна работает, – довольно сказал Лошарик.

– Не понял.

– Чувак, есть такая теория… Вот я им на прошлой неделе окно разбил – да не смотри так, не специально, хотел Профессору на балкон банку икры закинуть – представляешь, как бы он удивился? – а попал в окно.

– Банку икры? – Слава потер ухо.

– Да, чувак, я на икру вообще смотреть не могу. Подогнали мне тут много икры, я водку пил и икрой без хлеба закусывал, вот и перекушал ее. Вот парадокс – вроде употребляется два продукта одновременно, и в желудке все смешивается, а смотреть не можешь только на один, не говоря уже о том, чтобы его хомячить, а другой – это я о водке – спокойно употребляешь… отравление какое-то местного масштаба. Надо же было как-то остатки использовать, вот и пустил на обработку Профессора.

– И что это за теория с окном и икрой?

– Не, икра тут ни при чем. А вот окно – это да! По теории, если в приличном доме разбить окно, то в нем тут же начнется всяческий хаос, бардак и прочий беспредел. Вот я им на прошлой неделе окно разфигачил, а сегодня у них уже и дверь поломалась вместе с домофоном.

– Ты за этим у себя в квартире трещину нарисовал? Теорию проверяешь?

– Не, моя трещина – это проход в пятое измерение.

– Тьфу ты, – ругнулся Слава. – И лифт не работает… какой этаж?

– Второй, пешком дочапаем. Ты только в дверь сам звони, а я подожду на лестнице. Он мне, может, и не откроет, а тебя-то наверняка пустит. Тебя, чувак, теперь везде ждут как родного – с распростертыми объятиями!

Но звонить в дверь не пришлось. На площадке перед дверью стояла заплаканная женщина – прилично одетая, но худая и бледная.

– Здравствуйте! Я ищу… – начал было Слава, но тут понял, что не знает, как Профессора зовут.

– Вы пришли к Антону? – она стиснула в руке платочек. – Когда вы его видели в последний раз?

– Вчера.

Слава ответил и сам не понял, соврал или нет. По словам Лошарика, они вчера вместе пили, но Слава этого совершенно не помнил, и вряд ли узнал бы Профессора, встреть он его на улице.

– Ну, чего там? – высунулся на площадку Лошарик.

– Черт рыжий! – махнула платочком женщина. – Тебя еще только здесь не хватало… Так вы вместе пришли?

Слава замешкался, не зная, как лучше ответить, но дама и не ждала ответа. Она промокнула глаза платочком и всхлипнула:

– Я просто не знаю, что делать.

– А что случилось? Где наш светоч науки? – Лошарик подошел к двери и вдавил кнопку звонка.

– В том-то и дело, что он там совсем один, и ему, наверное, стало плохо, – она замерла и напряженно прислушалась, но за дверью стояла полная тишина. – Вот, принесла ему поесть – я всегда приношу ему обеды на три-четыре дня, а он не открывает! Хотя свет горит – и в комнате, и на кухне. И ключами не могу открыть – заперто изнутри, на задвижку. На телефоны не отвечает – ни на городской, ни на мобильный. Вдруг ему там плохо, вдруг сердце или инсульт… А я уже два часа здесь стою и совсем не знаю, что делать!

Лошарик принялся со всей силы колотить в дверь ногами и руками. Слава отвел женщину в сторону и спросил:

– Вы звонили в службу спасения? Сто двенадцать?

– Звонила, – всхлипнула та. – Понимаете, с тех пор, как Лариса уехала, Антон здесь совсем один живет. А я в другой квартире прописана.

– Не понимаю, – покачал головой Слава. – Причем тут ваша прописка?

Он сразу вспомнил американские документальные фильмы, где кто-нибудь звонит и сообщает по телефону 911: «Помогите, человек не открывает дверь», и спустя две минуты дом окружают полиция и парамедики, чтобы ворваться и в последний момент спасти несчастного, который поскользнулся у себя на кухне, упал прямо на ножик, случайно зажатый в руке, и заодно с испуга вдохнул жвачку. А дальше интубация, дефибрилляция, реанимация, и вот уже неделю спустя счастливый обыватель выгуливает любимую собачку и со слезами на глазах рассказывает, как его спасали всем городом.

– Ну как же, – всхлипнула женщина, – они говорят, что если у меня прописки нет, они не имеют права взламывать дверь.

– А вы…

– Я его сестра.

– И этого недостаточно? – усомнился Слава.

– Они говорят, что нет. Им обязательно нужен паспорт с пропиской.

– А если в полицию позвонить?

– Полиция… – тут женщина не выдержала и разрыдалась, и Славе пришлось на некоторое время подставить ей плечо.

– Так что полиция?

– Полиция выезжает только на трупный запах, – выдохнула она.

– Тааааак, – протянул Слава.

События принимали такой оборот, что сумка напрочь вылетела у него из головы вместе с остатками дурмана – впервые со вчерашнего вечера он почувствовал себя совершенно трезвым.

– Понимаете, я женщина одинокая, мужа у меня нет, и я даже не знаю, к кому обратиться, – пожаловалась дама. – Родители наши в другом городе живут, да и пожилые они уже, не хочу их зря пугать. Есть, конечно, коллеги по работе, но они ведь не приедут помогать. Вот если бы нашелся добрый человек…

Слава вздохнул, подошел к двери и отстранил барабанящего Лошарика. Что за чертовщина такая – второй раз за два дня стоит он перед запертой дверью, за которую во что бы то ни стало нужно попасть. У Профессора дверь была правильная, капитальная – не то, что у Славы. Эта открывалась наружу, сделана, похоже, из цельного металла, коробка укрепленная, между дверью и косяком – узенькая щель, даже отвертку не вставишь. Слава покачал головой:

– Тут спецы нужны и оборудование. Я не смогу открыть, даже с инструментами.

– Может, через лоджию попробовать? – робко поинтересовалась женщина. – Она не застекленная, а у соседей снизу решетка – там легко залезть.

– Посмотрим, – уклончиво ответил Слава.

– Чувак, я тут останусь, буду на мозги ему капать, – сказал Лошарик. – Я в этом деле большой специалист.

– Может, он там помер уже, – тихо ответил Слава, чтобы сестра не услышала.

– Мы, панки, народ такой – мертвого расшевелим, – парень подмигнул, развернулся спиной и принялся ритмично дубасить в дверь подошвой ботинка.

– Стучи туда, где петля, – посоветовал Слава. – Внутри слышней будет.

Лоджия и вправду оказалась незастекленной – единственная во всем подъезде. В комнате горел свет. Слава поднял камешек, прицелился и кинул – попал в карниз окна, камешек звонко ударился и отскочил. Подождал немного – за окном никакого движения, ни тени, ни звука, только видно простую, советских еще времен люстру. Посмотрел оценивающе на решетку на лоджии первого этажа: залезть – раз плюнуть. На окнах жалюзи, света не видно.

– Вы соседей с первого этажа знаете? – спросил он у женщины.

– Там какая-то организация, сегодня у них выходной, наверное.

Что ж, тем лучше. В цокольном этаже тоже пряталась какая-то контора, над идущими вниз ступеньками был устроен козырек. Слава поплевал на руки, легко подтянулся на опоре козырька и полез наверх. Несмотря на изобильные домашние обеды и ужины, он был в отличной форме – сказывались постоянные физические нагрузки и отсутствие природной склонности к полноте.

К счастью, козырек оказался довольно крепким, а с него уже можно было достать до решетки на первом этаже, по декоративным изгибам которой лезть было и вовсе удобно. Он даже удивился: как все просто, захочешь кого-нибудь ограбить – лезь, не хочу.

Слава успел добраться почти до середины решетки, когда почувствовал что-то рядом – то ли взгляд, то ли движение, огляделся и вздрогнул: из окна за ним следил любопытный глазок видеокамеры. Он зацепился за очередной изгиб, переставил ноги, подтягиваясь выше – камера шевельнулась, отслеживая его движения. Офис под охраной… Надо поскорее добраться до Профессора, пока кто-нибудь не решил, что он собирается влезть в эту контору. Осталось совсем чуть-чуть.

Он решительно схватился за самый верх решетки, в ту же секунду она дрогнула под его рукой, и Славу резко качнуло назад. Ноги соскользнули, и он повис на руках. Женщина внизу испуганно завизжала. На асфальт посыпались куски штукатурки – левый край решетки вырвало из стены, и теперь Слава болтался на ней вперед-назад, как на качелях. Подтягивая ноги, он инстинктивно дернулся вперед и со всего маху врезался ботинком в стекло. Кругом посыпались осколки. Слава выругался и перебрался правее – туда, где решетка пока еще крепко держалась.

Достать до перил второго этажа оказалось не так-то просто. Решетка заканчивалась вместе с окном. Дальше – с полметра стены, и только потом перила – железные, приличной высоты. Вот бы закинуть туда веревку, зацепиться – но ничего нет под рукой. На перилах болталась металлическая подставка под цветы, в ней – пустой горшок. Слава переставил ноги выше, насколько смог – получилось достать одной рукой до подставки. Подергал – выдержит ли его вес? – подтянулся за нее, другой рукой схватился за перила и перемахнул внутрь. Раздался треск рвущейся материи – зацепился курткой за цветочную подставку, порвал подкладку.

– Вы живой? – крикнула снизу женщина.

Слава высунулся с балкона, помахал рукой:

– Все в порядке! Можно, я окно разобью?

– Бейте, конечно, раз нужно. Я бегу в подъезд! – отозвалась она.

На лоджию выходили два окна, балконная дверь была заперта изнутри. В одном окне Слава увидел стол – хороший, полированный, крепкого дерева, на столе – расстеленная газетка, пустая бутылка и круглая пластиковая банка с остатками какой-то рыбы. В глубине маячил высоченный книжный шкаф – от пола до потолка. Хозяин дома обнаружился в другом окне – он лежал на диване лицом вниз и не подавал признаков жизни. Под брюками растеклось темное пятно.