Текст книги "Книга Сивилл"

Сказка на ночь

Никанор сидел на заседании коллегии архонтов[15]15
  Высшие должностные лица в древнегреческих полисах, объединенные в коллегию.


[Закрыть] и старался не отвлекаться от обсуждения. Тем более, как эпоним[16]16
  Первый архонт, глава исполнительной власти, его именем называли год.


[Закрыть], он руководил собранием. А как опытный политик, отдавал себе отчет в том, что процветание города во многом зависит от того, думают ли члены коллегии о том, что говорят остальные, и говорят ли они сами, обдумав вопрос. Заседание продолжалось уже несколько часов. Они окончательно договорились об укреплении Пирейской гавани, о тексте регламента на торговлю скотом в городских стенах и о продаже некоторых трофеев последней войны для ремонта храма Деметры. Осталось решить, когда созывать народное собрание. Политически это было важное решение, и вначале Никанор намерен был биться за самый конец месяца таргелион[17]17
  Одиннадцатый месяц древнегреческого календаря.


[Закрыть], но почувствовал, что ему до смерти хочется вернуться к жене и сыну. Подумал с горечью, что стареет, и, вздохнув, согласился на ближайший благоприятный для собраний день – уже через неделю.

По обычаю архонты выпили по чаше разбавленного вина и неторопливо разошлись.

Собрание проводилось в доме Никанора, однако, чтобы вернуться к семье, ему надо было сесть на лошадь и скакать около часа. Управляющий умолял пообедать, но хозяин сказал, что не будет терять времени, а пообедает с семьей. Слуга подвел взнузданного коня, Никанор легко вскочил на него и рысью двинулся к городским воротам. А выехав на дорогу, перешел на галоп. Конь был отличный, и всадник в расцвете сил.

Что ни говори, Атена, его жена, к которой он так стремился, была странной женщиной. Она согласилась выйти замуж за архонта Афин только при условии, что жить они будут в деревенском доме, и ему пришлось срочно перестраивать, укреплять и украшать старый дедовский ойкос. Она любила тонкие ткани, посуду, расписанную лучшими мастерами, красивую мебель, драгоценные украшения и свитки с поэзией и философскими трудами, иные из которых стоили очень дорого. Разумеется, Никанор был богат и мог покупать все, что радовало ее. Но Атена приказала отослать из дома всех рабов и делала сама всю домашнюю работу. Ей даже не понадобилась повитуха, чтобы родить сына, и уж тем более она не нуждалась в няньках и кормилице. Дом ее сиял чистотой, двор был всегда аккуратно выметен и побрызган водой, одежда всех троих стиралась часто и тщательно, а стряпня жены была выше всяких похвал. И сад ее благоухал и плодоносил.

Они пообедали втроем очень весело. Ганимеду исполнилось только четыре года, но он вел себя за столом как взрослый и не только аккуратно ел, но даже участвовал в застольной беседе.

После захода солнца мальчик улегся спать, а отец по обыкновению принялся рассказывать вечернюю сказку. Атена любила его слушать и, быстро управившись с посудой, тоже присела рядом.

Никанор в тот вечер рассказывал про суд Париса. Услышав, что три богини просили пастуха – царевича Париса – рассудить, какая из них красивее, она засмеялась и спросила мужа:

– Это ты придумал?

– Нет, конечно, – ответил Никанор. – Это всем известно. Так началась великая Троянская война. Это не сказка для детей, а эллинская история.

– Вздор! – опять засмеялась она. – По какой бы причине царевич Илиона пас овец в одиночестве? Этого не могло быть. Но ладно… А почему три великие богини избрали его, чтобы решить спор о превосходстве? Ну, допустим, дурочка Афродита – ей лишь бы кто сказал, что она красавица. Но Гера? Царица богов? Какое ей дело, что думает Парис? Или Афина – это даже обидно…

– Но как же, дорогая, – растерялся Никанор, – ведь Парис влюбил в себя Елену и увез ее из Спарты. Разве она согласилась бы, не помогай ему Афродита?

– Ты не видел ее мужа Менелая. Он был препротивным малым. Мало того что почти бессилен в постели, так еще и скуп и вдобавок гневлив. Не гнушался отстегать жену уздечкой или даже оставить синяк на ее хорошеньком личике. А Парис – красавец! Обходительный и страстный. Вот они и сбежали. И Эрот тут ни при чем. Он шалун и бездельник, а любовь – вещь редкая и драгоценная.

Ганимед уже спал, и они вышли в сад. Никанор с трудом осознавал, что означают слова жены.

– Но во время войны Афина помогала грекам? – спросил он осторожно.

– Немножко, совсем чуть-чуть. У меня были и другие дела.

Никанор задохнулся от ее слов.

– Почему ты выбрала меня? – запинаясь, проговорил он. – Так что же, Ганимед – полубог?

– Ну конечно! – ответила Атена. – А разве сразу не заметно?

– Да, – пробормотал архонт, – таких детей у людей не бывает. Он… особенный. Но почему я?

– Помнишь, как мы встретились? – лукаво спросила Атена.

– Да, конечно! Разве я смогу такое забыть! Я был тогда вторым архонтом и приносил в храме Афины государственную жертву. Когда я выходил из храма, увидел на ступенях юную деву, прекрасную, как богиня. Я заговорил с ней, и она мне отвечала. И каждое слово ее сочилось мудростью. Ты сказала, что не имеешь родни и опекуна, значит, решение о браке твое собственное. И мы поженились. Но почему я?

– Потому что мне хорошо с тобой. Любовь – редчайшая драгоценность, одинаково ценная для людей и богов. Ты смертен, да! Но не отказываться же от целой жизни счастья из-за того, что за ним последует горе. Мы живем только теперь… Поцелуй меня и забудь все, что было после обеда!

Никанор прикрыл глаза на секунду и сказал:

– Жалко, я не рассказал Ганимеду сказку перед сном. Он уже спит, наверно. Пойдем и мы спать, дорогая. Завтра надо отвести коня в кузницу. Я так спешил к тебе, что он потерял в пути подкову…

Русалочки

Маленькие русалочки играли в песочке под присмотром небольшого ската. Он лениво плавал вокруг и приглядывал, чтобы они не расплывались, не щипались и не дергали друг друга за волосы. Все русалочки были дочерями Посейдона от разных утопленниц. Чуть какая-нибудь Офелия от несчастной любви покинет сушу, царские осведомители сразу тут как тут и влекут ее под ручки на погляд его величеству. На сорокалетних кухарок, утопившихся из-за подгоревшего жаркого, он не смотрел. Их снабжали необходимыми аксессуарами и зачисляли в штат дворцовых служащих согласно штатному расписанию. Иные делали карьеру и лет через двести становились координаторами морских течений или, к примеру, модераторами слетов глубоководных спрутов. Остальные исполняли непыльную работу дворцовых горничных и камеристок.

Другое дело – юные красавицы, утопившиеся во цвете лет. Такие попадали в гарем к морскому царю и погружались с удовольствием в хитросплетения дворцовых интриг и борьбу за лучшие жемчужины, которые доставались женам как по обычаю и праву, так и путем увлекательных козней или в знак личной благодарности царя за особые заслуги. В результате этих особых заслуг и рождались русалочки. Воспитание русалочек – дело непростое. Характер у них, как правило, тяжелый: склонность к унынию, унаследованная от депрессивных матерей, и спесивое властолюбие, доставшееся от августейшего папочки. Все они были прехорошенькие, развитые и ухоженные. У всех были прекрасные распущенные зеленые волосы, нежные ручки с маленькими перстеньками и сверкающие отборными чешуйками хвостики. Русалочье детство продолжается долго. За пятьдесят лет, проведенных в песочнице, они до смерти надоедали друг другу и, когда шли в школу, были рады новым учителям и предметам. Ихтиологию преподавал морской конек, сделавший блистательную академическую карьеру и достигший восьмой ученой степени, учрежденной специально для него, дабы признать его величайшие научные заслуги, не сравнимые ни с какими другими ни в море, ни на суше. Музыкой с девочками посемейному занималась Эвтерпа. Социологию преподавал пожилой водяной из небольшой речушки. Царское министерство просвещения обнаружило этот самородок и немедленно сделало ему лестное предложение. Он перебрался в коралловый дворец, прихватил с собой несколько любимых кикимор и, освобожденный от остальных забот, весь отдался социологии и обучению принцесс. Гидрологии учил молодой профессор. Он плыл на конгресс, но, поскольку этот ученый малый давно уже привлекал внимание директора школы, корабль столкнулся с айсбергом и затонул. Что было не так просто осуществить. Корабль-то построили надежный, снабженный всякими хитрыми устройствами, улучшающими плавучесть, да и айсбергу в тех краях нечего было делать. Однако русалки должны были получить наилучшее образование. Кое-кто с затонувшего «Титаника» спасся, но профессор-гидролог пошел на дно, где получил отличное назначение в королевскую школу и в буквальном смысле безбрежные возможности заниматься своей наукой. Философии учил Аристотель. Ради такого исключительного случая Посейдон связался со своим мрачным братом Аидом и, пользуясь родственной протекцией, организовал перипатетику долгосрочную командировку из подземного царства в подводное.

Итак, к выпускному балу русалки были безупречны: умны, красивы, образованны, глубокомысленны и начитанны. Теперь они могли отдаться своему предназначению – подплывать в сумерках к рыбачьим лодкам и дивными песнями смущать придурковатых рыбаков.

Что ни говори, оверквалификация – серьезная проблема и на земле, и под водой.

О малых божествах

В молодости нимфы были прелестны. Они жили близ источников и следили за живостью и чистотой родников. У хорошей, энергичной нимфы ключи не иссякали, окрестные деревья не смели ронять увядшие листья в бурлящие хрустальной водой озерца, и пугливые лани приходили туда напиться чистой воды без опасения встретить на водопое волка или охотника. Разве что иногда после полуденного отдыха к нимфам заглядывал фавн. Парнокопытные состояли с ним в родстве и не возражали. Со временем экология системы изменилась – римляне понастроили водопроводов, и многие нимфы остались без работы. Они повзрослели, стали носить туники подлиннее. Некоторые освоили смежную профессию и перешли в нереиды. Другие оставили за собой полставки, повыходили замуж, пристрастились к домашнему хозяйству. Ах, как всходили у них пироги и как цвели левкои!

Время обтекало буколики и георгики. Дриады в духе эпохи интенсифицировали свой труд. Так что теперь одна дриада обслуживала несколько деревьев, а отдельные, особо самонадеянные, и целый лесок. Разумеется, леса от таких перемен поредели. Дровосеки, мужья бывших нимф, чувствовали себя уверенно. Постепенно на месте вырубленных дубрав зашумели стадионы, над корнями бывших священных рощ вольно раскинулись атомные электростанции, а оставленные попечением реки обзавелись набережными и пересеклись мостами, по которым мчатся белые поезда.

Старушки-нимфы давно поумирали, а дочери их дочерей перебрались в нынешнюю жизнь. Оры[18]18
  Божества времен года.


[Закрыть] стали совершенно безответственными, и порядок в природе нарушается поминутно: дождь идет до декабря, снег выпадает в мае. Что тут скажешь, девушки работают в тяжелых условиях… Одно время приболела наяда Пятницкого шоссе, что обитала у Юрлова, и все вечера напролет сотни поселян проводили в пробках.

Нимфы водостоков следят, чтобы дожди не заливали шоссе, но, если проекты новых дорог им не отсылают на подпись, никакие расчеты и дренажи не помогают. Они очень обидчивы…

Когда Геката не в духе, выключаются светофоры на перекрестках.

И боже вас упаси, если вы рассердили нимфу сервера. Он зависнет на долгие часы, и вся информация будет недоступна, пока сатиры из отдела компьютерной связи не улестят ее мольбами, анекдотами и мелкими подношениями. Имейте в виду!

Семья. В пустыне

Свадьба в Уре

Утро уже шумело людскими голосами во дворе, «У плеском воды, разливаемой по кувшинам, тявканьем щенков и гоготаньем гусей, а девочка еще сладко спала в своей кровати с резными львиными лапами и не собиралась просыпаться. Однако жизнь полна неожиданностей. Взлетела занавеска, закрывающая дверной проем, и в спальню стремительно зашли две женщины. Одна наклонилась над кроватью и потрясла девочку за плечо, говоря:

– Вставай, вставай Саррайя! Отец зовет.

Другая торопливо застегивала на шее у хозяйки тяжелое ожерелье и завязывала ремешки сандалий, стараясь не мешать госпоже и не попадаться ей под руку.

Девочка неохотно открыла глаза, спросила:

– И меня? Так рано? А что случилось?

Мать только сжала губы, и Саррайя поняла, что следует молча повиноваться. Она поднялась с постели, приподняла крышку сундука и стала искать в нем подобающее платье. Служанка по знаку хозяйки принялась укладывать черные блестящие волосы девочки, пока мать выбирала украшения и вдевала ей в уши длинные драгоценные серьги. Другая служанка, поспешно вбежав, начала прилаживать складки платья, закалывая булавками кайму.

Наконец мать с дочерью были одеты, брови у обеих насурьмлены, и губы подкрашены ароматными кремами: у матери – цвета корицы, у дочери – алым. Они спустились по широкой лестнице во двор, а оттуда, сопровождаемые небольшой свитой служанок, на улицу и торопливо прошли до узорных ворот следующего дома, охраняемых парой каменных львов.

Фарра ждал их в большом зале, освещенном утренним солнцем, проникавшим через широкое окно в потолке. У ног его расположилась на подушке старшая жена, на сундуках и лежанках сидели ее сыновья и дочери.

– Рад тебя видеть, Лина! – Фарра встал, поцеловал церемонно вторую жену и усадил ее на кушетку. Потом обернулся к Саррайе, расцеловал ее в обе щеки, чуть отодвинул от себя, взяв за плечи, и удовлетворенно сказал: – Настоящая красавица! Сколько тебе? Уже пятнадцать? Я нашел для тебя мужа, дитя мое! Молодого, богатого, красивого, прекрасно воспитанного и наследующего лучшей семье в Уре. Вот твой жених.

Саррайя ахнула, увидев, на кого показывает отец.

– Что, не нравится? – усмехнулся Фарра.

– Нравится, конечно, – зарделась девушка. – Авраам красив и любезен. Но он сын моего отца… это ничего?

– Это отлично, – заверил старик. – Матери ваши не в родстве. Всю их родословную я знаю до шестого колена. Ты получаешь надежного мужа, главу рода после моей смерти. А он прекрасную жену. Кроткую и невинную. Нас не обманут с приданым и не унизят неподобающим родством. И дети ваши будут многочисленны, красивы и здоровы. Готовьтесь к церемониям. Сыграем свадьбу со всей роскошью, какую требует этот мерзкий город, погрязший в богатстве, лени, грехе и слабоумии. А после – все это еще надлежит тщательно обдумать, – после, если наш Бог поможет, мы уйдем со своими слугами и стадами. Построим новый город, породим новый народ, придумаем новый закон и напишем новую Книгу. И Бог, увидев, что на нас нет греха, пошлет нашим потомкам мир и покой.

Жены и дети заулыбались, а слуги, подивившись странным речам господина, поклонились ему до земли.

Новые соседи

Рассвет только начинался, можно было еще немного поспать, но Ашеру разбудил шум. Как будто гнали стадо и пастухи громко переговаривались. Она скинула козью шкуру, тихонечко отстранилась от мужа, чуть-чуть сдвинула мешок, прикрывающий вход, и выскользнула наружу – ей не приснилось: чужие люди пришли неизвестно откуда. Она не видела чужих больше года, с тех пор как отец отдал ее замуж.

Пришельцев было много. Она испугалась, что они прогонят семью Ашеры от финиковой рощи и колодца, но они разгружали верблюдов на другом краю оазиса. Она заскочила к Ноле – старшей жене. Нола болела, без помощи ходить не могла, но была добра к Ашере и от мужа требовала, чтобы он не бил ее, когда та была неловка в работе. Нола тоже проснулась и прислушивалась. Они выбрались из шатра. Стояли обнявшись – Ноле нужна была поддержка. Смотрели, что делают незнакомцы. Подошел и Дагон. Не решаясь приблизиться к чужакам, смотрел вместе со своими женами.

Несколько мужчин стали наскоро сооружать загон для скота из жердей, которые привезли с собой, двое разбивали шатер. Закончив, соорудили на скорую руку большой шалаш, натаскали воды из колодца, закрыли коз и овец в загон и ушли в свои жилища отдыхать. Ясно: всю ночь шли, спасаясь от солнца, а теперь заснули. Верблюды паслись неподалеку. Кажется, они тут обосновались надолго. Если люди хорошие, то не страшно – колодец в оазисе глубокий, обильный. И колючек в пустыне хватит для обоих стад. И с соседями не так опасно – лев из пустыни не придет в обжитое место.

К полудню, когда Ашера кончила лущить чечевицу и поставила на огонь кашу, в стане пришельцев зашевелились. Из шатра вышли мужчина и три женщины, из шалаша – шестеро мужчин и подросток. Все они занялись хозяйственными хлопотами: женщины собрали несколько плоских камней и соорудили очаг.

Остроглазая Ашера хлопотала по хозяйству, но все время следила за тем, что делают новые соседи. Когда у нее были готовы лепешки, она кликнула мужа, они вдвоем вывели из шатра Нолу и сели под деревом обедать. Варево было разлито по плошкам, а лепешки служили и ложками, и хлебом. Несколько минут ели в молчании. Женщины нетерпеливо ждали, пока их господин заговорит. Наконец он утолил первый голод.

– Как быть с этими? – озабоченно спросил Дагон.

– Тут и думать нечего, – ответила Нола. – Они сильнее нас, значит, надо искать их покровительства. Я почти закончила плести корзинку. Ашера положит в нее фиников, что остались с прошлого года, и отнесет скромным подарком от соседей. И пусть пригласит хозяина навестить нас вечером. А если соблаговолит, то и с женами.

Ашера готова была рассмеяться от радости и расцеловать Нолу, но вспомнила, что уже не девчонка, а жена и вести себя должна подобающе. Она склонила голову и закрыла глаза в знак того, что поняла и повинуется приказу мужа. Дагон же поднялся со своего места, подошел к Ноле, обнял ее, наклонившись, и прошептал:

– Ты не только мудра, но все еще красива, возлюбленная моя! Эту ночь я проведу в твоем шатре.

После обеда Дагон смочил головную повязку и ушел к стаду, которое паслось, разбредаясь без присмотра, а Нола вручила Ашере красивую соломенную корзиночку. Ашера наполнила ее финиками, истощив почти весь запас, вымыла лицо и руки и, стараясь не бежать, отправилась к женщинам, хлопочущим у огня. Вернулась она с новорожденным козленком – щедрым подарком богатых соседей. Пока Нола, сидя в тени, гладила шелковистую шкурку козленка, Ашера рассказывала взахлеб:

– Госпожа такая красивая! У нее серьги, какие и описать словами нельзя, и браслеты на руках звенят, и хлеб она замешивала из пшеничной муки. Детей у нее нет; и другие женщины не наложницы господина: одна – почти старуха, а другая – некрасивая и хромая. Они все смотрели на мой живот и желали мне благополучно родить – такие приветливые! Язык их я понимаю. Пришли из Харрана. У господина рубашка беленого холста и с полосой огненного цвета. И серьга в ухе. Слуги его – все родичи. У них и верблюды, и овец много, и коз не сочтешь. Сегодня они не придут, но в другой день наверное… Он молодой, но служанка мне шепнула, что ему семьдесят лет.

Солнце клонилось к закату. Дагон вернулся со стадом, загнал скот в маленький овражек, служивший загоном, и загородил вход стволом пальмы – единственной, которую они срубили, когда пришли на это место год назад. Туда же отправили нового козленка – какая-нибудь матка накормит… Они поужинали остатком лепешек с сыром, запили водой. Но прежде чем Дагон увел Нолу в ее шатер, Ашера, не выдержав, спросила у старшей жены:

– Вот объясни мне: как так? У него и зубы белые, и в бороде ни седого волоска, а нашему мужу в отцы годится.

– Да нет, – рассмеялась Нола. – Семьдесят лет – это значит, что он главный в своем роду. То есть над ним нет старшего. Он патриарх.

– Какая ты мудрая! – искренне и не в первый раз восхитилась младшая.

Дагон и Нола зашли в шатер, но Ашере все еще нестерпимо хотелось обсуждать события волнующего дня. Хотелось рассказать, что ее напоили верблюжьим молоком и в шатре у богача за открытым пологом виднелись цветные подушки. Она не посмела болтать о пустяках, когда супруг ее вошел к старшей жене, но и молчать не могла.

– А зовут их Авраам и Сарра, – сказала она негромко.

– Спи уже! – отозвался муж, но в голосе его не было строгости.

Они с Нолой о чем-то шептались и смеялись. Ашере не хотелось оставаться одной. Она вынесла свою кошму и козью шкуру и устроилась возле шатра так, чтобы слышать их голоса и звуки священного соединения мужа с женой. Конечно, Дагон любит Нолу куда больше. Зато у Ашеры будут сыновья, и старший из них уже толкается в ее животе, на зависть всем женщинам вокруг. С этой мыслью она заснула и улыбалась во сне до рассвета.

Дочери Лота

Авраам вернулся к своим шатрам перед самым заходом солнца. Отроки, следовавшие за ним на ослах, уже давно беспокоились: кто ж готов остаться в пустыне без приюта во мраке ночи? Но господин их на любимом верблюде следовал по делам, навещая свои стада и оазисы с маленькими базарами, где покупал на серебро то, чего не было в его становище: благовония, цветную тесьму, изюм. Он, лучше всех на свете знавший пустыню, вернулся утомленным, исчерпав все светлое время дня, и верблюд его, знаменитый иноходец, сам склонил колени у колодца. Пока отроки снимали с верблюда войлочную подстилку, девочка, нетерпеливо ждущая у колодца, подала господину напиться и торопливо сообщила, что госпожа получила важные новости и просит сразу же пожаловать в ее шатер.

Сарра была возбуждена и весела. Снимая с мужа сапоги и подвигая кадушку с холодной водой для омовения усталых ног, она рассказывала, что прибыл посыльный от их племянника Лота.

– Так он жив?! – изумился Авраам. – От него же лет десять ни слуху ни духу.

– Жив! Жив! – отвечала Сарра. – Спрашивает, можно ли ему навестить нас. Я тебя дожидаться не стала, отправила сейчас же сообщить, что мы ждем. У него теперь две жены и от каждой по дочке. И слуг с ними будет человек десять.

– Уж слишком он деликатничает, – засмеялся Авраам. – Что же мы, не прокормим пять-шесть его верблюдов и десяток мулов? Как же я рад, что он нашелся, стервец! Столько лет упрекаю себя, что велел ему гнать стада отдельно от наших.

– Ты был великолепен, – сказала Сарра. – «Если ты со своими идешь направо, то мы – налево. А если ты – налево, то мы – направо!»

– Ну ты же помнишь, – смутился Авраам, – вечные ссоры пастухов, вечно очереди на водопой, теснота и толкучка. Я не думал, что мы потеряем его на многие годы. Ведь я любил его как младшего брата. Он славный. Я вспоминаю его чуть не каждый день…

Встреча была радостной. Обняв племянника и всплакнув в его седеющую бороду, Сарра передала Лота мужу, а сама обратилась к Лотовым женам. Молодым женщинам, застенчивым и неловким простушкам, хозяйка подарила по сердоликовому ожерелью, отчего те страшно обрадовались, смутились и окончательно утратили дар речи. Сарра еще разок расцеловала обеих и обратилась к детям. Для Лотовых дочерей у нее были приготовлены две глиняные куколки, искусно разрисованные и одетые в цветные хитоны, перепоясанные тонюсенькими кожаными ремешками. Малышки были совершенно очарованы и вели себя точно так же, как и их матери, не умея вежливо поблагодарить.

За пиршеством рассказывали смешные истории из детства, хохотали, Сарра показывала, как ее мать, нетерпеливо встряхивая серьгами, почтительно беседовала со свекровью, пряча колючки колкостей в округлые вежливые фразы, и старуха только назавтра с помощью служанок понимала, что на самом деле сказала младшая жена старшего сына.

Когда все насытились и притихли, Авраам наконец попросил племянника:

– Расскажи, что случилось с твоей первой женой, с Зелпой.

– Она погибла, – ответил Лот, – когда мы бежали из Содома.

– Как жалко, – вздохнула Сарра, – мы оба очень любили ее. Помнишь? Мы ведь были на вашей свадьбе… А ваши дочери? Они спаслись?

– Они живы, вышли замуж…

– И кто твои зятья? – полюбопытствовал Авраам.

– Они обе вышли за одного человека.

– Счастливые! – сказала Сарра. – Им не пришлось разлучаться. А ведь твои жены тоже сестры, правда?

Молодые женщины по-прежнему молчали, а Лот только молча кивнул.

Неделю продолжались пиры, по вечерам домашние женщины и даже сама хозяйка плясали у костра под бубны, развлекая гостей. Авраам с Лотом говорили о хозяйственных делах. Один раз отправились охотиться на льва, но не нашли его. Наконец после долгого прощания и новых подарков гости отбыли.

Авраам зашел в шатер, снял верхние одежды и улегся на шкуры рядом с женой. Они еще немного поговорили:

– Ты заметила, как Лотовы жены и их девочки поразительно похожи на Зелпу? – спросил он.

– Очень похожи. Верно, специально искал такую же – он ведь ее так любил, – пробормотала, засыпая, Сарра.

– Куда им до Зелпы, – сказал Авраам. – Та была настоящая красавица. Не такая, как ты, конечно, а все же…