Текст книги "В никуда"

Нельсон Демилль
В никуда

Правда существует в реальности, выдумывать приходится ложь.

Жорж Брак

[1]1
  Брак, Жорж (1882 – 1963) – французский художник, один из основателей кубизма.


[Закрыть]

Посвящается тем, кто откликнулся на зов

От автора

Представленный в этой книге современный Вьетнам частично воспроизведен на основе моих впечатлений во время поездки в январе – феврале 1997 г., когда я вернулся в страну после двадцатидевятилетнего отсутствия. Рестораны, гостиницы, бывшее посольство США и некоторые другие объекты существуют на самом деле и описаны такими, какими они были в 1997 г., когда и происходит действие этой книги.

Книга I
Вашингтон, округ Колумбия

Глава 1

Если случается неприятность, жди еще две. Так вышло и на этот раз.

Во-первых, поступило сообщение от Синтии Санхилл – моей бывшей партнерши по работе в Управлении уголовных расследований сухопутных войск. Синтия все еще трудилась в управлении и по-прежнему оставалась моей любимейшей женщиной, хотя у нас возникали определенные разногласия, когда речь заходила о работе.

Сообщение гласило: "Пол, мне необходимо с тобой поговорить. Позвони вечером, как угодно поздно. Меня дернули по поводу одного дела. Завтра уезжаю. Надо пообщаться".

О'кей. Я посмотрел на часы на каминной полке в моей маленькой конуре: десять вечера или, как я привык выражаться, когда совсем недавно служил в армии, – двадцать два ноль-ноль.

Я жил в каменном фермерском домике в Фоллз-Черч, штат Виргиния, – менее чем в получасе езды от штаб-квартиры управления. Впрочем, время поездки на службу было уже несущественно, поскольку я больше не работал на армию. Я теперь ни на кого не работал – сам не понимаю: то ли ушел в отставку, то ли меня вышибли.

Как ни суди, распрощавшись с армией полгода назад, я заскучал, а впереди еще было лет двадцать – тридцать.

Что же до мисс Санхилл, она проживала в Форт-Беннинг, штат Джорджия, куда ехать четырнадцать часов, ну, скажем, двенадцать, если я в ударе. Загрузили ее по полной, а дежурство в армии в выходные – не новость. В последние шесть месяцев наше общение было непростым: она делала карьеру, а у меня появилось пристрастие к дневным ток-шоу, так что мы находили все меньше тем для разговоров.

И вот неприятность номер два: я проверил электронную почту и обнаружил послание, в котором было всего несколько слов: «16.00, завтра, Стена», – и подпись: "К".

"К" – это полковник Карл Хеллман, мой бывший босс в управлении, а Синтия теперь старший офицер. До сего пункта сомнений не возникало, недоумение вызывало другое: зачем ему понадобилось встречаться со мной у Мемориала ветеранов Вьетнама[2]2
  Мемориал ветеранов Вьетнама находится в Вашингтоне у Зеркального пруда в саду Конституции на Национальной эспланаде. Представляет собой неглубокую траншею в форме шеврона (буквы V), внешняя стенка которой облицована черным гранитом. На стене высечены имена примерно 58 тысяч американцев, погибших во Вьетнаме начиная с 1959 г., главным образом во время войны.


[Закрыть]? Подсознательно я поместил это событие в разряд «плохих новостей».

Прикинул несколько одинаково выразительных ответов и ни одного с согласием. Вообще-то я не обязан был ему отвечать, поскольку находился в отставке. Но в отличие от гражданских у военных служба не кончается с уходом на пенсию. Как говорится, стал офицером – это навсегда. А я был по званию уоррент-офицером, а по специальности – следователем.

На деле бывшие начальники все еще имели надо мной какую-то юридическую власть, хотя я толком не понимал какую. Ну уж если ничего другого не придумать, то хотя бы лишить на год привилегии пользоваться военным магазином.

Я снова взглянул на электронное письмо Карла и обратил внимание на обращение: "мистер Бреннер". В армии словом "мистер" приветствуют уоррент-офицеров: вот и напоминание о моем армейском прошлом или армейском сегодня, но уж никак не дань моему гражданскому положению. Карл никогда не отличался особой тонкостью. Я повременил с ответом.

Последняя, третья, неприятность оказалась не менее гнусной. Судя по всему, я забыл ответить книжному клубу и получил по почте роман Даниэлы Стил. Что мне теперь с ним делать? Возвратить или подарить на Рождество матери? Когда же у нее день рождения?

Вот такие дела. Я не мог тянуть со звонком к Синтии – сел за стол и набрал номер.

– Алло, – ответила она.

– Привет, – сказал я в трубку.

Секундное молчание, и затем:

– Привет, Пол, ты как?

В тот период у нас были довольно напряженные отношения, и моя реакция оказалась вполне естественной:

– Давай сразу к делу, Синтия.

Она колебалась.

– М-м-м... А могу я узнать, как у тебя прошел сегодняшний день?

– Грандиозно. Старый сержант-кашевар дал мне рецепт чили, а я не сообразил, что количество соуса рассчитано на двести человек, и приготовил все. Пришлось заморозить в пакетах. Пришлю и на твою долю. Потом сходил в спортзал – сыграл в баскетбол против команды инвалидов-колясочников и разделал их под орех. Выпил с ребятами в баре пивка и закусил гамбургером. А у тебя как?

– Закончила дело об изнасиловании – я тебе о нем рассказывала. Но вместо отдыха придется катить в Форт-Рукер, заниматься сексуальным домогательством. Там все очень непросто. Пробуду, пока что-то не прояснится. Если захочешь позвонить, я в общежитии для одиноких.

Я не ответил.

– Слушай, я все еще вспоминаю Рождество, – проговорила она.

– Я тоже. – Рождество мы справляли месяц назад и тогда виделись в последний раз. – Что скажешь насчет Пасхи?

– Вот что, Пол... приезжай-ка ты ко мне.

– Но тебя могут в любое время перебросить куда-нибудь еще. Боюсь умотаться, бегая по местам твоих назначений. Мы это уже обсуждали.

– Да, но...

– Знаешь, мне и здесь хорошо. Перебирайся сюда.

– Это что, предложение?

Схлопотал?

– Хорошо для твоей карьеры, – ответил я. – Посидишь в штаб-квартире.

– Позволь мне самой позаботиться о моей карьере. Мне неинтересно сидеть в конторе. Я следователь, как некогда ты. И люблю ездить туда, где от меня может быть толк.

– А я не могу таскаться за тобой, как щенок на веревочке, и, пока ты на задании, болтаться у тебя под окнами. Плохо для моего самолюбия.

– Можешь получить работу в правоохранительных органах.

– Я об этом подумываю – только здесь, в Виргинии.

И дальше в том же роде. Неприятно, когда мужчина нигде не служит, а женщина разъезжает в командировки. А в армии и того хуже: стоит обосноваться и устроиться, как тебя переводят в другое место, отчего армейское понятие постоянства вообще становится сомнительным. Или зашлют в командировку куда-нибудь в Боснию, Сомали или Южную Америку – просидишь там год и начинаешь путаться, где временное, а где постоянное. Вот и получается, что мы с Синтией, как говорят в наши дни, "географически несовместимые".

Я всегда считал, что военная служба неблагоприятно влияет на взаимоотношения с близкими. Служба – не работа, а призвание. Увлечение и мешает другим увлечениям до того, что иногда они просто невозможны.

– Ты меня слышишь? – спросила она.

– Слышу.

– Так больше продолжаться не может. Это очень больно, Пол.

– Знаю.

– Что же нам делать?

Думаю, Синтия с радостью бы ушла в отставку и пожертвовала большей частью пенсии в обмен на звание миссис. Мы бы выбрали где жить, нашли бы работу и были бы счастливы. А почему бы и нет? Мы ведь любили друг друга.

– Пол?

– М-м-м... Я думаю.

– У тебя что, другого времени не было?

– Вот что... давай поговорим об этом при встрече. Глядя друг другу в глаза.

– Глядя друг другу в глаза, мы занимаемся только одним – трахаемся.

– Ну... давай на этот раз встретимся в ресторане. Пообедаем и все обсудим.

– Хорошо. Позвоню, когда вернусь из Рукера. Договоримся: приедешь ко мне или я к тебе.

– О'кей. А как дела с твоим разводом?

– Идет к концу.

– Прекрасно, – отозвался я и, не удержавшись, спросил о ее любвеобильном муже: – С майором Натом Кейсом часто видитесь?

– Не очень. Иногда, в офицерском клубе. Этого никак не избежать.

– Он все еще просится обратно?

– Не надо усложнять простую ситуацию.

– Я не усложняю. Только беспокоюсь, как бы он снова не попытался меня убить.

– Он никогда не пытался тебя убить.

– Значит, я не так его понял, когда он навел на меня заряженный пистолет.

– Может, поменяем тему?

– Давай. Ты читала Даниэлу Стил?

– Нет. А что?

– Я купил ее последний роман. Пошлю тебе.

– Может, понравится твоей матери. У нее день рождения десятого февраля. Не забудь.

– Помню. Кстати, я получил электронное письмо от Карла. Хочет завтра со мной встретиться.

– Зачем?

– Понятия не имею. Думал, ты знаешь.

– Нет, не знаю, – ответила Синтия. – Может, хочет выпить и поболтать о прежних временах?

– Приглашает к Вьетнамскому мемориалу.

– Неужели? Это странно.

– Вот именно. Так он тебе ни о чем не упоминал?

– Ни о чем. А почему он должен?

– Не знаю. Представить себе не могу, что ему надо.

– А почему ты считаешь, что ему обязательно что-нибудь надо? Вы вместе работали. Он тебя любит.

– Ничего подобного, – возразил я. – Он меня терпеть не может.

– Неправда. Просто ты такой уж человек: с тобой трудно работать. И любить тебя трудно.

– Мама меня любит.

– Это еще надо проверить. Что же до Карла, он тебя уважает – понимает, какой ты блестящий следователь. И хочет получить от тебя совет или информацию о каком-нибудь старом деле.

– Но почему у Стены?

– Понятия не имею. Узнаешь, когда с ним встретишься.

– Здесь холодно. А у тебя как?

– За шестьдесят.

– Снег пошел.

– Будь осторожен за рулем.

– Хорошо.

Мы помолчали, и я вспомнил нашу историю. Мы познакомились в штаб-квартире НАТО в Брюсселе. Синтия была помолвлена с майором, не помню, как-его-там, сил специального назначения. Мы с ней сошлись. Он психанул, наставил на меня вышеупомянутый пистолет, я отошел в сторону, и они поженились. А через год мы снова столкнулись с Синтией.

Это случилось в офицерском клубе в Форт-Хэдли, штат Джорджия, куда нас обоих отправили на задание. Я раскапывал случаи воровства и продажи армейского вооружения, а она уже закрывала дело об изнасиловании: сексуальные преступления – вот какая у нее специальность. По мне, лучше снова в атаку, чем браться за такую работу. Но кому-то надо этим заниматься, и у нее это прекрасно получалось. Кроме того, она умела отстраниться и не переживать – вот что мне было совсем непонятно.

Но вернемся в Форт-Хэдли. Когда мы были там прошлым летом, случилась беда: на стрельбище обнаружили капитана Энн Кэмпбелл, которая была дочерью командира гарнизона; ее затащили туда, раздели, задушили, а перед этим явно изнасиловали. Поэтому мне приказали бросить всякую ерунду с оружием и заняться настоящим расследованием. А в помощники назначили Синтию. Мы решили это дело, а потом попытались решить свое, однако это оказалось труднее. Но она по крайней мере избавилась от своего благоверного майора.

– Слушай, Пол, давай, до того как мы встретимся, каждый из нас все как следует продумает.

– Прекрасная мысль. – Это было и моим предложением, но зачем высказываться вслух? – Просто превосходная.

– Нам обоим надо решить, чем мы жертвуем и что приобретаем.

– Я смотрю, ты так и гнешь свою линию.

– Но это правда. Видишь ли, я тебя люблю...

– Я тебя тоже люблю.

– Знаю. Но от этого все только сложнее. – Мы помолчали, затем она продолжила: – Я моложе тебя.

– Зато я более незрелый.

– Будь добр, заткнись! Мне нравится то, что я делаю. Мне нравится моя жизнь, моя карьера, моя независимость. И тем не менее я все бы это бросила, если бы знала...

– Я тебя слушаю. Это для меня большая ответственность.

– Я на тебя не давлю, Пол. Я даже не уверена, что хочу именно того, что думаю, что хочу.

Я сообразительный парень, но женщины постоянно ставят меня в тупик. И вместо того чтобы потребовать объяснений, я просто сказал:

– Понятно.

– Ты уверен?

– Абсолютно. Полный мрак.

– Ты по мне скучаешь?

– Постоянно, – ответил я.

– И я тоже. Правда. Не дождусь, когда мы снова увидимся. Скоро возьму отпуск. Обещаю.

– И я возьму.

– Ты и так не работаешь.

– Верно. Но если бы работал, непременно бы взял, чтобы побыть с тобой. Давай на этот раз я приеду к тебе. У тебя теплее.

– Договорились. Отлично.

– Ты любишь чили?

– Нет.

– А мне казалось, что любишь. Успешного расследования. Позвони за день, и я примчусь.

– Работа займет недели две, может быть, три. Дам тебе знать, когда познакомлюсь с делом.

– О'кей.

– Передай от меня привет Карлу. Потом расскажешь, чего он хотел.

– Может, хотел рассказать о своем иностранном похищении?

Синтия рассмеялась. И чтобы закончить наш разговор на доброй ноте, добавила:

– Знаешь, Пол, тебе не следовало выходить в отставку.

– Не факт. – Дело генеральской дочери с первой минуты оказалось сплошной неприятностью – политическим, эмоциональным и профессиональным минным полем, на которое я ступил. Лучше бы я его не раскрывал, потому что, раскрыв, обнаружил такие вещи, которые никто не желал знать. – Запись в моем деле, – сказал я Синтии, – на армейском языке означает "пора звонить пенсионному агенту". Не так прямолинейно, но тем не менее...

– Мне кажется, ты все неправильно воспринял. Тебя распекли, на тебя навесили все, что могли, и ты вспылил, потому что уязвили твое самолюбие.

– Ах вот как! Спасибо, что разъяснила. Оказывается, я швырнул псу под хвост тридцатилетнюю карьеру, потому что распсиховался!

– Тебе необходимо к этому привыкать. Скажу больше: если не найдешь такое же интересное и увлекательное занятие, постоянно будешь в депрессии.

– Я и сейчас в депрессии. От тебя. Премного благодарен.

– Прости. Но я тебя знаю: ты вовсе не настолько перегорел, как воображаешь. Дело Кемпбелл тебя обожгло. Однако оно обожгло многих, даже меня. Грустное, очень гнетущее дело...

– Не хочу об этом говорить.

– Хорошо. Но все, что тебе требовалось, – месячный отпуск, а не вечная свобода. Ты еще молод...

– Ты моложе.

– В тебе много энергии – есть что отдать. Нужно написать второй акт...

– Спасибо за совет. Я исследую свои возможности.

Я почувствовал, как заметно повеяло холодом: и в комнате, и в трубке.

– Ты рассердился? – спросила Синтия.

– Ничуть. Будь ты здесь, то видела бы, как я улыбаюсь. – Я улыбнулся.

– Если бы я тебя не любила, то не говорила бы ничего подобного.

– По-прежнему улыбаюсь.

– Увидимся через несколько недель, – пообещала она. – Береги себя.

– И ты тоже. – Возникла короткая пауза. И затем: – Спокойной ночи.

– Пока.

Мы повесили трубки. Я подошел к бару и смешал себе выпивку: виски, немного содовой и лед.

Засел в своей конуре, положил ноги на стол и стал смотреть, как падает снег за окном. Виски вкусно пахло.

Так и сидел: на столе роман Даниэлы Стил, в ушах все еще неприятный телефонный разговор, а на экране компьютера – зловещее послание от Карла.

Иногда кажущиеся на первый взгляд несвязанными события являются составляющими огромного плана. Не вашего – это уж точно, – а кого-то другого. Я должен был поверить, что Синтия и Карл не разговаривали обо мне, но моя матушка, миссис Бреннер, вырастила не полного идиота.

Другой на моем месте выходил бы из себя из-за того, что люди недооценивают его умственные способности, но если разобраться, я специально источал некий бесшабашный идиотизм, заставляя окружающих принижать мои недюжинные возможности. И таким образом многих отправил в тюрьму.

Я снова взглянул на экран: "16.00, завтра, Стена", – и никакого "пожалуйста". Полковник Карл Густав мог бы и поубавить высокомерия. Как явствует из его имени, он – немец по рождению. А я, Пол Ксавье Бреннер, – типичный ирландский парень из южного Бостона, очаровательно безответственный и премило нагловатый. Герр Хеллман – моя полная противоположность. Но на каком-то непонятном уровне мы прекрасно ладили. Он был хорошим начальником, строгим, но справедливым, и поступал вполне мотивированно. Другое дело, что я не доверял его мотивам.

И все же я отстучал ему ответ: "Увидимся там и тогда", – и подписался: "Пол Бреннер, РПК", – что, как мы оба понимали, значило отнюдь не "рядовой первого класса", а "разжалованный полный кретин".

Глава 2

Было три часа дня, когда я вошел на Национальную эспланаду – парк в Вашингтоне, округ Колумбия, представляющий собой квадрат травы и деревьев протяженностью две мили от Капитолия на востоке до Мемориала Линкольна на западе.

Эспланада – приятное место, чтобы пробежаться трусцой, кругом очаровательные виды. В самом деле, не ехать же сюда лишь для того, чтобы встретиться с Карлом Хеллманом. Вот я и надел спортивный костюм и кроссовки, а на уши натянул вязаную шапочку.

Пробежку я начал от отражающего Капитолий Зеркального пруда, чтобы оказаться у Стены в назначенные Карлом четыре часа.

Было прохладно, хотя солнце все еще стояло над горизонтом. В воздухе – ни ветерка. Листья с деревьев уже облетели, а траву с вечера припорошил снег.

Я набрал хороший темп и повернул к южной части Эспланады: мимо Национального музея авиации и космонавтики и всех остальных к Смитсоновскому институту[3]3
  Крупный комплекс культурно-просветительских и научных учреждений. Основан на средства, завещанные англичанином Дж. Смитсоном по отдельному закону, принятому конгрессом США в 1846 г.


[Закрыть].

Да, Эспланада – официально парк, но тут столько всяких музеев, монументов, мемориалов и памятников, что, если эта мраморная мания будет продолжаться и дальше, настанет момент, когда парк станет больше смахивать на римский Форум, где храм на храме. Не подумайте, что я против: великие события и люди нуждаются в увековечении. И у меня есть свой мемориал: Стена. И очень хороший, поскольку на ней нет моей фамилии.

Солнце садилось, тени удлинялись; было очень покойно и тихо – только под ногами похрустывал снег.

Я бросил взгляд на циферблат: до условленного часа оставалось десять минут. Герр Хеллман, как и многие другие из его этнической группы, просто помешан на пунктуальности. Не подумайте, что я любитель обобщений по поводу национальностей, рас и религий, но одно точно: у немцев и ирландцев совершенно разное понятие о времени.

Я поднажал и побежал на север вокруг Зеркального пруда. Тело начинало ломить, от холодного воздуха заболели легкие.

Я пересек сад Конституции, впереди показались фигуры медсестер Вьетнамской войны[4]4
  Мемориал, посвященный 265 тыс. женщин, которые служили во Вьетнаме.


[Закрыть]: три девушки в камуфляже склонились над раненым солдатом, которого я пока не видел.

А дальше, в ста ярдах, находилась скульптурная группа – три застывших у флагштока бойца в камуфляже[5]5
  Скульптура работы Ф. Харта (1984).


[Закрыть]. За бронзовыми фигурами чернела на фоне снега гранитная Стена.

Этот мемориал был самым посещаемым в Вашингтоне, но сегодня, в будний холодный день, людей здесь оказалось немного.

Я вглядывался вперед, и у меня сложилось впечатление, что все они здесь из чувства долга.

Из редкой толпы вышел один-единственный человек – полковник Хеллман. Он был в гражданском полупальто и шляпе с опущенными полями. И конечно, посмотрел на часы, наверное, пробормотав с легким немецким акцентом: "Ну где же наконец этот тип?"

Я замедлил бег: не стоило пугать герра Хеллмана, несясь на него во весь опор. И когда неподалеку ударил церковный колокол, я оказался на дорожке, параллельной Стене, примерно в двадцати ярдах от него. С третьим ударом перешел на шаг, а с четвертым приблизился к своему бывшему шефу.

Он почувствовал мое присутствие, а может быть, увидел отражение в черной поверхности гранита. И, не оборачиваясь, сказал:

– Привет, Пол.

Можно было подумать, что он в восторге от того, что увидел или почувствовал меня, но я бы не поручился за то, что было у него на душе. По крайней мере ему понравилось, что я появился вовремя.

Я не ответил на приветствие. Так мы и стояли бок о бок, глядя на Стену. Хотелось бежать отсюда подальше, но я не двигался и пытался успокоить дыхание: из ноздрей, как у лошади, валил пар, капельки пота начали застывать на лице.

Мы заново узнавали друг друга после полугодовой разлуки: принюхивались, словно собаки, которые выясняют, какая из них главная.

Я отметил, что Карл остановился у той части Стены, которая была помечена 1968 годом. Самой большой – то был невезучий год: крупнейшие потери в американской армии, наступление коммунистов в период празднования Тета – вьетнамского Нового года, оборона Кесанга, сражение в долине Ашау и более мелкие, но от этого не менее драматичные столкновения. В тот год Карл Хеллман, как и я, был там и знал о них не понаслышке.

И в тылу дела обстояли не лучше: убийство Бобби Кеннеди, смерть Мартина Лютера Кинга, беспорядки в мегаполисах и студенческих городках. Паршивый год, как ни крути. Я понимал, почему Хеллман занял позицию перед этой секцией, оставалось неясным, почему мы вообще оказались здесь. Но по старой армейской привычке я не обращался к старшему по званию, пока, вот как сейчас, не заговорили со мной. И плевать – будем хоть до полуночи стоять и молчать.

– Спасибо, что явились, – наконец произнес Карл.

– Я решил, что это приказ, – ответил я.

– Вы в отставке.

– Сложил с себя полномочия "ради пользы службы"[6]6
  Один из поводов ухода в отставку офицера американской армии.


[Закрыть].

– Мне безразлично, как вы намеревались поступить. Принял решение отправить вас в отставку, потому что считал, что так будет лучше для всех.

– Но я в самом деле собирался уйти.

– В таком случае мы лишились бы удовольствия выслушать вас, когда на том замечательном вечере вы всенародно зачитали документ с выговором.

– Вы же сами просили меня сказать несколько слов.

Карл не отреагировал и только заметил:

– Прилично выглядите.

– Еще бы. Пробежал пол-Вашингтона и у каждого памятника встречался с людьми. Вы – третий.

Он закурил и сказал:

– А ваш сарказм и дурной нрав ничуть не изменились.

– Отлично. Итак, могу я спросить, в чем дело?

– Прежде всего давайте обменяемся любезностями и новостями. Как живете?

– Потрясающе. Пристрастился к чтению. Послушайте, вы читали Даниэлу Стил?

– Кого?

– Я вам пришлю ее книгу. А чили любите?

Хеллман затянулся. Наверное, решал, с какой стороны ко мне подступиться.

– Скажите откровенно: вы полагаете, что в армии с вами поступили несправедливо?

– Не более чем с несколькими миллионами других ребят.

– Хорошо. Будем считать, что с любезностями покончено.

– Превосходно.

– Тогда два административных вопроса. Первое: выговор из вашего дела можно изъять. И второе: пенсию можно пересчитать, а это изрядная сумма за предполагаемый остаток вашей жизни.

– Предполагаемый остаток моей жизни стал больше с тех пор, как я ушел из армии, так что сойдет и меньшая сумма.

– Хотите узнать больше об этих двух вещах?

– Нет. Я чую подвох.

Мы стояли, втягивали носом воздух и просчитывали свои ходы на пять-шесть шагов вперед. Я умею это делать, а Карл еще лучше. Я сообразительнее – он не такой быстрый, все долго и тщательно продумывает.

Он мне нравится. Честно. Откровенно говоря, меня немного обижало, что он никак со мной не контачил. Вероятно, его вывела из себя моя глупость на вечеринке по поводу отставки. Что ж, не отрицаю, грешен, но зато не припоминаю, чтобы строил из себя прусского фельдмаршала по фамилии фон Хеллман.

– На Стене есть имя человека, который погиб не в бою. Его убили, – наконец произнес он.

Я ничего не ответил на это удивительное заявление.

– Вы многих здесь знаете? – спросил Карл.

Прежде чем ответить, я немного помолчал.

– Слишком. А вы?

– Тоже. Вас два раза отправляли во Вьетнам. Так?

– Так. В шестьдесят восьмом и в семьдесят втором. Но в последний раз я служил в военной полиции и сражался в основном с подвыпившими за пределами авиабазы Бьенхоа солдатами.

– Но в шестьдесят восьмом вы были на передовой и понюхали пороху. Вы получали от этого удовольствие?

Такой вопрос мог понять только боевой ветеран. Мне пришло в голову, что за все годы нашего знакомства мы с Карлом редко обсуждали военный опыт. И это вполне нормально. Я посмотрел на него и ответил:

– Сначала было что надо, через некоторое время привык, а за несколько месяцев до отправки в Америку помешался на мысли, что стараются убить именно меня, что именно меня не хотят отпустить домой. Последние два месяца я совершенно не спал.

Наши взгляды встретились. Карл кивнул:

– И со мной было то же самое. – Он подошел к Стене и вгляделся в надписи. – В то время мы были молоды, Пол. А они остались молодыми навеки. – Он коснулся одной из строчек. – Вот этого я знал.

Хеллман выглядел необычайно задумчивым, почти мрачным. Я отнес это за счет места, где мы находились, времени года, сумерек и тому подобного. Но и сам я был не веселее.

Он достал золотой портсигар и такую же зажигалку.

– Хотите?

– Спасибо. Вы только что курили.

Но он, как все куряки, не обратил на мои слова внимания и щелкнул зажигалкой.

Карл Густав Хеллман. Я почти ничего не знал о его личной жизни. Только помнил, что он вырос среди развалин послевоенной Германии. Я знавал и других германо-американских военных; почти все офицеры и почти все теперь в отставке. Общая черта биографии этих новоявленных янки: все безотцовщина, все сироты, они, чтобы выжить, выполняли какую-то работу для американской оккупационной армии. А в восемнадцать сами стали солдатами на одной из немецких баз, пытаясь таким образом избавиться от позора побежденной армии. Одно время их было очень много. Карл оказался, наверное, одним из последних.

Я не очень представляю, насколько типично складывалась карьера Хеллмана, но теперь отставка была не за горами, если только в ближайшем будущем ему не светили генеральские звезды – вот тогда он мог продолжать службу. И у меня мелькнула мыслишка, что наша встреча связана именно с этим.

– Как давно это было, а кажется, будто вчера, – сказал он мне, но словно бы самому себе. Взглянул на Стену и перевел взгляд на меня. – Вы согласны?

– Да. Это как слайд-фильм: застывшие во времени яркие кадры без звука.

Мы посмотрели друг на друга и кивнули.

Ну и к чему это все?

Наверное, поможет, если начать с самого начала: я уже упоминал, что я бостонский ирландец, с юга, а это значит – из рабочего класса. Мой отец, как и все тогда из нашего района, ветеран Второй мировой войны. Отслужил три года в пехоте, вернулся, женился, родил троих сыновей и тридцать лет горбатился механиком муниципального автобусного парка. Но однажды признался, что эта работа никогда так не возбуждала, как высадка в Нормандии, зато вечера здесь лучше.

Вскоре после своего восемнадцатилетия я получил повестку в армию. Я позвонил в Гарвард и, рассчитывая на студенческую отсрочку, попросился на первый курс, но мне справедливо ответили, что я не подавал заявления. То же самое произошло с Бостонским университетом и даже с Бостонским колледжем, где многие из моих единоверцев нашли убежище от призыва.

Пришлось собирать рюкзачок, отец пожал мне руку, младший брат решил, что я очень крутой, мать заплакала, и я отбыл в военном эшелоне в Форт-Хэдли, где мне преподали курс молодого бойца, а затем натаскивали на службу в пехоте. Не знаю, что меня дернуло, но я подал заявление в воздушно-десантные войска – там обучали, как прыгать с парашютом, – и был переведен в Форт-Беннинг, в той же самой Джорджии. Чтобы завершить высшее образование в области убийства, еще попросился в спецназ – видимо, подумал: пока буду учиться во всех этих сумасшедших школах, война успеет закончиться. Но не тут-то было, армия ответила: "Довольно. Ты и так хорош, парень". И вскоре после выпуска из воздушно-десантной школы я оказался в пехотной роте на передовой в местечке Бонгсон, а это уже не в Калифорнии.

Я посмотрел на Карла: мы были там в одно и то же время, но попали на войну разными дорожками. А может быть, и не такими уж разными, если вдуматься.

– Я подумал, нам лучше встретиться здесь, – сказал Карл.

Я не ответил.

После войны мы остались в армии – видимо, потому, что были ей нужны, а кому-нибудь другому – нет. Я пошел в военную полицию, заслужил вторую поездку во Вьетнам. С годами воспользовался армейской программой заочного образования и получил степень бакалавра юриспруденции. А потом перешел в следственное управление, главным образом потому, что там носили гражданскую одежду.

Стал уоррент-офицером, то есть недоофицером без подчиненных, но с важной работой, в моем случае превратился в убойного сыщика.

У Карла все сложилось немного иначе – глаже: на армейские денежки он учился в настоящем колледже, зарабатывал какую-то хитрожопую степень по философии и находился в это время в офицерском учебном резерве. А на действительную службу вернулся уже лейтенантом.

В какой-то момент наши судьбы чуть не сошлись во Вьетнаме, а потом мы встретились в Фоллз-Черч. А теперь здесь – буквально и фигурально в потемках: больше не бойцы, а пожилые люди; стоим и смотрим на имена мертвых из нашего поколения. 58 тысяч строк на черном камне... мне внезапно почудилось, что все эти люди – по-прежнему дети и вырезают свои имена на деревьях, на заборах, на партах. И каждому имени на граните соответствует такое же где-то в Америке. И в сердцах его родных, и в сердце всего народа.

Мы двинулись вдоль Стены – Карл и я, – и наше дыхание смешивалось в холодном воздухе. У основания монумента лежали принесенные родными и друзьями цветы, и я вдруг вспомнил, как приходил сюда много лет назад и, заметив оставленную кем-то бейсбольную перчатку, не сумел сдержать слез и они так и катились у меня по щекам.

Сразу после создания мемориала здесь было много всяких вещей: фотографии, кепки, игрушки, даже любимая еда – в тот раз я заметил пачку крекеров "Набиско"[7]7
  Компания по производству пищевых продуктов, зарегистрированная в штате Нью-Джерси в 1898 г.; под нынешним названием работает с 1971 г.


[Закрыть]. Зато теперь не увидел ничего личного – только цветы и несколько всунутых в трещины свернутых записок.

Прошли годы. Родители умерли, жены нашли других; братья и сестры не забывают, но они уже здесь побывали и им ни к чему приходить снова. Молодые погибшие, как правило, не оставили после себя детей, хотя в прошлый раз я встретил здесь дочь солдата – девушку лет двадцати с небольшим, не знавшую своего отца. У меня никогда не было дочери, и мы минут десять восполняли пустоту друг друга, а потом разошлись.

По какой-то ассоциации я подумал о Синтии, о браке, о детях, о доме, об очаге – в общем, о таких вот теплых, ласкающих вещах. Если бы Синтия оказалась здесь, я бы, пожалуй, сделал ей предложение. Но ее здесь не было, и я прекрасно понимал, что к утру успею опомниться.

У Карла были, видимо, сходные мысли: о войне и мире, о смерти и бессмертии. Потому что он сказал:

– Я стараюсь приходить сюда каждый год семнадцатого августа. Это годовщина сражения, в котором я участвовал. – Он помолчал, а затем продолжил: – Бой за шоссе номер тринадцать. Одиннадцатая бронекавалерийская... мишленовская каучуковая плантация... может быть, вы слышали. Тогда много ребят полегло. Я прихожу сюда семнадцатого августа и возношу молитвы за них и благодарю за себя. Это единственный момент, когда я молюсь.

– А мне казалось, что вы ходите в церковь каждое воскресенье.

– В церковь ходят с женой и детьми. – Он не стал продолжать, а я не стал переспрашивать.

Мы повернули и пошли в обратном направлении.

– Значит, вам интересно, что это за человек, которого убили? – спросил он совершенно иным тоном.

– Может, и интересно, – ответил я. – Но знать я не хочу.

– Если бы не хотели, давно бы ушли.

– Я вежливый человек, полковник.

– Мне бы оценить вашу вежливость, когда вы работали на меня. Но уж раз вы так вежливы, будьте любезны выслушать меня.

– Выслушать – значит рисковать, что тебя привлекут к юридической процедуре. Так сказано в учебнике.

– Поверьте, нашей встречи и нашего разговора никогда не было. Поэтому мы здесь, а не в Фоллз-Черч.