Текст книги "Александр Македонский. Наследник власти"

3

В последние дни весны в Вавилоне шли военные приготовления. Огромное войско стекалось со всех концов. Шли отряды персов, мидийцев, гирканцев.

Шли отряды из Лидии. Тысячи воинов, нетерпеливо ожидавших выступления, обучались боевым приемам в новом для них строю.

Селевк с утра до вечера находился в военном лагере, руководил подготовкой воинов, претворял в жизнь новые идеи Александра.

Впервые из воинов персов не были образованы отдельные отряды. Они вошли в македонские соединения: две первые и последняя шеренги фаланги состояли из македонян, вооруженных сариссами, а промежуточные – из персов, стрелявших из луков и метавших копья поверх голов. Перестройка в армии проводилась в духе партнерства и в соответствии с новой реальностью, требовавшей применения одновременно различных видов оружия. Персы и македоняне теперь в армии были равны.

Новая организация войска изменила прежний характер фаланги, создала комбинацию тяжеловооруженных воинов и легкой пехоты, совершенно менявшую всю тактику. Теперь фаланга действовала не только массой, но и подвижностью, – легковооруженные воины скорее могли идти против наступающего неприятеля, в то же время они находились под надежным прикрытием во время рукопашного боя. Фаланги все еще оставались движущимися крепостями, но они могли обеспечить вылазку легких войск и господствовать над более обширным пространством в бою, уничтожая противника стрелами и дротиками.

Александр высоко ценил полководческий талант Селевка. Не раз на военных советах он говорил:

– У Селевка в голове всегда множество блестящих идей, касающихся действий армии. Он один из немногих, кто умеет разрабатывать ход ведения битвы, умеет находить в сражении самый благоприятный момент.

Накануне решающего смотра войск Александр с многочисленной свитой появился в лагере и обратился к солдатам:

– Воины! Впереди нас ждут новые сражения. Нам с вами снова предстоит брать города, переходить бурные реки, преодолевать горные вершины. Помните: то, что мы совершили, открыло нам дороги к предстоящим великим победам. Славные дни нового похода уже совсем близко.

Бурные крики восторга были ответом царю.

Обернувшись к Селевку, Александр приказал:

– Смотр войск проводим завтра!

Селевк обрадовался услышанному – значит, в ближайшие дни он увидит Апаму. Они не виделись уже давно. Даже в день приезда Пармес, с которой Селевк еще ни разу не встречался, он не смог высвободить несколько часов для знакомства с матерью горячо любимой жены.

Вглядываясь в лихорадочно блестевшие глаза Александра, Селевк с тревогой подумал: «Как он сильно изменился за последние месяцы!» Селевк любил друга – лучшего из полководцев и величайшего из царей. Он не задумываясь пошел бы на смерть по любому его приказу. И ему было нестерпимо больно видеть, как страдает друг, с которым пройдено столько трудных дорог и завоевано полмира! Он прекрасно понимал, что Александр пытается заглушить скорбь своего сердца новыми планами, но вместе с тем душа его полна грустными предчувствиями. С Гефестионом царь похоронил свою молодость и начал стареть, едва вступив на порог расцвета лет. Селевк видел, что мысль о смерти поселилась в душе Александра…

Приближающееся лето нестерпимой жарой безжалостно вытесняло живительную весеннюю прохладу. В саду вавилонских царей, поднятом на высокую насыпь, стоял густой знойный аромат от множества распустившихся цветов. На верхних террасах сада широкие кроны лип и серебристых тополей заслоняли от палящих лучей солнца.

В день смотра войск Александр восседал на золотом троне на верхней террасе сада в тяжелых роскошных одеждах с высокой тиарой на голове. В Вавилоне он все больше превращался в восточного владыку: в одежде, в манере вести себя. Ему было нестерпимо жарко в густо затканном золотыми узорами одеянии. Тиара давила на голову. Золотые цепи и ожерелья стесняли дыхание. Слуги старались изо всех сил, но опахала из страусовых перьев не могли заменить бодрящей прохлады ветра. Угрюмый и усталый Александр руководил распределением новых командных должностей войска. По обеим сторонам трона на низких креслах с серебряными ножками сидели особо приближенные соратники, позади на почтительном расстоянии стояли евнухи со скрещенными по восточному обычаю на груди руками.

Среди окружающей царя свиты Селевк, долгое время отсутствовавший во дворце, к своему удивлению, заметил сводного брата Александра слабоумного Арридея.

Арридей сидел в кресле, озирался по сторонам и без причины улыбался. Время от времени он закидывал назад голову и подпрыгивал.

Селевк поднял вопросительный взгляд на Птолемея, который неотлучно находился во дворце.

– Арридея привез Кассандр из Македонии. Так решил Антипатр, – очень тихо, чтобы никто не услышал, шепнул другу Птолемей.

Тревожные предчувствия охватили Селевка: ох, не к добру приезд в Вавилон и Кассандра, и Арридея.

Новые войска проходили мимо отряд за отрядом. Их подвергали внимательному осмотру и распределяли между фалангами. Много персидских воинов попадало в македонские фаланги. Персы выслушивали приказы царя с низкими поклонами. Македоняне не кланялись.

Александр был сосредоточен. Он мысленно уже вел свою армию по новым землям.

Персидские юноши, стройные, с широким разворотом плеч, доставили ему особенно большую радость.

Царь похвалил Селевка за их превосходную выправку и выучку:

– Эти юные воины радуют глаз и вселяют уверенность. С ними мы завоюем весь оставшийся незавоеванным мир.

– Теперь это действительно возможно. Новая армия состоит из молодых и лучших, – отозвался Селевк.

– Я буду называть этих мальчиков своими наследниками, – громко, чтобы слышали все, проговорил Александр.

Слова царя вызвали негодование в душе стоявшего неподалеку Кассандра: «Теперь он называет своими наследниками презренных варваров. Неужели доблестные, непобедимые македоняне не отомстят ему за эти слова!»

Александр между тем одарил Селевка благодарной улыбкой. После похорон Гефестиона это была, пожалуй, первая улыбка на его лице. Вдохновленный великолепным зрелищем, он произнес:

– Селевк, ты и Певкеста потрудились на славу. Преобразование армии удалось!

Внезапно Александр почувствовал неимоверную усталость, вызванную жарой и отсутствием живительного ветра. Тиара сползала на мокрые от пота брови, давила на глаза. Он поднялся с трона, оставил на нем тиару и тяжелые одежды и быстрым шагом в одной тунике направился к находящемуся невдалеке бассейну. Следуя придворному этикету, за царем поспешили его приближенные, а евнухи остались на своих местах. Так полагалось у персидских царей. Так теперь полагалось и у царя царей Александра Великого из Македонии.

На своем месте остался и Арридей, совсем разомлевший от жары.

Евнухи стояли за троном и креслами военачальников и тихо разговаривали о новых наложницах гарема, которых царь не удостаивает своим вниманием, как, впрочем, и старых, о событиях, происходящих в Вавилоне.

В этот момент у подножия террасы появился бедно одетый мужчина. Незнакомец спокойно прошел через ряды евнухов, поднялся по ступеням, облачился в царскую одежду, украсил свою лохматую голову тиарой и занял место на троне, тупо озираясь по сторонам.

Арридей радостно захлопал в ладоши.

– Новый царь пришел! Новый царь сменил Александра! А я тоже скоро сменю Александра!

И Арридей весело засмеялся.

Все испуганно воззрились на пришельца, не веря собственным глазам. Это было самое ужасное из тех знамений, какие только можно было вообразить, самое страшное государственное преступление.

Евнухи начали рвать одежды, бить себя в грудь, кричать и стонать.

Один из них бросился вперед, чтобы стащить безумца с трона до возвращения царя, но громкие вопли остановили его, заставив застыть на месте:

– Царство останется без мужчин, если евнух прикоснется к трону!

Скорбный стон евнухов разнесся по саду.

Нагревшаяся в бассейне вода не принесла облегчения. Александр, не вытираясь, накинул тунику и быстрым шагом направился к трону. Крики евнухов оглушили его, и он остановился. Увидев на троне чужого человека, царь ужаснулся.

Телохранители немедленно стащили преступника с трона. Безумец смотрел вокруг, не понимая, из-за чего поднялся такой шум. С неизвестного грубо содрали царские одежды и тиару.

– Кто ты? Что тебе здесь нужно? Зачем ты сделал это? – спросил Александр.

Человек смотрел перед собой и молчал. Наконец, ни на кого не глядя, он произнес:

– Я родом из Сессены. Меня зовут Дионисием. Меня привезли сюда в цепях. Я был обвинен. Бог Серапис освободил меня. Он приказал надеть царскую тиару и сесть на трон.

Больше безумец ничего не сказал, хотя ему грозили жестокой казнью, если он не назовет тех, кто его подослал. Преступника увели.

Присутствующие замерли в страхе: неужели боги решили покарать царя?

Только Кассандр торжествовал: «Наконец-то на его жизнь упала зловещая тень!»

Александр в который раз почувствовал себя очень усталым. Огромным усилием воли он преодолел охватившую его слабость и, обратившись к военачальникам, приказал:

– Смотр войск продолжается!..

Весть о том, что кто-то занял трон царя, стремительно пронеслась по Вавилону.

– Этот Дионисий явно кем-то подослан, – говорили одни.

– Александр прогневал богов. Они не любят длительного счастья смертных, – утверждали другие.

– Это истинное знамение. Оно никем не подстроено, – не сомневались халдеи. – Это страшное предзнаменование! Царю царей грозит опасность!..

* * *

Сердце Апамы в этот солнечный день пело от радости, – скоро у нее и Селевка родится сын, желанный и любимый. Богиня Анагита, к которой она в Экбатанах, принеся богатые жертвоприношения, обратилась с мольбой даровать ей сына, исполнила просьбу и оказала высочайшую милость. Недаром в саду в это утро расцвели голубые лилии. Сегодня наконец-то должен закончиться смотр войск. Скорей бы вернулся Селевк. Как он обрадуется! Она сообщит ему первому радостную весть! А затем матери. Интересно, как она воспримет эту новость? Ведь отец ее внука – македонянин…

В многоколонный зал, где Апама серебряными нитями вышивала для Селевка гиматий, подарок к новому походу, доносилось из сада благоухание персидских роз. Вышивание доставляло Апаме наслаждение: ведь любовь к мужу пронизывала все ее существо. Однако тревожные мысли о том, что Селевк скоро отправится на новые битвы, а она не сможет теперь сопровождать его, омрачали радостное настроение. «Александр снова затевает войну. Он не способен быть мирным правителем, – думала Апама. – Люди прославляют воинов восторженней и громче, чем миротворцев. Почему? Для залечивания ран требуется гораздо больше ума, чем для того, чтобы их наносить».

Апама закончила вышивку пальмовой ветви, придирчиво осмотрела ее и осталась довольна своей работой. Она была искусной вышивальщицей. Этому ее научила мать. Во время походов с мужем Пармес сама ткала, шила и вышивала одежду для Спитамена, сыновей и дочери. Апама с самого раннего детства помогала матери. «Какой же ты будешь хозяйкой и как сможешь спросить работу со своих рабынь, если сама ничему не научишься?» – вспом нила она слова Пармес. Апама представила мужа на коне в развевающемся гиматии, улыбнулась и продолжила вышивание. Если бы Селевк только знал, с каким нетерпением она ждет его.

За спиной Апамы перешептывались рабыни, перематывающие для своей повелительницы серебряные нити. В соседнем зале десятки наложниц и рабынь пряли, ткали и вышивали покрывала, накидки, платки для хозяев и их многочисленных слуг. Неспешные тихие разговоры, посвященные пустячным событиям, создавали своеобразную музыку покоя и благополучия. Звенящий шелест веретен и постукивание набивок ткацких станов успокаивали.

Когда в зал вошла Пармес, Апама очнулась от своих дум, прервала вышивание и ласково спросила:

– Хорошо тебе спалось на новом месте, мама?

– Не знаю, – пожала плечами Пармес. – Мне казалось, что я сплю. Но я чувствовала такую усталость, что не могла отличить сна от бодрствования.

Апама озабоченно посмотрела на мать, сама усадила ее в стоящее поблизости кресло, подложила мягкие подушки и, чтобы подбодрить, произнесла:

– Мама, один греческий мудрец сказал: против душевных страданий есть только два лекарства: надежда и терпение.

Пармес горько усмехнулась:

– Кому принадлежат эти слова?

– Пифагору.

– Все родное становится тебе далеким и чужим, а все чужое – близким и родным. Македонянин решил сделать из тебя настоящую эллинку.

Дочь выдержала осуждающий взгляд матери.

– Да, культура Эллады становится мне родной, понятной и близкой, как и культура Персии моему мужу. Селевк уважает обычаи и религию персов, он считает их мудрыми, вежливыми и талантливыми людьми.

– А эту накидку ты вышиваешь ему для нового похода?

– Да. Я хочу, чтобы гиматий, вышитый моими руками, охранял его от бед и несчастий.

На глазах Пармес выступили слезы – память взмахнула черным вороньим крылом. Очень тихо, словно обращаясь к самой себе, она проговорила:

– Лучше лишиться всего, даже детей, чем без отмщения сойти в могилу. Пролитая кровь отца взывает к мести.

В ее голосе было столько страдания, что лицо Апамы побледнело от нахлынувшей жалости. Она посмотрела на окаменевшее от скорби лицо матери, на ее руки, стиснувшие подлокотники кресла. Боги свидетели, она в этот миг жалела, что до сих пор не смогла отомстить за смерть отца, и мысленно проклинала свое бездействие.

Апама попыталась успокоить мать:

– Мир устроен жестоко и несправедливо. И ничего тут не поделаешь. Я понимаю тебя, скорблю об отце вместе с тобой и обещаю, что больше не буду бездействовать. Но мне нужно время…

Девушка отложила вышивку, поднялась с кресла, подошла к матери и крепко обняла ее:

– Не желаешь ли отведать вавилонских лакомств, мама?

Не дожидаясь ответа, она кивнула служанкам.

Вскоре появились юные рабыни с блюдами, полными пирожков, печений, медовых лепешек. Одна из рабынь, чернокожая девочка, с восхитительной грацией несла на голове корзину с фруктами.

Апама надкусила печенье и вдруг услышала звонкий голос вбежавшей Амитиды:

– Царю Александру грозит опасность!

Зная, что Селевк находится рядом с царем, Апама испугалась.

– Какая опасность? Что случилось? Говори!

Но Амитида замолчала, напуганная грозным видом Пармес.

– На царя покушались? – закричала Апама.

– Да.

– Он ранен?

– Нет.

– Говори же наконец, что произошло!

– Неизвестный, подосланный заговорщиками, сел на трон царя и надел его одежду и тиару, когда великий царь прервал смотр войск и пошел купаться.

Апама начала терять терпение:

– Этот неизвестный ранил кого-нибудь?

Мысль о том, что с Селевком может что-нибудь случиться, заставила ее содрогнуться.

– Нет-нет. Все живы и здоровы, – поспешила успокоить свою госпожу Амитида. – Неизвестный только сел на трон и облачился в царские одежды.

– Его арестовали?

– Да. И приказали допросить и затем убить.

– Где ты узнала об этом?

– На базаре. Там все только об этом и говорят.

– Что еще говорят в городе? – неожиданно вмешалась Пармес.

– Жрецы считают, что это страшное знамение. Царя подстерегает опасность.

Больше от Амитиды ничего узнать не удалось.

Когда Апама осталась наедине с матерью, она заметила, что та повеселела. В глазах впервые за долгие годы появился радостный блеск.

– Значит, халдеи не советовали царю Александру въезжать в Вавилон? – задумчиво обратилась к дочери Пармес.

– Да.

– А теперь в Вавилоне неизвестный сел на царский трон. – Мысли Пармес блуждали в только ей ведомых далях.

– О чем ты сейчас думаешь, мама? – обеспокоенно спросила Апама.

– Я думаю, дочка, что сами боги приняли на себя обязательство отомстить македонскому царю за моего мужа…

* * *

Сразу после завершения смотра войск, праздничный настрой которого был нарушен пришельцем, Селевк подошел к Александру.

На невысказанный вопрос царь ответил:

– Его уже пытали, но я приказал это прекратить. Я убежден, что он обычный сумасшедший.

Селевка удивило, что Александр был совершенно спокоен.

– Но этого человека надо казнить.

– Уже исполнено. Прорицатели тоже сказали, что это необходимо.

Царь улыбнулся:

– Не волнуйся за меня. Боги сделают все то, что сочтут нужным. А пока мы еще поживем и повоюем. Завтра с наступлением рассвета продолжай тренировки с новым составом фаланг.

Селевк поспешил в военный лагерь. Отдав необходимые распоряжения командирам фаланг, он обратился к воинам: напомнил слова царя о скором выступлении, сообщил, что завтра тренировки продолжатся.

– Только ежедневная воинская работа от рассвета до заката сделает нашу армию непобедимой.

Воины любили Селевка. Они ежедневно убеждались, что он прекрасно знает военную науку, умеет командовать, добиваясь полного повиновения и полной отдачи сил. Они знали, что он сам, как и царь Александр, пойдет в первых рядах вместе со всеми навстречу любой опасности и без страха преодолеет любые препятствия.

После утомительного дня воины разбрелись по своим палаткам на отдых. В лагере пока никто не знал о случившемся. Никто не чувствовал тучи, нависшей над головой великого Александра. Только Селевка буквально одолевала щемящая тревога. В надежде отогнать от себя тяжелые думы он решил поехать к Апаме, хотя времени на встречу было совсем немного, всего лишь до утра. К рассвету он должен был вернуться в лагерь и продолжить обучение персидских юношей, влившихся в македонские фаланги.

Страшный зной был уже позади. Колесница Селевка мчалась по прямым мощеным улицам Вавилона мимо одноэтажных домов. Лишь изредка одинокие слуховые окна нарушали однообразие стен.

По мере приближения к центру города дома становились выше, красивее и богаче. Крыши в богатых домах, поднимающиеся уступами, заканчивались куполом или полушарием, обращенным своей открытой стороной внутрь двора. Движение увеличивалось. К толпе пешеходов примешивались повозки торговцев и ремесленников. Лошади замедлили свой ход, и Селевк стал разглядывать прохожих, отметив про себя, что и простонародье, и зажиточные обыватели очень разнообразны по происхождению. Попадая в завоеванный город, Селевк любил изучать лица его жителей. В многолюдном Вавилоне это было особенно интересно. Город был наполнен людьми, словно собранными со всех концов света. Это было неудивительно, ведь ассирийские завоеватели всегда любили переселять народы. После каждого похода они «пересаживали народ», как это делалось с деревьями, отправляя южные племена на север, а восточные на запад. Теперь, много столетий спустя, потомки невольников усвоили язык и обычаи своих завоевателей. По говору и по одежде их можно было принять за местных жителей, но стоило заглянуть им в лицо, чтобы признать чужеземцев: у одного сохранился орлиный профиль еврея из Иерусалима, другой являл чистокровный армянский тип; некоторые люди, происходящие от смешанных браков, соединяли в себе характерные черты трех-четырех различных рас. Селевк подумал, что многие семейства, хвалящиеся чистотой своей крови, нашли бы среди своих предков чужеродных пленников, если бы смогли проследить первоначальное происхождение.

«Александр и полюбил Вавилон из-за такого смешения народов. Это пример для воплощения его идеи общего народа, – размышлял Селевк. – В своих многочисленных Александриях он поощряет браки между греческими наемниками и местными женщинами. Берега Персидского залива уже заселяют финикийские мореходы, саму Персию – греки и македоняне. Думает Александр и об обратном движении людей с востока на запад. Идея переселения народов коснулась и армии, в том числе даже привилегированной конницы. От старых гиппархий осталось одно название. До недавних пор в каждую гиппархию входила ила, состоящая из ближайших сподвижников царя. Иле передавались сотни македонских и греческих всадников. Теперь доступ в гиппархии открыт и персам».

Селевк вдруг понял, что из всех городов, которые ему за годы походов удалось повидать, Вавилон стал самым близким, родным и понятным.

По отлогому подъему колесница подъехала к главным воротам дворца. Селевк соскочил у входа, который охраняли крылатые, ярко раскрашенные быки с суровыми человеческими лицами. Переступив порог дома, Селевк прошел мимо склонившихся в поклоне невольников со скрещенными на груди руками по длинному коридору в свои покои, где обычно отдыхал, работал, решал важнейшие дела вместе с помощниками. Покрытые тонким слоем гипса стены покоев рабы уже успели полить водой, которая, испаряясь, освежала воздух и создавала успокаивающую прохладу.

Прежде чем послать за Апамой, Селевк произнес заклинание одному из местных богов, Нергалу, на которого предыдущий владелец дворца возложил обязанность охранять домочадцев от злых духов и дурного глаза. Селевк, поселившись во дворце, оставил местное божество с львиной мордой наверху стены. Заклинание, как верил Селевк, должно отстранить любое бедствие, могущее проникнуть в дом вместе с его приходом. Тем более, что сегодня случилось страшное знамение для царя, а все, что касалось Александра, касалось и его верных сподвижников.

– Чума, лихорадка, все, что может унести моих домочадцев, болезнь, опустошение, все, что разорило бы мое государство, все вредящее плоти, разрушающее тела, злые кошмары, злой демон, злой домовой, злой человек, дурной глаз, злой язык – пусть изыдут они от человека, сына бога своего, пусть изгнаны будут из тела его, изгнаны из внутренностей его, – воззвал Селевк к богу Нергалу. – Пусть никогда не подойдут они к телу моему, никогда не ранят очей моих, никогда не подкрадутся из-за спины, пусть никогда не войдут они в дом мой, никогда не перешагнут через балки кровли моей. Двойник небесный, закляни их! Двойник земной, закляни их!

Вошедший слуга доложил, что Апама со своей матерью, прибывшей накануне в Вавилон из Суз, с нетерпением ожидают Селевка на вечернюю трапезу.

Зал для трапезы был залит светом множества светильников. Все: и тяжелые драпировки, и ковры, и яркие цветные рельефы, украшающие стены, и небольшой стол – было подсвечено. Золотые и серебряные кубки и чаши таинственно поблескивали.

Мать и дочь уютно устроились на скамье около выхода на террасу и неторопливо беседовали. На звук шагов Апама обернулась, но вместо того, чтобы сразу поспешить навстречу мужу, просто смотрела, как он приближается. Она любовалась, как он движется, как высоко держит голову, и широко улыбалась. Он улыбнулся в ответ и ускорил шаг. Апама порывисто встала и, приблизившись к мужу, крепко обняла его. Пармес видела, как желанен ее дочери Селевк. Дочь обнимала своего владыку, как Пармес в юности обнимала Спитамена.

Мать старалась получше рассмотреть своего зятя. Ему было лет тридцать с небольшим: возраст царя Александра. Его осанка и прямая походка воина указывали на собранность и самообладание и на то, что он доволен своим положением в мире. Он был уверен в своих силах и в своем прирожденном праве ими пользоваться.

Апама подвела Селевка к матери.

– Я рад познакомиться с женой легендарного Спитамена, великого полководца и мужественного воина.

В глазах Пармес отразилось удивление, которое она не могла скрыть. Ее удивили не столько сами слова, сколько то, что они были произнесены на ее родном языке.

– Война есть война. По ее жестоким законам на поле битвы выигрывает сильнейший. Я ценю мужество превыше всего на свете, как и царь Александр. – Селевк словно извинялся за гибель Спитамена.

Как ни старалась гордая Пармес сохранить невозмутимый вид, а на ее глаза предательски навернулись слезы.

Селевк облегченно вздохнул, когда все расположились на ложах за столом. Однако, к огорчению Апамы, в зале повисло напряжение. И муж, и мать продолжали пристально изучать друг друга. Беседа, не слишком оживленная, то и дело замирала.

Взгляд Апамы непроизвольно обращался к Селевку: она чувствовала бессознательную потребность в поддержке. Девушка понимала, что присутствие матери невольно стесняло его.

Лицо Пармес порой выражало мучительное раздумье, а иногда на нем без видимых причин появлялась робкая улыбка. Любовь к дочери и ненависть к македонянам боролись в ее душе. Одна часть души соглашалась, что Селевк ни в чем не виноват, но другая часть возражала: он – македонянин, а значит враг. Любовь к мужу дочери не входила в планы Пармес. Она хотела поскорее оказаться в одиночестве, чтобы получше разобраться в своих чувствах.

Внезапный приход гонца нарушил ход трапезы. Александр срочно вызывал Селевка во дворец.

На глазах Апамы появились слезы.

– О Селевк! Я так долго ждала тебя. Ты никак не можешь отказаться?

– Ты не должна так даже думать. Я – военачальник. Приказ царя не должен подлежать обсуждению.

Апама собрала все свои силы, чтобы не разрыдаться. Все эти дни она с нетерпением ждала мужа, чтобы сообщить такую важную новость. И вот он, едва переступив порог своего дома, снова оставляет ее одну.

– Значит, ты опять покидаешь меня?

– Совсем ненадолго. – Селевк поднялся.

– Ты уезжаешь прямо сейчас? – Тоска сжала сердце Апамы.

Ответом ей был безмолвный наклон головы.

– Но можно ведь подождать до утра! – просила Апама.

Пармес не понимала языка, на котором дочь разговаривала со своим мужем, но ей было ясно: дочери причиняют боль. Она всегда знала, что от македонян нельзя ждать ничего доброго. Пармес взяла руку дочери и крепко сжала в своей, чтобы подбодрить.

– Мне приказано явиться во дворец немедленно. Приказ царя нельзя нарушать.

Апама чувствовала мучительную боль в груди от сдерживаемых слез. Глаза жгло. В горле стоял ком. Александр опять встал у нее на пути. Даже сегодня, в такой важный для нее день. Она не могла больше сдерживать слез, они хлынули потоком.

Селевк быстрыми шагами удалялся из зала.

– Селевк!

Он обернулся.

– У нас скоро будет сын!

Счастливая улыбка озарила лицо Селевка. Он вернулся, крепко прижал жену к груди.

– До свидания, Апама! – нежно сказал он. – До скорой встречи. Но сейчас я действительно должен идти.

Услышанная новость удивила и обрадовала его. Неожиданно для Апамы, а может быть, и для себя самого он подошел к Пармес и заключил ее в объятия.

– У нас скоро будет сын! – произнес он по-персидски.

Пармес вздрогнула, как от удара. Отец ее внука – македонянин!

Оставшись наедине с дочерью, она долго молчала. Наконец с усилием произнесла:

– Теперь у тебя появятся новые заботы. Но тебе не придется мстить царю за отца. Мне кажется, что боги отвернулись от Александра.

Прядь волос матери коснулась щеки дочери. Апама, как в детстве, крепко прижалась к ней, вдыхая запах горных трав, исходящий от ее волос, кожи и одежды.

– Апама, ты устала, – нежно произнесла Пармес. – Хочешь, я тебе спою?

– Да, мама, спой что-нибудь тихое, как в детстве.

Пармес запела, Ее мягкий глубокий голос успокаивал. Апама задремала на ее коленях, и картины прошлого внезапно замелькали у нее перед глазами. Картины были страшными и смутными, как будто она разглядывала их сквозь толстый осколок цветного стекла. Она видела обезглавленную фигуру отца, толпы израненных персидских воинов, горящее тело Гефестиона…

Наконец песня стала стихать. Апама открыла глаза. Мать пристально смотрела на дочь.

– У тебя будет сын! – медленно произнесла Пармес. – Запомни, Апама, мудрая женщина помнит не только о своем враге, но и о его наследии.

– Что ты имеешь в виду, мама? – упавшим голосом спросила Апама.

– У Роксаны и у Статиры тоже родятся сыновья. Путь к трону Александра скоро будет свободен. Я это чувствую. Скоро наступит всеобщий хаос! Ты должна сделать так, чтобы не дети проклятого Македонца, а твой муж, а затем твой сын завладели всем царством. Это будет высшая месть за гибель Спитамена всему роду Александра.