Текст книги "Горечь войны"

С точки зрения Бетман-Гольвега, которого мучил вопрос, можно ли было избежать войны, имелся лишь один приемлемый ответ: виноваты все. И все же он признавал: на Германии лежит “большая доля ответственности” ⁹⁹. Другой популярный довод гласит, что Первую мировую войну сделал неизбежной именно образ действий руководителей Германии, в том числе Бетман-Гольвега.

Большинство английских политиков в мемуарах (как и в августе 1914 года) исходит из того, что Великобритания, связанная моральными и договорными обязательствами, была вынуждена восстать против попрания Германией бельгийского нейтралитета. Асквит выразил эту мысль, сравнив Европу со школьным двором: “Народ нашего происхождения и с нашей историей не может спокойно наблюдать… как громила молотит и втаптывает в грязь жертву, которая не дала никакого к тому повода” ¹⁰⁰. Ллойд Джордж соглашался с этим ¹⁰¹. С тех пор довод, будто нарушение бельгийского нейтралитета сделало вступление Англии в войну неизбежным, взяли на вооружение историки ¹⁰².

И все-таки важнее (во всяком случае, для Грея и Черчилля) был иной аргумент: Англия “ради собственной безопасности и сохранения независимости не могла допустить разгрома Франции в результате германской агрессии” ¹⁰³. По словам Черчилля, “континентальный деспот” стремился к “мировому господству” ¹⁰⁴. Грей в мемуарах привел оба довода. “К нашему немедленному и единодушному вступлению в войну, – вспоминал он, – привело вторжение в Бельгию” ¹⁰⁵. “Однако я сам инстинктивно чувствовал, что… нам следует прийти на помощь Франции” ¹⁰⁶. Если Англия останется в стороне, то “Германия… добьется господства над всем Европейским континентом и Малой Азией, поскольку турки встанут на сторону победительницы” ¹⁰⁷. “Остаться в стороне означало доминирование Германии, подчиненность Франции и России, изоляцию Великобритании и ненависть к ней и тех, кто ее боится, и тех, кто желал ее вступления [в конфликт]; наконец, приобретение Германией безраздельного могущества над [Европейским] континентом” ¹⁰⁸. По мнению К. М. Уилсона, этот корыстный довод имел больший вес, нежели обеспокоенность судьбой Бельгии, о которой правительство вспоминало главным образом для того, чтобы успокоить колеблющихся министров и не отдать власть оппозиции. Англия вступила в войну прежде всего потому, что была заинтересована в том, чтобы защитить Францию и Россию и не допустить “объединения Европы под началом одного, притом потенциально враждебного режима” ¹⁰⁹. Сходным образом оценивает ситуацию Дэвид Френч ¹¹⁰ и авторы некоторых недавно вышедших сочинений ¹¹¹, а также Пол Кеннеди в работе “Рост англо-германских противоречий” ¹¹². По мнению Тревора Уилсона, Германия “стремилась к гегемонии в Европе, а это было несовместимо с независимостью Англии” ¹¹³.

Вероятно, не столь удивительно, что английские историки высказывались в этом духе. В то время самым популярным оправданием войны было следующее: сражаться было необходимо, чтобы осадить прусских милитаристов и оградить себя от “кошмара”, примером которого явились зверства, учиненные германской армией в мирной Бельгии. Этот довод убеждал и либералов, и консерваторов, и социалистов. Он не противоречил и отвращению к военной бойне как таковой. И все же та идея, что Германию было необходимо “остановить”, не оставалась бы популярной так долго, если бы в 60-х годах не получила неожиданную поддержку немецких ученых. Публикация в 1961 году Фрицем Фишером знаменитой книги “Рывок к мировому господству” глубоко потрясла консервативно настроенных германских историков того времени: автор указывал, что цели Германии в Первой мировой войне мало отличались от целей Гитлера во Второй мировой ¹¹⁴. Для английского читателя это явилось просто подтверждением старой гипотезы, будто Германия при Вильгельме II в самом деле стремилась к “мировому господству”, а это было возможно лишь за счет Англии. Немецким историкам, однако, тезис о “преемственности” не только напомнил положение Версальского договора о вине Германии за развязывание войны. Он придал убедительности доводу, будто период 1933–1945 годов в современной немецкой истории – это не досадное отступление, а высшее проявление неустранимого “отклонения” от англо-американской “нормы” ¹¹⁵. Alles war falsch, “все было не так” (в том числе государство, которое построил Бисмарк). Этот довод основывается на документах, которые Фишер изучал в восточногерманских архивах в Потсдаме. Некоторым западным критикам сначала показалось, что он встал на сторону марксистско-ленинской историографии. Тем не менее его работа оказала большое влияние на молодых западногерманских историков, увидевших здесь подтверждение замечаний об изъянах Германской империи, высказанных в 20-х годах Эккартом Кером. Сам Фишер вслед за некоторыми из этих молодых авторов связал экспансионистскую внешнюю политику Германии с внутренней, для которой были характерны чрезмерное влияние реакционной аристократии, восточнопрусского юнкерства и антисоциалистически настроенных промышленников Рура на политику. Кер связывал ошибки довоенной кайзеровской внешней политики с приоритетом узких экономических интересов указанных групп ¹¹⁶. Теперь же стало возможно применить это положение и к самой войне.

Аргументация Фишера была отчасти уязвимой в деталях и интерпретации. Существовали ли (как стремился показать Фишер в “Войне иллюзий”) военные планы, относящиеся еще к декабрю 1912 года и разработанные исходя из предположения, что Англия в случае агрессии против ее союзников – России и Франции – сохранит нейтралитет? ¹¹⁷ Или же Бетман-Гольвег пошел на “разумный риск”, решившись на локальный конфликт, чтобы сохранить Германской империи “свободу действий” – или даже саму империю? ¹¹⁸ А может, он рассчитывал в случае разгрома Франции (при попустительстве англичан) на колониальные приобретения в Африке? ¹¹⁹

Другое возражение против тезиса о вине Германии за развязывание войны, конечно, заключалось в том, что во всех европейских странах имелись собственные воинственные элиты, которые вынашивали империалистические планы. В последние десятилетия опубликован ряд работ, авторы которых анализируют дипломатию и военную политику основных стран-участниц Первой мировой войны ¹²⁰. Это помогло взглянуть на причины войны извне ¹²¹. Для некоторых оппонентов Фишера это стало желанным уходом от тезиса “об исключительно германской вине за развязывание войны” ¹²².

Тем не менее уже в 1965 году Иммануель Гайсс задался целью отвести обвинение, что тезис Фишера чересчур германоцентричен. Гайсс составил из материалов, публиковавшихся бывшими противниками с двадцатых годов, популярный сборник документов, касающихся Июльского кризиса. Он пришел к выводу, что причины Первой мировой войны (непосредственная причина – одобрение германским правительством действий австрийцев против Сербии) коренятся в германской Weltpolitik[12]12
  Мировая политика (нем.).


[Закрыть], которая неминуемо несла угрозу Великобритании: “Германия выступала агрессором… умышленно провоцирующим Россию. [Это] поставило Россию, Францию и Англию в безвыходное положение… когда им не оставалось ничего иного, кроме как реагировать на непомерные немецкие амбиции” ¹²³. В позднейшей работе “Долгая дорога к катастрофе: предыстория Первой мировой войны, 1815–1914 гг.” Гайс пошел еще дальше и заявил, что война явилась неизбежным последствием образования Германской империи полувеком ранее ¹²⁴. Германия в 1848 году являлась “наиболее заметной «горячей точкой»”, в 60-х годах XIX века стала местом действия “наиболее экстремального варианта” европейского национализма, а после объединения – “сильнейшей державой континента” ¹²⁵. По мнению Гайсса, именно “немецкая Weltpolitik привела Европу к мировой войне… Распространяя себя таким образом по миру… сами же немцы породили глубинный конфликт, который перерос в мировую войну” ¹²⁶. Отсюда следует, что главной ошибкой германской внешней политики стал отказ от сближения с Великобританией, а строительство линейного флота “было равносильно объявлению войны Англии” ¹²⁷. Действительно, теперь некоторые более консервативно настроенные историки настаивают, что брошенный Англии вызов был обоснованным, но ни один из них всерьез не настаивает на реальности такого вызова ¹²⁸. Таким образом, англо-германская конфронтация стала одним из самых сложных, полидетерминированных событий истории нового времени.

Неизбежная война?

Значит ли это, что эпитафии на военных мемориалах справедливы? Действительно ли те “многие”, которых олицетворяет Неизвестный солдат, погребенный в Вестминстерском аббатстве, действительно погибли

за короля и страну,

за любимые дом и империю,

за святое дело справедливости

и за свободу мира [?]

Действительно ли бывшие ученики Винчестерского колледжа, чьи имена увековечены на школьном мемориале, “отдали свои жизни за человечество” – не говоря уже о Боге, стране и школе? ¹²⁹ Действительно ли выпускники Хэмптонской школы погибли, “защищая все то, что дорого сердцу англичанина, святое для нас слово… «независимость»? [а также] права и свободы”? ¹³⁰

Большая доля (но не все) военных мемориалов на площадях, в школах и у церквей Европы – и тех, что изображают идеализированных воинов, скорбящих женщин, и тех, что, как в Тьепвале, просто перечисляют имена на камне или бронзе, – настаивают, что погибшие отдали свои жизни не напрасно ¹³¹. “Погибли за Родину” – вот наиболее частая эпитафия на французских памятниках (и военных, и гражданских, и надгробных) ¹³². “Даже если нам суждено погибнуть, Германия должна жить” (Deutschland muss leben, auch wenn wir sterben müssen), – написано на Мемориале погибшим воинам (на улице Даммторданн), мимо которого я ежедневно проходил, когда учился в Гамбурге. Авторы лишь нескольких памятников осмелились указать, что “жертва”, принесенная людьми, имена которых они запечатлели, была напрасной ¹³³.

Таким образом, главный вопрос, на который я постараюсь ответить в этой книге, – тот самый, который задает себе всякий посетитель Тьепваля, Дуамона или любого другого крупного мемориала: действительно ли не напрасны были все эти жертвы – более 9 миллионов? На первый взгляд, ответ очевиден. Однако вопрос гораздо сложнее, чем кажется. Например, в самом ли деле Англии в 1914 году угрожала настолько серьезная опасность, что стране пришлось посылать миллионы новобранцев за Ла-Манш и далее, чтобы “измотать” Германию и ее союзников? Или: какие именно цели ставило перед собой германское правительство, объявляя войну? На эти вопросы я отвечу в главах 1–6. Я разберу угрозы, с которыми столкнулась каждая воюющая сторона (или считала, что столкнулась).

Как бы то ни было, с началом войны эти угрозы утратили актуальность. Развязав войну, по словам Тейлора, политические лидеры и военачальники стали одержимы победой как самоцелью. А цензура (вкупе с добровольно взятым многими газетами воинственным тоном) отметала доводы в пользу компромисса и поощряла требования аннексии и достижения других “военных целей”, для чего нужна полная, безоговорочная победа. Важный вопрос (главы 7–8): в какой степени общественная поддержка конфликта (по крайней мере, на первом его этапе), о которой упоминают так много историков, была порождением СМИ?

Почему окончательная победа оказалась настолько трудной? Отчасти это экономический вопрос. Ресурсы обеих сторон конфликта не были бесконечными: страна, которая расходует слишком много денег и припасов для достижения кратковременного успеха на поле боя, может проиграть затяжную войну. Например, может наступить “снарядный голод”. Трудовые ресурсы (особенно это касается квалифицированной рабочей силы) могут иссякнуть – или рабочие могут забастовать. Ее источники продовольствия для армии и гражданского населения могут истощиться. Ее внутренний и внешний долг может стать непомерно большим. Поскольку эти факторы имели значение не меньшее, чем события на фронтах, Первая мировая война представляет интерес для специалистов и по экономической, и по военной истории. Если принимать во внимание экономический аспект, то исход войны был (должен был быть) предрешен: ресурсы коалиции государств во главе с Англией, Францией и Россией гораздо больше ресурсов Германии и ее союзников. В главе 9 мы разберем, почему, несмотря на указанное преимущество, Антанта не смогла добиться победы самостоятельно, без прямого вмешательства американцев, и я поставлю под вопрос распространенное мнение, гласящее, что германская экономика военного времени была неэффективной.

Определило ли исход войны военное искусство? Этот вопрос я ставлю в главе 10. В некотором смысле затянувшееся противостояние на Западном фронте и неубедительные результаты “стратегии непрямого воздействия” на других театрах войны явились неизбежным следствием развития военной техники. Однако стратегия, более или менее неизбежно избранная в отсутствие явных успехов (направленная на причинение противнику максимальных потерь), оказалась ошибочной. Военачальники с обеих сторон, оценив ситуацию на Западном фронте, сделали одинаковый вывод: нужно устранить больше солдат противника, чем потерять собственных. Таким образом, определить ценность жертвы можно исключительно с военной точки зрения. Подсчитав “нетто-потери”, то есть число собственных погибших солдат минус число убитых солдат противника, на основании помесячных и других сводок, мы можем оценить боеспособность. Фактически полезность смерти одного солдата можно рассчитать как число солдат противника, которое он условно сумел вывести из строя (прямо или опосредованно), прежде чем погиб сам. Оценка боевой эффективности таким образом – жуткое дело (возможно, некоторые читатели даже сочтут мой подход дурным тоном). Но так мыслили военачальники и политики того времени. Рассматривая произошедшее с этой стороны, становится ясно, что перевес был на стороне Центральных держав. Но тогда непонятно, почему войну проиграли они. Одно из объяснений (глава 11) предполагает учет двух критериев: экономической эффективности и боеспособности. То есть, возможно, значение имеет не только то, сколько солдат противника каждая сторона смогла вывести из строя, но и какой ценой ей это удалось. Это, однако, лишь запутывает дело, поскольку в этом Центральные державы преуспели еще больше.

Чтобы ответить на вопрос, почему немцы проиграли, не следует ограничиваться подсчетом количества погибших на доллар. Нужно учитывать и жертву, принесенную солдатами, которые не погибли, а были ранены или попали в плен. Последним я уделяю особенно много внимания. Плен представлялся им самим участью более предпочтительной, нежели гибель или увечье, но с точки зрения военачальника, пленный представлял собой потерю бóльшую, нежели солдат погибший. Оставшись в живых, он мог стать для неприятеля источником разведывательных данных или дешевого труда. Поэтому, оценивая урон в живой силе, нанесенный друг другу противниками, я придаю большее значение пленным, нежели раненым: значительная доля последних вскоре возвращалась в строй. Здесь, в свою очередь, возникают вопросы о мотивах солдат. Если окопная жизнь была настолько жуткой, как ее описывает антивоенная литература, то почему они продолжали сражаться? Почему большинство их не стало дезертирами, не подняло мятеж и не сдалось в плен? Ответы на эти вопросы мы ищем в главах 12–13.

Наконец, анализ войны был бы неполным без разбора ее итогов. Многие в двадцатых годах были в действительности разочарованы ее итогами. Не явился ли Версальский договор (не говоря уже о других соглашениях, подписанных под Парижем побежденной стороной) каплей яда, отравившего послевоенную жизнь? Об этом идет речь в главе 14.

Читатель, несомненно, заметит, что я, отвечая на поставленные вопросы, нередко представляю, как повернулась бы ситуация, сложись обстоятельства иначе. Действительно, здесь я рассматриваю множество альтернативных сценариев. Что, например, если Англия после 1905 года не пошла бы на уступки Франции и России в колониальных вопросах, а позднее и в Европе? Что, если Германия, увеличив оборонный потенциал, сумела бы к 1914 году обеспечить себе большую безопасность? Или – что, если Англия в августе 1914 года не вступила бы в войну (этот вариант предпочло бы большинство членов правительства)? Что, если французская армия не смогла бы остановить немцев на Марне (это было вполне вероятно, учитывая понесенные ею к тому времени тяжелейшие потери)? Что, если Англия бросила бы весь свой экспедиционный корпус против Турции и Дарданелльская операция прошла бы с большим успехом? Что, если бы русские действовали благоразумно и заключили с немцами сепаратный мир? Что, если бы в 1917 году мятежи вспыхнули не только во французской, но и в английской армии? Что, если немцы не прибегли бы к неограниченной подводной войне или не поставили бы в 1918 году все на карту – на наступление Людендорфа? И что, если бы условия мирного договора, навязанного в 1919 году Германии, оказались жестче (или, напротив, мягче)? Я указывал, что гипотетические контрдопущения полезны в двух отношениях. Они помогают, во-первых, восстановить образ мыслей лидеров прошлого, которым будущее представлялось не более чем спектром возможностей, а во-вторых, понять, предпочли ли они оптимальный вариант ¹³⁴. Забегая вперед, могу сказать, что в целом я так не считаю.

Глава 1
Миф о милитаризме

Пророки

Часто указывается, что причины Первой мировой войны коренятся в культуре, точнее – культуре милитаризма, которая якобы подготовила людей к мысли о войне. Кое-кто определенно предвидел приближение беды – но вряд ли многие.

Если к Первой мировой войне привели автоматически сбывающиеся пророчества, то одним из первых ее пророков стал Хидон Хилл. Его роман “Шпионы с острова Уайт” (1899) повествует о кознях немецких агентов против Великобритании ¹. Эта книга вызвала целую лавину беллетристики с предсказаниями будущей англо-германской войны. “Новый Трафальгар” (1902) А. Ч. Кертиса стал одним из первых романов, изображавших молниеносную операцию германского флота против Британских островов в отсутствие в Ла-Манше эскадры Королевского ВМФ. (К счастью, положение спас оказавшийся в распоряжении английских моряков новейший линкор ².) Чарльз Каррузерс и Артур Дэвис, персонажи знаменитой истории Эрскина Чайлдерса “Загадка песков” (1903), случайно обнаруживают германские приготовления. Зловещий план предполагает, что[13]13
  Пер. А. Яковлева.


[Закрыть]

мириады мореходных барж, несущих… солдат, выдвинутся одновременно семью флотами через семь мелководных протоков, пересекут под эскортом кайзеровского флота Северное море и обрушатся… на английские берега ³.

Столкнувшемуся с подобной неприятностью школьнику Джеку Монморанси, герою книги “Мальчик-дежурный” (1903) Л. Джеймса, приходится оставить пост и надеть свой кадетский мундир, чтобы сразиться с немцами ⁴. Вероятно, самое известное описание воображаемого германского нашествия принадлежит перу Уильяма Ле Ке. В своем бестселлере “Вторжение 1910 года” (напечатанном в 1906 году в газете Daily Mail) он изобразил успешное вторжение на Британские острова 40-тысячной немецкой армии, сопровождавшееся ужасами вроде “битвы при Ройстоне” и “бомбардировки Лондона” ⁵. Автор “Когда орел устремляется к морю” (1907), почти не изменив сюжет, довел численность неприятельского десанта до 60 тысяч. Оба произведения заканчиваются (к облегчению английского читателя) разгромом агрессора ⁶. В “Смертельной ловушке” (1907) Р. У. Коула после высадки на Британских островах кайзеровского десанта ⁷ на помощь англичанам приходят японцы. Но лишь в “Послании” (1907) А. Дж. Доусона англичане терпят поражение (за которым следует оккупация, выплата репараций и утрата некоторых колоний).

Примечательно, что Доусон рисует врага не только внешнего, но и внутреннего. В то время как пацифисты в Блумсбери выступают за разоружение, официант-немец объясняет герою книги: “Ми отшень шильни, зэр, – ми, германски армия”. Оказывается, официант (как и тысячи других немецких иммигрантов) собирает разведывательные данные, чтобы “германская армия знала, какие припасы, вплоть до стога сена, можно найти от побережья до Лондона” ⁸. В “Творце истории” (1905) Э. Ф. Оппенгейма уже шла об этом речь. “Капитан Икс”, возглавляющий германскую агентуру в Лондоне, объясняет:

Здесь… находятся 290 тысяч моих и ваших молодых соотечественников, в свое время служивших в армии и умеющих стрелять… Конторщики, официанты и парикмахеры… – каждый выполняет порученную ему работу. Форты, охраняющие этот великий город, могут быть неуязвимы извне… но не изнутри. Это совсем другое дело ⁹.

В книге “Враг среди нас” (1906) Уолтера Вуда некий “Немецкий комитет по тайным приготовлениям” готовит в Лондоне путч. На эту тему появилось столько вариаций, что заговорили о “шпионской лихорадке”. В 1909 году вышел в свет, вероятно, самый известный роман Уильяма Ле Ке “Шпионы кайзера”, в котором утверждалось, что в Англии существует агентурная сеть ¹⁰. В том же году капитан Кертис напечатал “Пока Англия спала”, где германские войска несколько недель тайно сосредотачиваются на территории королевства и за ночь захватывают Лондон ¹¹.

Подобным фантазиям предавались не только авторы бульварного чтива. Путешественник и поэт Чарльз Доути публиковал на эту тему напыщенные, старомодные стихи. В сборниках “Скалы” (1909) и “Облака” (1912) воображаемые захватчики излагают идеи Ле Ке псевдочосеровским языком ¹². Майор Гай дю Морье в пьесе “Дом англичанина” (1909) воплотил ту же фантазию ¹³. Школьникам пришлось столкнуться с кошмаром вторжения. В декабре 1913 года журнал Chums начал печатать серию статей о грядущей англо-германской войне ¹⁴. В 1909 году журнал школы Олдбург-Лодж довольно остроумно изобразил школьное образование в 1930 году – исходя из того, что Англия к тому времени станет лишь “островком у западного побережья Тевтонии” ¹⁵.

В этом жанре попробовал себя даже Саки (Гектор Хью Манро) – один из немногих популярных в то время авторов, которых можно читать и сейчас. Мюррей Йовил, главный персонаж романа “Когда пришел Вильгельм. Лондон при Гогенцоллернах” (1913) – “взращенный и воспитанный как представитель господствующей расы”, вернувшись из глубин Азии, находит Великобританию завоеванной и “включенной в состав империи Гогенцоллернов… под именем Рейхсланда: нечто вроде Эльзаса и Лотарингии, омываемых вместо Рейна Северным морем”, с кафе в континентальном духе на Регентштрассе, бывшей Риджент-стрит, и незамедлительно взимаемыми штрафами за хождение по газонам Гайд-парка ¹⁶. Тори, сбежавшие вместе с Георгом V в Дели, бросают Йовила, желающего сопротивляться оккупации, и он остается с отвратительной шайкой коллаборационистов, включающей безнравственную жену самого Йовила, ее богемных приятелей, а также чинуш и “вездесущих” евреев ¹⁷. Отметим удивительную необременительность и даже привлекательность германской оккупации – по крайней мере, для декадентствующих англичан. Эрнест Олдмидоу изобразил немцев, пытающихся снискать расположение новых вассалов повсеместной раздачей рождественских подарков и субсидиями на питание. Среди “злодеяний” оккупантов Олдмидоу упоминает насаждение диеты из сосисок и квашеной капусты, корректировку написания в концертных программах фамилии Генделя и введение в Ирландии гомруля ¹⁸.

У немцев имелось собственное видение грядущей войны. В “Расплате с Англией” (1900) Карла Эйзенхарта Великобритания, потерпевшая поражение в войне с бурами, подвергается нападению Франции. Великобритания, попирая право нейтральных стран на свободное мореплавание, устанавливает блокаду побережья, и это приводит к конфликту с Германией. Исход войны решает секретное немецкое оружие (линкор с электрическим двигателем), и довольные немцы пожинают плоды победы, захватывая Гибралтар и другие английские колонии ¹⁹. Август Ниман в книге “Всемирная война: фантазия германца” (1904) вообразил, что “армии и флоты Германии, Франции и России совместно выступили против общего врага” – Англии, “которая своими щупальцами опутала земной шар”. Французский и германский флоты наносят поражение английскому и высаживают десант в заливе Ферт-оф-Форт ²⁰. Макс Хайнричка предсказал (в книге “Германия через сто лет”) англо-германский вооруженный конфликт из-за Голландии, который опять-таки завершается успешным вторжением немцев. У Августа Нимана победа позволяет Германии прибрать к рукам лакомые куски Британской империи ²¹. Но не все немецкие авторы были столь уверены в победе германского оружия. Так, в “Топи, жги, круши. Удар по Германии” (1905) поражение терпит не английский, а германский флот, а в Гамбурге высаживаются английские солдаты ²².

Зная все это, можно предположить, что Первая мировая война началась (хотя бы отчасти) потому, что ее ждали. Книги, подобные перечисленным, появлялись и после того, как пророчество о войне сбылось. Уже к концу 1914 года Уильям Ле Ке успел напечатать книгу “Немецкий шпион. Современная история”. Тогда же в прокат вышла прежде запрещенная киноверсия фильма “Вторжение 1910 года” (студия “Гомон”) – под названием “Если бы Англию завоевали”. В 1915 году Пауль Георг Мюнх напечатал “Марш Гинденбурга на Лондон”, поставив победителя при Танненберге во главе вторжения на Британские острова ²³.

Подобные фантазии, однако, следует рассматривать в широком контексте. Не все пророчествовавшие о войне ожидали англо-германского конфликта. До 1900 года мало кто из англичан видел в немцах врагов. Авторы “Великой войны 189… года”, напечатанной в 1891 году в иллюстрированном еженедельнике Black and White, удивительно прозорливо начали свою балканскую войну с покушения на жизнь королевской особы – князя болгарского Фердинанда, – совершенного, по-видимому, русскими агентами. Когда Сербия, воспользовавшись моментом, объявила войну Болгарии, австро-венгерские войска вошли в Белград. Это вынудило Россию отправить войска в Болгарию. Германия во исполнение своего долга перед Австро-Венгрией объявила мобилизацию против России, а Франция, следуя союзническому долгу перед Россией, объявила войну Германии. Этим дело не закончилось: первоначально нейтральная Великобритания (несмотря на нарушение немцами бельгийского нейтралитета) высаживает десант в Трабзоне, чтобы поддержать Турцию, толкая Францию и Россию к объявлению ей войны. Следует масштабное сражение английского и французского флотов у берегов Сардинии и две недолгие, но ожесточенные битвы между французской и немецкой армиями под Парижем (во второй раз французы вырвали победу, проведя героическую атаку) ²⁴. В “Последней войне” (1893) Луиса Трейси германское и французское правительства вступают в сговор, чтобы захватить Британские острова, однако в последнюю минуту немцы переходят на сторону англичан, и Париж вынужден сдаться на милость лорда Робертса: триумф англо-саксонской мощи ²⁵. Даже Уильям Ле Ке начинал карьеру паникера как франко– и русофоб, а не германофоб: на страницах его “Отравленной пули” (1893) на Британские острова вторгаются русские и французы ²⁶. А в романе “Угроза Англии: история секретной службы” (1899) выведен злодей по имени Гастон Латуш, шеф французской секретной службы ²⁷.

Англо-бурская война 1899–1902 годов породила великое множество такого рода антифранцузских книг: “Бой при Дуэ” (1899), “Гибель Лондона” (1900), “Великая война с французами 1901 года”, “Новое сражение при Доркинге”, “Грядущее Ватерлоо” и Pro Patria Макса Пембертона (все – 1901). В двух из этих произведений французы проникают в Англию по туннелю под Ла-Маншем ²⁸. В “Захватчиках” (1901) Луиса Трейси на Британские острова французы нападают совместно с немцами ²⁹. Тот же грозный альянс действует на страницах “Нового Трафальгара” (1902) и “Смертельной западни” (1907), хотя здесь коварные французы стремятся оставить своих союзников. Французских писателей также привлекала эта тема, например автора “Войны с Англией” (1900) ³⁰.

Вариации на эту тему встречаются и на немецком языке. Так, Рудольф Мартин в научно-популярной фантасмагории “Берлин – Багдад” (1907) изобразил “Всемирную Германскую империю в эпоху воздушных путешествий, 1910–1931”. Впрочем, у Мартина главными антагонистами оказываются Германия и послереволюционная Россия. Предъявление ультиматума Англии (предшествующее окончательному объединению Европы под началом Германии) показано второстепенным событием, о котором все забывают, когда русские атакуют с воздуха Индию ³¹.

Заметим, что многие современники находили подобные опасения смехотворными. В 1910 году Чарльз Лоу, бывший берлинский корреспондент Times, обрушился на книги вроде “Шпионов кайзера” Уильяма Ле Ке – но не оттого, что не верил, что германский Генштаб посылает офицеров для сбора данных о положении в Англии и у других потенциальных противников, а потому, что Ле Ке и ему подобные пренебрегают доказательствами ³². В 1908 году Punch жестоко высмеял полковника Марка Локвуда, одного из виднейших шпиономанов в Палате общин ³³. Год спустя А. А. Милн (также на страницах Punch) высмеял Ле Ке в “Тайне военного аэроплана”:

– Расскажи же нам все, Рэй! – попросила Вера, хорошенькая белокурая дочь адмирала Чарльза Вэлланса, с которой Рэй был помолвлен.

– Хорошо, дорогая. Вкратце все обстоит так, – ответил Рэй, бросив на нее полный нежности взгляд. – В прошлый вторник мужчина с криво приклеенными усами сошел с поезда на вокзале в Бейзингстоке и спросил буфет. Это привело меня к убеждению, что готовится подлая попытка лишить нас господства в воздухе.

– И даже перед лицом этих фактов правительство отрицает, что в Англии орудуют немецкие шпионы! – с горечью воскликнул я ³⁴.

Вероятно, лучшее сатирическое произведение на эту тему – роман “Бросок!” (1909) П. Г. Вудхауса. Автор, упражняясь в сведении к абсурду, повествует о том, как на страну (в августовские Банковские каникулы) одновременно напали немцы, русские, швейцарцы, китайцы, монегаски, марокканцы и “Сумасшедший мулла”. Все настолько привыкли к мысли о германском вторжении, что редакторы ранжировали заголовки так[14]14
  Пер. Н. Трауберг.


[Закрыть]:

Серрей не на высоте.

Германская армия высадилась в Англии.

Внимательно читая колонку последних новостей, вудхаусовский герой, бойскаут Кларенс Макэндрю Чагуотер, не сразу находит ужасное известие, помещенное между результатами крикетных матчей и скачек:

Под обычными рубриками ничего важного не было, но он нашел, что искал, в разделе экстренных сообщений. “Последние новости, – гласил заголовок. – Фрай не дал себя выбить, 104 очка. Команда Серрея проиграла, счет 147:8. Сегодня днем германская армия высадилась в Эссексе. Слякотьширские скачки с гандикапом: первое место – Цыпленок, второе – Саломея, третье – Гип-Гип; всего семь участников” ³⁵.

Почти столь же остроумна серия рисунков Хита Робинсона в Sketch (1910) на тему германского шпионажа. Художник изобразил немцев, маскирующихся под птиц; немцев на ветвях деревьев в Эппингском лесу; немцев-десантников в купальных костюмах на пляже в Ярмуте и даже немцев, прикидывающихся экспонатами греко-римской коллекции Британского музея ³⁶.