Текст книги "Отряд"

Так… Исповедь, да? Вы думаете, я держу все в себе, а исповедь полезна для души. Так ведь? Я бы говорил больше, если бы людей – я имею в виду других ребят в школе – хоть чуть-чуть интересовало мое мнение. Чаще они просто смеются, называют меня ботаником, чудиком, называют меня жирным, называют меня жирнющим чудиком-ботаником (что уже перебор, верно? Ботаники и чудики – это почти одно и то же…). Поэтому я почти не разговариваю, только с учителями и мамой. А теперь и с вами.

Дело в том, что в письмах можно быть другим человеком. И в Интернете тоже. Потому что там я – это не Я. Ладно, да, тоже я, но не физически. То есть не жирный (это железы), не потный (это тоже железы), не странный (для Норд-Пойнта, во всяком случае. Я не люблю охоту с луком, подводную охоту и вообще убийства, я слишком неповоротливый для стикбола, и мне действительно НРАВИТСЯ «Анна из „Зеленых мезонинов“»[9]9
  Роман для детей канадской писательницы Люси Мод Монтгомери, действие которого происходит на острове Принца Эдуарда.


[Закрыть]… так что да, здесь я странный!) и не неловкий, и не неуклюжий, и Эфраим Эллиот не прав, что иногда пахну гнилой кукурузой или черной ушной серой. (Кстати, я слышал, вы Ифа тоже консультируете. Отлично справляетесь – он уже месяц не делает мне ни «мокрого Вилли», ни «петушиного клюва», ни «крученых сосков».)

В Сети я другой человек. Там можно быть лучшей версией себя. По словам мамы, я очень чувствительный. Кроме того, эрудит, а значит, знаю чуть-чуть обо всем (что, КОНЕЧНО ЖЕ, признак ботаника). В Сети я могу быть со своими мозгами, но без своего тела.

Так… Исповедь. Простите меня, святой отец… Ха! В любом случае вы никому не расскажете. Конфиденциальность между пациентом и врачом. Я читал об этом.

Год назад умер мой двоюродный брат Шервуд, который жил в Манитобе. Он заснул в поле, и его переехал комбайн. Брат попытался убежать, но эти комбайны – сорок футов жужжащих лезвий. Хоронили его в закрытом гробу.

Я любил Шервуда. Мы почти не виделись – у нас не так уж много денег (я даже не знаю, как мама может вас позволить), а родители Шервуда – фермеры. Но каждое лето они приезжали в гости. Я брал Шера к океану. В Манитобе ведь нет океана, верно? Мы отлично ладили. Когда я делился с ним крохотными кусочками знаний, Шера это искренне интересовало.

Мы держались самых отдаленных мест, тех, о которых знал только я. Мне не хотелось встречаться с ребятами из школы – они назвали бы меня «жирдяй» или «мешок кишок». Я боялся, что, если Шер такое услышит, я перестану ему нравиться. Что было не совсем справедливо по отношению к нему. Шер помог бы мне, потому что кровь гуще воды, верно?

Шер был высоким, широкоплечим и мускулистым: «мускулы деревенского парня» – так он говорил, смеясь и рассказывая, что дома у всех такие, и вовсе он не особенный. Но Шер был ОСОБЕННЫМ. Красивым (я могу сказать так и про другого мальчика, это не странно), и люди просто… Они тянулись к нему, такое слово, думаю, подойдет. Так магнит притягивает железные опилки. Все хотели дружить с Шером.

А потом он умер из-за глупого несчастного случая, и все сильно расстроились. Мир утратил свет – так говорили. Интересно, что бы сказали, если бы умер я? На самом деле не хочется гадать.

После похорон я достал коробку с фотографиями. Мама купила мне на день рождения «Полароид», и тот очень пригодился. В основном на снимках был Шер – снимал ведь я, плюс мне не нравится, как я выгляжу на фотографиях.

Я собирался сделать мемориальную страничку. На Facebook, понимаете? Что-нибудь в память о Шере. Моя идея, честно. Но в какой-то момент все изменилось.

Я отсканировал фотографии и сохранил их на компьютере. Но вместо мемориальной странички я… Ну, я создал человека. Наверное, именно это я и сделал.

Алекс Марксон. Не знаю, откуда я взял это имя, но мне оно показалось стильным. И хорошо подходило к фотографиям. У Алекса Марксона было лицо и тело Шервуда. У Алекса Марксона были мои слова и мои интересы. Алекс – это и я, и Шервуд вместе.

Я составил профиль. Хотя знал, что это неправильно. Мое сердце стучало как барабан, когда лицо Шера – ХЛОП! – оказалось прямо на экране. Получилось… святотатство? Я чуть было не удалил все. Чуть было.

Я начал публиковать всякое. Сначала ничего особенного. Только то, что меня интересовало, – то, за что меня здесь дразнят. Мои слова приклеились к телу Шера.

И что суперстранно… Алекс начал получать предложения дружбы. Я имею в виду, ОЧЕНЬ МНОГО предложений. От людей, с которыми мы никогда не встречались. И не от чудиков. Нормальных, спокойных людей. Мальчиков (и девочек!) моего возраста.

Сначала я боялся принимать эти предложения – представлял, как Шер на небесах качает головой, – но через некоторое время принял. Люди писали на моей стене, а я – на их от имени Алекса. Лицо Шера расцветало на чужих страницах будто цветок.

Но дело в том, что интересы Алекса – это мои интересы. И люди считали его умным, забавным и, ну, КРУТЫМ. Разве это не странно? Когда я говорю те же самые вещи – это странности всякие, потому что люди считают меня чудиком. К примеру, о сбывающихся пророчествах.

И тогда – мне правда очень неловко – я отправил несколько запросов. Максу Кирквуду, Эфраиму Эллиоту и Кенту Дженксу. Я даже послал один Труди Деннисон, которая сидит передо мной в классе и является самой красивой, самой забавной и просто самой лучшей девочкой во всем мире. Не то чтобы я с ней когда-нибудь по-настоящему разговаривал, за исключением того случая, когда она одолжила карандаш на обществоведении… Если подумать, она так его и не вернула. Может быть, она, как и Кент, думает, что «одолжить» означает «оставить себе»… Наверное, она просто забыла.

В любом случае, угадайте что? Они приняли запрос, хотя никогда не встречались с Алексом. И не смогли бы, правда? Они просто решили, что Алекс красив, раскован и крут.

Я подумал: вот как МОГЛО быть. Если бы я не был СОБОЙ. Если бы я существовал в другом, подходящем теле, в теле, которое все любят. Если бы не жил в Норд-Пойнте, где я как поезд на рельсах – знаю, куда еду, ненавижу свой маршрут, но не могу его изменить. Вот кем я мог бы стать, если бы мяч отскочил немного по-другому, понимаете?

На моей собственной странице в Facebook десять друзей. Мама, несколько дядюшек и тетушек, бабушка – «Я купила тебе новые джинсы в отделе для толстячков в «Симпсон-Сирс» Шарлоттауна, Ньюти!» – и несколько друзей по переписке… Мой приятель из Дюбюка удалил меня из друзей.

А теперь страшное признание, доктор Харли. Жила чистейшего золота, секрет, который, я думаю, о многом говорит:

Алекс Марксон не дружит с Ньютоном Торнтоном. Ни на Facebook. Ни в реальности или в этой жизни.

Искренне ваш,

Ньютон Торнтон

* * *

11

КОГДА ОНИ вернулись в хижину, уже стемнело. В круге камней подергивался костер. Рядом сидел скаут-мастер Тим. На его шее сильно выступали сухожилия, они походили на уходящие в глубь тела крохотные деревца.

– В хижину не входите, – сказал он ребятам.

– Там мое пальто, – возразил Кент.

– У костра тепло. С тобой все будет в порядке.

– Я хочу взять пальто.

– Меня не волнует, что ты хочешь, – мертвым голосом произнес Тим. – Тот человек болен. Такого я никогда раньше не видел. Здесь я ему диагноз поставить не смогу.

Мальчишки уселись вокруг костра.

– Чем болен? – спросил Ньютон.

– Сначала я думал, что раком. Врачи всегда сначала подозревают рак. Но для рака почти всегда характерна потеря аппетита, а тут…

Тим не видел причин рассказывать ребятам, что во второй половине дня мужчина вскочил, словно вампир с пронзенным сердцем из гроба. Сосуды в его глазах полопались… Язык превратился в узел из сухожилий, как будто из него выкачали всю слюну…

Мужчина вонзил зубы в диван и яростными рывками начал рвать ткань.

Бессмысленность этого поступка привела Тима в ужас.

Ему удалось успокоить незнакомца, прежде чем тот успел проглотить слишком много. Он с большой вероятностью мог подавиться до смерти от заплесневелой набивки старого «Честерфилда». Бережно придерживая мужчину за шею, Тим уложил его на пол. Голова у того запрокинулась, челюсть отвисла…

И тогда Тим кое-что заметил. Пожалуй, это напоминало белый сустав кости – кости с переломом по типу «зеленой ветки», разве что изогнутой и блестящей. Видимой лишь одно мучительно долгое мгновение. Застрявшей в горле под надгортанником. Слегка ребристой и отчасти похожей на жабры…

Затем грудная клетка мужчины вздулась, едва не расколов кости, и нечто успокоилось.

– …а тот человек очень голоден, – закончил Тим.

– И что ты собираешься делать? – поинтересовался Кент.

Тим проигнорировал дерзкий тон мальчишки.

– У него может быть какая-то скрытая болезнь. Думаю, он умрет до того, как вернется катер.

– Вы можете его прооперировать? – спросил Ньютон.

– Вскрыть его, – добавил Шелли.

– Я нечасто оперировал, – ответил Тим, – но основы знаю. Макс, ты когда-нибудь помогал отцу на работе?

Отец Макса был окружным коронером. А еще таксидермистом. Если кто-то хотел получить трофейного голубого тунца на дубовой подставке, нужно было только позвонить. Настойчивый голос в голове Тима твердил, что не нужно впутывать ребят, лучше держать их подальше от всего этого. Но какой-то другой, новый голосок вкрадчиво убеждал не тревожиться, ведь все будет хорошо.

«У тебя всё под контролем, Тим…»

Однако это было не так: он слишком остро осознал сей факт. Эта ночь определит, будет незнакомец жить или умрет… Возможно, даже не ночь, а лишь несколько часов. Вот почему Тим так и не стал хирургом – ему не хватало скорости инстинктов, его голова была не способна быстро определить приоритеты. Он любил поразмыслить. Возможно, даже чересчур. Склонность к слишком долгим раздумьям была всего лишь безобидной причудой врача общей практики, но теперь, когда требовалась стремительность, он чувствовал, что разваливается на части.

– Я помогал набивать чучела, – сказал Макс.

– Как именно помогал?

– Заправлял иглы кетгутом. Полировал стеклянные глаза и всякое такое.

«Это интернатура, – произнес голос в голове Тима. – Считай, подготовка к резидентуре. Родители Макса не будут возражать. Ведь жизнь человека в опасности, верно? Макс умен, Макс осторожен, а ты сможешь защитить его, если что-нибудь случится».

Тим ткнул пальцем в остальных:

– Вы все останетесь здесь. Без возражений. Этот человек… Я не знаю, что с ним. У него может быть вирус.

– Вирус? – переспросил Эфраим.

– Типа, подхватил что-то, – сказал Кент. – Понимаешь, заразный он.

– Вы уверены, скаут-мастер? – уточнил Ньют. – Макс всего лишь…

«Мальчик» – вот слово, которое проглотил Ньютон. Всего лишь мальчик, а Тим ведет его в хижину, где лежит человек с неизвестной болезнью.

Левый глаз Тима задергался – нервы не выдержали. Дерг-дерг-дерг, точно затвор фотоаппарата. Тим крепко зажмурился и медленно сосчитал про себя до пяти. Тихий, настойчивый, сводящий с ума голос глубоко в мозгу начал задавать вопросы: «Что ты делаешь, Тим? Ты действительно уверен, Тим?» Холодный зычный голос напомнил HAL 9000, компьютер из фильма «2001 год: Космическая одиссея». Он не затыкался, продолжал ворчать с ледяной уверенностью: «Так что же ты делаешь?»

Тим смутно опасался, что это был голос здравого смысла, голос разума, к которому он прислушивался всю сознательную жизнь и от которого теперь постепенно отказывается.

– Ты не обязан помогать, Макс. – Взгляд Эфраима упал на скаут-мастера. – Он ведь не обязан, правда?

Тим сглотнул. А затем нервно повторил еще несколько раз – ему казалось, что в горле застрял камешек.

– Нет… нет. Но не думаю, что справлюсь в одиночку. И мы примем все меры предосторожности.

– Это безопасно? – спросил Макс.

Тим сглатывал, сглатывал…

«Ты уверен, Тим? Это действительно…»

«Все будет ХОРОШО. Ты СПРАВИШЬСЯ с этим».

Новый голос заглушил ханжеские запугивания HAL 9000. Более громкий и внушительный, принадлежащий человеку действия. Он вытеснил прежний голос – замечательно, Тим устал его слушаться.

– Безопасно, – сказал он.

«Во всяком случае, достаточно безопасно», – произнес новый голос.

Тим указал в сторону хижины и сказал Максу:

– А теперь идем.

12

ВОЗДУХ В ХИЖИНЕ был приторно-сладким. Макс, прикрыв глаза, представил кроны тропических деревьев, увешанные переспевшими и подгнившими плодами.

Тим плеснул спиртом на длинную полоску марли:

– Прижми ко рту и носу. И не убирай, что бы ни случилось, Макс.

– А вам разве не нужно?

– Не думаю, что сейчас это имеет значение.

Тим не терял времени. На столе уже был разложен примитивный хирургический набор: шовный материал, иглы, скальпели, шприцы для подкожных инъекций, ампулы, бутылка скотча и паяльник.

– Я вытащил его из лодки Оливера МакКэнти, – указывая на последний, сказал Тим. – Возможно, смогу прижечь крупные кровеносные сосуды.

Кухонные шкафчики были открыты настежь. Макс заметил в мусорном ведре пустые обертки от хот-догов и пакеты от булочек. Огромный мешок с овсянкой был разорван, и большая ее часть исчезла. Ореховые смеси… Вяленая говядина… Их провиант на все выходные.

Тим провел ладонью по лицу, смущенно улыбнулся Максу и указал на переносной пластиковый холодильник оранжевого цвета.

– К той еде я даже не притронулся. Вынеси его на улицу, пожалуйста. Прямо сейчас.

Макс сделал так, как было велено, и внутри у него все онемело. Он краем уха услышал слова Ньютона: «Что скажут об этом наши предки?» и увидел вопросительные взгляды своих товарищей-скаутов; затем поставил холодильник, развернулся, не обращая ни на кого внимания, и направился обратно к Тиму. Порыв ветра захлопнул за Максом дверь. Мальчик ковырял пол носком ботинка – ему не хотелось находиться рядом с незнакомцем.

– Подопри дверную ручку стулом, – распорядился Тим, наливая виски в креманку. – Не хочу, чтобы они вошли.

В освещенной хижине Макс увидел, как сильно изменился скаут-мастер за время их отсутствия. Его грудная клетка запала. Плечи опустились, а шея торчала между ними, точно росток гороха, накрученный на бамбуковую подпорку. Пальцы по-паучьи бегали по бутылке – они и сами походили на пауков.

Макс припомнил, как отец говорил о Тиме: «У доктора Риггса руки семейного врача. Настоящие грабли! Не руки хирурга. У хирурга пальцы до чудно́го деликатны. Как будто в них есть дополнительные суставы. Прямо руки Носферату – до того бледные и причудливые, что прямо видишь, как они тянутся из темноты, чтобы схватить тебя!»

Что ж, теперь у скаут-мастера Тима были руки хирурга.

Тим уловил в глазах Макса вопрос и ответил:

– Да… Похоже на то, дружище. Вчера вечером он что-то отхаркнул на меня. Я подумал, что ил, но с тех пор потерял уже… двадцать фунтов? За один день? – Он говорил мечтательно, с недоуменным благоговением. – По меньшей мере двадцать. И с каждой минутой теряю все больше.

Макс понимал, что его скаут-мастер пытается сохранять спокойствие – смотреть на ситуацию как врач, – но его похудевшее тело дрожало от неудержимого заячьего страха. В голове Макса без остановки вертелось одно-единственное слово: «БежатьБежатьБежатьБежатьБежать».

Но он этого не сделал. Возможно, из-за долгой общей истории, из-за врожденного доверия, которое он питал к скаут-мастеру. Может быть, это был условный рефлекс: когда взрослый просит о помощи, Макс ее предлагает. Взрослый ведь должен совсем отчаяться, чтобы попросить помощи у ребенка.

Скаут-мастер Тим залпом выпил виски. Спиртное ручейками потекло по его губам. Он уставился на мальчика красноватыми глазами.

– Это не только ради меня, Макс. Но ради тебя и ради остальных тоже.

Максу вспомнилось, как много лет назад его отец получил травму на бейсбольном поле. Их команда играла с командой полицейского профсоюза, капитаном которой был отец Кента. Отец Макса был кэтчером, и на заключительной игре девятого иннинга, когда счет сравнялся, Джефф Здоровяк Дженкс, тяжело отдуваясь, мчал вокруг третьей базы к дому. Филдер передал мяч отцу Макса на добрых десять ярдов раньше прибытия Дженкса – правила Лиги софтбола гласили, что кэтчеру не нужно делать касание перчаткой, так что у ранера не было никаких причин врезаться в кэтчера в надежде выбить мяч.

Это не остановило Дженкса. Своим двухсотпятидесятифунтовым телом он влетел в отца Макса – который, и вымокнув от пота, весил сто шестьдесят, – и раскатал того по метке «дом».

Макс услышал высокий мелодичный «хрусть!», который раздался над освещенным прожекторами полем. Отец стоял в оцепенении, его рука повисла под странным углом: согнулась в локте, а нижняя часть болталась вареной лапшой. Из сустава торчал осколок кости, влажно поблескивая в свете ламп.

Второй бейсмен отвез их на машине отца в отделение скорой помощи. Макс сидел на заднем сиденье, отец – впереди. Он, храбро улыбаясь, перегнулся через спинку. «Все в порядке, Максимилиан. Всего лишь царапина», – сказал он, цитируя один из любимых фильмов. В больнице отец Макса сидел на кровати, отгороженной белой занавеской. Максу не разрешили побыть с ним, потому что, как сказал отец, «зрелище наверняка будет гадкое». Поэтому мальчик слышал только скрежет подноса костоправа и хрустящий, леденящий кровь «щелк!», с которым сломанную кость поставили на место. Когда занавеску отодвинули, отец устало и одурманенно улыбался, а его рука покоилась на перевязи.

Джефф Дженкс пришел сказать, что сожалеет, но это было не по-настоящему. Некоторые люди не способны приносить искренние извинения, понял Макс, что-то в их натуре сопротивляется, поэтому взамен они называют произошедшее несчастным случаем, недоразумением или говорят: «Мне жаль, что ты так расстроен», незаметно перекладывая на тебя вину за то, что ты из пустяка раздуваешь проблему. Кент тоже был там и сказал Максу, что сожалеет о случившемся – что тоже не было извинением. Макс навсегда запомнил горделивый блеск в глазах Кента.

Потом отец повез Макса домой. «Ты не мог бы переключить передачу, сынок? Мне с этим не справиться». Они ехали по окутанным мраком улицам, отец рулил одной рукой. «Старею, малыш. – Он улыбнулся. – И едва держусь на месте „ловца“». Внезапный страх коснулся макушки Макса – страх и печаль, которые так сильно перемешались, что ему захотелось плакать. До той ночи он искренне верил, что его отец непобедим. Тот был необычайно силен, мог починить крышу или срубить топором дерево. Но в ту ночь отец выглядел слабым, усталым и слегка напуганным. Уязвимым. Такого Макс никогда прежде не видел. Всякое тело выходит из строя, понял он. Разваливается, а человеку остается только наблюдать за этим.

Теперь, глядя на скаут-мастера, Макс подумал о том же и поежился.

– МНЕ ПОНАДОБИТСЯ твоя помощь, Макс. Очень понадобится в ближайшие несколько минут.

– Хм, а что нужно делать?

В четырнадцать лет рост Макса был чуть ниже среднего, но плечи у него были широкие, а грудь – плотная. Он двигался с гибкостью, не свойственной мальчикам его возраста – те обычно были угловатыми, как будто состояли из одних локтей и разбитых коленей. У него же было роквелловское[10]10
  Норман Роквелл – культовый художник и иллюстратор середины XX века. В своих картинах он изображал идеальную версию мира, наполненную добротой и теплом.


[Закрыть] лицо: торчащие ершиком рыжие волосы и россыпь веснушек на щеках. Он выглядел плотно сбитым и мускулистым Опи[11]11
  Прозвище, которое дают чернокожие жители США и Канады белым и особенно рыжеволосым. Происходит от имени героя сериала «Шоу Энди Гриффита» Опи Тейлор.


[Закрыть].

Что отличало Макса от других ребят, так это его отстраненность и хладнокровие. Тим не верил, что подобное поведение внушил ему отец – Реджи Кирквуд был человеком хорошим, но легкомысленным, как колибри, склонным к сплетням и выпивке. Похожее хладнокровие Тим видел у своих однокурсников в медшколе, у тех, что стали лучшими «скальпелями» в «Джоне Хопкинсе» и «Бет Израэль». Не то чтобы самоуверенность, скорее отсутствие паники или колебаний. Они доверяли и своим инстинктам, и своим рукам, которые приводили эти инстинкты в действие.

Тим не собирался требовать от мальчика слишком многого во время предстоящей операции – даже просить его остаться было ужасно. Раздражающе рассудительный голос HAL 9000 эхом повторил:

«Тим, мне кажется, ты теряешь рассудок. – Мысленным взглядом Тим видел HAL: разумный темный стеклянный глаз, красная точка, которая расширялась и сжималась, словно зрачок. – А теперь и ребенка тянешь за собой в кроличью нору».

«Не слушай эту чушь, – прогремел другой, более обнадеживающий голос. – Ты – врач. Это твой долг. Какой еще выбор – просто смотреть, как человек умирает? А в одиночку тебе не справиться, не так ли?»

Не справиться. Все очень просто.

Тим включил паяльник, чтобы дать тому нагреться.

– Я дал ему обезболивающее.

Анестетик был ненастоящий – всего лишь две перетертые таблетки «Викодина», давно позабытые на дне рюкзака. Лекарство прописали ему много лет назад, когда он восстанавливался после инфаркта в мышце голени. Вполне возможно, что срок годности истек, но, черт возьми, все лучше, чем ничего.

– Он не должен проснуться. – Тим вцепился в одеяло, собранное у горла мужчины. – Готов?

Макс кивнул. Тим откинул одеяло.

МАКС НЕ СМОГ скрыть ужас на своем лице. Такой безотчетный страх испытал бы любой, столкнувшись с человеком, который выглядел так, словно уже не принадлежал к людскому роду.

Незнакомец не походил на человека. Скорее на карандашный рисунок, сделанный туповатым ребенком. Тело состояло из линий. Руки были каракулями. Пальцы напоминали начерченных пауков. Кожа жутко обтягивала грудную клетку, облегала каждое ребро, демонстрируя бороздки мускулов. Грудная кость превратилась в узел, таз – в отвратительную провисшую дугу. Кожа лица была цвета старой меди и так плотно стискивала череп, что Макс мог разглядеть проблески костей вокруг глазниц. Торчавшие, как ручки кувшина, уши были такие тонкие, что загибались внутрь, точно обгорелая бумага.

– Невероятно. Бог мой. У него даже хрящи разрушаются, – с ужасом и благоговением произнес Тим.

«Он выглядит как самый старый из живущих людей», – подумал Макс.

Единственной крепкой частью оставался сильно набухший и выпирающий живот. Мужчина как будто проглотил волейбольный мяч.

– Я собираюсь провести гастростомию, – сказал Тим. – Сделаю небольшой надрез в верхней трети левой прямой мышцы. По сути, тут. – Он провел пальцем под нижним ребром. – Так быстрее и удобнее попасть в брюшную полость. Там совсем немного висцерального и брюшного жира.

– А там вообще есть жир?

– Его тело, должно быть, начало поедать собственные мышцы. Я беспокоюсь о печени… И почти ее не вижу. – Он указал на мягкий выступ на боку мужчины. – Вероятно, она отказала. И теперь находится в стадии отмирания и быстро твердеет.

– Вы сумеете его спасти?

Максу казалось, что это невозможно. Незнакомец принадлежал уже не столько миру Макса, миру живых, сколько миру его отца – миру неподвижных мертвецов в морге.

– Не могу сказать. То, что он все еще жив, это чудо какое-то. Но мы должны что-то сделать, Макс. – Тим испытующе глянул на мальчика, и его веко задергалось. – Верно?

Макс не был уверен. С чего это должны? Может, мужик сам с собой такое сотворил и теперь пожинает результат неудач или неверных решений.

Тим попытался улыбнуться, но мышцы не слушались – получилась скорее ухмылка сумасшедшего. Лицо его становилось то беспечным, то смущенным, словно в душе скаут-мастера боролись противоречивые чувства. Макс гадал, на самом ли деле Тим хочет спасти незнакомца или эгоистически исследует собственные симптомы. Он размышлял об этом, а над паяльником уже начали подниматься завитки прозрачного дыма.

– Как вы думаете, что это такое? – тихо спросил Макс.

Тим взял скальпель. Затем он уставился на свою руку, пока та не перестала дрожать.

– Я устал гадать, Макс. Сейчас немного его разрежу. Совсем чуть-чуть, ладно?

ТИМУ ВСПОМНИЛАСЬ медицинская школа, операционная, где врач-инструктор, склонившись над пациентом, произносил: «Момент всевластия, ребята. Сейчас всё в ваших руках. Так что чтите тело, которое лежит под скальпелем».

Тим сделает все возможное, чтобы почтить тело этого человека… То, что от него осталось.

– Готов, Макс?

Мальчик кивнул.

– Просто следуй моим инструкциям. Не бойся, если я прикрикну или буду требовательным, – ты тут ни при чем. – Он натянуто и безрадостно улыбнулся. – Постараюсь не повышать голос.

Тим коснулся лезвием кожи незнакомца, которая была натянута так туго, что можно было разглядеть поры – миллион крошечных ртов, растянутых в беззвучном крике. Ему не хватало хладнокровной уверенности настоящего «скальпеля» – того, кого можно разбудить среди ночи, втолкнуть в операционную, сунуть в руки инструменты, а он скажет только: «Я все понял» – и приступит к делу.

Редкий дар. Способности Тима были куда скромнее, поэтому он и стал терапевтом в маленьком городке, имея на руках депрессоры языка и манжету для измерения кровяного давления. Раньше его это устраивало, но, едва над плотью человека запел скальпель, Тим страстно возжелал непогрешимой уверенности своих приятелей по медшколе.

Кожа мужчины чуть ниже ребер, словно с нетерпением, разошлась в стороны. За лезвием следовал V-образный разрез, расширявшийся, будто кильватер яхты. Все внутренности посветлели – ребра и мышцы покрывала серебристая пленка.

– Паяльник, Макс.

Тим прижег перерезанные вены. Медицинские инструменты зачастую всего лишь более точная версия тех, которыми пользуются ремонтники.

– Марлю.

Тим промокнул кровь, выступившую из полудюймового разреза на теле мужчины, затем рассеянно вытер пот со лба. Дыхание незнакомца не изменилось. Тим не удивился. Чтобы свалить с ног этого пациента, хватило бы и детского аспирина. Возможно, мужчина уже впал в голодную кому.

«Тимоти Огден Риггс, ты уверен, что принимаешь верное решение? Думаю, тебе следует остановиться», – взял слово HAL 9000.

Новый, возражающий голос – нашептывающий, как теперь думал о нем Тим, – нарастал: «Разве ты смог бы остановиться, даже если бы захотел? Разве ты не желаешь познания, Тим? Тебе ведь НУЖНО это знание?»

Лезвие рассекло тугие сухожилия, обнажив молочно-бледную слизистую оболочку желудка с голубыми прожилками вен. Тим припомнил детские поездки в дом своей бабушки-шотландки и вареные овечьи желудки, которые та раскладывала на кухонном столе. Им предстояло превратиться в хаггис[12]12
  Шотландское блюдо, бараний рубец, начиненный потрохами со специями.


[Закрыть], а пока они выглядели сдувшимися воздушными шариками со дня рождения.

«Боже… Боже мой…»

Сейчас Тиму хотелось оказаться в больнице, в стерильной операционной, где услужливыми пчелками жужжали медсестры и санитары. Но больше всего он желал, чтобы в руке его не было скальпеля.

«Так не должно быть, – тихо произнес HAL 9000.– Просто опусти инструмент. Возьми Макса за руку… Хотя тебе не стоит прикасаться к нему, на всякий случай. Зашейте этого бедолагу и покиньте хижину. Оба. Просто уйдите».

А нашептывающий голос издевался и не давал покоя: «Ты гребаный трус. Отрасти себе яйца, чувак! Семь бед – один ответ! Ты уже увяз во всем этом, сынок!»

Тим провел скальпелем по слизистой оболочке желудка. По краям разреза выступили серые сгустки сукровицы. Затем… Белых тканей стало только больше. Еще один слой жесткой белой плоти.

– …Марлю, – осторожно попросил Тим.

Макс вложил ему в руку квадратную салфетку. Тим смахнул теплую сукровицу. Ужасный запах напоминал вонь прогорклого жира. Бессмыслица. Он ведь разрезал живот, так? И рассчитывал обнаружить не темный склеп, а полость, выход желудочного газа… Что-нибудь.

Казалось, он просто разрезал вторичный слой слизистой оболочки желудка, а такого просто не могло быть. У этого человека желудок как матрешка – один внутри другого?

«Что-то не то здесь творится, Тим. – Голос HAL стал невнятным и слабым. – Что-то ужасное и тревожное…»

Тим почувствовал, как в его сердце проникает такой страх, какого он не испытывал с тех пор, как служил врачом в Афганистане. Но пусть даже большую часть проведенного там времени он и был напуган, этот страх можно было хотя бы объяснить. Он боялся, что с выцветшего неба пустыни со свистом упадет бомба и пробьет холщовую крышу госпиталя или что какой-нибудь смертник прорвется внутрь полевого лагеря и рванет на себе чеку.

А сейчас страх Тима был по-детски смутным. Для него не было никаких объективных причин. Незнакомец просто болен – вот и все. Нет у него множественных желудков. Всему должно быть рациональное объяснение. Тут, конечно, серьезная закупорка… Но нет ни малейшего повода таращиться на это рифленое и белое внутри еще более бледной слизистой оболочки желудка и зацикливаться на том, что…

…Боже, до чего ж он голодный.

Зачем было отдавать мальчишкам столько еды? С ними и так все будет в порядке, а потом приплывет лодка. А ему еда нужна. Он заплатил за нее, упаковал. Она по праву принадлежит ему.

Тим уставился на своего пациента. Губы мужчины были настолько тонкими, что кривились в постоянной ухмылке. Казалось, незнакомец смеялся над Тимом. Издевался над его голодом.

«Эй, приятель, – заговорил нашептывающий голос, – что бы ты сделал ради эскимо в шоколаде?»

– Заткнись, – прохрипел Тим.

«Ого! Не нужно раздражаться. – Голос стал мерзким и ядовитым. – Ты заслужил передышку, приятель. Две мясных котлеты гриль, специальный соус, сыр, огурцы, салат и лук – всё на булочке с кунжутом, только так и это…»

– Скаут-мастер Тим…

Тим не мог отвести взгляд от лица мужчины. Тот лежал и улыбался, словно вурдалак.

– Тим? Тим! Тим!

Он оцепенело повернулся к Максу. Глаза мальчика вылезли из орбит, а лицо превратилось в бледную маску. Ноздри раздувались, будто у быка, готового броситься на красный плащ тореадора.

– Что?..

И тут Тим почувствовал, как что-то коснулось его руки. И посмотрел вниз.

И увидел это.

И закричал.