Текст книги "Сверхновые. Стихи"

Сверхновые
Стихи
Ника Виноградова

Дизайнер обложки Shifer dark

Корректор Shifer dark

Редактор Наталья Юрьевна Муратова

Иллюстратор Pixabay

© Ника Виноградова, 2024

© Shifer dark, дизайн обложки, 2024

© Pixabay, иллюстрации, 2024

ISBN 978-5-0053-6188-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Слово редактора

Дорогой читатель!

У тебя в руках очередной сборник стихов Ники Виноградовой (Виктории Голомидовой).

Автор – молодая, умная, складная и ладная женщина. Принято говорить «хрупкая»… Пожалуй и хрупкая. Хотя стихи без жалоб и женских слезинок. И даже крик израненной ли, возмущённой ли души – не отзывается жалостью, нет. Прочтёшь, и сразу – примерка «на себя»: кто я, зачем я, и почему я здесь? И начинается поиск ответов внутри себя. Вот оно – зёрнышко в почву, вот и росточек проклюнулся. И пошёл процесс, и вырастает понимание каких-то, ранее считавшихся не важными, мелкими, событий и вещей, из которых и состоит наша жизнь. А ведь в жизни нет мелочей, мы просто не хотим это понимать, и поэтому пропускаем множество возможностей, которые могли бы изменить нашу жизнь, могли бы предотвратить беду, могли бы кого-то сделать счастливым. «Могли бы…»

А творчество Вики треплет и кричащим содержанием, и «вопиющим» разнообразием техники стиха.

Автор применяет чуть ли не все существующие поэтические приёмы, формы и манеры. Дерзко, но вполне оправдано.

О чём этот сборник? Пожалуй, обо всём… О совести, о смерти, о печалях и радостях. О любви, конечно же, как без любви-то?

Порой, чтобы встряхнуться, оживить притуплённые чувства, достаточно принять контрастный душ. Или открыть этот сборник. «Сверхновые» – не значит недосягаемые, далёкие и чужие. «Сверхновые» претендуют на понимание и дружбу.

Всем творчеством автора заявлено: «Я – есть, я – здесь! Примите, или отступите!»

Это позиция, и это правильно. Есть сила, которую не все способны оценить. И не надо, чтобы все. Каждому своё.

Приятного и полезного чтения тебе, читатель. Скучно не будет, я обещаю. Прочтём и станем ждать новых произведений. Они наверняка явятся яркими, звонкими, жизнеутверждающими. Ведь автор растёт, совершенствуется, взрослеет, и творческому полёту нет эшелонов и «высотного потолка».

Счастливого полёта, Виктория!

А мы будем ждать.

Член Союза писателей России

Наталья Муратова

«СВЕРХНОВЫЕ»

СВЕРХНОВЫЕ

СВЕРХНОВЫЕ

 
Мы – Сверхновые, но сверхдальние…
и на разных концах галактики
просто странники. Снова странники
от начала седых времён.
Мы сверхбыстрые и сверхъяркие,
но избрали плохую тактику:
на мгновение вспышкой жаркою
мир был дерзостно освещён —
 
 
мы всё отдали, всё растратили…
Свет наш тьму бороздит фотонами.
Только скорости подкачали… и
слишком долог он – Млечный путь.
Нам не встретиться, нет, не встретиться:
расставание триллионами
слов, шагов измеряем. Вертимся
во Вселенной – не соскользнуть.
 
 
Мы – Сверхновые, мы – сверхбыстрые
остываем в просторах Млечного:
мчимся каждый своей орбитою,
убегая от Чёрных дыр.
Друг для друга – недосягаемы…
Во Вселенной – разлука вечная
нам во благо, чтоб сберегали мы
эту боль, озаряя мир.
 

ДВА МИРА

 
Приходи ко мне – выпить кофе.
Просто выпить, поговорить…
В этом деле с тобой мы профи —
Через сито слова цедить.
Ты расскажешь мне о Воронеже,
Том, где в ссылке был Мандельштам…
Я тебя угощу мороженным —
Вот такой вот слащавый штамп.
Ты опять заведёшь пластиночку:
В пепелище, мол, Нотр-дам.
Подолью тебе четвертиночку…
«Стук!»
Беседа про Амстердам.
Мира два в тесноватой кухоньке:
У тебя Бонфуа, Карне…
У меня – кот, от «Вискас» пухленький,
Да дешёвое каберне.
Но сидим.
Разговор не клеится,
Снова ты про Париж, Монмартр…
Стелешь гладко, а всё – не стелется,
Как разрушенный амфитеатр —
Сплоховала опять акустика,
Говорим, но не слышим. Вот:
У меня тут гераней кустики,
У тебя же – Винсент Ван Гог…
 
 
Разойдёмся под утро – сонными.
Но теплеет всегда в груди,
Если ты – под моими окнами
После тихого «Приходи».
 

ДЛЯ КОРИН

«Не оглядываясь, Корин спустилась по лестнице так быстро, как только могла, и, едва оказавшись на улице, бросилась бежать…». (Д. Сэлинджер «Опрокинутый лес»)

Нет, не беги – ты не догонишь его.

Врос он с лихвой в перевёрнутость мёртвого неба,

Сыт он давно не краюхой горячего хлеба:

В нём вызревают пшеничные волны стихов.

Нет, не зови: он не вернётся домой.

Будет скитаться по мрачным пустынным квартирам,

Будет искать новых муз и эфирных кумиров,

Будет согрет вдохновением стылой зимой.

Нет, не любить? Ты полюбила – пустяк? —

Гения, что уходя, ключ в прихожей повесил,

Гения, что отыскал очень странное «вместе».

Гения, что для других – словоблудец-чудак…

Ты позовёшь.

В нищете ненаписанных пьес

Гений – останется слеп. Ты – пройдёшь по терновью.

Он, окрылённый чужой сумасбродной любовью,

 
Больше не впустит тебя в опрокинутый лес.
 

СВЕЧИ

«Свеча горела на столе…» Борис Пастернак

Догорали устало свечи.

Стылый вечер стелился дымом,

И покрытый небрежным гримом

Спал озябший, нелепый мир.

У тебя не окрепли плечи —

Не удержишь его безбрежность,

Не отыщешь любовь и нежность

Средь фальшиво звучащих лир…

Фитилёк все черней и тоньше.

За окном – беспощадно время.

Беспредельно. И это бремя

Неподъёмней теперь вдвойне.

Он тебя не обнимет больше,

След его – под февральским снегом,

И на смену любви и неге —

Затухающий свет в окне.

ПУСТОЦВЕТ

 
В старом саду зеленеющий кустик черёмухи
(Дед посадил) каждый год пышным цветом цветёт.
 
 
Белая россыпь с ветрами колышется всполохом…
Только плодов этот куст никогда не даёт.
 
 
Дедушки нет.
 
 
Сад хиреет, и ветки засохшие
Падают часто на яркий ковер сорняков.
 
 
Старый забор поломали ребята подросшие,
Рвущие ягоды сладкие с чахлых кустов,
 
 
Что плодоносят едва, воробьишкам на счастье…
Дедушкин куст сочно зелен, но вновь – пустоцвет.
 
 
Может, оббило ветрами? Весною ненастье
Рьяно пустынит наш край уже несколько лет.
 
 
Может, он просто такой – пышноцветно-безъягодный?
Видно, я с ним по несчастью отныне сестра —
 
 
К солнышку рвусь по весне, распускаюсь отчаянно…
Цвет обрывают дурные бродяги-ветра.
 

ГОРОД СОННЫЙ…

 
В городке уютном всё белоснежное: режет глаз кристальная белизна.
В январе в снегу зацвели черешни…
Может, там неправильная весна?
 
 
Может, там, в пресветлую пору вешнюю, повстречались мы и не разошлись?
Танцевали вальс лепестки черешневые,
Танцевала с ними, кружилась жизнь:
 
 
Там мы вместе, юные, безмятежные, белизну не пачкали грязью ссор…
Небо нежно-синее и безбрежное,
Облака – воздушный седой курсор.
 
 
Побежишь за ними – уже под радугой! Это лето наше взяло разбег:
Мы в него, как в омут, как в бездну, падаем.
И черешня зреет… и новый век:
 
 
Тот же город сонный, деревья стройные, что под весом ягод склонились вниз.
Мы едим черешню. И нами понято,
Для чего дана суетная жизнь:
 
 
Чтоб вот так, прохладной, простылой осенью согревать друг друга, даря в ответ
Столько счастья…
Сон, пробужденьем скошенный,
Мне напомнит, сколько промчалось лет,
Как мы ели ягоды недоспелые…
 
 
Разошлись, счастливой судьбе назло.
Город снов рассыпался цветом белым.
Нас там нет.
И не было.
Отцвело.
 

Я РАСКРАШИВАЛ НЕБО…

«Я раскрашивал небо, как мог…» Ночные снайперы

 
Я раскрашивал небо, но серость топила цвета,
Хмарь седая бродила, играя, по льдистому куполу.
Бесприютная мга, беспросветных ночей маета —
Вот, соседствую с ними, в усталость предзимнюю кутаясь.
 
 
Я раскрашивал небо, но саваном грязным оно
Нависало, давило, порошку рассыпав хрустящую.
И нельзя не смотреть монохромное это кино,
Хоть живого в нём нет, нет родного и нет настоящего…
 
 
Я раскрашивал небо, и радугой огненной цвёл
Наш последний закат, переливами света пылающий.
Блекло-сизый рассвет был измотан, болезненно квёл,
Наползал еле-еле, разлукой бесцветной пытающий.
 
 
Я раскрашивал небо палитрой зелёных лучей —
Ты смеялась, назвав бесталанным, убогим художником.
Выцветает гуашь чувств ушедших…
До боли ничей
Крашу сердце в маренго, слепой нелюбовью стреноженный.
 

НАД ПОТОЛКОМ

 
Сегодня ты ушла. Банально. По-английски.
Я выпью рюмку виски
И просто помолчу.
Был шатким хрупкий плот, не выдержал цунами.
Оно случились с нами
И мне не по плечу.
 
 
Твой шкаф огромный пуст. В нем Нарния, наверно.
Да, не был я примерным,
Так здравствуй, новый мир!
Мне до тебя всего две шаткие ступени,
А ноги – как поленья…
Гляди: убог и сир,
 
 
Труслив. Боюсь, представь, сказать: «Прости, скучаю
И свято обещаю
Раскрасить ярким дни».
А там, над потолком, ругаются соседи,
Ревучие медведи.
Счастливые они…
 

ПО РАЗМЕРУ

 
Я для тебя – малой пиджак, малые туфли:
Сижу не так.
Живу не так – банально, тускло.
Но носишь ты из года в год, себя пытая:
Мозоли трёшь.
Каков итог, сама не знаю.
 
 
Ты для меня (секрета нет) – малое платье.
Раскол в душе на много лет тобой залатан.
Судьбе виват, что общий ад – любви химера.
Кто виноват, что не нашли мы…
По размеру?
 

ПРИМЕТА

 
Стали короче дни, неуютней – ночи,
И полысела, сжухла макушка лета.
Есть, говорят, мира древней примета:
Дождь на Петра в жизни дожди пророчит…
 
 
Я закликала и заклинала Солнце:
«Только свети!» К небу взвились качели…
Но поутру лето в большой купели
Крестит росою нас. Пустельгой смеётся:
 
 
«Нет, не бывать жизни без гроз и града,
Нет – не любовь без громовых раскатов!
Каждый рассвет ждёт своего заката,
Где-то с жарой – ливень и холод рядом».
 
 
Видно, сбылось: нас разлило дождями.
Первым кто предал? Кто, не шутя, отрёкся?
Ливня стена, и не пробиться солнцу,
Чтоб иссушить реку обид меж нами.
 
 
Лето пестрит мокрой листвой. Однажды
Тучи уйдут с чёрного небосвода.
Грешных, дурных, благословит природа.
Гордые, мы горько простимся: скажешь,
 
 
Что не святая я, и усталый разум
В эти сырые дни распинает рьяно
Прошлое.
Прав ты. Прав, нелюбовью пьяный:
Если меня казнить, я не в Рай. Ни разу…
 

БОЛЕТЬ ОДИНОЧЕСТВОМ

 
Весь мир занедужил и взял себе выходной.
Я тоже болею. Так жаль, что пришлось одной
Микстуры мешать и с простудою затяжной
Следить отстранённо за лентою новостной.
Ты тоже болеешь – измотанный и смурной,
Застенки квартирные грустно зовешь тюрьмой,
Скучаешь нещадно и пишешь мне «Успокой
Участливым словом, отогнанною тоской,
Уютным молчанием, нежностью вековой,
Простым обещанием, что я, как прежде, твой!»
Так хочется ближе. Из пледа – к тебе: укрой
Собою надежно! Весенней сырой порой
Бросать нужно глупость – средь мартовских злых ветров,
Промозглых ночей и малиновых зорь костров
Болеть одиночеством. Врозь – изъедает хворь.
Любовь назначается. Ну же, прими! Не спорь…
 

КЛЯКСА

 
Картина до абсурдности нелепа: холодный парк, весенняя капель…
И акварелью пепельного неба разлуку намалюет сэр-апрель.
Ты сам немного скульптор и художник: лепил меня из глупых мелочей:
Румянца, полувздоха, и тревожных полнящихся отчаяньем ночей,
В которые игривою палитрой ты красил с наслажденьем новый холст…
Я выцветала, таяла, палила сюжеты наших тайн и грехов.
Наутро начиналось всё сначала, и смешивалась с горечью пастель,
А я, тобой расцвечена, прощала… но вот холодный парк, дурной апрель.
И кажется, меня капелью смоет: потёками по древу расползусь!
Небес всеомывающая морось размочит антрацитовую грусть…
Картина до абсурдности нелепа: я – клякса.
Не закрасить, не стереть.
Но на холсте безоблачного неба Господь рисует мне иную смерть.
 

ДАТЫ

Ты – бумеранг.

И ни выбросить, ни отдать.

Влет возвращаешься, в сердце врезаясь метко.

Наш календарь ярко-красен от «ссорных» дат.

Новую пишем, чёрным обводим клетку…

Раньше ждала.

Дверь отпирала – бей

Шлейфом чужих духов и губной помадой,

Въевшейся в кожу… в горькой дурной судьбе

Ты – бумеранг, сдобренный сладким ядом.

«Нет, не впущу!» —

Твёрдо теперь клянусь,

Рву календарь, рву ожиданья цепи,

Рву фотографии… в сердце гнездится гнусь —

Вырву ее вместе с тоской нелепой,

Вырву любовь.

Ревности сброшу груз…

Только тебе, разве, отказ – преграда?

Ты – бумеранг. Снова наотмашь – в грудь.

Чист календарь.

Скоро отметим дату?

ВСТРЕЧАЮ У ДВЕРЕЙ…

 
Встречаю у дверей:
«Ну что, озяб не слишком?
Так скидывай пальтишко,
Разуйся поскорей,
Ныряй в тепло. Тебе
Не нужно акваланга:
Ты гость давно желанный
И сладкий, как щербет».
На столике, дразня,
Вино искрит в бокалах,
Но на губах устало
Горчит твоё: «Нельзя».
Наверно, не один,
Наверно, мучит совесть…
Печальной жизни повесть
Пропишешь до седин:
Лирический герой
Обязан быть несчастным?
Ну как тут безучастной
Остаться, неживой?
Взят в руки пёстрый шарф
Да фетровая шляпа.
Сбегаешь тихой сапой,
Тепла чуть-чуть украв?
За петлю уцеплюсь:
«Останься, здесь роднее!
Хозяйка молодеет,
Бежит из дома грусть…»
Я вешалка. Стою
В холодном коридоре
Больной любви опорой.
Пальто не отдаю.
 

КОТ

 
Ты не свободен давно, и семейный уют
Создан святой, замечательной, верной женой…
Так почему, если дома и любят, и ждут,
Ночи проводишь, дурея, пьянея, – со мной?
Март у тебя. Или шутит худой календарь?
Осень подходит к закату, уже декабрит.
Словно гуляющий кот, прибегаешь. Янтарь
Преданных глаз завлечёт, заколдует…
Навзрыд
Плакать жене – муж опять не пришёл ночевать,
Плакать любовнице – утром остынет кровать.
Любишь обеих: и кто же теперь виноват,
Если ты – кот: верен всем, кто готов приласкать.
Ты не свободен. Она несвободна. И я.
Срок отбываем втроем мы от ночи к утру.
Жизнь полосатая – самый суровый судья:
Высшая мера. Слезинку украдкой утру…
Эта любовь – ядовитая, травит и жжёт
Каждым касанием, взглядом и фразой: «Не мой».
Не приходи. Не открыть не смогу… но придёт.
Как приговор, что был вынесен тварью-судьбой.
Душ-кипяток не смывает душевную грязь,
Ложь поцелуев, вину перед ждущей другой.
Я зарекаюсь тебя не впускать. Но погряз
Каждый из нас в этой топи до дна – с головой.
Там, за окном, дотлевает под снегом листва.
Через сезон – новый март.
Ты – давался взаймы:
Новую кошку найдешь в пробуждённых дворах…
Я по амнистии выйду из нашей тюрьмы.
 

ШРАМЫ

 
видишь?
снова ладонь оставляет шрам.
не прикасайся, душу, шутя, не трогай.
сердце моё – алтарь.
это тело – храм:
двери закрыты, отведены дороги.
хватит касаний, ранящих и больных,
мы друг для друга – символы разрушений,
мы друг для друга – где-то в мирах иных.
здесь – ни любви, ни счастья, ни сожалений.
здесь – только раны, ссадины, синяки,
и перекресток, что отведёт в предзимье
общих историй.
с легкой опять руки жжём нашу ночь
ненавистью взаимной.
просто не трогай.
губ воспалённых яд не оставляй,
будто клеймо, на коже.
шрамы цветут: путано, рвано, в ряд…
россыпью их ты хорошо стреножен:
дрогнет рука, вскинется и замрёт —
сделаешь шаг. не от меня. упрямый.
тронь. обнимай.
тело моё вернёт коже твоей
алую сетку шрамов.
 

ВЕТЕР СТРЕЛЯЕТ

Ветер стреляет в спины хмельным порывом.

Звёзды подбиты метко: сорвавшись, тонут.

Свет по карнизам-клавишам – переливом…

Жизнь с них стекает,

Тёмным играет тоном.

Звёзды из луж ужу: огоньки сквозь сито

Рвутся упрямо, плещутся, потухают.

Стал океан созвездий пустым корытом.

Ветер стреляет.

К выстрелу я глухая.

Выброшу сито, плюну украдкой в лужу:

Раз не достать звезды – в полутьме останусь.

Мир измочален, выстужен и простужен.

Мёрзну в плаще из туч

И бреду устало.

Если пойдёшь за мной, то промёрзнешь тоже:

Глупая, теплоту раздарила небу —

Холод ласкает, жжёт, до подкорки гложет…

Свет сбереги,

Не растеряй нелепо

И возвращайся: есть для лучистых крыша.

Жалко, под крышей не усидеть обоим…

Ветер стреляет новой разлукой. Слышишь?

Ты для меня —

Последний патрон в обойме.

ВНУТРИ

 
Ненавижу.
Твоя беспросветная слепота
Заразительна, гибельна, мертвенна и горька…
В плоть вгоняй меч холодный небрежно на полклинка,
И услышь – заполошное сердце стынет в такт
С диким пульсом.
 
 
Презираю
В тебе безмятежно-святую ложь,
Что под кожей таится, ползёт в лабиринтах вен.
И берёт. Все берёт. Словно душу продул в вент-эн,
До костей раздеваясь рьяно. Давай, итожь:
Внутри – пусто.
 
 
Ненавижу.
Хоть выход вижу, а тропки нет.
Всё прочнее клинок врастает металлом в рёбра —
Залегает, свивается склизкой голодной коброй:
Отхаркнуть, отплеваться, ныряя в кровавый бред…
Разве сдюжу?
 
 
Презираю
Себя – за слабость, а меч – за боль.
Ею делишься истово, искренне, без сомнений.
Может, раны мои – стигматы? И искупленье
Обещают отчаянно? Или я – сам, слепой,
Вырезаю тебя из ребер?
Прорвись наружу!
 

БРОДСКОМУ

«Не выходи из комнаты – не совершай ошибку»

 
Из комнаты не выхожу – считаю трещины
На потолке. Они завещаны
Слепым хозяином седым
Каморки старенькой.
Окна завешаны.
Из комнаты не выхожу – так было велено.
Сказал поэт. И он, наверное,
Был трижды правым:
В тишине скулящей, давящей
Сижу примерно я.
Из комнаты не выхожу – ошибки давние
Прижали крепко. Да, забавнее
Смотреть на грязный потолок,
Считать имущество —
Диван продавленный.
Из комнаты не выхожу – баррикадируюсь
От чувств. Они страшнее вирусов.
И шкаф, – могучий бастион —
Стоит защитою.
Закамуфлируюсь.
Но буду знать, что чёртов мир не остановится,
Пока я в комнате пустой борюсь с бессонницей.
 

БЕЗ

 
Суматошное утро: ты тёплая и смешная —
Залпом кофе. Глотаешь нежёваный бутерброд…
«Не скучай, – гомонишь. – Не навечно же улетаю!»
В чемодан торопливо, но бережно собираешь
Наши дни, нашу жизнь.
 
 
Непрерывный круговорот
Забирает тебя: регистрация, трапы… Сонно
Стюардесса маячит: «Пора пристегнуть ремни».
Впереди океан – беспредельно-седой, бездонный,
Ты глядишь в небеса так восторженно, так влюбленно…
В этот миг, не шутя, полюбили в ответ они,
 
 
И, крутя самолёт на волнах вихревых течений,
Заставляя плясать, будто в птице железной – бес,
Разорвали его, оставляя тебя в забвеньи,
Окрыляя, приняв в необъятное безвременье,
Бестревожье, безмерность, бескрайность!
 
 
Да просто – без…
 
 
У могилы пустой в безграничном оцепененьи
Прокляну каждый миг, что не замер в своем движеньи!
 
 
Прокляну, что не обнял, позволив успеть на рейс.
 

МЫ СТАЛИ СТАРШЕ

 
Мы стали старше. И кожа толще,
И голос глуше, и жёстче взгляд,
Железней нервы… и крепче кофе:
Заматерели, как говорят.
 
 
Мы стали старше, намного реже
Гуляем ночью – и до утра.
У всех проблемы одни и те же,
Всем на работу вставать пора.
 
 
Мы стали старше. Мечты сменились
Расчётом, планом – и под отчёт.
Мы не рискуем, мы научились.
И жизнь привычно вперед течёт.
 
 
Мы стали старше и меньше верим:
Не доверяем словам пустым.
А за плечами – вина, потери,
Ошибок короб, разлуки дым:
 
 
Мы всё собрали. Циничней, злее
Друг другу глотки зубами рвём.
Любить не можем. И не умеем.
Любовь продажно сдана в наём.
 
 
Мы стали старше, сильней, умнее,
Слепую слабость внутри гнобя.
Мы торопились взрослеть скорее…
И потеряли в себе – себя.
 

ЧЕЧЁТКА

 
Ты вечно на щите (то на шесте).
Ты вечно – кувырком. Бесповоротно.
Судьба – слепой, придирчивый истец.
Ответчик никудышен.
Апперкотом
Повален с ног: загубленный бонсай —
Подгнили корни, сверху – обезвожен…
Поднимешься, хоть лучше не вставать.
Немало бит, но смертью недоношен,
Нагружен сотней мелочных дилемм,
Дорогу видишь путано, нечётко.
Под очередью жизненных проблем
Пляши суицидальную чечётку!
 

ДЕМОНЫ

 
Твой шёпот баюкает неугомонных демонов,
Что въелись под кожу, танцуют в моей крови,
Опять норовят верёвку из тонких нервов,
Сомнений и страхов в причудливый узел свить.
Всё белое здесь: слепая святая кипенность
Глаза выжигает. И горло сожжёт, смеясь.
Дышу ей надрывно, вбираю в себя мучительно,
Тону, задыхаюсь… души беспросветной грязь
Не пачкает стены, промытые щедро хлоркой,
Не пачкает простыни, что белизны белей.
Тебя не марает. За полупрозрачной шторкой
Ты ангел, сошедший в истрепанный мир. Дисплей
Мерцает устало, твой пульс отмеряет всполохом,
Считаю его, боясь пропустить удар,
Но там, в небесах, большой оловянный колокол
Разлуку отбил. Никчёмен я, как сардар,
Покинувший армию в самый разгар сражения,
Когда б за тебя воевать, не щадя врага.
А нить извивается, спутана. И до жжения
Запальчивый шёпот нужен – оберегать
От белого света и чёрного сумасшествия,
Но доктор сказал: «Отключаем. Ни шанса. Всё…»
Проснувшийся демон – второе тебе пришествие.
От тьмы-тишины никто меня не спасёт.
 

РОЖДЕСТВО В САНТ-БЕРНАРДЕ

«У кого-то любовь на расстоянии, а у нас – на расставании!»

 
Расскажи мне про снег, пожалуйста,
Расскажи.
Как большие снежинки врезаются
В витражи,
Как сугробы, нахохлившись, ждут
Громовых петард,
Как предпраздничность душит ваш маленький
Сант-Бернард.
Расскажи мне про акции, скидки на
Wal-Mart:
Ты сама-то не впала в нелепо-смешной
Азарт?
Ты не ждешь «Черных пятниц», индейки
И пирога?
Ты скучаешь? Нисколечко? Можно теперь
Не лгать…
И сорвись без сомнений в роскошный
Рокфеллер-Центр,
В Филадельфии теплой истрать свой последний
Цент…
Там и снега-то нет, и спросил я, конечно,
Зря!
Не забудь позвонить мне седьмого
(Не) января…
 

МИШЕНЬЮ

…а в пистолетах больше ни одной

способной продырявить сердце пули.

пусты обоймы, значит, выходной

до новой перестрелки.

отдохнули?

готовы к бою? наплевать, что из

горячих ран бежит любовь по капле:

поставлена на узенький карниз,

цепляется хромой уставшей цаплей.

одно неосторожное «умри» —

сорвётся и спикирует к асфальту,

и рухнет под слепые фонари.

пали! пали вдогонку ей азартно!

холодным словом, спаянным в патрон,

вбивай усердно в грязно-серый битум…

заряд мой холост. в шумное метро

я отступаю.

ранена? убита!

ты, словно пропустивший гол вратарь,

покинешь поле. верное решенье?

и дом наш пуст. линялый календарь

висит в углу расстрелянной мишенью.