Текст книги "Притчи-18"

Притчи-18
Никита Белугин

© Никита Белугин, 2024

ISBN 978-5-0056-6596-6 (т. 18)

ISBN 978-5-0055-4916-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

 
Когда игры надоели,
Значит дети повзрослели.
Попадают они в сети
Скуки взрослой канители.
 
 
Кто во что потом горазд:
Кто-то деньги рвётся красть,
Кто-то женится, рожает,
Кто-то просто уезжает.
 
 
Только скука не проходит,
Хоть ты весь одет по моде,
Хоть имеешь, что и все,
Но не в этом ведь успех.
 
 
Так а в чём?
А кто же знает,
Если всякий кто мечтает
Свои мысли забывает,
Когда взрослость наступает.
 

«Женщины и девушки, не пишите тексты…»

 
Женщины и девушки, не пишите тексты.
Вырастите яблоки той затеи вместо.
Вырастите груши или помидоры,
Знайте, всё равно вас время не запомнит.
 
 
Шейте одеяла, шейте людям обувь, —
Ваше всё искусство есть земная похоть.
 

«Был Достоевский и был некий Чехов…»

 
Был Достоевский и был некий Чехов,
Был кто для душ и для тел русских лекарь,
Был образован и был вольнодумец, —
Интеллигент, эпилептик-безумец.
 

Капитан Журов. Алексею Балабанову посвящается

1

Жил да был русский гений Алексей Октябринович Балабанов. Да, жил да был, но что-то памятников ему пока не ставят, не считая мемориальных досок на доме, в котором он жил в Санкт-Петербурге, и на училище, которое он закончил в Екатеринбурге, в своём родном городе. Очень скромный был человек, даже чрезвычайно, – не как Александр Сергеевич Пушкин, писавший «я памятник себе воздвиг нерукотворный, к нему не зарастёт народная тропа». Но не в осуждение Пушкину и его бессмертным стихам. А дело всё в том, что в наше время совсем не выгодно быть нескромным; потому что уж столько нескромных кругом, что скажи свои стихи Пушкин сейчас, то его бы причислили просто напросто ко всем тем дуракам, которые считают себя «звёздами» (прямиком соскочившими с американского флага).

То что он – Алексей Октябринович – гений, в этом ни у кого не возникает сомнений, – из тех кто знаком с его творчеством ближе, чем просмотрами двух самых известных его фильмов. «Он памятник себе воздвиг нерукотворный», – воздвиг скромно, молча и не объясняя всего его содержания. Он сам не считал кинематограф искусством, говоря «какое это искусство, когда твоя картина зависит от пятидесяти человек?». Но всё-таки гением его пока не объявляют, Солженицына объявили, а его нет. Но кто такой Солженицын? Предатель. Да, он воевал за отчизну, но он предал Родину литературно, нравственно. О! Без сомнения это талантливейший человек двадцатого века. Но почему же он гений? Ответ прост: потому что его признало «цивилизованное общество», то есть наши враги, то есть Европа (которую в народе теперь называют гейропа), дав ему «Нобелевскую премию». Всё что он сделал – это вынес сор из избы, то есть предал всемирной огласке внутренние проблемы своей страны. Такие господа обычно (и в наше время) надевают маску благородства (они сами верят в своё благородство) и критикуют родину перед врагами и наслаждаются ихним пониманием и сочувствием. До них не доходит, что все страны, кроме Родины это враги и что каждый народ тянет одело в первую очередь лишь на одних себя. Без сомнения Солженицын внёс свою лепту в развал СССР. То что делают предатели, даёт плоды весьма несразу; это им кажется, что сейчас они выскажут свои пацифистские взгляды и выплеснут свой праведный гнев на родную землю и всё встанет на свои места, – ну а им достанется заслуженная слава миротворца. Глупое это рассуждение и по одной уже этой причине Солженицын не может считаться не только «гением», но и просто русским…

Балабанов был патриот, ярый, огненный патриот. Он справедливо ненавидел людей своей страны за их дела, он осуждал их и видел их пороки, но он не сбежал в Америку и не стал ставить свои картины в Голливуде. Он судил свой народ как взрослый судит неразвитых подростков. То есть опять же не он, а его творчество, – сам он был чрезвычайно немногословен и скромен, как и известно. И поэтому монумента ему нет, а Солженицыну есть, – имея в виду монумент памяти в народе, а не только литой бронзовый. Но можно не сомневаться, что Солженицина забудут, а Балабанова будут помнить в веках, потому что Солженицын это фантик пророка и только, а Балабанов… Балабанова просто не существует, а существуют его вечные фильмы, подобие которых не снято во всём Мире. Да, его не знают в Мире, но нам-то от этого холодно или жарко? Пусть наслаждаются во всём Мире помоями разрекламированного Тарантино и не говоря уж о прочих.

Впрочем и искусство-то это новое, – кинематограф, – сравнительно новое. Сам Алексей Октябринович говорил, что «кинематограф хилый в сравнении с литературой», но время литературы уже ушло, как и ушло время сильных людей… Поэтому хоть наш современник Алексей Балабанов и не Александр Пушкин, но для нас он будет классик, пусть и не поэт. Пушкин ведь тоже не прозаик, и его стихи (как и стихи вообще) сложны для понимания; один одно вытащит из них, другой другое увидит, – в этом они стихи схожи с кино, так как хорошее кино не надоедает смотреть и двадцатый раз, а хорошие стихи перечитываешь всю жизнь.

2

Есть у нашего великого режиссёра картина под названием Груз-200. Наши белоручки в белых воротничках наперегонки осуждали её, когда она появилась. Сам Балабанов как мог оправдался, что историю он взял реальную и «в ней нет ни грамма вымысла». Удивительно, но история эта кажется действительно не вымышленная, потому что есть у нас, то есть был в Челябинской области (но это не точно) похожий милиционер-маньяк и тоже с фамилией Журов. Эта история блуждала из уст в уста и наверно обросла фантазиями и домыслами рассказчиков. Но фантазия и домыслы это же ещё не значит ложь, может и наоборот, горожанин, узнавший о происшествии, знает что-то в городе наверно и своим дополнением лишь делает историю более понятно, чем она звучала из первых уст, озвучивших тупые факты. Единственное, что в этой истории остаётся загадкой – это как человек умерший мог рассказать историю…

Итак к истории. Был у – тогда ещё сержанта – Журова друг; вернее «друг» это громко сказать, ведь они с ним не так давно были знакомы. Но что-то друг в друге им было понятно и они без труда общались и развлекались вместе. Этот друг тогда был на мели и даже до того, что жить ему было вообщем-то не где, кроме варианта с родителями, к которым он в своём взрослом возрасте возвращаться не хотел даже на время. Была у этого молодого человека одна подруга, вернее тоже сказать знакомая. Она жила в комнате в коммуналке одна. Сержант Журов со своим другом направлялись к ней, чтобы попытаться выпросить у ней благоволения пожить в её просторной комнате. Такая просьба со стороны молодого человека была верхом неприличия и он это прекрасно понимал. На самом деле главною причиной этой просьбы была сама хозяйка, так как она приглянулась молодому этому человеку и по диким обычаям своего слоя общества он не стал искать более достойных путей к её… -нет, не сердцу, а телу.

Они позвонили в дверь, дверь открыл какой-то дед. Сержант Журов показал своё удостоверение и без объяснений, оттолкнув деда, пара прошла к комнате их подруги. Они постучались в её комнату. Никто не ответил.

– Подожди не ломись, – обратился молодой человек к Журову, – если она тут, то сейчас выйдет.

Они стали ждать. Через две минуты сержант не выдержал и свирепо несколько раз ударил кулаком. Дверь тут же открылась. В дверях стояло существо женского пола, довольно крепкого сложения, невыского роста, с хорошеньким личиком, но портило это лицо какая-то печать её окружения, из-за чего оно потускнело суровостью. Одета она была по-домашнему: в гамаши, тапочки и длинную тёплую тёмно-зелёную кофту, застёгнутую на пуговицы до груди, а под кофтой виднелась розовая майка.

– Кать, пусти переночевать? – вместо приветствия брякнул молодой человек.

– Нет.– ответила Катя и захлопнула дверь обратно.

Сержант Журов ещё два раза ударил кулаком по двери, на этот раз немного слабее, но тоже с силой. Катя открыла дверь и, не обращая на гостей внимания, прошла мимо них в кухню. Гости прошли за ней. Кухня имела плачевный закопчёный вид, стены были окрашены тёмно-синей краской, которая местами потрескалась и кое-где уже отвалилась. Гости сели за деревянный не накрытый ничем стол, молодой человек продолжил просить:

– Кать, нам только на один денёчек. У тебя комната большая. Я на полу посплю, а он (кивнул он на Журова) вообще уйдёт скоро.

– Нет.– ответила та, занимаясь своими делами.

Пара снова затихла в ожидании. На кухне в то же время копошились ещё пару человек соседей по квартире. Катя налила чай (только себе), села за стол и стала размешивать сахар, каменным взглядом смотря в сторону гостей.

– Хочешь прямо здесь? -вдруг произнёс молчаливый Журов спокойным тоном.

Катя посмотрела на него, посмотрела ему в глаза и, ничего не ответив, хлебнула чай. Молодой человек не понял вопроса.

– Сними кофту.– сказал ей Журов так же спокойно и с твёрдостью в голосе, с жестокостью в голосе.

Повисла недолгая пауза.

– А ты женишся потом? – спросила Катя Журова с тем же каменным без улыбки лицом.

– Да.– ответил тот спокойно.

Катя сняла кофту, откинув её на спинку стула. Молодой человек подозревал конечно тему их «беседы», но ему как-то не верилось… Катя сидела в своей розовой майке и продолжала пить чай молча.

– Снимай майку.– приказал ей Журов всё с тем же спокойствием и жестокостью.

– Ты не обманываешь, что женишься? – спросила она его, выдержав опять небольшую паузу.

– Нет, не обману.– ответил тот.

Молодой человек, раскрыв рот от удивления, наблюдал, как Катя сняла майку, оставшись в белом бюстгальтере. Соседи тем временем, то ли почуяв неладное, то ли просто совпало так, что покинули кухню, разойдясь по своим комнатам. Журов встал со стула и направился в сторону Кати, обходя сидящего своего друга за спиной. Молодой человек подумал, что он станет сейчас участником незапланированной оргии, или по крайней мере будет «наблюдателем». Но ни того, ни другого не произошло.

Молодой человек как-то забылся… Он вдруг открывает глаза и видит, что он лежит на мокрой траве, вокруг него густо растут ёлки. Он чувствует, как что-то ему мешается в правом боку; голова его ужасно кружилась, будто он выпил страшную порцию алкоголя. Он как бы в бреду стал нащупывать что там мешает ему в боку с краю живота и так неприятно и больно режет. Он слабыми руками своими действительно нащупал что-то мягкое и мокрое, он уцепился и стал тянуть за то, что нащупал. Сил у него не было даже чтобы поднять голову, но руками он остатками своей мощи таки вытянул, уцепясь за то, что нащупал и сразу потерял сознание.

Позже случайные прохожие в лесу нашли полуразложившийся труп с выпущенными кишками наружу.

Помешаная

1

Жила-была одна девчонка, ветреного характера и с каменным сердцем. Стоит ли объяснять, что такое ветреный характер и каменное сердце у подростков едва достигших совершеннолетия? Ветреность во взаимоотношениях с юношами и мужчинами, и каменность и хладнокровие с ближним. От таких юношей и девушек, – преимущественно с чёрными волосами (описываемая девушка тоже была черноволосая, вернее красилась), – от таких нередко можно услышать слова, что они не собираются доживать до старости, что нужно брать от жизни «всё», ну и так далее, всё в таком же безмозглом роде.

Кто-то считает, что Бог или судьба несправедливы по отношению к подобного рода вольнодумцам, творящим произвол, – ведь часто, даже почти всегда, им удаётся дожить до самой старости, и всё с такими же понятиями, натворив бесчисленное количество злодеяний. Несправедлив Бог по отношению к тем кто более праведен, – так может кому-то показаться; но во-первых и не всё гладкая дорога на их безбожном пути, и они получают щелчки по носу, ну а во-вторых Бог наказывает тех, кого любит, как и известно.

Видимо описываемая наша черноволосая девушка была тоже ему в какой-то мере мила, или по крайней мере он сжалился над ней, не дав ей дожить в своих нехороших делах до самой смерти. Её сбила машина. Она переходила дорогу «в неположенном месте», которую переходила там уже ни одну тысячу раз, и наконец, играя в эту Русскую рулетку, ей попался заряженный патрон, так сказать. Таких мест хватает в любом городе, где лень идти до пешеходника, да и нелогично до него идти, и люди ходят, нарушая закон и рискуют своей безопасностью.

Черноволосая осталась инвалидкой, да ещё и по двум параметрам. Она, по выписке из больницы, передвигалась на коляске для безногих (ноги у неё были, только не работали), но хуже этого, – по крайней мере о чём сокрушалась её мать, – это было то, что она повредилась умом. По прошествии ни одного года после происшествия, надежда на выздоровление её конечностей ещё оставалась, а вот то что она поправится в уме, уже никто не верил.

Все друзья и былые близкие товарищи и подруги её разумеется оставили и забыли; самые близкие конечно соблюдали какое-то время приличие, навещая её, но постепенно и они (а их было несколько) оставили её совсем. Не оставили её только родственники и их было тоже немного. Мать ухаживала за ней по долгу совести, бранясь и хуля её теперь даже чаще, чем когда в здоровом своём состоянии та не ночевала дома, прогуливала учёбу и безобразничала на гулянках. Отца у ней не было, а любовников, время от времени появляющихся у матери, отчимами назвать трудно.

Но было у неё ещё пара замечательных родных – это тётка, старшая сестра её матери, богомольная, пожилая уже женщина, действительно добрая, но как и все «богомолки» со своими тараканами в голове и с колючим характером. С сестрой она своей, то есть с матерью инвалидки, давно повздорила, и повздорила много раз, так что под вечер жизни они между собой наконец нашли холодный нейтралитет, здороваясь и спрашивая «как дела» при встречи, мило прощаясь и всё на этом; не наступая на прежние грабли и не пытаясь дружить.

Был у этой женщины муж и сын. Муж чуть ни с первого знакомства возненавидел сестру своей избранницы, а сын… ну о сыне поподробней. Сын был их поздний ребёнок, впрочем единственный; на него возлагали большие надежды не только родители, но и все остальные родственники, как на будущего образованного человека. Но помимо своей успеваемости в школе, он был и характера светлого и жизнерадостного, отзывчивый и готовый выполнить любую просьбу если не ближнего, то близкого человека.

Когда его распущенную двоюродную сестру выписали наконец из больницы, в которой она пролежала около года, то он как раз сдал все экзамены и готовился поступать в институт. В больнице он вместе с матерью навещал её несколько раз и оба они дивились её какой-то мрачной сосредоточенности и молчаливости– совсем она не была похожа на прежнюю весёлую болтушку, какой её знали все. Сам мальчик думал что это у неё последствия травм и убедился (правда отчасти) в верном своём предположении, когда впервые навестил её уже выписанную, дома.

2

Не смотря на проведённое какое-то время в коме, о привычке курения она не забыла, чего не скажешь о иных некоторых вещах, о которых она расспрашивала к недоумению матери, которую она расспрашивала, от её вопросов, о том, как она могла забыть например как звали её отца…

– Ну у тебя отчество какое? – спрашивала мать её.

– Владимировна…

– Ну так хотя бы из одного этого уже ты не понимаешь, как звали твоего отца?

– Нет…

Вскоре мать к таким странностям немного попривыкла, но даже и за много лет в будущем не свыкнется с таким неадекватным рассудком своей дочери и всякий раз будет начинать с той общение как с нормальной, а заканчивать как с ненормальной.

Когда закончивший школу двоюродный брат пришёл в первый раз навестить её, он тоже обрадовался ей, как и она ему, увидев её улыбку и слыша приветствия и вопросы о делах его. Он первою мыслью подумал: «Да уж, слушай после этого людей…» – имея в виду то, что перед ним на коляске сидела та же самая его двоюродная сестра, которую он знал всю жизнь. Так же шутила (ну или почти так же), так же задавала вопросы… Но спустя какое-то время разговора, он вдруг и сам задумался.

У них дома жили две кошки, девица заговорила о них:

– Такие непоседы! Весь день прыгают, иногда спят, иногда едят… Но они мои лучшие друзья. У меня теперь друзей нет, новые теперь друзья. А говорят ещё собака – друг человека. У тебя есть собака?

– Эм нет.– ответил улыбаясь брат.

– А почему?

– Да не знаю, как-то у нас никогда не было собак в квартире. Собаке ведь неудобно жить как люди, ей свобода нужна.

– А-а, понятно. А у меня тоже раньше были друзья, мы с ними и гуляли и пили, а теперь они считают, – «что собака друг человека».

Парень задумался.

– Вот их же если не выгуливать, так они же взвоют! – продолжала сестра, – Сам посуди. Кому они такие нужны, если с ними ещё и гулять надо. Ну что я всё о собаках, да о кошках. У тебя-то как дела? – посмотрела она ласковым добрым и каким-то тоже новым взглядом, несвойственным ей до её аварии.

– Да хорошо всё, ты же уже третий раз спрашиваешь. Ха-ха. Только скоро могут быть плохи мои делишки.

– Это отчего же? – испугалась чуть ли ни всерьёз та.

– Экзамены скоро, лето-то пролетит и пойдёт нервотрёпка.

– А-а-а, а я уж испугалась, думала чего серьёзное.

– Ну а это что ж, не серьёзное? – усмехнулся брат.

– Ну да, ну да…

– Покурить бы пора.– посмотрела она в лицо своему гостю.

– Ты же пять минут назад курила.

– Ой, ничего не могу с собой поделать, по две пачки в день выкуриваю.

– Ну поехали.

И он прокатил из комнаты её в кухню, где у окна было всё подстроено под её коляску, чтобы ей ничего не мешалось. Двоюродные брат с сестрой никогда не общались прежде близко, а только на уровне приличия. Поэтому, не находя тем для общения, и видя странности в речи сестры, он стал нервничать от неудобства.

– Ты может идти хочешь? – с ясными глазами спросила она его.

Парень немного смутился, но и вместе с тем был немного и обрадован такой прозорливостью собеседницы.

– Да посидим ещё, у меня в принципе никаких дел нет.

– Да погода-то на улице хорошая, я бы и сама если б ходячая была, давно бы уже где-нибудь порхала. Не стесняйся, чего тебе со мной в духоте сидеть. Навестил и будет.

– Ты выгоняешь меня что ли? Ха-ха-ха!

– Да! Уходи проч! Хи-хи-хи.– и она шутя толкнула его в бок.

Юноше хоть было и неудобно так раскрывать своё желание отвязаться, но он тем не менее, когда она докурила, прошёл обратно не в комнату, а в прихожую. Сестра с прежней улыбкой и добрыми ясными глазами проводила его, защёлкнув за ним замок. Сколько брат не присматривался украдкой к ней, но никак не увидел осуждения в её лице, а увидел одно лишь понимание, дескать была бы я на твоём месте, то ощущала бы то же самое и так же бы стремилась «упорхнуть».

3

В следующий раз брат пришёл навестить её через месяц. Соблазняло его ещё то, что мать накладывала ему вот уже второй раз (не считая навещений в больнице, куда они ходили вместе) полную сумку фруктов и сладостей для бедной «юродивой». Всё протекало как и при первой встречи. Она была в таком же хорошем настроении, не смотря на казалось бы такое угнетающее положение, в котором больные в здоровом уме видят одну только медленную смерть свою. То что это была не маска гостеприимства, усомниться невозможно было, глаза её были честные «до глупости».

Разговор шёл в здоровом ключе сначала…

– Мама сказала, что ты экзамены сдал на одни пятёрки. А я-то тебя и поздравить не соизволила.

– Да не-ет, что ты, не на одни пятёрки. Три четвёрки у меня.

– Ничего себе! А я когда экзамены сдавала, то у меня помимо троек три четвёрки было или нет, сейчас уж не помню. Но помню что так, вроде того.

– У тебя математика любимый предмет? – продолжила она.

– Нет, с чего ты взяла, у меня любимый предмет физика, хотя по нему-то я как ни странно тоже четыре получил на экзамене.

– У-у. А я вот тоже думаю: ведь если бы он того не сбросил оттуда, то ничего и не было бы?

– Кто «не сбросил»? Кого не сбросил? Откуда? О чём ты?

Но сестра как-будто бы и не заметила удивления брата.

– Он же сам не хотел падать, как ты думаешь? Но и сказать, что его заставили тоже нельзя.

Брат замолчал, сестра смотрела на него.

– Вот ты говоришь «математика-математика», а если бы физики не было, то он бы и не слетел. И к чему тогда твоя математика, что бы скорость рассчитывать что ли?

Она улыбалась прищурясь. Брат недоумевал, он хоть и ясно видел, когда она спрашивала про любимый предмет, что она его отлично понимает, но невольно усомнился в этом. Предположить, что она играет роль и издевается над ним, он тоже не мог, слишком как-то честно она рассуждала о чьём-то там полёте.

– Ну ты опять начинаешь что-то непонятное как в прошлый раз про кошек, соб…

– Да! Да! Да! – перебила она его, смеясь, – «Опять начинаешь!» Точь в точь как мне мама говорит: «Опять начала!» Да, мам?! – крикнула она матери, находящейся в своей комнате. Та её не слышала или не захотела услышать.

– Ну поедем я тебя что ли провожу? – обратилась она.

Брат на сей раз без лишних церемоний встал и с полегчавшим сердцем направился к выходу.