Текст книги "Убитая монета"

Глава 2
«Золотой семейник»

«Теперь я пирожок с мясом!» – сказал колобок, дожевывая лисицу.

Откуда-то из Интернета

Раньше, в молодости, Виноградов любил носить черные рубашки. Теперь перестал. Слишком часто в последнее время ему приходилось надевать их на похороны сверстников…

– Здорово, Володя.

– Привет.

Народу на кладбище в этот раз было не то, чтобы много, но военкомат организовал все, как положено: два автобуса, почетный караул, салют…

– Давно не виделись.

– Да уж, это точно…

С человеком, оказавшимся рядом, Владимир Александрович когда-то давно учился в Высшем морском училище, в одной роте, хотя и на разных специальностях. Не то, чтобы они близко дружили, но все-таки были приятелями – посещали вместе Интерклуб моряков, нарабатывая языковую практику на английском и на немецком, менялись книгами из родительской домашней библиотеки. Виноградов после училища получил диплом полярного метеоролога, сдал экзамены в аспирантуре, но почти сразу отправился по «андроповскому» набору на оперативную работу, в органы внутренних дел. А курсант Паша Белкин выпустился океанологом, тоже с красным дипломом, и вроде бы получил распределение в какой-то НИИ по охране природы. Потом он исчез на несколько лет из поля зрения, и следы его обнаружились только в городе Лондоне, где молодой кандидат наук Павел Олегович Белкин совсем неожиданно для однокашников занял мелкую должность в советском представительстве при Международной морской организации. Кто-то на встрече выпускников вроде бы упомянул, что у него не то родной дядя чем-то руководил в Министерстве иностранных дел СССР, не то он просто удачно женился на дочке сотрудника Внешпосылторга…

В общем, как бы то ни было, Пашка из Лондона перебрался в Женеву, где потом несколько лет занимался вопросами загрязнения океана. После перестройки Белкин на какое-то время вернулся на родину, где-то что-то, говорят, преподавал, а потом снова на несколько лет пропал из поля зрения Виноградова и других общих знакомых. Вышел он на пенсию даже раньше, чем те, кто всю жизнь зарабатывал северные надбавки – в звании, кажется, подполковника или полковника Службы внешней разведки.

– На поминки поедешь? – поинтересовался однокашник по училищу.

– Поеду, но позже, – кивнул Виноградов. – Я на машине. Отгоню, поставлю, и прямо туда.

– Подбросишь до метро?

– Конечно… а куда тебе вообще?

– Да нет, я от метро потом сам доберусь, так быстрее.

Траурная церемония скоро закончилась. Грохнул салют, над могилой насыпали холмик, поставили крест с фотографией – и люди потянулись протоптанной дорожкой к выходу с кладбища.

– Паша, я и не знал, что вы с ним были знакомы, – сказал Виноградов, обернувшись в последний раз к свежему воинскому захоронению.

– А мы и не были знакомы, – пожал плечами однокашник.

– Тогда как же ты здесь… – спросил адвокат Виноградов, уже, впрочем, догадываясь о том, какой ответ услышит.

– С тобой повидаться, Володя.

Адвокат Виноградов считал себя уже не очень молодым человеком и достаточно серьезным профессионалом. Долгий опыт общения с представителями спецслужб подсказывал, что место, время и даже обстоятельства сегодняшней встречи были выбраны не просто так. Но он все-таки уточнил:

– А что, просто позвонить нельзя было? Договорились бы заранее…

– Никак нельзя было, Володя, извини и поверь, – развел руками Белкин. – Времени очень мало.

Еще несколько метров они прошли молча.

– Хочешь знать, за что сел Леонид Михайлович Леверман?

– Кто? – Переспросил адвокат.

– Да ладно тебе…

В долгой и хлопотной биографии Владимира Александровича Виноградова было достаточно много пересечений с нашими, да и не только с нашими, спецслужбами, чтобы он по-настоящему удивился. Однако правила приличия требовали хотя бы изобразить удивление:

– Паша, ты ничего не перепутал?

Разумеется, Белкин оставил вопрос без ответа:

– Очень надо, чтобы ты согласился на предложение, которое сделала его очаровательная дочь Мария. И чтобы прокатился на венский аукцион.

– Кому надо? – Уточнил Виноградов

– Стране. Государству нашему злополучному… – вздохнул Паша Белкин. – Да и тебе тоже.

– Интересно, а мне-то зачем?

– Меня попросили сделать очень выгодное предложение. По поводу страховой выплаты одним твоим эстонским клиентам. Думаю, догадываешься, о чем идет речь?

Им пришлось посторониться к обочине, пропуская автобус с командой почетного караула, и адвокат даже немного придержал своего спутника за локоть:

– Вот с этого места, Паша, давай-ка подробнее…

Дело, которым занимался Владимир Александрович, лежало сейчас в одном из кабинетов центрального офиса отечественной компании «Морингосстрах». Однако начиналось оно далеко от Москвы, в международных водах Черного моря, еще третьего марта 2022 года, когда сухогруз «НОРТ» под либерийским флагом лежал себе спокойно в дрейфе, ожидая распоряжений от собственника. Судно было небольшое, принадлежало эстонской компании, а экипаж состоял из украинских моряков под командованием капитана с российским паспортом и белоруса – старшего механика. Погода стояла прекрасная, видимость, ветер, волнение и температура окружающего воздуха полностью соответствовали климатической норме. Приблизительно в пятнадцать часов десять минут по местному времени капитан потянулся за кружкой горячего кофе, однако выпить его уже не успел – мостик судна подбросило вверх, потом вниз, палуба накренилась и окончательно выскочила из-под ног… Слава Богу, никто не паниковал, не застрял и не спал, так что спустя короткое время все члены международного экипажа уже оказались в спасательном плотике. Последним, включив аварийный сигнал SOS, к ним прикатился по палубе, накренившейся до семидесяти градусов, капитан.

Судно «НОРТ» затонуло спустя шесть минут после того, как его покинули люди. А еще спустя пять часов моряков подобрали спасатели с катера береговой охраны…

Установить причину взрыва до сих пор не удалось. Боевых действий в этом районе, официально, никто не вел. По одной версии, это была заблудившаяся плавучая мина, по другой – ракета или торпеда, выпущенная кем-то со скуки, или по ошибке. Причем, обе версии вполне устраивали компанию «Морингосстрах», в которой за несколько месяцев до инцидента застраховали на полмиллиона евро свой «НОРТ» эстонские судовладельцы – и которая, по условиям договора, была не обязана оплачивать военные риски. Однако судовладельцы, обратившиеся к адвокату Виноградову для досудебного разрешения спора, предоставили ему целый пакет материалов, включая объяснения капитана и других моряков. Из этих документов следовало, что взорваться вполне могли пары всякой химической гадости, накопившиеся в трюме судна при проведении планово-профилактических сварочных работ. Это было, конечно, нехорошо, и предусматривало суровое наказание нарушителей правил техники безопасности – но под критерии страхового случая подпадало совершенно точно, так что судовладельцы бы свои выплаты получили.

Разумеется, ответ на большинство вопросов мог дать осмотр корпуса судна, лежащего на глубине всего в двадцать три метра. Но по вполне понятным причинам рассчитывать на водолазную экспедицию в ближайшем обозримом будущем не следовало, так что пока адвокат Виноградов вел со страховой компанией бесконечные, долгие и тягучие переговоры…

– Володя, мы можем сделать так, чтобы они перестали сомневаться. И поверили, что произошел несчастный случай техногенного характера.

– И чтобы страховая компания выплатила денежку моим доверителям?

– Да, конечно.

– Полностью? Все полмиллиона евро?

– Точнее, пятьсот тридцать восемь тысяч, если не ошибаюсь… – продемонстрировал Павел осведомленность. – Твои ведь десять процентов?

– Пять, – покачал головой Виноградов. – Гонорар успеха.

За разговором они подошли к воротам кладбища.

Белкин деликатно отошел в сторону – подождать, пока Владимир Александрович попрощается со знакомыми и что-то еще уточнит насчет поминок.

– Вон моя, садись.

– Спасибо, – Паша открыл пассажирскую дверь.

Адвокат сел за руль и включил зажигание:

– Пусть немного погреется. Стекла запотели.

– Да я не тороплюсь.

Виноградов привычно достал видео-регистратор и начал прилаживать его на место.

– Володя, убери, пожалуйста? – попросил однокашник. – А то он и в салоне звук записывает.

– Нет проблем, – Владимир Александрович положил автомобильное устройство обратно:

– А вот скажи-ка мне, Паша, отчего судьба коллекции Левермана так интересует контору?

Вопреки ожиданиям, Белкин ответил:

– Потому что это не его коллекция. Точнее, не только его… и не столько его…

По словам отставного сотрудника внешней разведки, получалась примерно такая история.

В середине семидесятых годов прошлого века в СССР миллионным числом появились поддельные, так называемые «армянские», десятки Николая II, которые лепили из расстрельного самородного золота или песка. Кстати, именно эти николаевские, а точнее советско-николаевские десятирублевые монеты почти сразу же стали самыми популярными для тайников и кладов – их было очень удобно прятать где-нибудь в лесу или на даче в кассетах из-под фотопленки, которые идеально подходили по размеру. Хотя, в сущности, николаевское золото и так сотню лет оставалось в нашей стране самой стабильной валютой – за нее даже в самые черные времена можно было купить жизнь и свободу.

С точки зрения настоящего нумизмата, эти десятки с портретом последнего императора никакого интереса не представляли, но даже известный коллекционер Леонид Леверман не сумел удержаться и прикупил себе некоторое количество таких монет «на черный день». Чем только, собственно, это самый «черный день» для себя и приблизил. Продавец оказался подставной, так что оперативники КГБ очень быстро реализовали разработку и провели задержание. А потом все прошло, как обычно: уголовное дело, обыск, недолгое следствие, суд…

Предложение о сотрудничестве Леверман получил еще в следственном изоляторе и отказываться от него посчитал неразумным. В результате, он не только получил срок ниже низшего, но и на свободу вышел с чистой совестью и со вполне определенными перспективами. Гражданин Леверман почти беспрепятственно получил разрешение на выезд за границу – хотя семья Леонида Борисовича, в лице русской жены и их общей дочери, пока оставлена была в Союзе. Разумеется, с перспективой воссоединения спустя некоторое время.

Леверман выехал из страны по израильской визе, но через какое-то время открыл в столице Австрии небольшой нумизматический магазинчик. Для начала и на развитие бизнеса ему было разрешено тихо вывезти за границу свое обширное собрание монет – причем, не только тех, что следователи так и не нашли, но даже часть коллекции, которая числилась конфискованной по уголовному делу.

– А потом Контора еще много лет подряд передавала ему разное золото. В основном, так сказать, условно «верхний средний класс». Относительно дорогой, но доступный материал – не раритеты, но и не просто рядовое золото, которое надо перетаскать чемоданы, чтобы заработать что-то существенное. Зато в распоряжении Левермана было представлено все. Два рубля Петра Первого и, например, червонцы Елизаветы Петровны – пусть далеко не в идеальной сохранности, но были даже такие, на которых стоит не только год, но и месяц, а то и день их чеканки. Тиражные золотые монеты Екатерины Великой, Павла, Александра I и Александра II, Николая Первого… или вот еще, помню, полный набор пятирублевых монет Александра III в идеальном состоянии, такой же полный набор Николая II – пять, семь с половиной, десять, пятнадцать рублей… Да, монеты не слишком высокой стоимости. Но все же с большой премией к металлу – они компактнее, поэтому небольшой кошелек или альбомчик может стоить немало.

Виноградов как-то незаметно для себя тронулся с места и вырулил с парковки на широкий проезд:

– Паша, а ты уверен, что мне это надо знать?

– У Левермана точно был гроссбух… или что-то в этом роде.

– Домашний каталог? – Владимир Александрович припомнил записи, которые на днях увидел в магазине.

– Нет. То, что он привез в Россию после возвращения, и что сейчас хранится у госпожи Леверман, мы, конечно, внимательно изучили. Но там описана только небольшая часть коллекции. В основном, серебро, совсем мало платины и практически нет золотых монет, – Белкин поправил ремень безопасности:

– Чтобы ты понимал, Володя… Контора в свое время передала ему даже не коллекцию, а целый склад нумизматической торговли. Но вот на некоторые самые дорогие и редкие монеты карточек в каталоге просто не оказалось. И это выяснили, к сожалению, только после убийства Левермана.

Виноградов дождался зеленого сигнала светофора и повернул по стрелке.

– Хотя на некоторых своих карточках он отмечал продажную цену и дорогих монет. В долларах, или в швейцарских франках, потому что никакого евро тогда еще в проекте не было. И, естественно, цены покупки монет Леверман не записывал. Но должен же он был где-то вести, сколько и на что потратил…

– Да, а главное, сколько, чего и на какую сумму получил от государевой казны? – понимающе усмехнулся Владимир Александрович. – Как нас учили на политэкономии, социализм – это строгий учет и контроль!

Подполковник разведки на пенсии сделал вид, что слышит иронии в голосе адвоката:

– Общая сумма должна была складываться из отдельных сумм за монету или за группу монет. Случалось, что для него покупали целые коллекции. Но если наши специалисты подбирали золото для Левермана в СССР, то цены тут и на западе на одни и те же монеты тогда были совсем разные. В Советском Союзе официального рынка на них не было, и цен быть не могло. Леверман должен был продавать все по тем ценам, которые были там. Есть сведения, что он продавал монеты и оптом. Тысяча рублевиков, к примеру…

– Слушай, Павел, – задумался Виноградов. – Наверняка в его коллекции были и по-настоящему редкие экземпляры? С какими-нибудь особенными приметами?

– Ты о чем это? – В свою очередь, удивился Белкин.

– Вот, например, – продемонстрировал, в свою очередь, осведомленность адвокат, – некоторое, особо ценное, серебро у Левермана было со значками графа Гуттен-Чапского. Возьми каталог весеннего аукциона, там есть один такой «Антоныч»…

– Сейчас я тебе точно не скажу, надо посмотреть… – полез в карман Паша Белкин, как-то незаметно превратившийся в Павла Олеговича. – Вот, держи! Только не перепутай, пожалуйста, и не потеряй.

Он положил на матовый пластик приборной панели перед водителем монету белого металла – совершенно обычный рубль, современный, 2015 года.

– Это мне оплата за то, что подвез? Прямо скажем, не густо…

– Смешная шутка. Ты лучше посмотри внимательно.

Владимир Александрович взял монету двумя пальцами: ощипанный орел с опущенными крыльями, номинал и все прочее. Потом перевернул – и увидел на оборотной стороне точно такое же изображение. Еще раз перевернул, потом еще… нет, все правильно, зрение у него было в полном порядке.

– Это брак. Заказной. С монетного двора, – увидев, что Виноградов по-настоящему заинтересовался, продолжил подполковник на пенсии:

– За такими вещами гоняются многие коллекционеры. Контроль качества на производстве высокий, поэтому технические сбои при чеканке происходят крайне редко. И даже такой редкий брак положено сразу утилизировать. Но сообразительные ребята с монетного двора придумали, организовали и наладили схему, при которой бракованные монеты изготавливались почти на потоке и проходили мимо утилизации. А потом их вывозили вместе с готовой продукцией, изымали из общей массы и продавали желающим. В среднем, рубль – «перевертыш» стоил от десяти до пятнадцати тысяч, потом рынок немного упал, но все равно…

– Ничего себе, рентабельность!

– Организованная преступная группа. Поэтому дело расследовала бригада центрального аппарата и парни из местного управления ФСБ.

Когда-то, еще в ранней советской молодости, Виноградову вместе со сдачей попались бракованные десять копеек. С одной стороны у монеты был обычный реверс, а с другой, вместо аверса – негативное изображение этой же стороны. Так получается, если гривенник при чеканке не вылетает, как положено, а застревает, поэтому следующая заготовка чеканится с одной стороны штемпелем, а с другой стороны – не штемпелем, а залипшей монетой. Потом эта, как тогда говорили, «залипуха» куда-то пропала, и Виноградов особенно не огорчился. И еще, помнится, много лет спустя он прочитал где-то, что стандартным браком для советских монет считались так называемые «перепутки» – когда, к примеру, заготовку для двадцати копеек чеканили штемпелями трех копеек. Получалась трехкопеечная монета, только заметно другого металла и цвета, на светлой заготовке…

– Забери, – предложил Белкин, заметив, что адвокат собирается вернуть ему бракованный металлический рубль. – Оставь себе.

– Зачем? Я, знаешь ли, сам-то не коллекционер.

– Володя, если что-то понадобится, или возникнут проблемы, – зайдешь в Вене по адресу: улица Штрассен-штуцер, 9. Запомнил? Там не очень большая, но, в общем, известная антикварная лавка. Покажешь это продавцу и скажешь, что хотел бы оставить на комиссию. Он спросит, сколько ты хочешь. Надо ответить, что двести двадцать евро.

– На каком языке?

– Не валяй дурака. На английском, или на немецком… Да хоть на русском! Он поймет.

– А что за продавец? Приметы есть какие-то? Например, буденовка с красной звездой, или газета «Правда» за двадцатое декабря?

– Там постоянно работает один человек, не перепутаешь, – кажется, собеседник не оценил бородатую шутку Владимира Александровича. – Этот рубль, помимо всего прочего, очень удобно перевозить через любую границу. Никакого риска. И никакого лишнего внимания со стороны таможни.

– Все, приехали. – Виноградов припарковал машину возле остановки.

– Послушай, Володя… Интерпол и австрийцы, сам понимаешь, после известных событий прекратили все связи с нашими официальными структурами. Но они ничего не имеют против контакта с частными лицами, вроде тебя… – Павел Олегович Белкин отстегнул ремень безопасности. – Помоги. В каталоге весеннего венского аукциона засветилась часть монет Левермана. Необходимо найти остальное. И, конечно, его настоящую бухгалтерию, чтобы понять, что и за сколько он продал, что купил, что потом выменял… Нам ведь чужого не надо. Только то, что ему передавали для дела. Остальное пусть забирает себе наследница.

– Знаешь, Павел, я с вашими часто работал. Но никогда не работал на вас.

– Ну, если тебе так легче думать, – пожал плечами пассажир.

Виноградов посмотрел на выход к станции метрополитена:

– Тебя куда-то, может, все-таки подбросить?

– Нет, Володя, не надо, – показал Белкин в зеркало заднего вида. – Вон, за нами машина от самого кладбища ехала. Я пересяду.

– Надо же, старею… – расстроился адвокат, – даже хвоста не заметил!

– Ладно тебе, какой хвост, – однокашник по мореходке, а ныне пенсионер Службы внешней разведки, протянул Виноградову на прощание руку, – …так просто. Для удобства. И для спокойствия.

* * *

Как известно, Леонид Леверман почти не занимался медными монетами.

Медь его не интересовала, хотя он не отказывался ни от чего, на чем можно было при случае заработать. Тем более, что по классической, дореволюционной традиции, в крупные коллекции подбирали, как правило, все металлы.

Но ведь Петр I начал свою денежную реформу в 1700 году именно с чеканки меди. Какой был тогда номинал? Деньга – полкопейки, полушка – четверть копейки, и даже полполушки… А вот копейка появилась вместе с рублем целковым, то есть целиковым, только спустя четыре года. Между прочим, из-за попытки ввести в обращение медные деньги при его отце случился бунт, а вот Петру I удалось.

Даже в больших и серьезных коллекциях вполне может быть реально «слабая» медь. И причина утилитарна – в меди относительно мало денег. Медные монеты много походили, долго послужили и только некоторые из них сразу легли в коллекции, дошли до наших дней в первозданном состоянии. Это так называемая «красная медь», как вчера отчеканенная. Однако слишком многое в меди в таком, хорошем, или хотя бы в удовлетворительном состоянии просто отсутствует. Взять хотя бы того же Петра I… Ну, нет многих его медных монет в «высоком» состоянии в принципе, вот и приходится идти на компромисс – или в коллекции будет дырка, или хоть какая-то, но «гнилушка».

В меди вообще все и вся – кто в лес, кто по дрова… демократия, разброд и шатания. Вот собирает человек, к примеру, один номинал – пятаки Екатерины II, по 50 граммов каждый. А вдруг попадается интересный, чуть ли не пьефорт[3]3
  Пьефорты – толстые монеты двойного веса.


[Закрыть] весом 80 граммов с лишним. Или, наоборот, тоненький до 30 граммов, и оба варианта – большая редкость. Надо брать… А еще встречается чеканка на различных заготовках – как значительно большего размера, с большим пустым ободком, так и такие монеты, на которых часть изображения вовсе не поместилась. Есть среди нумизматов к тому же и непримиримое соперничество – так называемая «копанина», доставшаяся нам из-под земли, против «кабинетной», «красной» меди, которая все время провела в идеальных условиях, в каком-нибудь дворце или в музее. Причем обе стороны с пеной у рта доказывают свою исключительную правоту…

Для состояния монеты из погреба или из клада очень важно, что там было за стеночкой – песок сухой, или болотина. Но даже самое «высокое» состояние меди легко испортить неправильным хранением: достаточно взять монету пальцами и вот уже отпечатки готовы. А чистка меди – это, вообще отдельная песня, шаманство и наука. В любом случае, уродцев, то есть явного брака, в меди намного больше, чем в золоте и серебре. А вот писаных красавцев совсем мало.

Причем, в отличие от золота, серебра или платины, медные монеты практически не имеют существенной внутренней стоимости, а имеют только нумизматическую, культурно-историческую ценность, представляют интерес, как артефакт…

Существует не то правдивая история, не то легенда, что великий Ломоносов получил от императрицы Елизаветы в награду приличную сумму – целыми телегами медяков. Но даже сейчас редко какая медная монета стоит больше десяти-двенадцати тысяч. А за пятак времен Екатерины II, в зависимости от состояния, придется заплатить всего лишь от 500 до 5000 рублей. При этом, конечно, встречаются редкие экземпляры и по тридцать, и даже по сорок тысяч. А новодел пробного «Меньшикова гривенника» вообще недавно выставили на продажу за 15 000 долларов, так что зарабатывать понемногу на медных российских монетах всегда было вполне реально. Недаром же существовала присказка: настоящий нумизмат коллекционирует не «блестяшки», а медяшки…

Но для самого Леонида Борисовича Левермана «медянка» была – неуважаемый металл. По его представлениям, в советское время ее собирали либо самые бедные, либо самые осторожные и предусмотрительные – с серебром или с золотом тогда можно было запросто попасть под суровую «валютную» статью 88 УК РСФСР…

Пенсионеру СВР Белкину медные монеты тоже не были особо интересны.

Лично Павлу Олеговичу когда-то больше всего понравилась «Тридцать семь с полтом», как ее называли коллекционеры – замечательная золотая монетина экзотичного двойного номинала 37 рублей 50 копеек и 100 франков 1902 года. Тираж этой прелести был всего 236 экземпляров, и предназначалась она для подарков во время визита Президента Французской республики в Петербург, особо приближенным лицам, принимавшим участие в торжествах и протокольных церемониях. Помнится, он сам передавал две такие покойному коллекционеру.

…В то время капитан Белкин был одним из тех, кто по линии Первого главного управления КГБ СССР обеспечивал переправку в Швейцарию редких монет и советского золота в слитках. Вообще-то, занималось этим направлением, помимо Конторы, достаточно много народа, включая дипломатов, сотрудников Госбанка и Внешторгбанка и даже представителей Аэрофлота, на самолетах которого, под сиденьями, перевозилась значительная часть государственной контрабанды. Ну, а в курсе было еще большее количество людей – в том числе, разумеется, местные пограничники, контрразведка, налоговые службы и таможня. Потому что основная часть золотых слитков все равно продавалась на рынке в Швейцарии, через советский «Восход Хандельсбанк», который и занимался его дальнейшей легализацией и реализацией на рынке драгоценных металлов.

Нелегально и тихо такие операции осуществлялись по нескольким причинам. Во-первых, объем продажи за границу золота СССР считался государственной тайной. Во-вторых, ценой на золото манипулируют лондонские банки, которые устанавливают его котировки. Поэтому и скрывалось, когда именно будут фактически продавать физическое золото, а когда проводят обычные арбитражные сделки для получения спекулятивного заработка – вообще без реальной поставки металла.

По правде говоря, все это было в традициях большевиков. Например, те же «николаевские» десятки и пятерки огромными тиражами чеканились еще в двадцатые годы, а затем без огласки использовались для оплаты всяческого импорта из капиталистических стран – после того, как попытка расчета нашими советскими червонцами-«сеятелями» провалилась из-за агитационного вида этих монет. Ну, и когда надо было скрыть происхождение золота из Советской России.

Для целей же куда более деликатных, таких, как, например, разведка, или финансирование международного коммунистического движения, таскать через границу чемоданы банальных «николаевских» десяток смысла не было. Вот привяжется какой-нибудь швейцарский, к примеру, таможенник к обычным тиражным монетам, и будет требовать заплатить НДС. А так сразу видно, да и по каталогу он может проверить, что перед ним не обычные, а редкие, а потому коллекционные монеты, освобожденные от уплаты налога при ввозе… Или же монеты коллекционной сохранности, стоящие по каталогу же значительно дороже металла, который в них содержится. Поэтому превращать интересные с точки зрения нумизматики российские монеты в банальное, массовое английское, французское, немецкое, швейцарское и тому подобное золото вполне можно уже на месте.