Текст книги "Экономика во лжи. Прошлое, настоящее и будущее российской экономики"

Экономическая мощь российского консерватизма

Пожалуй, лучшим подтверждением эффективности дореволюционной российской общественно-государственной модели служат исторические данные о социально-экономическом положении в стране в годы, предшествовавшие Первой мировой войне и русской цивилизационной катастрофе 1917 г.

На рубеже XIX–XX вв., при всех изъянах авторитарного государственного устройства, в условиях «управляемого капитализма», которому в дальнейшем следовали все «азиатские тигры», и недостаточно развитых правовых и социальных институтов (как потом выяснилось, в своем становлении и развитии не опережающих социально-экономическое развитие, а сопутствующих ему), в России происходил экономический бум поистине грандиозных масштабов. В стране стремительно разворачивалась индустриальная эпоха.

В 1892–1900 гг., по данным дореволюционного Минфина, производство хлопчатобумажных изделий выросло в 1,5 раза, нефти, железа и стали – в 2 раза, каменного угля и чугуна – в 2,5 раза[18]18
  Ежегодник Министерства финансов. Вып. 1902 года. – СПб., 1903. – С. 70.


[Закрыть]. Протяженность железных дорог, во многом благодаря усилиям многолетнего министра финансов и председателя Совета министров Сергея Витте, увеличилась почти на 27 тыс. км (для сравнения: длина современных железнодорожных путей общего пользования – немногим более 86 тыс. км).

Промышленный подъем продолжился и в первые годы ХХ в. Если в 1909 г. выплавка стали выросла на 6,4 %, то в 1910 г. – на 13,1 %, а в 1913 г. прирост по сравнению с 1908 г. составил 1,6 раза. Одновременно увеличивалось производство проката, металлообработки, машин и оборудования, а железнодорожные пути за 1908–1913 гг. стали длинее на 4,3 тыс. км[19]19
  Грегори П. Экономический рост Российской империи (конец XIX – начало ХХ века): Новые подсчеты и оценки. – М., 2003. – С. 240–242.


[Закрыть].

К 1913 г. Россия по объемам промышленного производства достигла 80 % показателей Германии, почти сравнялась с Англией, значительно опережала Францию, в два раза превосходила Австро-Венгрию, а по темпам экономического роста обгоняла все европейские страны и шла вровень с США. Наша страна занимала первое место в мире по экспорту зерна и льна, в 1911–1914 гг. на долю не нефти, но продуктов ее переработки приходилось 88,6 % нефтяного экспорта, вывоз же сырья и прибыли иностранцами был ограничен 12,8 % от вала[20]20
  Решетников Л.П. Указ. соч. – С. 166.


[Закрыть].

В 1913 г. французский экономист Эдмон Терри констатировал: «Если у большинства европейских народов дела пойдут таким же образом между 1912 и 1950 гг., как они шли между 1900 и 1912 гг., то к середине настоящего столетия Россия будет доминировать в Европе как в политическом, так и в экономическом и финансовом отношении»[21]21
  Россия. 1913 год. – С. 12.


[Закрыть].

В предреволюционные десятилетия доходы казны держались на трех китах – поступлениях от казенной монопольной винной операции (доля доходов в бюджете-1913 – 27,9 %), казенных железных дорог (23,8 %) и таможни (10,3 %). Причем то были так называемые оборотные доходы. Прямые налоги в России составляли лишь 13,7 % всех бюджетных поступлений, тогда как во Франции – 19,5 %, в Германии – 28,3 %, в Великобритании и Ирландии – 31,5 %[22]22
  Вайнштейн Альб. Л. Народное богатство и народный доход России и СССР / Избранные труды: В 2 кн. – Кн. 2. – М., 2000. – С. 168.


[Закрыть]. Предпринимательство, хоть по привычке и жаловалось на «казенную удавку», налогами обременялось несильно.

Дефицит бюджета, согласно Государственным росписям (бюджетам) доходов и расходов, разросшийся в годы провальной Русско-японской войны и революции 1905–1907 гг. (в 1906 г. дефицит составлял 29,3 % расходов), к 1912 г. сократился до 1,1 %, а в 1913 г. сменился профицитом в 2,7 %. Справедливости ради нужно сказать, что внешние долги России были немаленькими, но даже в худшие годы не превышали половины ВВП страны. Здесь же корни оттока капитала – деньги уходили в первую очередь на погашение иностранных займов, прежде всего французских, союзнических, а потому щадящих.

Рубль до революции считался одной из самых устойчивых валют в мире. Если к концу 1895 г. запас золота обеспечивал 92 % стоимости обращавшихся в стране бумажных денег, то к 1907 г. золотое обеспечение рубля составляло фактически один к одному, тогда как в Великобритании – 63 %, во Франции – 58 %, в Германии – 39 % от номинала национальных валют. К началу 1913 г. золотой запас России превышал золотой запас Французского банка в 1,3 раза, Германского рейхсбанка – в 3,8 раза, Английского банка – в 5,0 раза[23]23
  Коломиец А.Г. Финансовые реформы русских царей. – М., 2012. – С. 443–444.


[Закрыть].

Росли сбережения населения. Согласно Государственным росписям тех лет, если в 1881 г. общий объем вкладов в сберкассах достигал всего 9 млн, то к 1895 г. – 347 млн, к 1902 г. – 832 млн, а к началу 1914 г. превысил 2 млрд руб. И это, напомню, при стабильном курсе рубля.

Помимо Сберегательного, в банковском секторе доминировали еще два государственных банка – Дворянский земельный и Крестьянский поземельный банки. Основным профилем деятельности первого банка было обслуживание ипотечных операций землевладельцев-дворян, второго – проведение аграрной реформы Петра Столыпина.

Наши предшественники в стремлении избежать биржевых и банковских паник активно регулировали финансовую сферу. Так, в 1912 г. правительство, опасаясь подступавшего биржевого спада, организовало «интервенционный синдикат», активно скупавший «проваливавшиеся» акции нефтяных и металлургических компаний, а в 1913 г. внесло в Думу проект учреждения нового отделения при Особенной Канцелярии по кредитной части Минфина для «надзора за отчетностью кредитных установлений» и увеличения числа государственных ревизоров.

Благостная картина бурного экономического роста не должна вводить в заблуждение – развитие социальной сферы существенно отставало от экономики, хоть год от года, что называется, подтягивалось. В начале ХХ в. расходы местных бюджетов в пересчете на одного жителя составляли 2,2 руб., тогда как в Великобритании в переводе на дореволюционные российские деньги – 33,6 руб. В 1904 г. треть российских городов не имела мощеных дорог, 82 % – водопровода, 97 % – канализации[24]24
  Грегори П. Указ. соч. – С. 153–155.


[Закрыть]. Неудивительно, что развитие местного самоуправления, расширение его экономической основы стало одним из главных направлений российской внутренней политики тех времен.

Коротко о сокращении социального расслоения. В 1903 г. на цели начального образования из всех источников на душу населения было израсходовано всего 44 копейки, тогда как в Великобритании – 3 руб. 80 коп. Казалось бы, пропасть. Однако уже к 1911 г. государственные и местные расходы на образование и науку, исходя из данных Государственных росписей, возросли в три раза, в 1911 г. в начальной школе обучалось 43 % детей в возрасте от восьми до 12 лет, а к 1920 г. планировалось ввести всеобщее начальное обучение.

Говорят, что в России всегда много пили. Это ложь. На стыке веков наша страна по уровню потребления спиртных напитков на душу населения далеко отставала от Англии, Бельгии, Германии, США, Франции. Это потом ситуация ухудшилась, причем кардинально: если в 1901–1902 гг. потребление водки и вина составляло 6,0 л на человека (0,49 казенного ведра)[25]25
  Одно казенное ведро равнялось 12,3 л.


[Закрыть], в 1905–1907 гг. – 7,7 л (0,63 казенного ведра), а в 1913 г. – 8,1 л (0,66 казенного ведра)[26]26
  Дмитриев В.К. Критические исследования о потреблении алкоголя в России. – М., 2001. – С. 322, 331.


[Закрыть], то в 2013 г., как недавно сообщил главный нарколог страны Евгений Брюн, среднее потребление алкоголя достигло 13,5 л на душу населения.

Но главное достижение тех времен – не экономический рост, увеличение благосостояния населения или повышение грамотности. Главное – это выдающееся, беспримерное повышение рождаемости, ставшее зримым выражением общественного одобрения проводимых под сенью консерватизма преобразований. С 1897 по 1914 г., согласно данным современного Росстата, население Российской империи возросло на 37,5 млн человек, со 128,2 до 165,7 млн, или на 29,3 %. Именно демографическому взрыву, а не «гению» Сталина или его человеконенавистническому окружению мы обязаны победой в Великой Отечественной войне.

Несколько слов об экономической географии. Если географическими приоритетами России во внутренней политике были Сибирь и Дальний Восток, то во внешней политике – контроль над двумя проливами, Босфором и Дарданеллами. Как писал на рубеже веков военный министр Алексей Куропаткин, Николай II был склонен разделять идеи «взять для России Маньчжурию, идти к присоединению к России Кореи, взять и Тибет, Персию, захватить не только Босфор, но и Дарданеллы»[27]27
  Куропаткин А.Н. Дневник генерала Куропаткина. – М., 2010. – С. 115–116.


[Закрыть].

И пусть в дальнейшем государь стал более рассудительным, мысль о проливах все равно не покидала российский истеблишмент. Например, в 1913 г. Морской генеральный штаб России всерьез полагал, что цель России «в ближайшие годы – в 1918–1919 гг. – овладеть Босфором и Дарданеллами»[28]28
  Шацилло К.Ф. От Портсмутского мира к первой мировой войне. Генералы и политика. – М., 2000. – С. 76, 308.


[Закрыть]. Нужно ли говорить, что подобные планы откровенно не нравились традиционным внешнеполитическим противникам России: Великобритании, Германии, США, Японии.

Под стать задачам росли и военные расходы. За 1908–1912 гг. траты Военного министерства увеличились на 14,1 %, в 1913 г. – еще на 10,1 %, Морского министерства, соответственно, в 1,9 раза и на 39,1 %. Если в 1912 г. расходы Военного и Морского министерств суммарно составили 22,2 % всех расходов бюджета, то в 1913 г. – 24,4 % всех расходов, что, тем не менее, способствовало экономическому подъему[29]29
  Кривошеин К.А. Александр Васильевич Кривошеин. Судьба российского реформатора. – М., 1993. – С. 180.


[Закрыть].

В то же время коррупция и воровство – непременные спутники российской государственности – и здесь проявляли себя во всей красе. Так, содержание флота обходилось казне в среднем в три раза дороже, если считать по количеству и размерам судов, чем Великобритании, Франции или Японии, а постройка новых кораблей стоила в 1,5–2 раза больше в сравнении с названными государствами. Еще один пример: в начале прошлого века правительство для военных нужд ежегодно закупало 100 тыс. пудов железа по средней цене 1 руб. 70 коп., тогда как в Европе цена на железо колебалась от 90 коп. до 1 руб.[30]30
  Бюджетная работа Государственной Думы. – СПб., 1912. – С. 44.


[Закрыть].

Не в укор коллегам-институционалистам[31]31
  Что исследуют институционалисты? Как отмечал Оливер Уильямсон, «фирмы, рынки и «отношенческая» контрактация (relational contracting) являются важными экономическими институтами», а институциональная среда в его понимании – это «правила игры, определяющие контекст, в котором осуществляется экономическая деятельность». В свою очередь, новая институциональная экономическая теория (НИЭТ) изучает трансакционные издержки, которые классик НИЭТ Кеннет Эрроу определил как «затраты на управление экономической системой», а Уильямсон условно сравнил с «экономическим эквивалентом трения в механических системах». (Уильямсон О. Экономические институты капитализма: Фирмы, рынки, «отношенческая» контрактация. – СПб., 1996. – С. 48, 53, 688). Любопытно, что в подготовке русского издания этой ставшей ныне классической работы Уильямсона принимал участие кандидат экономических наук Андрей Клепач, тот самый, что долгие годы работал заместителем министра экономического развития России. Как видно, теоретическая институциональная подготовка оказалась едва востребованным подспорьем в его бюрократической практике.


[Закрыть], но столь впечатляющих результатов дореволюционная российская экономика достигла при весьма слабом развитии политических, социальных, правовых институтов, хотя современные институционалисты не устают доказывать, что именно институты, точнее, их качественное улучшение способно вытащить современную экономику нашей страны из той трясины, в которой она оказалась.

Как российская дореволюционная экономическая история, так и современная зарубежная (Бразилия, Индия, Китай, а ранее – Тайвань, Южная Корея, Япония и другие) практика свидетельствуют, что институты не опережают, а скорее, сопутствуют экономическому рывку. Не зря же во всех поименованных странах долгое время существовали заградительные таможенные барьеры, защищающие внутренний рынок, игнорировались требования развитых стран об ужесточении законодательства в области защиты прав интеллектуальной собственности и укрепления национальных валют, систематически и разносторонне оказывалась помощь ведущим компаниям, часто созданным или выбранным исходя из субъективных критериев.

Главная цивилизационная катастрофа ХХ века

Можно долго рассуждать о событиях трагического в российской истории 1917 г., вспоминать об участии в февральском заговоре и октябрьском перевороте иностранных разведок, вновь и вновь приводить высказывание Уинстона Черчилля об уничтоженной Российской империи: «Ее корабль пошел ко дну, когда гавань была близка»[32]32
  Churchill W. The World Crisis. 1916–1918. – Vo1. 1. – New York, 1927.– P. 223.


[Закрыть]. Бесспорно одно – цивилизационный слом был осуществлен прежде всего руками наших соотечественников, тех самых «маленьких людей с непомерными амбициями». Как с горечью писал Андрей Коломиец, «все эти будущие политические самоубийцы полагали, что путь России широк и ясен и главное препятствие на нем – император и императрица. В данной точке сошлись разнонаправленные мнения; здесь на краткий миг множество мелких и крупных льдин спаялось в монолитный «айсберг». В верхней части «айсберга» соединились заговоры противников России, ее «союзников», подрядчиков, которым только безвластие давало шанс избежать заслуженной виселицы, «государственных младенцев» правой и левой ориентаций, догматиков и профессиональных авантюристов… Тысячи малограмотных активистов и неграмотных статистов верили, что все происходящее имеет высший смысл, например, создание «свободной России», «освобождение пролетариата»[33]33
  Коломиец А.Г. Указ. соч. – С. 518–519.


[Закрыть].

Насчет «будущих политических самоубийц» следует уточнить, что никто из принимавших участие в февральском заговоре против царя, через несколько месяцев приведшем к Октябрьскому перевороту и последующему геноциду русского народа, не задержался на вершине политического Олимпа. Больше того, некоторые достаточно быстро и преимущественно насильственным путем ушли не только из общественно-политической, но и из физической реальности. К примеру, один из самых активных участников февральского заговора, главнокомандующий армиями Северного фронта генерал-адъютант Николай Рузский, тот самый, что, по воспоминаниям очевидцев, грубым насилием принудил императора подписать в Пскове заранее приготовленное отречение от престола, повторяя: «Подпишите, подпишите же. Разве Вы не видите, что Вам ничего другого не остается. Если Вы не подпишете – я не отвечаю за Вашу жизнь»[34]34
  Хрусталев В.М. Великий князь Михаил Александрович. – М., 2008. – С. 370–371.


[Закрыть], – уже 25 марта 1917 г. потерял пост главкома, через полтора года, 11 сентября 1918 г. в Ессентуках был арестован большевиками, а 1 ноября 1918 г. выведен на Пятигорское кладбище и заколот кинжалом (по другой версии – зарублен шашками).

Впрочем, тот же Коломиец верно замечает, что «желавшие избавиться от императора Николая лидеры генералитета, бюрократии, «общественности», как свидетельствуют дальнейшие события, так и не смогли понять, что к концу войны политика «союзников», которая все больше формировалась под влиянием Англии и США, исходила из представления, что победоносная Россия не менее опасна, нежели победоносная Германия. И чем большие словесные уступки под влиянием необходимости были сделаны в пользу России в отношении послевоенного устройства мира (в первую очередь в вопросе «о праве России на проливы и Константинополь»), тем большим было желание воспользоваться удобным моментом, чтобы от России избавиться»[35]35
  Коломиец А.Г. Указ. соч. – С. 496.


[Закрыть].

Мог ли Николай II изменить свою судьбу, судьбу своей семьи и России? Предполагал ли, к каким катастрофическим последствиям приведет его отречение? Верен ли он был завету своего прадеда Николая I: «Помни всегда, что Государь, получив от Бога скипетр и меч, не должен никогда убегать от возмущения; если суждено ему умереть, он должен умереть на ступенях трона»? Вопросы без ответов, вот уже столетие витающие в обществе.

Менялись формации, на смену самодержавию пришла сначала «власть народа», а затем «социальное государство», но представления россиян о взаимоотношениях власти и индивидуума остались прежними: мудрому руководителю следует денно и нощно заботиться о каждом. Не зря же большинство наших сограждан, не стесняясь, одобряет деятельность белорусского Батьки, азербайджанского Наследника или казахстанского Папы.

В этом нет ничего удивительного – еще в середине 90-х западный политолог Сэмюэл Хантингтон утверждал: «Конфликт между либеральной демократией и марксизмом-ленинизмом был конфликтом идеологий, которые, невзирая на все различия, хотя бы внешне ставили одни и те же основные цели: свободу, равенство и процветание. Но Россия традиционалистская, авторитарная, националистическая будет стремиться к совершенно иным целям. Западный демократ вполне мог вести интеллектуальный спор с советским марксистом. Но это будет немыслимо с русским традиционалистом. И если русские, перестав быть марксистами, не примут либеральную демократию и начнут вести себя как россияне, а не как западные люди, отношения между Россией и Западом опять могут стать отдаленными и враждебными»[36]36
  Хантингтон С. Столкновение цивилизаций и переустройство мирового порядка // Полис. – 1994. – № 1. – С. 33–48.


[Закрыть].

После того как Горбачев потерял управление страной в конце 80-х, после младореформаторских преступлений 90-х, когда Ельциным и Ко. двигала не экономическая целесообразность, а, по их же собственным признаниям, смертельная боязнь потерять власть, значительная часть нашего общества надеется на приход «сильной руки», эдакого просвещенного монарха, Хозяина, способного вернуть людям пусть призрачный, но порядок и, конечно, уверенность в себе. Не институты являют собой оплот государственности в России, не независимый суд или правоохранительная система, а единоначалие, хотим мы того или нет. Бессмысленно повторять либеральный путь, по которому развитый мир пришел к очередному кризису.

В последние годы целенаправленные, а чаще – неосознанные, но всегда скрепленные ложью действия многих представителей высших кругов России, по большей части состоящих из лизоблюдов и проходимцев, привели к тому, что государство в России стало не арбитром, организатором или координатором, а главным субъектом в экономике. На поле появился игрок, совмещающий функции центрфорварда, судьи, защитника, вратаря и зрителя одновременно. Причем субъект этот функционирует не по образу и подобию классического акционерного общества, как нынче ошибочно представляют многие, а по законам советской командно-административной системы и криминальным понятиям 90-х. Используя партийные и бандитские методы, следуя в колее экстенсивной модели развития, подстраивая под интересы своих формальных и неформальных бенефициаров хозяйственную политику всех экономических субъектов страны.

Максимум, что нынешний псевдогосударственный колосс в состоянии предпринять, – это скоординировать своекорыстные интересы нынешних случайных персонажей с ограниченными материальными возможностями общества. Нужно ли уточнять, что вся эта глиняная конструкция обречена на обрушение при первом же долговременном кризисном ветре?

Послесловие

Российская экономика не нуждается в реставрации монархии. Российская экономика нуждается в восстановлении консервативных начал: в жестком регулировании, контроле и надзоре, в государственной собственности на недра и инфраструктуру, в цивилизованном рынке, в промышленном и потребительском секторе с непременным соблюдением прав и свобод индивидов, в плановом развитии общественной сферы. А еще в освобождении от коррумпированного балласта, как и в прошлом, сдавливающего экономическое дыхание страны. В этом суть нового экономического консерватизма, одного из немногих препятствий, перефразируя Николая Бердяева, на пути зверино-хаотической стихии в нашем национальном хозяйстве, успешность которого можно будет измерить ключевым общественным показателем – ростом численности населения.

Российской экономике крайне необходима выверенная систематизированная концепция национальной экономической политики, теория и методология которой не нуждалась бы в директивном правительственном одобрении. Разработка экономической доктрины должна целиком и полностью находиться в зоне ответственности российских экономистов-исследователей и базироваться как на историческом опыте и особенностях национального менталитета, так и на лучших современных экономических практиках Востока и Запада. Начало этой работе положено в заключительной главе книги, но прежде мы рассмотрим фундаментальные причины и проявления недоверия и лжи в отношениях между властью и обществом.

Глава 2. Капитализм посвященных

Перечитывая экономическую классику («те, кто читает книги, всегда будут управлять теми, кто смотрит телевизор или сидит в социальных сетях»), вновь и вновь отмечаешь прозорливость выдающихся мыслителей. Исследователи уделяли немало времени вопросу о власти (Маркс в «Капитале» и вовсе сделал его базисом своей теории), и из их выводов можно составить прогноз на ближайшее по историческим меркам будущее.

Классики под факторами производства понимали землю (природные ресурсы), капитал (средства производства и финансы), а также труд (рабочую силу). В середине прошлого века к этим элементам добавились компетенции (знания, умения, навыки или ЗУН), воплощающиеся в новых продуктовых, социальных и управленческих решениях[37]37
  Идея расширения перечня факторов производства в середине ХХ в., что называется, витала в воздухе. Одним из первых, кто сформулировал и систематизировал феномен организованных знаний как социального отклика на научно-техническую революцию, был Джон Кеннет Гэлбрейт в «Новом индустриальном обществе».


[Закрыть].

Основоположники экономической науки полагали, что обособленные факторы производства сводятся воедино предпринимательским рвением, в результате чего появляются и распределяются рента, заработная плата, проценты за пользование капиталом и, конечно, прибыль. Однако в XX в., да простят меня сторонники австрийской школы экономической мысли, некогда центральная фигура предпринимателя была смещена с пьедестала институтом корпорации, ключевую роль в котором стали играть обладатели компетенций. Действительно, как-то несолидно сравнивать автомастерскую Генри Форда и современный транснациональный автомобильный концерн.

Обладатели компетенций, или, как их называл Джон Кеннет Гэлбрейт, техноструктура – это отнюдь не менеджмент, воцарение которого в системе принятия экономических решений в 1932 г. констатировали Адольф Берли и Гардинер Минз в фундаментальной монографии «Современная корпорация и частная собственность». Тогда, по итогам исследования корпоративного управления в 200 крупнейших американских корпорациях, Берли и Минз, как говорится, на пальцах показали, что экономическая власть в компаниях перешла от собственников к менеджменту. Техноструктура – это не столько управленческий, сколько интеллектуальный каркас современной корпорации, движимый отнюдь не только меркантильными мотивами.

К слову, об управленческой революции и развенчании мифа о наследниках Ротшильда, Рокфеллера или Моргана, властвующих миром. В табл. 2.1 представлена современная структура собственности европейских и американских компаний. Обратите внимание: если в континентальной Европе иногда еще встречаются акционеры, владеющие контрольным пакетом, то в Великобритании, а тем более в США, доля крупнейшего акционера не превышает 15 %.

Таблица 2.1. Средняя доля голосующих акций, принадлежащих первым трем крупнейшим собственникам в середине 90-х гг. (в %)

Источник: The Control of Corporate Europe / Ed. by Barca F., and M. Becht. – Oxford University Press, European Corporate Governance Network, 2001.

Вернемся к власти. Экономические гуру придерживались мнения, что истинная политическая власть находится в руках тех, кто владеет наименее доступными и труднозаменяемыми (в оценочном эквиваленте – наименее эластичными) на данный исторический момент факторами производства. В смитсианские времена и до того политическая власть принадлежала землевладельцам. В эпоху Маркса государство контролировалось капиталистами как собственниками средств производства и ликвидности. Наконец, в недавнем прошлом многие из нас были участниками неудачного социалистического эксперимента, когда власть в отдельных государственных образованиях перешла к собственникам рабочей силы («людям труда»).

Печальный финал того опыта побуждает к рассмотрению альтернативных социально-управленческих сдвигов, сопровождавших динамическое развитие западной, а в последнее время и восточной политической культуры. К рассмотрению, важнейшей характеристикой которого должна стать нейтральность «по отношению к любым ценностным суждениям»[38]38
  Автор опирается на мысль Людвига фон Мизеса: «.Экономическая наука аполитична или неполитична, хотя является основой политики и любого политического действия. она абсолютно нейтральна по отношению к любым ценностным суждениям и субъективным оценкам, так как она всегда относится к средствам и никогда – к выбору конечных целей». (Мизес Л. фон. Человеческая деятельность: трактат по экономической теории. – Челябинск, 2012. – С. 829).


[Закрыть]. Суть произошедших в западной экономике перемен, пожалуй, наиболее точно еще в 60-х выразил Гэлбрейт: «Власть перешла к новому фактору производства… это совокупность людей, обладающих разнообразными техническими знаниями, опытом и способностями, в которых нуждается современная промышленная технология и планирование»[39]39
  Гэлбрейт Дж. Новое индустриальное общество. – М., 2004. – С. 98.


[Закрыть].

Управленческие трансформации в полном соответствии с предсказанием Гэлбрейта происходят и в политике: «Опыт прошлого дает основания предполагать, что источник власти в промышленном предприятии переместится еще раз – на этот раз от капитала к организованным знаниям. И можно предполагать, что это найдет отражение в перераспределении власти в обществе»[40]40
  Гэлбрейт Дж. Указ. соч. – С. 96.


[Закрыть].

Сложно назвать президента США Барака Обаму, премьер-министра Великобритании Дэвида Кэмерона или канцлера ФРГ Ангелу Меркель ставленниками собственников промышленного или финансового капитала. Скорее, они выражают интересы тех самых технократов, обладателей компетенций, «предшественники» которых без особого напряжения в свое время брали власть в экономике.

Один из наиболее ярких подтверждающих эпизодов – закрытый ужин президента Обамы с представителями американской IT-элиты: главой Apple Стивом Джобсом, основателем и руководителем Facebook Марком Цукербергом, главой Twitter Диком Костоло, гендиректором Google Эриком Шмидтом, основателем и гендиректором Oracle Ларри Эллисоном и другими (всего 12 человек), состоявшийся 17 февраля 2011 г. в Сан-Франциско. Обратите внимание: мероприятие проходило не в официальном Белом доме, а в частной резиденции на другом от Вашингтона конце США.

Даже в финансовой сфере, казалось бы, сильной своими традициями, власть ныне находится в руках не акционеров, а наиболее креативной части менеджмента. Что, помимо прочих причин, стало одним из ключевых факторов мирового финансово-экономического кризиса, переживаемого нами в настоящий момент.

Впрочем, гэлбрейтовский термин «организованные знания» современным экономическим практикам не вполне подходит по нескольким обстоятельствам.

Во-первых, было бы неверным говорить исключительно о знаниях, игнорируя такие составляющие компетенций, как умения и навыки. Фундаментальная наука, как известно, в первую очередь основывается на знаниях, однако вряд ли ученые-теоретики нашли бы себе применение «по специальности» в современной корпорации.

Во-вторых, говоря об организованных знаниях, Гэлбрейт подразумевал коллективный характер принятия корпоративных решений, и в этом смысле с классиком нужно согласиться. Однако, когда мы имеем в виду экономику в целом, то вкладываем в термин «организация» несколько иное смысловое содержание, полагая, что организация в данном случае – это система согласованного взаимодействия рассредоточенных носителей знаний в масштабах всего национального хозяйства.

В-третьих, если уж говорить об обладателях знаний, умений и навыков как о социальном явлении, то уместнее было бы называть этот феномен не организованными, а рассеянными компетенциями. Этот важный теоретический поворот не позволил проскочить Фридрих Хайек: «Разнообразные пути передачи знания людям, строящим на его основании свои планы, есть центральная проблема для всякой теории, объясняющей экономический процесс. Вопрос о наилучшем способе использования знания, изначально рассеянного среди множества людей, или, что то же самое, о построении эффективной экономической системы, является по меньшей мере одним из главных и для экономической политики»[41]41
  Хайек Ф.А. Индивидуализм и экономический порядок. – Челябинск, 2011. – С. 95.


[Закрыть].

Если систематизация (и обмен) рассеянной информацией, по Хайеку, и есть рынок, то систематизация рассеянных компетенций есть тот самый «один из главных вопросов» для экономической политики. Уточню: рассеянные компетенции охватывают весь спектр современного экономического контента, воплощающегося, как было сказано в начале, в продуктовых, социальных и управленческих решениях.

Та система государственного управления экономикой, что ближе других продвинется к пределу совершенной организации рассеянных компетенций, будет задавать тон во всем мировом хозяйстве. Однако предложенный тезис будет верным при одном непременном условии: институциональная среда вне зависимости от степени ее развития должна быть статичной либо в крайнем случае эволюционно перестраивающейся.

Если же, к примеру, правовая конструкция хрупкая, а тем более постоянно ломается, значение формализованных правил минимизируется, что вносит в общественную жизнь элементы хаоса. Как писал об этом Нобелевский лауреат по экономике (1986) Джеймс Бьюкенен, «правила обеспечивают для каждого участника предсказуемость поведения других. Эта предсказуемость принимает форму информации или информационных рамок относительно возможных поступков взаимодействующих лиц. Для того, чтобы выполнять свои функции, правила должны быть стабильными. Если правила подвержены постоянным изменениям, передаваемая ими информация теряет всякое значение»[42]42
  Бреннан Дж., Бьюкенен Дж. Причина правил. Конституционная политическая экономия. – СПб., 2005. – С. 31, 35.


[Закрыть].