Текст книги "Забытые герои Арктики. Люди и ледоколы"

Глава VI
Зимовка у мыса Челюскин в 1914–1915 гг

На одном из совещаний, устроенных командиром, вопрос о приготовлениях к зимовке был решен почти единогласно. Другой вопрос заключался в том, что командир для сбережения провизии и возможности провести вторую зимовку предложил отправить в мае по сухому пути партию в 18 человек. Меня это предложение поразило и почему-то показалось известного рода капитуляцией. Ведь на самом деле, если явятся 18 человек в Петербург, то это уже будет служить признаком крушения экспедиции. С другой стороны, идти, даже в мае, пешком по тундре очень нелегко, и неизвестно, в каком виде и сколько людей дойдет. Конечно, нельзя было быть уверенным, что в следующем году нам удалось бы уйти из этой западни у мыса Земли Короля Оскара, но, во всяком случае, шансов было много. Да кроме того, предполагалось, что в Петербурге будут приняты все меры для присылки нам угля и провизии. Сделать это было неизмеримо легче, чем для экспедиций Брусилова, Седова и Русанова, которые неизвестно даже где и находились. Конечно, дать знать о себе следовало, и это было исполнено, как только Свердруп, зимовавший в 100 милях от нас, вступил с нами в радиосвязь. В марте, между прочим, он собирался приехать к нам на собаках.

В сентябре с «Таймыра» получили телеграмму, что ему удалось пройти вдоль берега по молодому льду и он приблизился к нам до пределов видимости, т. е. миль на 15. Между прочим, меня очень занимал вопрос, почему нам встречался глетчерный лед только у берегов Северной Земли, а восточнее мыса Челюскин мы его никогда не видали. Ни Нансен, ни Толль, ни Норденшельд не видали в Северном Ледовитом океане вовсе глетчерного льда. Мы же на сравнительно небольшом промежутке в 70 миль видели много айсбергов. Очевидно, что они или приносятся с запада, или образуются на Северной Земле. Как бы то ни было, они должны куда-нибудь деваться, и вероятнее всего, их выносит в пролив между островом Малый Таймыр и Северной Землей. Странно, что и Нансен не видел их во время своего дрейфа.

Результаты исследования крови у всей команды и командного состава показали, что общее состояние ее среднее. По-моему, упитанность команды была неважная, и я стал опасаться появления цинги. С цингой в экспедиции Толля был такой интересный случай: на «Заре» заболел некий Стрижев, уроженец Усть-Янска. Он рассказывал, что в Усть-Янске эта болезнь совершенно неизвестна, хотя всю зиму, кроме юколы, не едят ничего другого, тогда как пища на «Заре» была несравненно лучше. А матрос Расторгуев рассказывал мне, что рабочие в тайге на золотых приисках болеют цингой, несмотря на то что живут в сухих деревянных домах и питаются свежим мясом, луком и хлебом. Это явление крайне интересное, делающее заболевание цингой еще более загадочным.

21 сентября официально была объявлена полярная зимовка, матросов познакомили с главнейшими явлениями полярной зимы, а также с болезнями и главным образом с предрасполагающими моментами, способствующими этим заболеваниям в исключительных условиях такой зимовки.

1 октября разобрали машину, выкачали пресную воду из цистерн, перешли на камельковое отопление и полярную порцию. Расписание дня разработали таким образом, чтобы люди были заняты возможно больше времени, т. к. безделье располагает к тоске, а плохое настроение играет далеко не последнюю роль при возникновении цинги. День наш распределялся следующим образом: побудка в 6½ ч утра, в 7½ чай с хлебом и маслом, затем приноска льда или снега для добывания пресной воды, с 9 ч до 11½ ч судовые работы по специальностям, а с малограмотными занятия по грамоте, арифметике и другим общеобразовательным предметам. В 12 ч дня обед из двух блюд, а с 1 ч до 2½ развлечения и игры на воздухе, например, футбол[93]93
  Игра в футбол занимала важное место в жизни матросов во время зимовки и иногда способствовала их сближению с офицерами. Об этом вспоминал бывший старший кочегар «Вайгача» Ф. С. Ильин: «…после того, как мы стали окончательно на зимовку, мы играли [в футбол] почти каждый день, даже в самые сильные морозы, не играли только в пургу, играли даже при свете луны и звезд. Это было замечательное развлечение. Как-то в нашей команде машинистов и кочегаров играл Гельшерт и в борьбе за мяч нечаянно или умышленно подставил ножку Степе Глазунову, и тот полетел кубарем. После этого Степа все время норовил подставить ножку Гельшерту. Мы ждали этого момента, хотели посмотреть, как на это будет реагировать Гельшерт. Наконец Степа улучил момент и буквально из-под ноги Гельшерта забрал мяч, когда он хотел по нему ударить. Удар получился холостой, и Гельшерт растянулся и, лежа на льду, крикнул: „Глазунов, хватит, поквитались!“. Этим своим поступком Гельшерт приобрел симпатии нашего брата матроса» (РГАЭ. Ф. 247. Оп. 2. Д. 3. Л. 50об.). Другой эпизод, связанный с Н. А. Гельшертом, вспоминал бывший старший трюмный машинист «Таймыра» И. В. Пруссов: «Когда „Таймыр“ и „Вайгач“ стояли еще у стенки во Владивостоке, на „Таймыр“ как-то пришел Ваш [т. е. с „Вайгача“] старший офицер Гельшерт. Вахтенный куда-то отлучился, а я в это время проходил по коридору, выходящему к офицерским каютам. Он окликнул меня и спросил, где [находится] вахтенный. Я не видел его, не знал, что это старший офицер, и в ответ крикнул: „Вахтенного здесь нет!“ Когда на повторный его окрик: „Иди сюда!“ – [я] подошел к нему, он, назвав меня сукиным сыном, ударил меня наотмашь по уху! Вот тебе и хваленый офицер, которого мы, матросы, считали хорошим человеком» (Там же. Л. 55). – Сост.


[Закрыть], бокс, беганье на лыжах, катанье на буере и собаках в упряжи. Пока было светло, стреляли из ружей в цель. Футбол у матросов пользовался наибольшей популярностью; даже в самые темные полярные ночи они играли с большим увлеченьем. Каждые две недели устраивались состязания на призы, которые состояли из плиток шоколада, печенья или пайка табаку. В 3 ч чай, а с 4 до 6½ офицеры читали лекции по физической и общей географии, русской и военно-морской истории, природоведению, общей гигиене, анатомии и физиологии, физике и химии. В 7 ч ужин и чай, с 7½ до 9½ для желающих занятия по геометрии, алгебре, электротехнике и новым языкам. В 9 ч ложились спать[94]94
  Так в тексте, скорее всего – в 10 ч. – Сост.


[Закрыть].

По воскресеньям и праздничным дням устраивались литературные чтения или знакомились с историей полярных путешествий. Кроме того, составили небольшой оркестр из балалаек, мандолин и гитар.

В течение октября льды еще окончательно не установились, и поле, в которое мы вмерзли, носилось по разным направлениям со скоростью 6 миль в сутки, но, в сущности говоря, можно было считать, что мы оставались на месте, потому что генерального направления в движении не было. Осматривал вновь команду, и результаты оказались очень хорошие. Люди едят с аппетитом, в весе не падают, и настроение у всех бодрое.

Между прочим, мне пришлось наблюдать очень интересное явление: как-то раз я пошел прогуляться вместе с нашим штурманом. Мы подошли к недавно образовавшейся полынье. Она уже успела покрыться ледяной кашей и, замерзая, суживалась на наших глазах. Этот едва образовавшийся лед начал тороситься, образуя сначала выпучину в виде холма, затем вершина холма становилась более остроугольной, а сама выпучина – круче. Затем на хребте этой горки появилось нечто вроде желоба, по которому и начала обламываться верхушка хребта отдельными кусками, падавшими вниз. Это образование торосов было очень наглядно. Во время этой же прогулки мы видели радугу в виде столба, расположенного градусов на 10 над горизонтом, и тройное солнце в виде очень сплюснутого эллипса между двух вертикально расположенных маленьких круглых солнц.

Привожу выдержки из текста телеграмм, посланных по радио начальником экспедиции морскому министру.

«8. Х. 8 h 47 m р. m. № 277/109

С.-Петербург. Минмору. Гидрография.

Челюскин прошли 20 августа. В борьбе со льдами транспорта поломали лопасти, помяли борта. На „Таймыре” сломана часть шпангоутов, повреждены переборки. Считаю положение транспортов безопасным до весенних взломов льда. Транспорты медленно дрейфуют со льдом. Провизии хватит на год. Летом постараюсь плыть навстречу Свердрупу, а если лед не позволит или не хватит угля, укрыть корабли в безопасном месте. Открыли остров вблизи Беннетта в широте 76°10′ и долготе 153°, величиной и видом похожий на Беннетт. Вилькицкий».

«Адрес тот же[95]95
  В подлинном дневнике Э. Е. Арнгольда нет ни даты, ни номера этой телеграммы. – Ред.


[Закрыть].

Пройдя Челюскин, встретили непроходимые льды. Оба транспорта замерзли у северного полуострова Оскара. Широта „Таймыра” около 76°40′, долгота около 100°20′, „Вайгач” западнее миль на 15. Надеемся через Свердрупа продолжать связь. В марте переведу часть офицеров и половину команды на „Эклипс”. Прошу прислать к Свердрупу для меня оленей, чтобы облегчить перевозку людей, а летом выслать к Свердрупу тонн 200 угля. Рассчитываем сберечь уголь на две или три недели навигации. Оленей хотел бы оставить около кораблей до осени. Здоровье всех вполне хорошо. Вилькицкий».

При вторичном исследовании крови у личного состава обнаружился интересный факт: люди большого роста, много работающие на воздухе, теряли в количестве гемоглобин, особенно те, у которых его было много. В общей же сложности количество гемоглобина за месяц увеличилось.

21 октября ветер, начавшийся накануне, дошел до 20 м в секунду, лед начал ломаться, стали образовываться торосы, и через каких-нибудь 2–3 ч корабль был окружен торосами и полыньями. Нос и корма были на чистой воде. Безусловно, это была величественная картина, и я себе легко представляю, как бывало ужасно моментами на «Фраме» и как легко может быть раздавлен корабль этой колоссальной силой. Нет возможности описать того впечатления, которое приходится переживать, когда вокруг вас начинает крошить, как щепки, громадные толстые льдины; шум, гул и треск ужасный, будто стреляют залпами десятки самых крупных орудий, причем воет и свищет сильнейший ветер. В такие моменты перед расходившейся стихией кажешься себе таким ничтожеством, что даже как-то страх проходит, и только когда все успокоится и наступает снова мертвая тишина, начинаешь отдавать себе отчет во всем, что произошло, и какой опасности удалось избежать. Около 5 ч дня ветер почти внезапно затих, а к 10 ч наступила великолепная лунная ночь с довольно красивым сиянием шторного характера. Наш корабль повернуло на 180°, и он стал обращаться теперь носом на юг.

Кругом нас вместо гладкого поля образовался хаос льдов, но каким-то чудом уцелел мой ледяной домик, где я производил свои наблюдения.

Начались заболевания, большей частью простудного характера, которые, по счастью, довольно быстро проходили. В течение октября запас свежей провизии у нас подновился мясом двух медведей, убитых вблизи корабля.

Это было очень кстати: консервы и каши до такой степени приелись, что, несмотря на хороший аппетит, на них смотреть не хотелось. С 1 ноября началась тихая морозная погода с температурой до –30°. Мы наконец окончательно вмерзли и больше не двигались. Наше место было определено астрономически: 77°54′21″ сев. шир. и 100°13′30″ вост. долг. по Гринвичу. Солнце скрылось 18 октября, и наступила полярная ночь, но до ноября в полдень на юге была еще видна заря. С первых чисел ноября пропала и заря, хотя разница между полуденным сумеречным светом и ночной темнотой была большая, главным образом в смысле видимости вдаль. Северные сияния и луна освещали окружающую нас мертвую природу. Эти сияния по изменчивости своей формы, яркости и окраске представляют один из самых красивых, ни с чем не сравнимых феноменов природы. По внешней форме полярные сияния можно разделить на четыре основных вида: светящееся облако, лентообразное сияние, шторное сияние и лучистое, или корона. Конечно, между этими видами существует масса переходных форм, быстро сменяющих одна другую или комбинирующихся в группы, дающие поразительные по красоте и нежности оттенков красочные сочетания.

19 ноября пришлось наблюдать очень сильное падение барометра, высота которого доходила до 717,6 мм. Странно было, что, несмотря на такое низкое давление, ветер не превышал 17 м в секунду и в среднем был 11–14 м: величина при таком давлении ничтожная. Положим, что, по наблюдениям Нансена и др., здесь вообще атмосферное давление низкое, и возможно, что 717 мм для этих мест далеко не минимум. В декабре начались сильные морозы, продолжавшиеся до конца февраля. Температура воздуха колебалась от –40° до –50°, и самая низкая за всю зиму –56,4° наблюдалась 5 февраля.

Наступившие рождественские праздники провели скромно, но весело. Первый день ознаменовался улучшенным столом со значительной прибавкой свежей провизии, т. к. поросята, которых мы до сих пор берегли, выросли в порядочных свиней и доставили личному составу корабля свежего мяса по крайней мере суток на двое. В 4 ч дня была устроена елка, очень искусно сделанная из проволоки и окрашенная зеленой краской. Украшениями служили электрические фонарики и различные безделушки собственного изготовления команды. Раздавались подарки двух сортов: для курящих 200 г табаку и кусок мыла, а для некурящих – кусок мыла и серебряный рубль. Елка открылась маршем, очень недурно сыгранным любительским оркестром балалаечников. Через три дня был устроен вечер, на котором матросами прекрасно были разыграны две пьесы Чехова и дивертисмент, состоявший из выступлений оркестра, куплетистов, клоуна и прочих номеров.

30 декабря я заболел; за отсутствием достаточного количества свежей провизии и по причине низкой температуры в каюте, доходившей иногда до +6,25…+7°, у меня обнаружилось расстройство компенсации. Сердце стало плохо работать, появились сильные отеки ног. Это было мне особенно неприятно, пришлось перейти на питание исключительно свежей провизией, которой у нас и без того было очень мало. В данном случае мое положение как доктора еще усугубляло эту неприятность. Почти две недели пришлось мне пролежать в постели. 12 января ознаменовалось важным для нас событием: вступлением в связь с Петербургом через «Эклипс», Югорский Шар, Архангельск. Наши депеши были наконец переданы, получены ответ и даже частные телеграммы.

1 февраля над горизонтом появилось солнце. По этому случаю матросы устроили маскарад. Костюмы были сделаны удивительно удачно; несмотря на более чем скудные средства, они отличались и остроумием, и замечательным выполнением. Пользуясь солнечным светом, все отправились на лед сниматься, и т. к. костюмы были очень легки, то маски скоро порядочно продрогли, почему вскоре и возвратились на корабль, где им дали по чарке водки и сварили шоколад.

Когда же стемнело, то на льду сожгли фейерверк и чучело. Вечером из кают-компании был убран стол, и все матросы были приглашены для танцев. Многие маски так артистически изменили свой голос, что мы до самого конца не могли их узнать. Это обстоятельство они отлично использовали и, балагуря, указывали на многие наши слабые и смешные стороны, каковые имеются в каждом человеке. Называли нас теми кличками, которыми команда награждает на судах каждого начальника, но, к чести их, должен сказать, что никто из них не позволил себе что-либо оскорбительное или обидное, и мы все с большим удовольствием вспоминали этот вечер. Было даже решено повторить его, но, к сожалению, у нас начались серьезные заболевания среди офицеров и матросов[96]96
  Не избежал их и сам Э. Е. Арнгольд. 19 февраля 1915 г. он писал Л. М. Старокадомскому: «Я лично тоже заболел в декабре и даже сейчас еще не совсем оправился. В конце декабря я обнаружил у себя полное расстройство компенсации и думал даже, что отправлюсь в места не столь отдаленные. Произошло это у меня тоже на почве истощения. Оказалось, что я вовсе не приспособлен к полярной еде. К кашам прямо чувствую органическое отвращение… […]…И я был принужден прекратить их совершенно есть. Через месяц мне опротивели макароны, словом, я каждый день оставался голодным, как собака. Так продолжалось месяц, а может быть, и два. Наконец, в конце декабря слег с отеками. и довольно большими. Недели через две отеки прошли. Теперь я ем усиленную порцию, принимаю мышьяк [в малых дозах применяется в качестве регуляторов обмена веществ, кроветворения], железо и чувствую себя много лучше, но все-таки далеко не то, что было до начала зимовки» (РГАЭ. Ф. 245. Оп. 1. Д. 132. Л. 25об.–26). – Сост.


[Закрыть]. В особенности нас поразили смерти лейтенанта Жохова от острого нефрита и очень хорошего матроса, кочегара Ладоничева, от гнойного аппендицита. Жохов, бегая на лыжах, получил острое воспаление почек. Эта болезнь, кроме лекарств, требовала высокой температуры в помещении, а у нас выше +7° в каютах, и то под потолком, не было, а на полу у бортов всегда находился слой льда. Невозможно было держать и необходимую диету за отсутствием свежей провизии, а 50-градусные морозы не позволяли в достаточной мере проветривать помещения. Еще в октябре, как бы предчувствуя смерть, Жохов написал красивое прощальное стихотворение, посвященное своей невесте.

Мы решили похоронить своих соплавателей на берегу, почему пришлось сделать около 130 километров на санях при 45° мороза[97]97
  А. Н. Жохов и И. Е. Ладоничев похоронены на мысе Могильном (получившем тогда же свое название) в заливе Дика. – Сост.


[Закрыть].

В лице Алексея Николаевича Жохова экспедиция лишилась прекрасного флотского офицера и работника, а мы – хорошего товарища. Недели две спустя скончался и кочегар Ладоничев[98]98
  12 марта 1915 г. Э. Е. Арнгольд писал Л. М. Старокадомскому: «Не везет мне с больными! Смерть Ладоничева произвела на меня тяжелое впечатление тем более, что был момент, когда сильно надеялся на благополучный исход. Ухудшение произошло в несколько часов, затем последовала смерть. […] Мне все-таки кажется, что это был здорово хирургический случай и операция, безусловно, спасла бы больного. Но производить операцию при существующих условиях и моей полной хирургической несостоятельности было бы, конечно, безумием. С гораздо большим шансом на успех можно было рассчитывать на силу организма, чем на операцию» (РГАЭ. Ф. 245. Оп. 1. Д. 132. Л. 27–28). Бывший кочегар «Вайгача» П. В. Губин вспоминал: «Доктор Арнгольд был неплохой человек, но что он мог сделать, если сам еле ходил опухши. А фельдшер Мизин сам походил на покойника, и у него у первого появились признаки цинги» (Там же. Ф. 247. Оп. 2. Д. 3. Л. 43). – Сост.


[Закрыть], который был также похоронен на берегу рядом с Жоховым.

В конце февраля за кормой начали обкалывать лед для обнажения винта, чтобы заменить сломанную лопасть новой. Работы шли довольно удачно: ледяной док углубился на 2 метра и обнаружились две сломанных лопасти винта.

Попутно командир занялся исследованием толщины льда. Лед толщиною в 2 м 50 см бурился в течение 45 минут. В результате выяснилось, что толщина молодых полей, т. е. первого года образования, 153 см, старые же льдины достигают 243–250 см. Измерение температуры льда в разных слоях дало следующие результаты: на поверхности, при –13,4° наружного воздуха, –16°, на глубине 50 см –19 °C, на глубине 100 см –12 °C, на глубине 150 см –7° или –5,2°. Свердруп телеграфировал, что им устроен склад для депо в заливе Миддендорфа.

Во время очередных осмотров личного состава у некоторых матросов оказались десны разрыхленными, припухли, гиперемированы и кровоточили. Но за цингу считать этого было нельзя, т. к. совершенно не было скорбутных пятен. Однако 14 марта все же пришлось поставить первый диагноз цинги у матроса Эллера.

Очень интересное явление пришлось наблюдать у матроса Мячина, уроженца Астраханской губернии: еще до военной службы он болел малярией, и вот теперь, в суровом полярном климате, у него стали все чаще и чаще повторяться приступы этой болезни. Дни быстро проходили в разных приготовлениях, наступал апрель, и с ним тепло; морозы редко превышали теперь –12°. 8 апреля подле корабля порхал и бойко чирикал свою милую песенку первый живой вестник весны – снежный подорожник. За время зимовки мы не были избалованы посещением каких-либо живых существ. Еще до наступления темноты кое-когда подходили к кораблю белые медведи, и один из них даже настолько заинтересовался этим незнакомым ему предметом, что, решившись взойти на палубу, сделал уже несколько шагов по сходне. Конечно, он поплатился жизнью за свое любопытство. С наступлением полярной ночи прекратили свои посещения и медведи. Только в конце декабря как-то совершенно случайно забрел заблудившийся песец, которого затравили наши судовые собаки. Медведи стали появляться опять только в конце марта, когда заря длилась всю ночь.

С 11 апреля солнце перестало прятаться за горизонтом; наступил бесконечный день.

Первое время постоянное присутствие солнца вызывает радостное чувство, обусловленное отчасти контрастом с удручающей темнотой трехмесячной полярной ночи, отчасти и непривычкой к этому редкому явлению.

С наступлением светлого времени стали подготовлять корабль к предстоящему плаванию, а также начались экскурсии на берег и окрестные острова, которые хотя и были описаны зимовавшей в 1901 г. русской экспедицией Толля, но все-таки не вполне достаточно и точно. Метеорологические и некоторые гидрологические наблюдения систематически велись круглую зиму даже в самый темный период полярной ночи и трескучих морозов. Приятнейшим днем во время зимовки для всех была суббота. В этот день радиостанция «Эклипса» передавала нам иногда сообщения из Петербурга и нередко интересные новости о войне, которые удавалось в течение недели перехватить из переговоров очень мощных станций Нордкапа в Норвегии со Шпицбергеном или же Архангельска с Югорским Шаром. Такие сообщения вносили значительный интерес в нашу скучную, монотонную жизнь и сознание, что мы не окончательно оторваны от остального мира. Это, конечно, придавало нам много бодрости и облегчало гнет тяжелой полярной зимовки. 21 марта Свердруп телеграфировал, что в мае собирается прийти за людьми, которых начальник экспедиции намеревался отправить при его помощи в Петербург для сбережения провизии на случай второй зимовки.

За ними на «Эклипс» должен был прийти из устья Енисея с оленями весьма опытный полярный промышленник Бегичев, бывший боцман «Зари».

Он-то и должен был доставить наших людей с «Эклипса» в селение Гольчиху, расположенное в устье Енисея. Оттуда они должны были отправиться на пароходе вверх по реке до Красноярска и затем по железной дороге в Петербург.

От места нашей зимовки до Гольчихи было более 2000 километров, которые им предстояло пройти по льду и тундре Таймырского полуострова. Одним из крупных недостатков нашей экспедиции было то, что мы не имели ездовых собак, поэтому Свердруп должен был лично прийти к нам с тремя нартами для перевозки клади и провизии. 14 апреля доктор Тржемесский телеграфировал с «Эклипса», что капитан Свердруп выехал на «Таймыр». Мы уже приготовили 18 человек матросов и одного офицера из наиболее слабых и болезненных, снабдив их всем необходимым для путешествия.

Погода стояла отличная, на солнышке слегка припекало, и температура была выше нуля. 21 апреля мне пришлось наблюдать интересное оптическое явление: около 11 ч вечера были видны три солнца, причем настоящее было посредине и два ложных по бокам. В ожидании прихода Свердрупа все были заняты составлением донесений и писанием писем. Наконец 29 апреля с «Таймыра» увидели три нарты и людей, направляющихся к кораблю. Все вышли навстречу славному путешественнику. Со Свердрупом прибыли еще два норвежца: Нильсен и Кнудсен. Бодрый и крепкий 63-летний старик, капитан Отто Свердруп, по словам его спутников, совершил весь переход пешком на лыжах, ни разу не пользуясь нартой и идя все время на уровне с собаками.

Отдохнув два дня на «Таймыре», он пришел с визитом к нам на «Вайгач». Эта прогулка ни больше ни меньше как 30 с лишним километров, и мы, конечно, были польщены посещением такого маститого полярного исследователя. На всех он произвел самое хорошее впечатление своей спокойной, тихой, но уверенной речью и совершенной простотой в обращении. Он был настолько деликатен, что хотел расположиться на ночлег в палатке рядом с кораблем, не желая нас стеснять. Нам стоило немало труда уговорить его воспользоваться одной из наших кают, и, конечно, ему было отведено лучшее помещение на корабле – каюта командира. Свердруп проделывал свою девятую полярную зимовку в жизни, и любимой его поговоркой было: «Чтоб узнать хорошо человека, не нужно съедать с ним пуда соли, а достаточно провести совместно одну полярную зиму». Он прекрасно говорил по-английски, и мы до поздней ночи с необычайным интересом слушали его рассказы о бесконечных полярных странствованиях.

Он лично знал всех корифеев полярной науки, и нас очень интересовала его характеристика этих личностей. Кука он называл просто шарлатаном, очень неважно отзывался о Пири, с которым ему пришлось провести одну полярную зиму на севере Гренландии; но зато исключительно лестно говорил о Шеклтоне и Скотте, называя их истинными джентльменами.

Отдавая должное отваге и энергии своего соотечественника Амундсена, он сказал, что тот все-таки поступил не gentelmann like[99]99
  Как подобает порядочному человеку (англ.). – Ред.


[Закрыть] пo отношению к Скотту, написав на палатке, оставленной им на Южном полюсе, «Soyez les bienvenu!»[100]100
  Добро пожаловать! (фр.). – Ред.


[Закрыть]. Конечно, эта надпись носила характер иронии. Как известно, Скотт и Амундсен шли одновременно, но разными путями к Южному полюсу. Амундсен опередил Скотта на 14 дней. За эту надпись Амундсен, несмотря на открытие Южного полюса и Северо-Западного прохода, был исключен временно из членов полярного клуба в Христиании и получил выговор от норвежского короля, на средства которого и была главным образом создана экспедиция Амундсена к полюсу.

Прогостив у нас двое суток, Свердруп вместе с предназначенной к отправке партией 2 мая утром ушел на «Таймыр»[101]101
  В подлинном дневнике д-ра Арнгольда говорится, что в этот приезд Свердруп не был на «Вайгаче»; в конспектах же его лекций имеется приведенный здесь рассказ о посещении Свердрупом «Вайгача». Я полагаю, что записям в дневнике следует более доверять, чем лекциям, которые составлялись, вероятно, по памяти, а не по документам. Беседа же со Свердрупом, приводимая здесь, несомненно, подлинная, но она имела место, вероятно, на острове Диксон или во время плавания «Вайгача» к селению. – Ред. Действительно, Свердруп не смог посетить «Вайгач». Это подтверждает и Н. И. Евгенов: «13 мая [1 мая по юлианскому („старому“) стилю] Б. А. Вилькицкий послал радио на „Вайгач“: Капитан Свердруп просит передать сожаление, что не может заехать на „Вайгач“. Прошу сообщить, когда может выйти ваша партия. Вилькицкий» (Евгенов Н. И., Купецкий В. Н. Указ. соч. С. 270). – Сост.


[Закрыть]. От нас уходило 18 человек наиболее слабых, перенесших во время зимовки цингу, а также желающих и главным образом боявшихся вторичной зимовки, что, конечно, отражалось на моральном состоянии их сотоварищей. Необходимо заметить, что ни одного матроса на экспедицию не принималось по назначению, а исключительно лишь по собственному желанию, с предупреждением и объяснением всех опасностей и тяжести похода. К сожалению, малодушие часто берет верх при встрече с настоящими лишениями: начинаются ропот и нытье, наводящие уныние и на более твердых. Из офицеров, по приказу начальника экспедиции, уходящих к устью Енисея должен был вести лейтенант Гельшерт[102]102
  Всю партию личного состава, уходившего с «Таймыра» и «Вайгача», возглавил Д. Н. Александров. 17 апреля 1915 г. Э. Е. Арнгольд писал Л. М. Старокадомскому: «Новопашенный и Гельшерт ужасно возмущены, что Вилькицкий назначил начальником партии Александрова. Самолюбие флотских офицеров поражено в самое сердце: „как так, паршивый механик – и вдруг начальник партии“. Был момент, когда Гельшерт уже был почти отставлен от похода и вместо него хотели назначить нашего механика. Только неистовое желание Петруши сплавить во что бы то ни стало Гельшерта побудило пойти на такой компромисс для флотского сердечка. Ох, знаете, ну и полярные эксплораторы! Сидеть бы им в канцелярии да считаться чинами и орденами. Я Вам серьезно говорю, что этот поход может кончиться трагикомически, тем более что Александров, насколько мне кажется, большим умом не отличается. Интересно, знает ли Свердруп, что людей совершенно не хотят оставлять на „Эклипсе“, а немедленно они отправятся дальше на юг. Мне почему-то кажется, что Свердруп на это не рассчитывает, иначе он бы поторопился с приездом, так как партия может застрять у Пясины» (РГАЭ. Ф. 245. Оп. 1. Д. 132. Л. 33об.–34об.). – Сост.


[Закрыть].

Проводы носили самый сердечный и трогательный характер. Тяжело было нам всем расставаться с Гельшертом, особенно мне, т. к. мы с ним участвовали в экспедиции с самого ее возникновения, когда «Вайгач» стоял еще на стапели верфи Невского судостроительного завода в Петербурге. Я отлично понимал, как ему было тяжело расставаться с кораблем и как ему хотелось замкнуть на нем кольцо вокруг Старого Света. Провожать их пошли до «Таймыра» командир с двумя человеками и мичман Никольский с шестью до мыса Медвежий Яр на полуострове Короля Оскара.

После ухода партии нас осталось пять человек командного состава, 20 человек матросов и вольнонаемный повар-буфетчик. С этим составом мы могли бы кое-как прокормиться во время вынужденной второй зимовки.

В первую половину мая начали задувать порядочные ветры с частыми пургами, так что предположение Толля, что май здесь отвратительный, подтвердилось как нельзя лучше.

Во вторник, 11 мая вернулся с «Таймыра» командир. Оказывается, что он вместе с доктором Старокадомским совершил экскурсию на берег, и им удалось найти фиорд Гафнера, который оказался чрезвычайно красивым, с узким входом всего в 150 метров шириной, пролегающим между отвесных гранитных скал со вкрапленным в них кварцем. Самый фиорд врезывается далеко в берег и по величине не уступает бухте Прончищевой. На берегу уже началось сильное таяние снега, в некоторых местах даже показался мох[103]103
  «Так как фиорд Гафнера впервые был исследован именно этой Гидрографической экспедицией Северного Ледовитого океана, то я считаю нужным указания Э. Е. Арнгольда пополнить следующим. Специально для исследования фиорда с „Таймыра” была послана санная партия (2/VI–12/VI 1915 г.) в составе Н. И. Евгенова, А. М. Лаврова и четырех человек матросов, которая произвела съемку всего фиорда, выяснив при этом, что он вдается в материк на 40 километров» (Лавров А. М. Указ. соч. С. 102).


[Закрыть].

14 мая прилетели первые чайки. По сравнению с Толлем птицы у нас появились раньше на 10 дней. Так, первых пуночек они увидели 23 апреля, а мы 13-го, хотя и находились севернее. 19 мая пролетели первые гуси. Установилась прекрасная солнечная погода, началось сильное таяние, стали попадаться дни с положительной средней температурой.

В ночь на 21 мая вернулся мичман Никольский с партией матросов, провожавших ушедших на «Эклипс». Все они остались очень довольны своей экскурсией и рассказывали, что тундра кипит жизнью. Видели много оленей и привезли с собою несколько куропаток, но, к сожалению, в таком виде, что их невозможно было препарировать. Между прочим, с «Таймыра» они ездили в фиорд Гафнера на аэросанях со скоростью 20 километров в час[104]104
  «В связи с уходом на „Эклипс” летчика Александрова на „Таймыре” решили из гидросамолета построить аэросани. Для этого гондолу самолета с мотором поставили на полозья, сделанные из поплавков, обшитых жестью. Переоборудованием занялся инженер-механик А. Г. Фирфаров. Он удачно подбил поплавки жестью. Сани теперь легко скользили по снегу. Вечером 30 мая [1915 г.] произвели пробу аэросаней, испытание прошло удачно» (Евгенов Н. И., Купецкий В. Н. Указ. соч. С. 272). – Сост.


[Закрыть] и, в свою очередь, подтвердили, что он очень красив и глубоко врезывается в материк. На следующий день получили радио с «Эклипса», в котором сообщалось, что наша партия в 6½ ч утра благополучно прибыла туда.

С наступлением более теплой погоды я возобновил свои гидрологические работы и сделал батометрический разрез моря на месте нашей стоянки. Оказалось, что при глубине 32 метра плотность воды постепенно уменьшается к поверхности, а температура остается –1,4°, а если и есть изменения, то, безусловно, не превышающие сотых долей градуса. Соленость оказалась сравнительно большая, и пока влияния реки Таймыры не замечалось.

Вода, которую мы брали с поверхности ледяного покрова для употребления в пищу, была почти пресная, и удельный вес ее колебался от 1,0002 до 1,0008, но с ляписом[105]105
  Ляпис – азотно-кислотная соль серебра, растворимая в воде. – Сост.


[Закрыть] давала резкую реакцию.

В течение мая к кораблю подбиралось много медведей, которых в большинстве случаев удавалось убить, благодаря чему мы были обеспечены свежей провизией и наш стол значительно улучшился.

В первых числах июня командир с 11 матросами опять отправился на берег – отвозить решетку на могилы Жохова и Ладоничева. Возвратились они 5 июня и привезли массу образцов местной флоры, убили оленя и много птиц, принесли также птичьих яиц, гусениц, червей и куколок. По их словам, тундра совсем освободилась от снега и лето в полном разгаре. На льду под берегом много воды. У нас тоже стало заметно наступление полярного лета: днем порядочно припекало, и лед таял на 1,5 см в сутки.

Все чаще и чаще стали появляться медведи и приближаться к нашему кораблю. Должно быть, мы стояли на какой-нибудь медвежьей тропе. Чувствовали же они себя довольно непринужденно и удирали только при приближении наших собак. Мне даже пришлось наблюдать однажды, как медведь добывал себе пищу. Не доходя километра 1½ до корабля, он забрался в большую лужу натаявшей поверх льда воды и через несколько времени вылез весь окровавленный, держа нерпу в зубах; очевидно, там была отдушина. Вылезши, он сначала повалялся на снегу, а потом принялся уничтожать свою добычу, раздирая ее на куски, и снова весь перепачкался в крови. Его сейчас же окружили чайки, стараясь ухватить кусочек и на свою долю. Временами они становились так назойливы, что медведю приходилось прекращать свою еду и отгонять непрошеных гостей, что он и делал, размахивая головой и производя резкие движения. Картина была, безусловно, интересная, но не особенно приятная.

В течение первой половины июня на поверхности льда накопилось так много талой воды, что можно было совершенно свободно кататься на байдарках.

Эта вода пробивала себе дорогу сквозь толщу льда, размывая трещины и образуя воронки, которые, постепенно расширяясь, превращались местами в водовороты диаметром в 2 метра и более. Наступили дни томительного ожидания, когда распадутся ледяные оковы и корабли получат возможность продолжать свой путь.

22 июня с «Эклипса» было получено печальное известие о смерти нашего матроса Мячина, заболевшего воспалением брюшины. Это был уже третий покойник в экспедиции. Того же числа Бегичев прибыл на «Эклипс». Он привез почту и газеты, а за ним следовало 650 оленей. Согласно полученной инструкции он должен был доставить нашу партию до окончания навигации на Енисее в Дудинку или Гольчиху, а сам оставаться на Штеллинге, ожидая нас до октября, на случай, если нам придется оставить суда и перейти с его помощью для зимовки на остров Диксон.

В общем, нашей партии, отправленной на «Эклипс», предстояло сделать путешествие по тундре на протяжении 700 километров. В числе прочих новостей получили последние известия об экспедициях Русанова, Брусилова и Седова[106]106
  В. А. Русанов, геолог, исследователь Новой Земли, предпринял в 1912 г. на шхуне «Геркулес» путешествие на Шпицберген для отыскания [месторождений] каменного угля и [подачи на них] заявок. Закончив работу на Шпицбергене, Русанов отправился на восток, в Карское море, и с тех пор пропал без вести. Лейтенант Г. Л. Брусилов отправился в 1912 г. на шхуне «Св. Анна» с целью промыслового изучения берегов Сибири от Югорского Шара до Берингова пролива. Тоже пропал без вести. Лейтенант Г. Я. Седов в 1912 г. отправился на шхуне «Св. Фока» с экипажем в 22 человека к Северному полюсу. По пути зимовал на Новой Земле, достиг Земли Франца-Иосифа и оттуда пошел на санях к Северному полюсу. – Ред.


[Закрыть]. Окончились все три весьма трагично, Седов, конечно, не застрелился, как раньше передавали, а просто умер от цинги по дороге на полюс, куда отправился с тремя нартами. Дошел он до земли Рудольфа. Шхуна «Св. Фока» под парусами вернулась на Мурман, причем на корабле было сожжено все дерево, включая фальшборт и обшивку.

С «Таймыра» сообщили по радио, что нашли на берегу, кажется, у горы Келха, труп мамонта, убили 50 птиц 20 различных видов.