Текст книги "Бесогон. Россия между прошлым и будущим"

Часть вторая
Россия и русский мир

О России

«Разве можно говорить о ней? Она – как живая тайна, ею можно жить, о ней можно вздыхать, ей можно молиться; и, не постигая её, блюсти её в себе; и благодарить Творца за это счастье и молчать…

Но о дарах её; о том, что она дала нам, что открыла; о том, что делает нас русскими; о том, что есть душа нашей ду-ши; о своеобразии нашего духа и опыта; о том, что смутно чуют в нас и не осмысливают другие народы… об отражении в нас нашей Родины – да будет сказано в благоговении и тишине».

Так завещал Иван Ильин.

Попробую и я, следуя его завету, рассказать вам о России.

И начну я мой рассказ с кино. Картина «Раба любви»… Режиссёр, которого играет Александр Калягин, разговаривает с продюсером, которого играет Олег Басилашвили. Идёт Гражданская война, идут съёмки – картина не ладится, жизнь не ладится, уже ощутим распад старого мира, который как воздух был всегда рядом – а когда он рядом, то его не замечаешь, а вот когда его не стало, без него невозможно. Эта невозможность жить и заниматься творчеством без любви, без России, без Русского мира, трагически переживается героями картины. Они хандрят, унывают… и вдруг, в секунду, – «оживают». Их лица озаряет улыбка, когда Басилашвили, вспоминая их прежние фильмы, обращаясь к Калягину, произносит: «Вы помните – средняя полоса России…»

Достоевский сказал: «Русский человек без веры – не человек». Он сказал это более жёстко у он сказал – животное… Скажем мягче – не человек.

Эти три слова, сказанные одним русским человеком другому русскому человеку, всё сразу объясняют. Всё становится простым и понятным. И души их обретают душевное равновесие и покой.

Они у себя – дома…

Так и мы с Лёшей Артемьевым (замечательным русским композитором, написавшим музыку почти ко всем моим картинам) однажды ехали на машине домой и… затормозили, вышли на берег реки, граничащей с полем и лесом, остановились, посмотрели друг на друга и, не сказав ни слова, – вдруг заплакали; вот она, Россия, – наша Родина.

Что же ты такое – Россия?

Языков как-то сказал: что русскому – здорово, немцу – смерть. И дело не в том, что мы лучше. Нет. Просто мы – другие. И слава Богу! Значит, мы можем быть интересны друг другу. Мы разные, значит, мы можем общаться, дружить и даже полюбить друг друга.

Берег Волги в районе города Тверь.

Фотография С.М. Прокудина-Горского, 1910 г.

Русский человек… Какой он?

Достоевский сказал: «Русский человек без веры – не человек». Он сказал это более жёстко, он сказал – животное… Скажем мягче – не человек.

В Германии, например, вполне можно прожить без Бога, потому что в Германии богом всегда был Закон, а в России – нет, потому что законом в ней всегда был Бог. Да и не любит русский человек законов, написанных для него другим русским человеком, а тем более – не русским. Вот открывает он утром газету, а там – бац! – новый закон… И первая мысль – ну опять меня накалывают, не может же быть, чтобы этот закон на меня работал, чтобы он был хорошим.

Скучно русскому человеку по закону жить – ни украсть, ни покараулить! Поэтому и ходят на Руси поговорки: «Закон, что дышло…» Русский человек понимает: закон не перепрыгнешь, а вот обойти его можно… и нужно. И тут же ищет, как обойти..

Закон в России без веры – филькина грамота!

Я вывел для себя формулу русского человека, которую нигде в мире понять не могут… Правда, там есть одно неприличное слово, но оно к месту, ничего не поделаешь… Так вот: «Русским может быть только тот, у которого чего-нибудь нет, но не так нет, чтобы обязательно было, а нет – и хер с ним!»

«Хотите пять рублей?» – «Давай!» – «Но тогда вам придётся сделать то-то и то-то». – «Не-е‑е, раз так, то мне ничего не надо…»

Закон в России без веры – филькина грамота!

Мне кажется, всё это потому, что для русского человека внешние проявления жизни имеют намного меньшее значение, чем внутренние. За границей – наоборот. Во Франции, например, можно нахамить человеку, но если это делается с улыбкой, то и оскорбляться необязательно.

Вообще об улыбке – это интересно. Сколько раз за границей, особенно во время первых поездок, я покупался на эту видимую приветливость. Но улыбка там ничего не стоит – это способ общения и… отчуждения. Для нас же улыбка значит многое. Русский на улыбку летит как бабочка на огонь, а натыкается на стеклянную стену…

Русскому человеку чрезвычайно важно, чтобы его «коснулись рукой», рюмку с ним выпили, поговорили «ни о чём» или просто помолчали вместе. Это желание как угодно можно называть – патриархальностью, отсталостью, можно над этим иронизировать, но… мы такие.

И ещё – русский человек никогда не будет работать только за деньги без какого-то смысла. Он хочет, чтобы ему не только хорошо платили, он хочет любить тех, кто ему платит, а если он их не любит, то скажет: «Вы что, хотите, чтобы я ещё и вкалывал на ваши вонючие деньги?»

Русский человек может вкалывать как никто. Но – только со смыслом! Помните, у Достоевского каторжников заставляли переносить брёвна в одну сторону, потом в другую. Когда они узнали, что это просто для того, чтобы носить брёвна, отказались. Вот если бы это делалось, чтобы построить гильотину для них же, тюрьму для них же или дыбу – если бы это имело смысл, они бы это сделали. Поэтому русскому человеку мало предложить деньги, ему надо иметь идею, иначе он потеряет силу – рабочую и жизненную.

Русский человек может вкалывать как никто. Но – только со смыслом!

Я часто слышал и слышу фразу: вот, дескать, Россия по сравнению с цивилизованными государствами… Да что же это за диво такое «цивилизованные государства»? И почему надо обязательно сравнивать Россию с Италией или Голландией? У России свой путь, совершенно особый. Россия была аграрной страной, с мощнейшим крестьянством, со своими традициями, со своей культурой. С мощнейшим купечеством, которое поднимало экономику, и поддерживало государственность, и было тем самым балансиром, что уравновешивал правых и левых. И развитие капитализма в России шло, да и сейчас идёт совершенно другим путём, чем в Европе и Америке… Да и социализм в России был совершенно другой, нежели в той же Польше или бывшей Чехословакии…

Всем, кто хочет Россию понять и полюбить, следует осознать, что Россия – это не Европа и не Азия. Россия – самобытный культурно-географический материк-континент, называемый Евразией.

Россия другая!

Здесь всё перемешано, всё стократно увеличено – красота, нежность, глупость, коварство, наивность, разврат… Западный мир, постоянно озабоченный демократическими переменами в России, забывает о том, что двести семьдесят лет Россия держала на себе татаро-монгольскую Орду. Если бы двести семьдесят лет Россия не держала на себе Орду, то Микеланджело был бы скуластым и узкоглазым, а в Италии говорили бы сегодня на совсем другом языке.

И это – тоже Россия…

Всем, кто хочет Россию понять и полюбить, следует осознать, что Россия – это не Европа и не Азия. Россия – самобытный культурно-географический материк-континент, называемый Евразией. Россия-Евразия – это центр мира, который органично впитывает и перерабатывает в себе западную культуру и восточную традицию, не теряя при этом собственного своеобразия. Именно здесь пересекаются цивилизация и культура. Западная цивилизация здравого смысла и созерцательная культура Востока. В России как в котле перевариваются: вероисповедания, цвет кожи, разрез глаз, обычаи, традиции…

Мои зрители, памятуя, что я снял картину «Несколько дней из жизни Ильи Ильича Обломова», часто меня спрашивают: кто нужен России больше из героев романа Гончарова – Штольц, отождествляемый с западной цивилизацией, или Обломов, представляющий русскую культуру?

Подлинная Россия является миру именно тогда, когда сила в ней умножается на мудрость, а когда ставка делается только на ум и власть, то миру является Россия мнимая, И от этого – всем нам становится только хуже,

Россия… Россия – это состояние души. Постарайтесь это понять,.

Штольц, конечно же, России нужен. Это такой русский ответ на европейский призыв к реформам. Но ведь Россия парадоксальная страна. Знаете, у женщины есть то самое сокровенное место, где плод вызревает. Так вот – это как раз то место, которое в России занимает Илья Ильич Обломов. Со всеми дурными сторонами характера он в определённом смысле – хранитель нашего генетического кода, веками передающегося из поколения в поколение. Я понимаю, что сегодня России больше нужен Штольц, но люблю я – Обломова.

Русский философ Иван Ильин как-то сказал: «Обыватель ценит ум и власть, но ненавидит мудрость и силу». Это гениальные слова.

Власть может быть подлой, ум – коварным. Сила – это здоровье, умноженная на мудрость – эта мудрая сила; она не обидит слабого и обуздает сильного, чтобы не допустить зла…

Подлинная Россия является миру именно тогда, когда сила в ней умножается на мудрость, а когда ставка делается только на ум и власть, то миру является Россия мнимая. И от этого всем нам становится только хуже.

Россия… Россия – это состояние души. Постарайтесь это понять…

Российская провинция

«Россия произрастает провинцией», – считал Н. М. Карамзин. «В России центр на периферии», – вторил ему В. О. Ключевский. Наверное, неспроста наши великие историки так считали, и не на пустом месте делали они свои выводы.

Провинция – это самое дорогое, что есть у России…

Мы возвращались из Нижнего Новгорода. Ночь. Поздно. И мы проезжаем Печерский Вознесенский монастырь. Я говорю: «Давай заедем!» Время – одиннадцать часов вечера. С заходом солнца любой православный монастырь закрывается. Но мы туда поехали. Приехали, постучали. Я назвался, попросил открыть. И нас пустили! Незнакомый мне отец-игумен дал нам приложиться к открытым мощам – главе преподобного Макария Желтоводского. И потом мы уехали…

С этим для меня ничто не может сравниться – никакие мирские радости или высокие оценки моего творчества, – ничто не способно встать рядом с «этим» – приехать в любой русский монастырь, и тебе откроют дверь…

Всё. Точка. Понимаете?

Этот игумен ведь лично меня не знал, он отнёсся ко мне не как к артисту Никите Михалкову, а просто как к православному человеку, тому, кто попытался почувствовать святое и сокровенное, то, чем живёт дух русского монастыря. Я прекрасно понимаю, как далеко мне до духовной красоты и чистоты православного монашества. Но я чувствую силу и значение их земного и небесного подвига…

Вот «это» – по глубинному человеческому счёту – абсолютно стирает всё то, что может тебя раздражать, мешать или ущемлять в суете городской жизни. Когда ты понимаешь, что люди, никак от те– бя не зависящие и никак с тобой внешне не связанные, проявляют такое доверие и ночью открывают для тебя монастырь! То, сами понимаете, это дорогого стоит…

Провинция – это самое дорогое, что есть у России…

Я не люблю московскую тусовку, которая бурно и торопливо живёт внутри Садового кольца. Но когда ты испытываешь то, что испытал я в Печерском Вознесенском монастыре, то всё это вообще перестаёт иметь какое бы то ни было значение. И это не сентиментальность, а сокровенное состояние души, которое называется русской любовью. Это то, что каждое воскресенье объединяет всех нас Божественной литургией, под куполом единого храма – духовного купола нации. Это то, что называется и является русской семьёй в национальном её значении и смысле.

Мне довелось по съёмочным делам два месяца провести в Костроме, побывать в Ярославле, Плёсе, Андропове. И я хочу вам признаться, что мне не приходилось ранее испытать такого чувства, с каким прожил я эти шестьдесят с лишним дней. Я был счастлив. Я ощутил себя частицей русских просторов и русского покоя. Один местный человек (с которым мы стояли тогда на набережной) сказал мне: «А это – наша Волга»… Сказал «наша», а прозвучало – «моя»!

И мне стало завидно.

Возможно, моё настроение объясняется тем, что я был на земле моих предков. В той точке на обширной географической карте нашей великой страны, что именуется малой родиной. С годами родные корни притягивают человека к себе со всё возрастающей силой…

Я, конечно же, вернулся в Москву, нырнул в бездну суеты, но у меня осталась светлая надежда, что есть место на Русской земле, где я всегда могу утешиться, подлечить душу, что есть на белом свете «моя земля», которая заинтересована во мне, как и я кровно заинтересован в ней.

А малые города России… Их надо возрождать! Но настоящая помощь возрождению малых городов может выразиться только в личном участии каждого из нас. Вся страна и каждый из нас – только так мы можем этому помочь.

Вместе с тем, понимая и разделяя боль русского человека по поводу вымирания малых городов, не могу не отметить: их возрождение принимает иногда гротескные формы. Бывает что-то невероятное: некий купец, в некоем городе, на свои деньги поставил памятник Александру Невскому. Мало того, что он поставил памятник Александру Невскому, он ещё договорился с военными лётчиками, и те (во время открытия этого памятника) пролетели эскадрильей истребителей так, что образовали в полёте крест. При этом они запускали ракеты. Это было апокалиптическое зрелище…

Разве это не драматургия Островского?

Хотя главное, наверное, всё же не это, а само желание человека (пусть оно чрезмерное, безвкусное, пусть какое угодно) – установить на своей родной земле памятник святому благоверному князю, а не открыть очередной коммерческий ларёк…

Нам всем следует, наконец, понять, что и политика, и история, и будущее нашей страны рождаются не в Москве и Санкт-Петербурге, а в российской провинции.

И так было всегда.

Возьмём культуру России. Лучшие её представители рождались не в «столицах», а в глубинке – подмосковной и ярославской, в Орле, Ельце… Скажу так, что не было бы ни великой русской литературы, ни русской живописи, не будь этой самой российской провинции.

Россия поднимается с провинции.

Поднятие культурного пласта провинции, её местной и региональной мощи – вот главная государственная и общественная забота сегодня.

Более того – если осталось сегодня настоящее, здоровое зерно истиной русской жизни, то сохранено оно и прорастает – с трудом, но прорастает – опять же в российской провинции.

И всё надо делать нам у себя в провинции самим! Из этого понимания и возникает, на мой взгляд, та национальная идея, которая есть в любом серьёзном, уважающем себя государстве.

И заметьте – рождение русской национальной идеи сейчас возможно именно и только в российской провинции.

Россия поднимается с провинции.

Поднятие культурного пласта провинции, её местной и региональной мощи – вот главная государственная и общественная забота сегодня.

В российской глубинке, в провинции люди ещё не утратили веры в Бога, в традиционные идеалы и ценности. Они далеки от политической конъюнктуры и заботятся о будущем нашей культуры. Россия начинается не с Красной площади, не с чиновничьих московских зданий, а с ежедневного самоотверженного труда сельских учителей и библиотекарей, с мастерских художников и ремесленников в небольших городках, с далёких от тусовочной суеты провинциальных оркестров и театров.

Для меня будущее России – это только русская провинция. В ней надежда, ничего другого нет.

Москва делает свою политику, русская провинция создаёт подлинную Россию. И взоры наши должны быть обращены не к центру, а в глубь России. Там – свет и чистота, там народные силы, оттуда начинается возрождение, как трава прорастает сквозь асфальт.

В провинции уже сегодня из десяти человек – трое с осмысленным взглядом… С осмысленным взглядом, – а не с мыслью, чего бы кому-нибудь продать, – с духовно-осмысленным.

Пушкин жил в Михайловском. Лесков – под Орлом. Толстой – в Ясной Поляне… Они хорошо и спокойно жили у себя дома. И делали русскую культуру каждый на своём месте. Им не нужно было организовываться и собираться в Союзе писателей и выбирать Правление.

Каждый из них занимался своим делом. А это возможно тогда, когда малая родина для тебя полноценна и полнокровна.

Напротив Ростова Великого в селе Рыбачьем купцы построили колокольню на четыре метра выше колокольни Ивана Великого. Не для того чтобы Москву удивить, а чтобы возвеличить своё, местное.

В Кяхте (не многие нынче знают, что Кяхта находится на границе с Китаем) чаёвники, русские купцы, построили храм, который полностью воспроизводил Исаакиевский собор, с хрустальными колоннами. Они строили его с ощущением – это моя Родина, храм здесь будет стоять…

Для меня будущее России – это только русская провинция. В ней надежда, ничего другого нет. Для этого сегодня жителям российской глубинки необходимо возродить и обрести чувство собственного достоинства и понять, что провинция – это всего лишь отдалённость от центра, и больше ничего. Толкование слов провинция, провинциал, звучащее в уничижительном смысле, было специально придумано советскими бюрократами для того, чтобы держать в кулаке «всех и вся» и раздавать пряники тем, кто, по их мнению, заслужил пряники, и давать плетей тем, кто, по их же мнению, заслужил плетей.

Нужно покончить с этой порочной практикой и вернуть провинции её подлинное достоинство…

Российская провинция город Мышкин.

Фотография С.М. Прокудина-Горского, 1910 г.

Да, в российской провинции проблем сегодня хватает: то зарплату не заплатили, того не сделали, этого не сумели – порой, действительно тяжело, плохо, а если ещё и телевизор при этом смотреть, то хоть в петлю лезь! Но в то же время – приезжаю в город Мышкин, или город Елец, или Нижний Новгород, или Городец, или Воронеж – живут люди-то, живут, братцы! Глядишь – музеи городские открывают, собственные картинные галереи. Например, портретная галерея неизвестных художников восемнадцатого века. Чудо! Счастье! Да – это не Рубенс. Но почему это должно быть как Рубенс? Почему до сих пор русская живописная школа не стала той школой, к которой приковано внимание мира? А кто же тогда такие – Фёдор Васильев, Павел Федотов…

Мне рассказывали реставраторы из Костромы о своей поездке за границу. Они приехали в Финляндию, зашли в один музей, другой, потом вернулись в гостиницу… и запили. Я их спросил: «А отчего так? Что-то не понравилось?» «Да нет, – говорят, – чистенько всё, аккуратно… а смотреть-то особенно нечего. Жёны-то, они по магазинам сразу, а мы так и просидели в гостинице, пока всё не выпили, что с собой привезли». И действительно, ну чем их, этих замечательных костромских реставраторов, годами восстанавливающих сотни квадратных метров купольных росписей костромских храмов и монастырей, можно было потрясти в музеях Финляндии?! Потому и квасили они в гостиничном номере, обсуждая то, что им дорого, то, для чего они призваны Господом в этот мир…

И я не устану повторять: именно в российской провинции сегодня зарождается и происходит хотя и медленное, но необходимое движение в верном для России направлении.

И нам всем следует это движение поддержать!

Или, к примеру, есть поразительный музей в Великом Устюге, вологодском городе, ставшем последнее время знаменитым тем, что оттуда к нам приходит Дед Мороз. Но это «слава» недавняя, молодая, а музей-то существует давно. В музее – Левитан, Шишкин; в музее – летописи, в которых, в частности, повествуется о том, что ещё «во время оно» мужики из Тотьмы переплыли океан и открыли в Америке форт Росс.

Как говорится: «С Новым годом!»

Губернатор Михаил Прусак в своё время водил меня по великолепному, с любовью собранному музею в Новгороде Великом, расположившемуся в тщательно отреставрированном губернаторском доме. Или в Хабаровске – существует изумительный музей живописи…

К чему я это говорю?..

К тому, что из всего этого красочной мозаикой складывается духовный образ русского народа и культурный строй нашей страны. Именно поэтому я так ценю провинцию, люблю её, много и охотно езжу по нашей необъятной стране.

И я не устану повторять: именно в российской провинции сегодня зарождается и происходит хотя и медленное, но необходимое движение в верном для России направлении.

И нам всем следует это движение поддержать!

Зарубежная Россия

После трагедии двух русских революций XX века и братоубийственной Гражданской войны Россия рассредоточилась и перестала существовать в собственных рубежах. Русский исход и русское беженство накрыли собой земной шар и породили – Россию Зарубежную.

Первая волна русской эмиграции, образовавшая и составившая ядро Зарубежной России, насчитывала более 2 млн человек. Люди бежали от революции и Гражданской войны на север и юг, на запад и восток: они уходили за рубеж через Финляндию и Польшу, Крым и Кавказ, Сибирь и Дальний Восток… Среди них были не только дворяне, коих большевики уничтожали под корень. Там было и купечество, и зажиточные крестьяне, и вольные казаки.

Это был цвет нации, умные, волевые, деловые люди, составившие славу России, её лидеры, её руководители, её управленцы. Это была российская элита, подлинная, веками выкованная…

Не знаю, найдётся ли ещё какая-нибудь страна на свете, которая смогла бы пережить такой дьявольский замысел и великую утрату своих лучших людей и сохраниться при этом как целое?

После трагедии двух русских революций XX века и братоубийственной Гражданской войны Россия рассредоточилась и перестала существовать в собственных рубежах. Русский исход и русское беженство накрыли собой земной шар и породили – Россию Зарубежную.

Думаю, что нет.

О Зарубежной России в целом и, в частности, о том, что пришлось пережить беженцам в годы революции, Гражданской войны и на чужбине, было написано много мемуаров. (Один гессеновский «Архив русской революции» чего стоит!) Значительная часть материалов по истории русской эмиграции была собрана и сохранена в Русском Заграничном историческом архиве (РЗИА) в Праге, который после Второй мировой войны практически полностью был вывезен в Россию и долгое время хранился в спецхране, под спудом. В конце 1980‑х годов, в годы перестройки, началось «рассекречивание архивных материалов» и перевод их на общее хранение. Дошло дело и до материалов РЗИА. Исследователи начали активно публиковать письма, дневники и воспоминания людей из России изгнанных, но сохранивших Россию в своих сердцах, в русском языке, в русской зарубежной литературе.

Это пронзительные тексты. Они переполнены болью и тоской по утраченной Родине. Хроника трагических судеб людей, разбросанных по миру, потрясала и волновала современных российских читателей. Огромный вклад в дело ознакомления и познания Зарубежной России был внесён Александром Исаевичем Солженицыным, собравшим и начавшим публиковать свой знаменитый архив русской эмиграции. Но всё это, как правило, были свидетельства и воспоминания людей взрослых, поживших и много повидавших на своём веку…

И вдруг, среди потока публикаций, повествующих о жизни и судьбе наших соотечественников, возникла совершенно новая свежая струя. В 1997 году в издательстве «Терра» вышла в свет книга «Дети русской эмиграции». В ней были собраны воспоминания детей-беженцев, переживших революцию, Гражданскую войну и изгнание из России. Это потрясающий памятник и документ огромной обличительной силы. Искренняя исповедь чистых детских сердец о том, что пришлось им увидеть и пережить…

История появления воспоминаний – по словам составителя этой книги, историка-архивиста Лидии Ивановны Петрушевой – такова:

«12 декабря 1923 года в самой большой русской эмигрантской средней школе – в русской гимназии в Моравской Тржебове (Чехо-Словакия) по инициативе директора А. П. Петрова были отменены два смежных урока, и всем пятистам учащимся предложили написать сочинение на тему: “Мои воспоминания с 1917 года до поступления в гимназию”. Каждый волен был писать, что хотел. При первом же ознакомлении с сочинениями стало ясно, какую огромную ценность они представляют.

Василий Васильевич Зеньковский

Педагогическое бюро по делам средней и низшей русской школы за границей первоначально имело замысел опубликовать полученный материал, содержащийся в пятистах ученических тетрадях. Но трудности материального характера не позволили осуществить эту идею. Были опубликованы лишь отрывки из сочинений в обработке преподавателя гимназии В. М. Левитского…

Опубликованные в отрывках детские воспоминания имели исключительную историческую и психологическую ценность. Они потрясли и буквально всколыхнули всю русскую эмиграцию. Поэтому Педагогическое бюро уже в начале 1924 года обратилось к ряду учреждений и лиц, возглавлявших русские эмигрантские школы в различных государствах Западной Европы, с просьбой организовать работу по написанию сочинений на подобную же тему. Почти все, без исключения, исполнили данную просьбу, и в результате к 1 марта 1925 года в Бюро скопилось 2403 сочинения. Эти работы принадлежали учащимся 15 русских эмигрантских школ: 2 – из Турции, 1 – из Болгарии, 10 – из Югославии, 2 – из Чехо-Словакии. Авторами сочинений стали 1603 мальчика и 781 девочка.

К сожалению, Педагогическому бюро опять не удалось опубликовать сочинения полностью… Лишь отрывки из воспоминаний были напечатаны в 1925 году в Праге в сборнике «Дети эмиграции» под редакцией профессора В. В. Зеньковского…

С тех пор прошло почти семьдесят лет. Многое изменилось. Но сочинения – сохранились. И мы считаем своим долгом вспомнить о них. Вспомнить и опубликовать то, что не удалось нашим соотечественникам на чужбине…

Воспоминания русских детей-беженцев, у которых фактически не было детства, – источники особенные…

О чём же они пишут?

О нормальной жизни в родной семье. И далее, почти у всех – резкий перелом. Начинаются тяжёлые физические и душевные страдания. Гражданская война. Гибнут тысячи людей. Детство окончилось. Трудное расставание с Родиной. Скитания по разным странам в поисках угла, работы, работы трудной, физической, чтобы прокормиться. Но вдруг каким-то чудом дети опять попали в гимназию, и прерванное детство неожиданно возобновляется. Но и пережитое не забыто. Да и отношение к жизни своеобразное – не детское и не взрослое, ведь авторам от 6 до 25 лет.

Русская гимназия во Франции

Читая сочинения, мы как бы слышим выстрелы, видим горящие дома, смерть матерей и сестёр, гибель отцов и братьев на полях сражений; переживаем ужасы холода, голода, эпидемий; участвуем в отступлениях, многократных сменах властей в городах; скитаемся по разным странам в поисках пристанища. С потрясающей силой описаны сцены злобы, жестокости, насилия…

Это даже не воспоминания. Это картины с натуры. Переоценить их невозможно».

Вот такая книга лежит пред нами сегодня. Читать её без слёз невозможно. Давайте помянем русских детей-беженцев и почитаем вместе их сочинения такими, какими они были написаны, ничего в них не исправляя. Начнём мы с маленьких деток, а закончим почти взрослыми людьми – юношами и девушками…

* * *

Младший приготовительный класс

Мальчик:

«Когда я в первый раз вышел из дому, я думал, на каждом шагу думал, что меня укусит собака, и что я боялся привидений. У нас были знакомые. У них были две дочери и один сын. Мне тётя поймала ежа.

Я помню, что я ехал на тендере, и больше ничего не помню».

Девочка:

«Когда я была маленькая, у меня была вся беленькая кроватка; когда я ходила гулять, я собирала камушки. Я помню дедушку, он с нами жил, он ходил со мной гулять, когда он отдыхал, я валялась на траве.

Однажды я пошла в другую комнату, то я увидела какое-то чудовище, которое рычало, я испугалась. Тогда прибежала моя сестра и потащила меня к этому чудовищу, я очень испугалась и начала плакать. Тогда я вырвалась и убежала, а няня сказала, что это мой дядя переоделся чёртиком».

Старший приготовительный класс

Мальчик:

«Мы ехали на пароходе, на «Владимире», ехали мы месяц, мы ехали из России, приехали в Батум, потом мы отъехали. Нас по дороге застал туман, и мы стояли два дня посереди моря. На третий день утром тронулись и приехали на Лемнос, там мы жили в палатках. Жили двенадцать дней. Потом приехали в Сербию. Я больше ничего не помню».

Первый класс

Мальчик:

«Я родился в Петрограде и жил в этом городе три года. О моей жизни в Петрограде я ничего не помню. Потом мы поехали в Одессу. В Одессе я жил до пяти лет. Воспоминаний о моей жизни в Одессе не сохранилось никаких. Из Одессы мы выехали в Константинополь, мы ехали на пароходе «Габсбург». Около Константинополя мы держали карантин, стояли долго. Мы пересели на другой пароход и поехали в Принкипо. Приехали мы вечером, было совсем темно. Мы поместились на даче, дача была вся в трещинах, сильно дуло. Я простудился и заболел, у меня сделалась свинка, всё лицо распухло, я ничего не мог есть. Когда я поправился, я стал выходить. Я сделал себе змея и пускал его, это меня очень забавляло. На Принкипо мы жили больше месяца, а потом поехали в Сербию. Мы приехали в Белград и жили там целый год. Я ещё нигде не учился. А потом мы переехали в Земун, мне минуло шесть лет, и я поступил в русскую школу. Я каждый день ходил в русскую школу. Первые дни я горько плакал, всё боялся, всё хотел домой. Теперь я совсем привык».

Второй класс

Савельев Б.:

«Я был очень маленьким, когда настал для России тягостный месяц, настала революция. Я жил в Одессе, и мой папа был капитан 14‑го стрелкового полка. Как сейчас помню я, как по улицам Одессы ходили рабочие с красными флагами. Все офицеры ходили без погон, и фельдфебели и солдаты им не отдавали чести. Папа и мама не позволяли мне ходить с няней гулять. Я был настолько большим, что всё начинал понимать, и мне было это всё странно. Через месяц начались бои на улицах, пришли гайдамаки, матросы, рабочие и офицеры, ездили на броневиках, на лошадях, на углах стояли пулемёты. Если нужно было что-нибудь купить, то это было очень трудно. Но я всё-таки ходил в гимназию, и там был в младшем приготовительном классе. Но победили украинцы, и нам в гимназию пришёл приказ изучать «Ридну мову». Но через неделю пришли большевики, и нам нужно было писать без «ять» и «твердого знака». Эта власть недолго продержалась, и потом пришли австрийцы. Все эти власти смещали одна другую, и нас в гимназии то учили писать с «Ђ», то без «Ђ». Но наконец пришли добровольцы, и «Ђ» восторжествовало. Все эти перемены правописаний сильно подействовали на меня, и я к приходу добровольцев ставил после «а» твёрдый знак.

Но вот наступили большевики, и на улицах города Одессы начались страшные бои, даже ставень нельзя было открыть, трупы мёртвых всех партий сорили мостовые. Но вот пришли большевики. Мы со слезами провожали добровольцев и вместе с ними папу. У нас в Одесской 4‑й гимназии не было занятий целый месяц. Пришли большевики, и с ними расстрелы. У нас в Одессе было страшно много расстрелянных. Мы жили около ЧеКа. Это Одесская Чрезвычайная комиссия, которая производила массовые расстрелы. Эти расстрелы были в неделю 3 раза: в четверг, субботу и понедельник. И утром мы, когда шли на базар продавать вещи, видели огромную полосу крови на мостовой, которую лизали собаки. Я очень извиняюсь перед читателями за мою орфографию. Я пережил и холод, и голод, и страх за маму, её каждый день могли взять и расстрелять.