Электронная библиотека » Никита Михалков » » онлайн чтение - страница 6


  • Текст добавлен: 26 мая 2016, 12:20


Автор книги: Никита Михалков


Жанр: Документальная литература, Публицистика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +

В 1920 году в России был страшный голод, а в 1921‑м начала помогать Американская Администрация Помощи, и наконец получили известие от папы, который был уже в Сербии. Мы начали получать посылки, как вещевые, так и продовольственные. Мама начала хлопотать о паспорте и, спустя год, получила его. Мне казалось, что настал самый счастливый день, когда, после осмотра вещей мы сели на пароход, но теперь я с удовольствием бы вернулся в Россию, но не в сов‑Россию, а в единую неделимую Россию, и пока только и живу этой надеждой».


Третий класс


Девочка:

«В 1917 году в январе месяце я приехала из Петербурга в Екатеринодар с мамой и сестрой. Мой отец оставался в Петербурге, так как он должен был остаться в Конвое. В конце февраля началась революция. В Екатеринодаре день революции происходил торжественным образом: все казаки были одеты в красные черкески и несли впереди красные флаги. После них шли солдаты, тоже несли красные флаги и пели какой-то гимн, затем шли какие-то оборванцы, которые несли также красные флаги и пели тот же гимн, начало которого я запомнила. Этот гимн начинался: “Вставай, поднимайся рабочий народ”. Когда это они запели, то все присутствующие дамы заплакали, а я не понимала, почему. Но вскоре после того, как мы пришли к себе домой, к нам пришёл казак и объявил, чтобы мы сняли все портреты царствующего дома. В тот же день от нас ушли обе прислуги, говоря, что они не намерены больше теперь служить, теперь, говорили они, для них настала свобода.

Я помню ещё очень хорошо, что ночью начались выстрелы, как раз ночью, это было в то время, когда уже большевики заняли город Екатеринодар, под окнами рядом с нами в доме, где жил один генерал с семьёй. Ясно доносились крики через открытое мамой окно в спальню: “Открой! Или дверь будем ломать, открой…” Мама стояла бледная, как мрамор, а когда я её спросила, что такое, то она только ответила: “Бедные люди, бедные люди”, – и залилась слезами. Потом слышно было, как взломали дверь, и генерала вывели с женой. Жена генерала стала плакать и кричать, чтобы её сына, который был офицером, не трогали, что лучше пускай её убьют, нежели его. Но они взяли её сына и мужа и повели. Один из этих людей, которые пришли за генералом, крикнул: “На остров смерти веди их, чего с ними тут”. Мама услышала это, упала без чувств. Наша старая няня привела её в чувство и спросила, отчего она так испугалась, но мама опять по-прежнему ответила: “Бедные люди”, – и принялась рассказывать, что было.

На второй день пришли красноармейцы и сделали обыск. Все лучшие вещи они взяли с собой и ещё пригрозили маме: “Смотри, и тебя как бы не взяли, как того белого”, – и он пальцем указал в ту сторону, где находился дом этого генерала. Мама опять побледнела и зашаталась. Вскоре после обыска пришли за мамой и объявили ей, что завтра её возьмут в тюрьму. Но мама не растерялась, когда ушли большевики, она села написала письмо дяде, который был министр в Сербии. Папе она не могла ничего писать, боясь, что могут раскрыть письмо. В письме она просила приехать бабушку, которая жила в Сербии, чтобы, если её расстреляют, за нами бы она смотрела. На второй день маму взяли, но через три дня её выпустили, её выпустил её хороший знакомый, Серасди, который был ярый большевик. Он знал ещё до революции маму, и теперь, когда она его увидела в Красной армии, страшно удивилась.

Когда мама пришла домой, мы, то есть я с сестрой и с няней, страшно обрадовались. Серасди же на второй день пришёл к нам и принёс часть вещей, которые у нас взяли при обыске. Мама его очень поблагодарила. Но стража всё же была приставлена к нашему дому. Как и к дому других офицерских семей. Многих офицеров убивали на “острове смерти”, который находился на Кубани. Когда Серасди уехал на войну, то нас с мамой позвали в чрезвычайку, где мы просидели почти до самого взятия Екатеринодара Добровольческой армией. Папа приехал и рассказал маме, что взяли и арестовали Государя и Его семью, что он и дядя были приставлены стражей, чтобы охранять царскую семью. Потом папа рассказал о смерти Государя и Его семьи».


Четвёртый класс


Ермолаева Е.:

«В 1917 году я жила с мамой и папой в Воронеже. Папа служил в Кадетском корпусе. Я и Женя тогда ещё не учились, так как мы были ещё маленькие и не могли нигде учиться; дома мы учились со своей мамой и подготавливались в младшие классы гимназии.

Однажды, когда папа был в городе, в корпус пришли солдаты и ходили по всем квартирам, отбирали оружие и арестовывали офицеров. Когда пришли к нам и спросили маму дать всё оружие, мама дала всё что было из папиных шашек, револьверов и всё остальное оружие. Мама страшно волновалась за папу, так как он в это время был в городе, а там также ходили толпы солдат, кричали, пели какие-то странные песни, носили красные знамёна, грабили магазины, ловили всех военных, сдирали погоны, арестовывали. Рабочие на фабриках подняли восстание, как потом я узнала, и вообще творилось что-то для меня непонятное. Мама была страшно взволнована, потому что начиналось время обеда, а папы всё не было. Наконец вечером пришёл папа и сказал, что он был у тёти и, потом, пришёл вместе с дядей. Через несколько дней нам сказали, что приехал Юрьевский университет, и будет, покамест, жить у нас в корпусе; занятия у кадетов прекратились, так как заняли классы под комнаты для студентов и курсисток. Через три дня после приезда университета пришли опять солдаты и сказали всем выселиться из корпуса. Мы переехали на другую квартиру.

В 1919 году в Воронеж пришли добровольцы под командованием генерала Мамонтова, все большевики ушли из города, и все обрадовались, что уже кончилась эта ужасная жизнь, но Мамонтов раздал жителям хлеб, разбил магазины, и доставил полную свободу жителям. Через три дня Мамонтов ушёл, и в город опять вступили большевики. Опять стали грабить, убивать, и ещё хуже, чем раньше; большевики были страшно злы на всех, и потому аресты и казни были беспощадны. Неделю спустя в город опять вошли добровольцы с генералом Шкуро. Тогда папа поступил в Добровольческую армию и служил там до самой последней эвакуации.

Через два месяца пришлось всем уйти из города; сказали, что на несколько дней, но оказалось, что мы уехали вот уже 6 лет, а не на несколько дней. Мы уехали без папы, так как он остался защищать город. Через 3 месяца мы встретились с папой и ехали уже вместе до самой Керчи. В Керчи мы жили в общежитии, и очень тяжело было жить. Вдруг мама заболела тифом, Женя также, и папу отвезли в госпиталь, у него был также возвратный тиф. Осталась я одна. Я помогала, как могла, маме и Жене, и, как я ни была около них близко, я всё равно не заболела.

Наконец, папа поправился и выписался из госпиталя, а мама заболела после возвратного тифа сыпным, и её пришлось отвезти в госпиталь. Я ходила каждый день навещать маму, и, когда я однажды пришла, мне сказали, что у мамы очень плохо с сердцем и что вряд ли она поправится. Я была страшно огорчена и боялась говорить папе и Жене об этом. Я не сказала им, а через несколько дней, когда мама начала поправляться, я им сказала, что мы могли остаться без мамы. Когда мама вышла из лазарета, мы переехали на другую квартиру, и я начала подготавливаться в институт. Скоро я была отдана туда. Я была в институте 4 месяца, и 2 из них я лежала в лазарете. Ко мне приходила мама и говорила, что, наверное, нам придётся уезжать из Керчи, а куда – и сама не знает. В одну прекрасную ночь за мной пришла мама и забрала меня, мы погрузились на пароход “Мечту” и поехали в Турцию. Ехать было очень тяжело, воды не было; наконец мы приехали в Галлиполи, пересели на другой пароход, “Саратов”, и приехали в Константинополь.

Здесь мы были переведены в лагерь Селимье, и здесь один офицер посоветовал отдать нас в школу, которая находилась на Принкипо. Мама начала хлопотать, и нас приняли в школу, где мы находимся до сих пор».


Эвакуация Белой армии из Крыма


Пятый класс


Мальчик:

«Что было в 1917 году, когда начался переворот в России, я очень смутно помню, потому что был ещё тогда мал, но кой-какие события припоминаю. Я ещё не понимал хорошо, что происходило вокруг, но замечал на окружающих меня лицах некоторое волнение. По улицам Одессы ходили солдаты, матросы с красными кокардами на груди. Изредка слышна была ружейная стрельба. На некоторых улицах собирался народ и о чём-то разговаривал и кричал. Я смотрел на это всё в недоумении и не мог себе объяснить, что происходило. Помню, что с каждым днём усиливалась стрельба на улицах. Нельзя было выходить поздно из дому. Питание стало ухудшаться: хлеб трудно было находить, а если и удавалось найти, то с большим трудом и очень плохой. Когда наступила зима, в комнатах стало холодно, ибо топить было нечем. Такое же самое положение было и в 1918 году.

Однажды перед самым нашим домом происходила перестрелка между большевиками и солдатами добровольцами. В нашу квартиру заходили солдаты, делали обыски, но ни разу ничего не забрали. Я стал ужасно бояться их, и когда они появлялись на пороге, я удирал куда-нибудь и прятался. Все в доме волновались и не знали, что делать.

Помню был какой-то праздник большевистский – “День Бедности”, когда по улицам ехала большая телега с несколькими мужчинами и бабами, останавливалась около каждого дома, и мужчины и бабы выносили из него всё то, что им нравилось. Чуть ли не каждый день в городе менялось правительство: один день были большевики, другой – французы, третий – греки, добровольцы и так далее.

В порту стоял Добровольческий и Французский флот, который по целым дням обстреливал окрестности города.

В 1919 году я выдержал экзамен в 1‑й класс Одесской 7‑й гимназии, но занятия там шли неаккуратно ввиду того, что были большие беспорядки, и часто не было уроков по целым неделям. Очень многие принуждены были уезжать за границу и оставлять свою Родину, обливающуюся в крови. Каждый день было бесконечное множество расстрелов, и много хороших людей невинно пострадали и погибли. С каждым днём, с каждым часом становилось всё невозможнее и страшнее жить. Могли каждую минуту прийти в квартиру и потащить всех в чрезвычайку на расстрел. Жить в холодной комнате, ничего не евши, и трепетать всё время над своей жизнью было больше невмоготу, и вот 24 декабря 1919 года вся наша семья села на пароход и, после больших мытарств, претерпевших на нём, прибыла в Варну – болгарский порт. Пробыв некоторое время в Варне, в карантине, мы, через Софию, приехали в Белград».


Шестой класс


Петров Михаил:

«Помню хорошо первые дни революции. У всех на груди красовался красный бант, эмблема Свободы. Мы, мальчишки, также не отставали от старших и с особенным рвением пели революционные песни. Было очень весело ходить по улицам Севастополя с красными флагами. Казалось, что теперь будет не жизнь, а рай. “Свобода! Свобода!” – это слово было теперь у всех на устах. Но дальнейшее показало не то; первый пыл прошёл. Наступили теперь кровавые дни и ночи “Великой бескровной”. По квартирам стали шарить озверевшие матросы и с ними другие подозрительные личности и под предлогом “есть оружие” крали ценные вещи, а военных забирали и расстреливали за городом на Малаховом кургане, на улице или же прямо в квартире. К нам в квартиру не раз врывались матросы, “ища оружие и офицеров”, но, к счастью, ни того, ни другого не находили. Муж моей сестры, он был в то время мичманом, имел мандат, данный ему матросами, поэтому его не трогали. Около парадной двери был маленький сарай, туда мы прятали знакомых офицеров, и, Бог миловал, ни одного из них не поймали.

В это время отец был в станице Петропавловской. Резня офицеров происходила также на военных судах, особенно прославился “Алмаз”. Мёртвых офицеров вывозили на катерах в море, привязывали балласт на шею и бросали в море. Когда начались бури, трупы выбрасывало, многие опознавали своих близких. Особенно много трупов было выброшено на Приморском бульваре. Матросы зверели и мучили жестоко последних офицеров. Я сам был свидетелем одного расстрела. Привели трёх офицеров, по всей вероятности мичманов. Одного из них убили наповал, другому какой-то матрос выстрелил в лицо, и этот остался без глаза и умолял добить, но матрос только смеялся и бил прикладом в живот, изредка коля в живот. Третьему распороли живот и мучили, пока он не умер.

Наконец, наступил конец этой бойни, вступили и расправились с ними антибольшевистские войска. Мы вздохнули легко. Я не помню, как долго были у нас эти войска, но помню их эвакуацию. Большевики наступали быстро и уже подходили к Севастополю, когда началась эвакуация; местные большевики начали действовать. Повсюду расклеивали прокламации. Скоро погрузка войск закончилась и вступили большевики.

Цены на все продукты поднялись; за хлебом, который давался по карточкам, приходилось стоять с 2 часов дня до следующего утра. Да и давали какой хлеб, настоящие отруби. Было очень трудно жить. Через дорогу от нас находилась чрезвычайка. Перед уходом большевиков ночью мы слышали глухие выстрелы, но не обратили внимания. Наутро большевики выступили из города, несколько часов не было никакой власти. Но затем высадились добровольцы. Я пошёл поглядеть в подвал чрезвычайки, и то, что я там увидел, заставило меня выскочить обратно. Весь пол был залит кровью, на котором лежало несколько трупов. У одного из них, как я заметил, лицо представляло решето. Теперь я понял те таинственные выстрелы, слышавшиеся ночью.

При добровольцах нам жилось довольно сносно. Муж моей старшей сестры служил в армии, но был в тылу. Но постепенно положение стало ухудшаться. Первое время правление добровольцев население хвалило, но потом это отношение стало изменяться к худшему. Я не знаю, как поступали офицеры, избивая извозчиков, торговцев, но думаю, что плохо. Я сам был свидетелем сцены, разыгравшейся на улице. Одна из них была такая. Какой-то офицер, совершенно пьяный, гнался за извозчиком, ругая матерными словами, крича: “Я тебя зарублю”. Хорошо, что тогда шёл какой-то офицер из комендантского управления и забрал его в комендантское. Другой раз несколько офицеров били извозчика за отказ везти их, пока они не заплатят ему деньги. Не знаю, как будет относиться к этому население, любить эти сцены? Я думаю, что нет.

Летом 1920 года я поступил в штаб командующего флотом рассыльным. Это время было одно из самых трудных, которое мне приходилось переживать. Из штаба к концу лета я уехал в эту школу, которая недавно образовалась в окрестностях Севастополя, а именно в Балаклаве. В 1920 году мы узнали, что большевики прорвались за Перекоп и будет эвакуация. Спустя некоторое время мы уехали в Турцию, где и находимся до сих пор».


Седьмой класс


Есаулов Борис:

«Когда в России с 1917 года случился переворот и события с ужасающей быстротой следовали одно за другим, я был в N‑ском Кадетском корпусе. Весть об отречении Императора от престола была принята нами с недоумением. Ни я, ни мои сверстники ещё не смыслили и, конечно, не могли хотя бы отчасти понять обстановку и вникнуть в события. Но все мы любили Государя, и когда, читался Его Манифест в церкви перед всеми, многие плакали. Но сейчас же началось усердное вдалбливание в наши головы, что после отречения Императора настанет рай на земле. Был у нас преподаватель русского языка, и он же в нашем классе воспитатель. Так что нам пришлось больше всего наслушаться его слащавых речей о свободе, о какой-то заре, взошедшей над русским народом. Много, много говорил он нам. Но, кажется, к счастью, его слова никому не заронили в душу сомнений. Он сам своими привычками, характером не был воплощением той идеи, которую так усердно проповедовал. Когда давали присягу Временному правительству, то многие исполняли это просто как отбывание номера. Прежней искренности в приношении присяги при поступлении в корпус, конечно, не было.

Вскоре после этого нас распустили вплоть до особого распоряжения, и здесь пришлось окунуться в самый водоворот пробуждающегося сознания собственных сил у низшего класса. На железной дороге творилось что-то ужасное. Солдаты бравировали своей циничностью, оскорбляли на каждом шагу всех тех, кто, по их представлению, был приверженцем старого режима. Кое-как я добрался домой.

В нашу станицу, находившуюся далеко от железной дороги, ещё не докатилась волна безумства. Жизнь протекала ещё в старых рамках. Но потом, когда разгоревшиеся страсти достигли своего апогея и вылились в выступление большевиков и они захватили высшую правительственную власть в свои руки, то уже и в станицу стали проникать провокаторы, и началась подпольная работа. Казаки, возвратившиеся с фронта, были почти все самыми ярыми большевиками. Приходилось только удивляться, как могли люди, раньше отличавшиеся таким святым поклонением перед царём, олицетворявшем могущество России, теперь презирать эту же Россию. Казалось невероятным, что человек, воспитанный на самых гуманных принципах, вдруг терял голову, кричал о том, что у него кто-то пил кровь, кто-то на его несчастье строил своё благополучие, заглушал в нём стремление к правде. Тогда я объяснил себе это тем, что, значит, были какие-то причины, заставившие всю Россию с остервенением броситься на всех тех, кто, так или иначе, стояли выше.

Мне кажется, что у революции было потому так много приверженцев, что она выставила слишком много лозунгов. Все те, кто, так или иначе, был чем-нибудь недоволен, шёл за ней. Одним она давала землю, другим 8‑часовой рабочий день, свободу печати, свободу слова и собраний, свободу личности и много-много хорошего обещалось великой бескровной революцией. Но когда она пошла совсем по другому руслу, многие спохватились, а было уже поздно.

Да и спасение Родины шло слишком оригинально. Во всех этих благих начинаниях Россия отступала на задний план. Под лозунгом “Спасай Родину!” скрывалось желание нажиться и самые низкие стремления. Как-то странно, с одной стороны, такое громадное напряжение сил, и моральных и физических, такой успех, и, кажется, вот уже близко, и вдруг – крах, полнейшее поражение и всё лопнуло…»


Восьмой класс


Девушка:

«Мои воспоминания о революции смутны и неясны, ещё ребёнок, мне было тогда 12 лет, я многое не могла понять и уяснить. Насколько хорошо я понимала значение Великой войны, насколько она мне казалась важной и необходимой для славы русского народа, настолько неясной и стихийной явилась для меня, ребёнка, Февральская революция. Но интересно то, что воспитанная в патриархальной русской семье, мало занимающейся политикой, для меня лично Февральская революция явилась чем-то светлым, радостным, каким-то праздничным событием. С живым интересом следя за ходом Великой войны и близко с ней соприкасаясь благодаря раненым и беженцам, я чувствовала к концу 1917 года в окружающих меня людях какую-то апатию, какое-то безразличие; что-то нудное, тёмное и безнадёжное появилось тогда в людях вместо горячего патриотизма и веры в победу. Почему это было так, я себе тогда этого не уясняла, но и сама поддалась невольно этому настроению. А здесь вдруг Февральская революция, переворот, отречение Императора Николая II, совершенно новая перспектива, новые надежды и новые веяния. Чем бодрым, сильным и новым повеяло на меня, даже я, ребёнок, почувствовала тогда какой-то подъём, какое-то сознание своих сил и надежду на победный исход войны. Одно смущало меня и оставалось для меня непонятным, почему Император Николай II отрёкся и за своего сына, наследника Алексея, и почему Россия не стала конституционной монархией?

Другим ярким воспоминанием уже более позднего периода является восстание большевиков в 1918 году, 28 октября. Моя семья в продолжение всей революции безвыездно жила в Москве, и я хорошо помню этот период. Восстание большевиков началось совершенно для меня неожиданно, утром я была разбужена пушечными выстрелами, и с этого момента в продолжение целой недели гул канонады не прекращался. Здесь в первый раз я научилась распознавать трескотню пулемётов от винтовочных выстрелов и взрывов больших снарядов. Наша квартира на Поварской улице была как раз между двух огней. На Воробьёвых горах были большевики и обстреливали Александровское военное училище, где стойко и храбро защищались юнкера и кадеты. В это время наш дом представлял из себя маленькую крепость, совершенно отрезанную от остальной Москвы. Во дворе были построены высокие баррикады из дров и досок, ворота были забаррикадированы, и в продолжение целой недели ни одна живая душа не вышла из дома. Все эти меры принимались на случай вторжения в наш район большевиков. Никакие определённые сведения о результатах боя до нас не доходили, и нам оставалось только как можно лучше забаррикадировать все окна от пуль и с ужасом смотреть, как в соседние дома попадают снаряды. Но вот постепенно канонада стала стихать, и до нас начали доходить печальные новости, что юнкера и кадеты, не получая никакой поддержки, слабеют, и скоро нам стало известно, что большевики победили, и нет никакой надежды на возможное сопротивление.

После большевистского переворота наша семья уехала из Москвы, и я спокойно и весело прожила зиму вдали от всяких политических слухов. Из всех моих воспоминаний самым ярким и живым является наше бегство из Москвы в 1918 году. Мой отец, директор большой мануфактурной фабрики, не поладил с рабочим фабричным советом и, предчувствуя, что всё это может закончиться очень трагично, решил уехать со всей семьей на юг России, в Крым, где в это время уже не было большевиков. Но узнав о предполагаемом отъезде, большевики накануне пришли арестовывать моего отца. Моего отца случайно не было дома, и солдаты, сделав обыск, оставили вооружённый отряд ждать прибытия моего отца. Во время обыска я сообразила, что появление папы дома поведёт к немедленному аресту, и поэтому я незаметно через чёрный ход вышла на улицу и, случайно встретив его, сообщила ему о всём случившемся; он поехал с братом к знакомым, я снова побежала домой. Главная группа большевиков уже ушла, и я нашла маму в полном отчаянии, с неё взяли честное слово, что она не попытается бежать, в то же время она с ужасом ждала того момента, когда вернётся папа и попадёт прямо в руки большевиков. Я как могла успокоила её и стала уговаривать её бежать. Почти силой мне удалось её вывести из квартиры задним ходом. Никогда не забуду я того момента, когда мы пробираемся с мамой по двору, рискуя каждую минуту встретить солдат, и тогда всё пропало. Но мы незаметно вышли на улицу, и здесь мы уже были спасены.

В ужасных условиях мы доехали до Крыма, и только здесь мы смогли совершенно свободно вздохнуть и понять, какими счастливцами мы оказались, выбравшись из большевистской России».

Господи, ну зачем и за что всё это было проделано с моей Родиной? С нашей Родиной! Кому всё это было надо? Ради какой «великой цели» всё это творилось? Миллионы погибших в стране, миллионы изгнанных за рубеж, разрушенные семьи, дети-сироты, потерянные поколения русских людей…

Это можно понять? Это можно простить?

Нам остаётся только молиться, молиться о бессмертных русских душах и просить Господа простить всех нас– и белых, и красных…

Думаю, что человеку это невозможно… Но, что невозможно человеку, то возможно Богу. Нам остаётся только молиться, молиться о бессмертных русских душах и просить Господа простить всех нас – и белых, и красных…

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6
  • 3.4 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации