Текст книги "Алгоритмы развития"

Примечание. Для того чтобы лишний раз подчеркнуть сложность обсуждаемых вопросов и показать читателю, как мало мы здесь преуспели, я хотел бы заметить, что даже само понятие «память» не имеет пока однозначного толкования. То определение, которое было использовано в этой главе, носит чисто прагматический характер и отвечает тому интуитивному пониманию, которое есть у каждого человека. На самом деле, понятие памяти гораздо глубже: оно тесно связано и с проблемой времени, и с феноменом необратимости процессов, протекающих в нашем мире.

Глава третья
Становление интеллекта

1. Что мы будем называть интеллектом?

Развитие нервной системы привело к появлению центральной нервной системы и мозга. Мозг и интеллект совсем не синонимы. У динозавров, которые господствовали на Земле в течение сотни миллионов лет, уже имелся мозг в современном понимании этого слова, хотя у травоядных гигантов его размеры не превосходили размеров куриного яйца. Появление мозга было важнейшим этапом эволюции нервной системы. Но до развития такого мозга, который был бы способен обладать интеллектом, живой материи предстояло пройти еще очень длинный путь.

Появление интеллекта как высшей познавательной способности – это не просто еще один важный этап в развитии нервной системы, подобный появлению центральной нервной системы. Это было начало нового периода единого мирового процесса саморазвития материального мира, когда материя оказывается в состоянии познавать саму себя. Появляется принципиальная возможность изменения всего характера ее развития, которое постепенно, в известных условиях сможет превратиться в направляемый процесс. В условиях Земли эта возможность возникает вместе с формированием человека, при определенном уровне развития науки я техники и надлежащей организации общества.

Появление на Земле интеллекта – это столь же естественный и закономерный этап ее развития, этой ее космической истории, как и возникновение на ней жизни. И событие это столь же эпохально, как и появление жизни: оно радикально изменило темпы практически всех процессов, протекающих в биосфере. Задумываясь над общей схемой процесса самоорганизации материи, который привел к появлению человека, невольно приходишь к мысли, что эта схема должна быть достаточно универсальной, чтобы включать в себя и те процессы самоорганизации, которые описывает физика и химия. Это означает, что, например, на планете Марс, если бы она в силу тех или иных причин не успела так быстро остыть, если бы на ней в течение еще одного миллиарда лет продолжали существовать океаны, не превратившись в ископаемый лед, также могла бы возникнуть жизнь, может быть очень похожая на земную¹. Следовательно, и там мог бы успеть начаться процесс, который однажды привел бы к появлению интеллекта.

Несмотря на эту универсальность развития, у нас нет никаких оснований предполагать более содержательные аналогии. Иными словами, если бы на Марсе возникла генетическая память, то набор нуклеиновых кислот, который кодирует информацию, мог бы оказаться, наверно, совершенно иным, а соответствующий алфавит имел бы совсем другое количество совсем других букв.

Все сказанное о Марсе – это только фантазия, но, обращаясь к ней, я имею целью рельефнее выразить основную мысль этой книги: и жизнь и интеллект² представляют собой естественные и, может быть, даже типичные проявления самоорганизации материи. Их возникновение не только резко расширяет сферу ее возможных организационных форм, но и значительно ускоряет все процессы обмена веществом и энергией, т. е. сам процесс развития.

Процесс развития материального мира представляется как непрерывное развертывание новых, поначалу только потенциально возможных форм его организации. Появляются все новые и новые более или менее устойчивые образования. Обмен энергией и веществом обеспечивает их существование вдали от термодинамического равновесия. Уже «косное» вещество демонстрирует невероятное разнообразие подобных образований. Появление жизни, а тем более интеллекта бесконечно расширяет это разнообразие. Чем выше эффективность механизмов, обеспечивающих метаболизм, т. е. обмен веществом и энергией, тем интенсивнее идет процесс самоорганизации.

Но вернемся к нашей теме. Заметим прежде всего, что зачатки интеллекта, безусловно, встречаются у существ, стоящих на ступенях эволюции ниже человека. И не только у высших животных, не только у обезьян, дельфинов, собак, но даже и у птиц. И тем не менее слово «интеллект» мы связываем с человеком. И только с ним. Сказанное требует комментариев.

Дело в том, что современная этология открывает удивительные образцы поведения животных, в которых они обнаруживают способность «предвидеть» результаты своих действий, легко «решать» те или иные «задачи». В этой связи в этологии и зоопсихологии сначала появилось выражение «ручное мышление», а затем стали говорить и о «разумности» поведения животных. Однако человеческий интеллект качественно отличается от «разума» животных: человек способен мыслить абстрактно, образовывать общие понятия, отрываться в мышлении от реальности, рефлексировать, т. е. уметь видеть и изучать себя со стороны. Поэтому я буду связывать термин «интеллект» только с человеком. Интеллект принято противопоставлять таким свойствам человека, как чувство, воля, интуиция…

Если понятие «интеллект» мы связываем только с человеком, то понятие «мышление» можно трактовать более широко – как функцию любого (не только человеческого) мозга отражать действительность и использовать получаемую информацию для выбора образа действий, т. е. как способность порождать нерефлексность системы управления организмом. Мышление человека, обладающего интеллектом, – это высшая форма мышления, т. е. отражения реальной действительности. Это уже не только физиологический, но и социально-исторический феномен.

Интеллект как порождение человеческого мозга возник, конечно, в результате развития нервной системы и тех обратных связей, о которых шла речь в предыдущих главах. Но как происходило их совершенствование? Как в результате развития нервной системы появилось мышление, т. е. способность не только отражать действительность, но и предвидеть результаты собственных действий и анализировать альтернативные варианты своего поведения? И самое главное: как возникла способность познавать себя – видеть себя со стороны, оценивать свое состояние, свое место в мире? Как появилась способность абстрагироваться – что, наверное, в первую очередь отличает человека от других живых существ и является одной из основных характеристик интеллекта?³ Одним словом, как сложились все эти способности и какими были процессы их становления – на эти и подобные им вопросы мы еще долго не сможем получить необходимые ответы.

Изучение перечисленных проблем потребует согласованных усилий ученых разных специальностей. Не только физиологов и психологов. Для анализа вопросов, связанных с историей становления интеллекта, будет необходимо участие лингвистов, философов, физиков, специалистов в области информатики и теории управления. И любое продвижение, любая рациональная гипотеза, помогающая вскрыть механизмы развития и становления интеллекта, может иметь следствия большого прикладного значения, прежде всего для информатики. Вот почему попробуем посмотреть на проблему становления интеллекта в том ракурсе, в котором она видится специалисту в области теории управления.

Сначала будем говорить только об обратных связях типа рефлексов, т. е. о связях, которые обеспечивают простейшие функциональные зависимости между «входом» и «выходом», между стимулом и реакцией, причиной и эффектом, который она порождает. Затем посмотрим, что может быть предложено вместо таких связей, как можно усовершенствовать обратные связи рефлексного типа в ситуациях, когда их недостаточно для достижения поставленных целей.

Представим себе летчика, управляющего самолетом. И предположим, что курс самолета отклоняется от заданного. Летчик это замечает и хочет исправить положение. Наиболее простой способ исправления курса состоит в том, чтобы надлежащим образом воспользоваться рулями. Такой способ и закладывается в программу автопилота: если отклонение от курса составляет угол а, то автопилот отклоняет элероны на угол kα, а угол рулей поворота меняет на угол сα. Коэффициенты k и c – характеристики автопилота и особенностей данного самолета: они определяются точными расчетами, которые дает соответствующая теория. В результате подобной команды (если угол α достаточно мал) самолет сразу же возвращается на рассчитанный заранее курс. Автопилот, выполнивший эту команду, конечно, не «размышляет» о причинах сбоя и дальнейшей судьбе полета самолета. Он обеспечивает лишь простейшую рефлексную (или рефлекторную) обратную связь, которая мало чем отличается от обратной связи, реализуемой кошкой, пробующей температуру воды: если вода чересчур горячая или холодная, то кошка просто отдергивает лапу, причем тем быстрее, чем больше температура воды отличается от привычной.

Если самолет подвержен действию лишь небольших случайных возмущений, то и летчик, коль скоро он возьмет управление на себя, будет действовать подобно автопилоту. Но вот летчик заметил, что отклонения от курса начинают носить систематический характер и приводят к значительному изменению заданного маршрута. Тогда он вспоминает (в отличие от автопилота), что соблюдение точности курса не является самоцелью, что курс был рассчитан так, чтобы самолет в нужное время оказался в нужной точке пространства. И если самолет сошел с курса, то для этого, вероятно, существуют какие-то причины. Летчик постарается установить эти причины – проверит, изменился ли характер работы двигателя, как изменился ветер и т. д. Получив эти сведения, он сможет предвидеть, как будет вести себя самолет в новых условиях. Поэтому он не будет следовать стандартной программе, заложенной в автопилот, но оценит внешнюю обстановку, свое положение относительно конечного пункта полета. Далее, проанализировав все это, он заново рассчитает курс, который в новых условиях лучше соответствует цели полета, нежели тот, который был ранее.

Заметим, что и в этой ситуации летчик реализует обратные связи: он вводит изменения в реальный режим полета самолета в зависимости от того отклонения от расчетного режима, которое он обнаружил. Однако теперь его действия уже не похожи на тупое следование рефлексам, они носят уже совсем иной характер, нежели реакция автопилота, – летчик согласовывает их с конечной целью.

Обратная связь, которую с помощью расчетов реализовал летчик, согласно представлениям теории управления, уже не будет рефлексной. Живой пилот действовал разумно, его действиями руководил интеллект. Именно интеллект позволил ему приобрести необходимые знания, с помощью которых он сумел предсказать возможное развитие событий в зависимости от тех действий, которые он предпримет, и произвести необходимый выбор.

Путь совершенствования системы управления живого существа шел, видимо, по линии развития обратных связей и их постепенного превращения из обычных рефлексов в связи уже гораздо более сложного, нерефлексного типа. Другими словами, совершенствовались не только рецепторы, т. е. способы регистрации окружающей обстановки, но и, что гораздо важнее, способы анализа и оценки получаемой информации. Последние дают возможность оценивать изменения в обстановке, которые могут произойти в зависимости от того, как живое существо будет реагировать на информацию, поступающую из внешнего мира. На пути к интеллекту происходило не просто увеличение объема поступающей информации и ее разнообразия, но и главным образом совершенствование способов ее анализа. От жестко запрограммированного образа действий к гибким программам, возникновение которых определяется осознанной необходимостью организма, – таковым видится путь развития нервной системы как системы управления.

Примечание. Математическая теория распознавания в какой-то мере приоткрыла завесу над тем, как создаются способы отбора рациональных действий из числа допустимых на основе накопленного опыта, т. е. гибкие программы. Их создание всегда предполагает существование тех или иных алгоритмов перебора. Нерефлексность обратных связей, в которых используются такие алгоритмы, определяется, в частности, различием опыта, а следовательно, и субъективных оценок.

Я рассматриваю интеллект, интеллектуальную деятельность с позиции информатики. Поэтому те определения, которые здесь используются, несколько отличаются от общепринятых – сформировавшихся в контексте психологических и философских исследований сознания. Под «интеллектом» я подразумеваю способность мышления предвидеть события, предвидеть результаты собственных действий, анализировать и оценивать свое состояние и окружающую обстановку и принимать решения, сообразуясь со своими представлениями об окружающем мире. Это и означает, на мой взгляд, «действовать сознательно». Я уже обращал внимание на то, что зачатки интеллекта существуют и у животных, а отображение реальности нервной системой присуще любому живому существу. Но интеллект – это нечто качественно новое. Он позволяет ставить и формулировать цели, отличать хорошее от плохого, способен изобретать, совершать открытия, устанавливать причинные связи между событиями, с помощью той или иной логики выводить следствия из исходных посылок и т. д. Но самое главное в интеллекте – это способность к отвлеченному мышлению, абстрагированию, благодаря которым и возникают самосознание и рефлексия. Человек приобретает не только собственное Я, но и способность оценивать его «со стороны».

Появление на Земле человека означает, что материя начала познавать саму себя, возникло сознание. Но сознание не эквивалентно интеллекту, а последний не является частью первого. Сознанием мы называем способность индивида выделять себя из окружающего мира. Оно не может формироваться без интеллекта, но в формировании сознания участвует и чувственное восприятие действительности.

Понятие «интеллект» используется сегодня и в технике, и в технических дисциплинах. Однако там оно осмысливается совсем иначе. Когда инженеры говорят об искусственном интеллекте, акцент обычно делается на технических вопросах – как организовать память (банки данных), как описать предметную область, сделать наглядной выходную информацию и т. д. Но, как мы видели, живой интеллект – это нечто качественно большее. Он возник в естественно-историческом процессе развития жизни как один из важнейших инструментов упрочения ее гомеостазиса. Может быть, изучая этот генезис, мы однажды поймем, как развивающаяся нервная система приобрела представления о целях и потребностях того организма, частью которого она является. И тогда термин «искусственный интеллект» превратится из лингвистического нонсенса в термин, отвечающий первоначальному смыслу этого слова.

Перечисляя все эти свойства и особенности интеллекта, я все время думаю о том, что каждое из них в той или иной мере встречалось и у предшественников человека. И очень трудно отличить «разумное» от «неразумного», провести ту грань, которая резко отделит одно от другого. Здесь граница размыта не менее, чем между живыми и неживыми формами материального мира.

Примечание. Человека нечто отделяет от всего остального мира живых существ. Переход от приматов – к человеку – это, конечно, не мгновенная перестройка организации, встречающаяся в неодушевленной природе (как, например, переход течения жидкости из ламинарного в турбулентное), а некоторый процесс. И все же и в том и в другом случае мы имеем дело с типичной бифуркацией, ибо и то время, которое потребовалось на превращение австралопитека в человека, на много порядков меньше других характерных времен, с которыми мы сталкиваемся при изучении эволюционных процессов.

Сегодня грань между разумным и неразумным становится заметной лишь тогда, когда мы сопоставляем человека и весь остальной живой мир. Поэтому мы и утверждаем, что разумное – это только человек. Этим утверждением мы, по сути дела, даем своеобразное определение слова «разумное» – настолько, по нашим представлениям, мыслительные возможности человека превосходят такие же возможности других живых существ (сказанное вовсе не означает, что каждый человек всегда действует разумно!). И такая уверенность не есть следствие антропоцентризма. Она оправдывается всем опытом человеческой деятельности, изучением антропогенеза и тем обстоятельством, что на Земле уже давно исчезли все предшественники человека, все звенья цепи, соединяющей его с приматами, человекообразными обезьянами, которых их более удачливые в то время сородичи однажды вытеснили из леса в саванну. Поэтому сегодня, когда мы говорим об искусственном подобии человеческого интеллекта и даже пытаемся создавать его, наверно, стоит напомнить длительную историю становления живого интеллекта и посмотреть на эпоху антропогенеза с тех позиций, которые позволят лучше понять кибернетическую основу «алгоритмов эволюции», приведших к появлению человека. Это, в частности, дает возможность избавиться от некоторых иллюзий, возникших в качестве издержек научно-технического прогресса. Представим в этой связи некоторые детали того фрагмента земной истории, который называется четвертичным периодом и эпохой антропогенеза.

Для этого нам тоже, конечно, потребуется определенная доля фантазии.

2. Небольшой экскурс в историю антропогенеза

Какие особенности процесса развития материи привели к появлению «человека разумного» и общественных форм ее (т. е. материи) организации? Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся сначала к теории самоорганизации и объясним ту позицию, которая позволит нам дать нетрадиционную интерпретацию ряда известных фактов.

Развитие как процесс самоорганизации материи выглядит крайне разнообразным и вместе с тем единым процессом. Невероятное многообразие неорганических веществ и образований и их атомистическое строение, дивергенция биологических форм и в то же время существование гомологических рядов, демонстрирующих наличие общих законов эволюции, огромное количество социальных организмов и их упорядоченность по способам производства – все это хорошо известно соответственно физикам, химикам, биологам, обществоведам. Откуда же такое многообразие и в чем его единство?

Все дело в том, и это я все время стараюсь здесь показывать, что процесс развития материального мира представляет собой непрерывную цепь компромиссов между разными противоречивыми тенденциями. Таким образом, смысл борьбы и единства этих противоположностей состоит в созидании новых организационных форм, которые достаточно стабильны, чтобы можно было трактовать их как квазиравновесные структуры, согласованные между собой по целому ряду характеристик.

В этом сложном взаимодействии многих противоречивых начал, определяющих процесс развития, оказывается возможным и полезным выделить некоторые самостоятельные линии. Можно изучать, например, аспект стабильности (устойчивости как ее частного случая) живых форм, способность организмов сохранять свой гомеостазис и по этому параметру ранжировать типы организационных структур живой материи. Это будет одна из возможных классификаций, изучение которой имеет самостоятельный интерес. В такой классификации на первом месте будут стоять, вероятно, сине-зеленые водоросли⁴. Одно из первых мест в ней займут также термиты, которые продемонстрировали и демонстрируют удивительную способность сохранять свой образ жизни.

Но совсем иная характеристика живого – его способность усваивать внешнюю энергию. На этой шкале распределение живых существ будет выглядеть уже совершенно иначе. Организация прокариотов займет в ней последнее или одно из самых последних мест. Могут рассматриваться и другие классификации живых систем. Биологу, скажем, важно знать разнообразие особенностей организма, его способность к эволюции, развитию, его пластичность, совершенство нервной системы и т. д. Типов классификаций может быть очень много. Это и понятно: любая организационная структура описывается таким количеством параметров, что ее однозначное упорядочение просто невозможно. Поэтому употребляемое биологами выражение «прогрессивная эволюция» я буду в дальнейшем брать в кавычки. Любая организация – это всего лишь одна из возможных форм самоорганизации материи. Здесь кстати следующий пример.

Одним из интереснейших явлений, которое изучает гидродинамика, является турбулентность. Ее порождает потеря устойчивости ламинарной формы течения жидкости. Упорядоченное и хорошо наблюдаемое движение жидких частиц сменяет хаос турбулентного движения. Но и в этом беспорядке мы прослеживаем определенные закономерности. Они связаны с многообразием новых форм организации течения жидкости и характером их дальнейшей эволюции. Но можем ли мы выделить в этой эволюции «прогрессивные» или «более высокие» формы? В общем все формы турбулентного движения жидкости объективно присущи этому явлению и все они определяются законами физики. Все они, так сказать, «заготовлены впрок». А какая из всего многообразия возможностей реализации течений будет наблюдаться в действительности, сказать не только трудно, но и подчас невозможно из-за принципиальной непредсказуемости результатов действия механизмов бифуркационного типа.

Этот простой пример достаточно удобен для пояснения моей точки зрения: вся картина развивающегося мира представляется мне как единый процесс «турбулентнообразного» движения с разными временными и пространственными характеристиками его «вихреподобных» образований. Этот процесс развертывается в рамках дарвиновской триады. В силу свойств механизмов развития он в общем случае необратим и, следовательно, неповторим. Отсюда и основные трудности его понимания и попыток его теоретической реконструкции.

Примечание. Предлагаемая интерпретация схемы развертывания мирового процесса развития – это следствие «физикалистской» позиции автора. Представители других специальностей создают иные образы. Так, например, специалисты в области эволюционной теории чаще всего концентрируют свое внимание на непрерывном возрастании сложности организационных структур (цефализации), в результате чего у них и появляется специфическая упорядоченность организмов. Возникает, например, понятие «высоты организации» организмов, которое широко использовалось в работах В. Н. Беклемишева и И. И. Шмальгаузена.

Сказанное относится к любым процессам развития, в том числе и к антропогенезу, и к становлению разума. Поэтому попробуем с этих позиций интерпретировать их начальные стадии и дать возможную схему процессов, в результате которых внутри стада неоантропов возникали новые связи между отдельными особями, между стадом и окружающей средой, представить, как они деформировались по мере того, как наш предок постепенно приобретал свойства, все более и более отличающие его от животных; как действовали, наконец, алгоритмы эволюции в критические, поворотные моменты истории антропогенеза.

Этот процесс самоорганизации не был однозначным и прямолинейным. Он приводил к различным формам – и к тем, которые развивались, и к тем, которые практически останавливались в своем развитии, а затем безжалостно уничтожались все более и более жестким естественным отбором. Стремление к сохранению гомеостазиса, к сиюминутному успеху, позволяющему наилучшим образом адаптироваться к тем или иным конкретным условиям, приводило зачастую к узкой специализации, например к гигантизму. Но такая специализация происходила – как и при всяком компромиссе – в ущерб развитию других нужных качеств, в частности разума. Поэтому даже незначительные изменения условий обитания быстро приводили эти формы к гибели.

Наибольшие перспективы развития получали далеко не всегда те, кто сегодня показался бы нам наиболее сильным и благополучным. Заметим сначала, что те приматы, к которым принадлежали наши предки, т. е. австралопитеки (их было, по-видимому, несколько разновидностей), относились отнюдь не к самым сильным и наилучшим образом приспособленным к жизни в тропическом лесу. В противном случае они не ушли бы жить в саванну. Предки современных высших обезьян были, вероятно, значительно лучше приспособлены к лесной жизни. Но именно это обстоятельство и сослужило нашим предкам добрую службу, сделавшись источником их последующей «прогрессивной» эволюции. Внешним толчком для нее оказалось изменение условий обитания.

В начале четвертичного периода (где-то около 3 млн лет тому назад) началось общее похолодание климата. Площадь тропических лесов стала сокращаться. Их место заняла засушливая саванна. Ареал обитания человекообразных обезьян и австралопитеков, которые занимали одни и те же экологические ниши, из-за этого резко сузился. И в лесах сохранились лишь наиболее приспособленные. Более слабые, менее приспособленные должны были либо погибнуть, либо найти новую область обитания и приспособиться к совершенно новым для себя условиям жизни. А условия жизни в саванне оказались не просто гораздо более сложными. Они качественно отличались от прежних, относительно благополучных, в которых наши предки обитали предшествующие миллионы лет. Привычная, можно сказать, равновесная форма существования оказалась нарушенной. И возник стремительный переходный процесс, который должен был привести либо к вымиранию вида, либо к появлению совершенно новых организационных структур. Произошло последнее.

В 60-е годы XX в. в Африке в Олдовайском ущелье антропологи сделали удивительные открытия, позволяющие с большой точностью восстановить облик того эволюционного дерева, одна из ветвей которого привела к появлению человека. После этих открытий стали более или менее понятны основные черты того переходного процесса, который соединяет человека и его обезьяноподобного предка.

В саванне нет спасительных деревьев, дающих пищу и кров, а самое главное – защищающих обезьян от многочисленных врагов. Наш хилый предок, выжитый из леса своими более удачливыми собратьями, вынужден был или приспосабливаться к новым условиям обитания, или погибнуть. Он должен был приучиться к новой пище. Ему пришлось отказаться, от вегетарианства. Но именно это сделало его более сильным, энергичным и подвижным. Поскольку у австралопитека не было деревьев, на которые он мог бы забраться, чтобы видеть то, что происходит вокруг, ему пришлось вытянуться во весь рост и встать на задние лапы. Благодаря этому у него освободились передние конечности, которые постепенно превратились в руки, способные использовать палку или подвернувшийся камень в качестве орудия для добычи пищи или для защиты от многочисленных врагов. Таким образом, трудности нового образа жизни позволили реализоваться тем потенциальным возможностям эволюции, которыми овладели животные, названные теперь австралопитеками.

В этих условиях особое значение приобрели зачатки интеллекта, которые уже имелись у приматов. Ничтожное превосходство «интеллекта» начало давать, наверное, огромный эффект. Я думаю, что период Олдовайского ущелья (так называемый олдовай) характеризовался очень жестким отбором, прежде всего внутривидовым, в котором основную роль играла «интеллектуальная стратификация». Косвенным подтверждением этого факта служит та потрясающая скорость эволюции, которая характеризовала начальные стадии антропогенеза. Она носила поистине взрывной характер. Наш предок поразительно быстро овладел возможностями использования тех примитивных предметов, которые оказались в его распоряжении. Но он не только пользуется подручными средствами. Он очень скоро начинает создавать новые вещи, ранее неизвестные природе. Это были уже орудия труда, созданные из камня, дерева и кости. Наконец, он подчиняет себе огонь. Одновременно, конечно, очень быстро прогрессирует и его мозг, совершенствуется нервная система. Прошло ничтожное по эволюционным масштабам время – всего несколько сотен тысяч лет, и потомки тех хилых созданий, которых выселили из леса их более приспособленные конкуренты, превратились в сильных, темпераментных и умных хищников. Это уже не приматы, поедающие листья и плоды с деревьев, а разумные существа, способные сплотиться в организованные орды – я уже не могут употреблять слово «стадо». Они уже способны справляться с могучим зверьем предледниковых эпох. Это уже почти люди. И им не за чем возвращаться в лес. Но чтобы оценить, чего стоила эта эволюционная метаморфоза (или переходной процесс, если пользоваться языком теории управления), надо представить себе, сколь жесток был отбор, который за немыслимо короткий по эволюционным меркам срок создал совершенно новое существо – существо, которому предстояло качественно изменить всю историю планеты. Примечание. Овладение огнем, который вселяет ужас всем животным, требовало уже весьма развитого разума. Этот факт принадлежит истории человека и имеет в ней эпохальное значение. Огонь не только согрел человека и помог ему пережить холод ледниковых эпох, не только защитил его от многочисленных хищников, но и дал ему возможность питаться вареной пищей, освободив тем самым значительные ресурсы его организма.

Хотя генетическая информация в человеке и обезьяне кажутся достаточно близкими, эти виды живых существ совершенно несопоставимы. Главное, что их разделяет, – это структуры мозга. Особенно поражает степень резервирования деятельности мозга: у человека постоянно задействовано лишь несколько десятых долей процента клеток мозга, т. е. степень резервирования равна многим сотням. У человекообразных обезьян степень резервирования равна 5–7. Это значит, что у них постоянно задействовано 14–20 % мозговых клеток. В этом отношении обезьяны мало чем отличаются от других «достаточно умных» животных – дельфинов, собак. Таким образом, здесь возникает «парадокс резервирования», свойственный только человеку⁶. Эта качественная перестройка мозга произошла по масштабам эволюции в «одно мгновение». Гораздо быстрее, например, чем лошадь сменила трехпалую лапу на одно копыто.

Между прочим, на этом основании некоторые весьма известные физиологи высказывали гипотезу о внеземном происхождении разума. Я думаю, что подобные гипотезы – плод недоразумений. Тождественность генетического кода человека и кодов простейших многоклеточных существ – нагляднейшее, на мой взгляд, тому доказательство. Совершенно невероятно предположение о том, что в других мирах, при других условиях мог бы возникнуть генетический код, характерный для земных существ.

Но перестройка информационной основы мозга – это лишь один из фактов, характеризующих эволюционный скачок. Не менее важно и появление лобных долей, качественно изменивших мироощущение индивида. К этому следует добавить и существеннейшие морфологические отличия человека от приматов, возникшие как бы «по мановению руки».