Текст книги "Заряница"
Автор книги: Никита Самохин
Жанр: Поэзия, Поэзия и Драматургия
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]
Шрифт:
-
100%
+
Никита Самохин
Заряница. Стихотворения. Поэма
© Самохин Н. М., 2018
© ГБУК «Издатель», оформление, 2018
Открывая подзабытые истины
Сказать напутственное слово новой книге молодого автора – это как благословить птицу в полет. Образ не новый, но обратиться к нему хочется и в этот раз.
Лети! Пусть небо твое будет просторным, а судьба доброй – непременно со своим читателем, с пониманием и откликом.
Неоправданный оптимизм, скажет, наверное, продвинутый обитатель интернета, какая птица! Какая судьба! Какая поэзия вообще в эпоху гаджетов и тотальной небритости «героев не нашего времени»?
Что ж, возразить трудно, но возразить необходимо, ибо поэзию, как живую красоту мира, души и природы, порушить невозможно ни слабым людям, ни всесильному времени. Уже приходят в себя уставшие от собственной бескрылости нынешние резонеры, дерзкие ниспровергатели авторитетов.
Самые разумные из них и стихи пытаются расслышать восприимчивым ухом, и элитные клубы любителей поэзии создают тут и там. Будущее самоспасительно. Да, стройная система творческих союзов прошлого разрушена и растоптана почти до основания. Либеральные перестройщики сделали свое черное дело, но разве можно убить душу народа с его вечной тягой к вещему слову и музыкальному звуку, к живописной картине?
И я призываю молодого волгоградского поэта Никиту Самохина следовать выбранной судьбе, совершенствуясь, постигая тонкости ремесла, не упиваясь первыми удачами, хотя за его плечами уже три поэтические книги, публикации в толстых журналах, в том числе и в «Нашем современнике», и членство в Союзе писателей России.
«Заряница» – очередная попытка автора утвердиться в звании поэта. И да будет она успешной!
В стихах Самохина мне нравится краткость, зримая предметность в изображении родной жизни, но не приземленная, а словно бы овеянная печальной мыслью о сокровенном.
Забрели туманы на заре в Задонье,
Расползлись устало по тиши степной,
И теперь сквозь дымку я гляжу спросонья,
Как горюет ива у реки парной.
Не всплакнуло небо заряницей жгучей,
Хоть над степью звезды мрели до утра,
Лишь набухли громом над станицей тучи,
Да к земле приникла душная хандра.
Где ж ты бродишь, ветер —
странник поднебесья?
Убери паморок с глаз моих долой,
И взметнется пламя над тоской безлесья,
Чтоб спустя мгновенья снова стать золой.
Речь степняка с казачьими корнями угадывается сразу, но она естественна, как сама степь, и не грешит словесной цветастостью. В эти стихи хочется вчитаться, чтобы понять не только автора, но и все русское племя южной России, погруженное в свою станично-хуторскую глубинку.
Заснула река разлихая,
Укрывшись огнями домов,
И дремлет деревня глухая
Под проседью теплых дымов.
Дичает к дороге тропинка
В бурьяновой этой глуши,
Но горстку рождает крупинка —
Забытая всеми глубинка
Забытой славянской души.
Не обошлось и без стихов о поэзии:
В наши дни поэзия похожа на теплое море,
Где у берега плещется тьма
безразличных туристов,
И вода после них не окажется в водозаборе
Для оставшихся дома и ждущих итога статистов.
Но бывает, что в море
заходят насельники побережья,
Чтоб подальше заплыть
и нырнуть поглубже в прохладу.
Огорчает одно,
что случается это все реже,
А туристам достаточно моря и с берегом рядом.
И еще одно короткое:
Поэт
Он не один,
но одинок.
Листает грезы личной книги.
И лишь зари глухой звонок
Срывает нежные вериги
Дражайших дум,
а поступь дня,
Что будет снова сир и душен,
Опять тоску вплетает в душу,
Чужой реальностью маня.
В этой книге есть стихи, о которых хочется подумать, поспорить. Хотя подобные споры-разговоры сегодня – большая редкость. И напрасно.
Плодотворную мысль иногда достаточно лишь тронуть слегка, как часовую застрявшую стрелку, и время пойдет своим неумолимым ходом, открывая подзабытые истины и возвращая человека к самому себе.
Велик и славен мой народ,
Иным душа его – загадка.
Всегда плывет, отринув брод,
Туда, где горько, а не сладко.
Не в этом ли вся наша суть:
Нырнуть во тьму, алкая света,
И наплевать на легкий путь,
Презрев бездушье трафарета.
Станислав Куняев
На склоне яви
Стихотворения
«Растеклось на востоке утро…»
Растеклось на востоке утро,
Первым светом смывая тьму,
Как пшеничный сноп златокудро,
Зреет в юном сквозном дыму.
Но зорюют еще раины[1]1
Раина – тополь.
[Закрыть]
В сладкой вязи последних снов,
И ковыль не поднял седины,
Чтоб узреть молодую новь.
Только сны не в ладу со мною,
Лишь порою мирит нас хворь.
Не прощалась она с луною
В предвкушенье медовых зорь.
«Дремлет ветр. Недвижна занавеска…»
Дремлет ветр. Недвижна занавеска.
Дремлет степь в удушливом плену.
Только россыпь мертвенного блеска
Травит душу пыльному окну.
Расползлось по хутору томленье,
Смазав марью шлях и курени.
И луна, обласканная ленью,
Улеглась на хрусткие плетни.
Тает ночка в куреве прозрачном.
Знать, к утру не сгинет пелена,
И зарю с безмолвьем буерачным
Мне встречать у пыльного окна.
«Пригорюнилась ракита…»
Пригорюнилась ракита.
Пряди ластятся к земле,
И бурьян ворчит сердито,
Вторя киснущей ветле.
Нет пичужьей канители.
Дрема кутает поля,
Точно гнезда опустели
В кудлах сонного былья.
Лишь меня прищур заката
Не влечет в глубины сна,
Чтоб душа быльем лохматым
Наслаждалась дотемна.
«Забрели туманы на заре в Задонье…»
Забрели туманы на заре в Задонье,
Расползлись устало по тиши степной,
И теперь сквозь дымку я гляжу спросонья,
Как горюет ива у реки парной.
Не всплакнуло небо заряницей жгучей,
Хоть над степью звезды мрели до утра,
Лишь набухли громом над станицей тучи
Да к земле приникла душная хандра.
Где ж ты бродишь, ветер —
странник поднебесья?
Убери паморок[2]2
Паморок – пасмурная, сырая погода.
[Закрыть] с глаз моих долой,
И взметнется пламя над тоской безлесья,
Чтоб спустя мгновенья снова стать золой.
«Давно наскучила зима…»
Давно наскучила зима,
И календарь пробит капелью,
Но хладносердные дома,
Привороженные метелью,
Прощаться с Марой[3]3
Мара (Марена) – в славянской культуре богиня зимы.
[Закрыть] не спешат,
Давно к ее примерзнув трону,
И, каждой льдинкой дорожа,
Надежно держат оборону,
Забыв мелодию тепла.
И мы с тобою позабыли,
Как свеж глоток апрельской пыли,
Когда звонят колокола
В сердцах из хрупкого стекла.
«Я сорву с небес васильковых…»
Я сорву с небес васильковых
Жгучий свет и сплетенье ветров,
И потоки вод родниковых
Камнем грянутся в пекло костров.
Я сорву с небес чужедальных
Сирых звезд леденящий огонь
И покой чертогов хрустальных,
Только молви, подставив ладонь.
«Застыл ноябрь за окном…»
Застыл ноябрь за окном,
Уснув на листьях мутной лужей.
Но снег живет грядущей стужей
И спеет в небе ледяном.
Теперь ему недолго ждать
Отрад в объятии сердечном
Земли, а после в танце млечном
Кружиться, тлеть и трепетать.
«Коснулась кисть забытого холста…»
Коснулась кисть забытого холста,
Скользит заря теплом по окоему,
И нерадиво тает пустота
В моей душе, как утренняя дрема.
Теперь спалит рассвет в своем огне
Вчерашней книги прожитые главы,
И расползется медленно по мне
Твоей рукой начертанная лава.
«Мне сон приветный отмыкает…»
Мне сон приветный отмыкает
Келейные врата
Туда, где сила колдовская
Душою принята.
Там то, что вечно явь скрывает,
Душа покажет мне,
Покуда нить сторожевая
Доверена луне.
Но лишь заря укусит морок
И вздрогнет горизонт,
Как сгинет звезд прилунный ворох
И чутким станет сон.
А я растаю в хищной лаве,
Покинув ключаря,
Чтоб ждать, когда на склоне яви
Покажется заря.
«Не забывать – печальная отрада…»
Не забывать – печальная отрада,
Но позабыть немыслимо уже.
И вязнет смог в проулках Ленинграда,
Как пустота в мятущейся душе.
Не расцветет в казачьем сердце клевер,
Прошла пора, как с белых яблонь дым,
Но душит сном и ныне черствый север,
Являя встречу с городом седым.
«Раскудрявился Дон своевольный…»
Раскудрявился Дон своевольный,
Пляшет зыбь в ледяной черноте,
И срывается берег бездольный,
Растворяясь в голодной воде.
Так и мне доведется однажды
Обрести неизбежный покой
И познать утоление жажды,
Став минувшим природы донской.
«Как в краю туманов, охмуренных ленью…»
Как в краю туманов, охмуренных ленью,
Где не знают зори буйной синевы
И плывут закаты одинокой тенью,
Поживает лада – дочь степной травы?
Может, ей тоскливо, сиро на чужбине,
Может, одолела вековая хмарь?
Или тщетно бьется в жадной паутине,
Поминая слезно дорогую старь?
Но, видать, не плохо дело в чужедалье,
Коль не кажет носа в отчьей духоте.
И неймется только мне с моей печалью
Раствориться в прошлом да в пустой мечте.
«Снова поле на рассвете…»
Снова поле на рассвете
Наводнили голоса
И на скошенном вельвете
Закиселилась роса.
Волглой прели поволока
Проняла сухую рань,
И на скатерти востока
Возлегла рудая стлань.
Поле в золоте захрясло.
Даль морковная дрожит.
Обнимает стебли вясло[4]4
Вясло – пояс снопа.
[Закрыть]
В глубине степной души.
Но пройдет заранок вскоре,
Заметя свои следы,
Чтоб воздвигнуть в желтом море
Завтра новый храм страды.
«Заснула река разлихая…»
Заснула река разлихая,
Укрывшись огнями домов,
И дремлет деревня глухая
Под проседью теплых дымов.
Дичает к дороге тропинка
В бурьяновой этой глуши,
Но горстку рождает крупинка —
Забытая всеми глубинка
Забытой славянской души.
«Рассвета жду, сморенный темнотою…»
Рассвета жду, сморенный темнотою,
И тишина потворствует тоске,
Но делит небо с бренною звездою
Еще луна, тускнея вдалеке.
И все же свет кусается, он рядом,
Он за собою тянет синеву,
А я, уже отравлен лунным ядом,
За юной дремой медленно плыву.
«Испив молчание до дна…»
…но и о том, что было,
помни, не забывай.
М. Танич
Испив молчание до дна
В тисках терпения сухого,
Отведай зелья колдовского,
Вернув ушедшее сполна.
Но постучав в чужую дверь,
Свою оставь пока открытой
И песне новой, неиспитой,
Без лишних слов уже не верь.
«Вкушаю свежесть рощи белой…»
Вкушаю свежесть рощи белой
Под изумрудной сенью крон,
И дух весны, живой и спелой,
Теснит меня со всех сторон.
Но, как назло, не за горами —
Купала, жаждущий костров,
И позабытая ветрами
Зола ленивых вечеров.
«Снег соскальзывал с карниза…»
Снег соскальзывал с карниза,
Бился оземь черствый пласт.
«Но в паденье нет сюрприза, —
Размышлял понурый наст. —
Вот бы этот снег вернулся
В небо тучею густой
Или солнцем захлебнулся,
Наслаждаясь высотой».
Только что-то не стремилось
К звездам крошево зимы,
Лишь покорностью томилось,
Как подчас живем и мы.
«Мелькают свет и тьма, а я считаю дни…»
Мелькают свет и тьма, а я считаю дни,
Когда твои глаза изгонят яд разлуки,
Стирая череду напрасной воркотни,
Предчувствий пелену
и грим любезной муки.
Но знаю, не уйдет сыпучая тоска,
Останется со мною, спутница поэта.
И хоть сегодня ты мила мне и близка,
Ей выпало плутать в душе казачьей где-то.
«Вечер ползет. Солнце к западу жмется…»
Вечер ползет. Солнце к западу жмется —
Медленно катится к яме ночной.
Может, под звездами пекло уймется,
Вняв колыбельной росы неземной.
Только не сладить с палящею силой
Всем хладнопесенным звездным хорам,
Если зарю поднебесье вкусило,
Жалуя волю горячим ветрам.
«Грядет зима – пора забвенья…»
Грядет зима – пора забвенья.
Вся степь готовится ко сну
И ждет снегов прикосновенья,
Чтоб в их зарыться белизну.
И хутора живут зимою,
Уже давно считая дни,
Когда метель седой каймою
Украсит чахлые плетни.
«Заоблачное чувство безответно…»
Заоблачное чувство безответно,
Когда открыться мне мешает страх,
Когда влеченье к солнцу незаметно
И правда тает в каверзных ветрах.
А рубище застиранной юдоли
Осадком оправдания на дне
Лежит, не получив желанной воли,
Пропавшей уподобившись блесне.
«В нежданный час вчерашние дожди…»
В нежданный час вчерашние дожди
Вернули долг сегодняшнему снегу,
И, не дожив до старческих седин,
Земля впустила слякотную реку
Опять в себя. Но млечной пелене
Неведомо, увы, сопротивленье.
Какой ей толк с того, что не по мне
Смиренно чаять щучьего веленья?
«Хранило сны молчанье гор…»
Хранило сны молчанье гор
Под звездной россыпью холодной.
Но тишине наперекор
И доле новой безысходной
Суровый Терек мчал,
И сны теперь чужой уже равнины
Тонули в грохоте волны
И плыли в небо, где вершины
Другой приют давали им —
Ночным творцам незримой власти.
А Терек душу рвал на части,
Борясь с бессилием своим.
«Час предрассветный за окном…»
Час предрассветный за окном.
Немые звезды коченеют,
И сны слепящие бледнеют
В бездонном озере ночном.
А в сад крадется тень росы.
Приникнуть жемчугом к виоле
Спешит, прозрачная, доколе
Зари недвижимы часы.
И предо мной молчит восток.
Еще не рвется свет наружу,
Но ранит блик надежды душу,
Как тьму – рубиновый цветок.
«Поспеши, Марена-стужа…»
Поспеши, Марена-стужа,
Вдаль направь своих коней,
Ветром северным утюжа
Грязный ворс понурых дней.
Ты приди, сестрица Мара,
В край услужливых зонтов
И смети унынья чары
С улиц мокрых городов.
Ты гони коней, сестрица,
Обращая в лед моря,
Ведь намучилась землица
С щедрым плачем ноября.
«Сонные дубравы тянутся тоскливо…»
Сонные дубравы тянутся тоскливо
Вдоль чужой дороги, смазанной луной,
А вдали мерцают звезды сиротливо
Да сверчковый скрежет спорит с тишиной.
Спит казак усталый под небесной сенью
На ковре приветном из густой травы,
Но недолог праздник сладкого косненья,
Пусть и прячет ночка полог синевы.
Видит младый воин ро́дную станицу,
Плесы и ракиты снятся казаку,
Как идет по брегу стройная юница
И ласкает ветер мокрую кугу[5]5
Куга – камыш.
[Закрыть].
Так бы не кончалось это сновиденье,
Чтоб не знало горя сердце казака,
Но легкоранимо чуткое забвенье
И сильна по дому давняя тоска.
И крадется зорька где-то на востоке,
Втихаря от ночки пробуждая рань,
И коня седлает воин синеокий,
Хоть была радушна неродная стлань.
«Жаль, в зеркале не сыщешь отраженья…»
Жаль, в зеркале не сыщешь отраженья
Своей души. И наше продолженье
Находишь ты нечаянно во сне.
Ты зришь ее, берущую во мне
Начало и горящую тобою,
Ту, что могла бы нашей стать судьбою
Давно. А значит, часть твоей души
Забытую не может иссушить
Явившийся порыв чужого ветра.
И времени, и сонму километров
Доселе не по силам помешать
Тому, что сберегла твоя душа.
«Пустую осень встретила зима…»
Пустую осень встретила зима,
В объятья взяв сестрицу раньше срока.
А та стоит, недвижна и нема,
У ледяного скользкого порога.
Настал прощанья час. Но тишины
Щемящий звон все тает в пене белой,
И заползают приторные сны
В пустую душу тени оробелой.
Хотя всему и свой отмерен срок,
Несмелый шаг тебя приблизит к цели,
Пускай и скользким кажется порог,
А из глубин выныривают мели.
«Обесточена ночь облаками…»
Обесточена ночь облаками,
Аварийка прибудет с утра,
Только спутник, что бродит кругами,
Не смущает такая чадра.
То и дело находит лазейку
В гуще хмары его хитрый взгляд,
И глядит, как пятак на копейку,
На луну с удивленьем земля.
Но, увы, не позволят орбиты
Этим взглядам продолжить игру,
Лишь восток, заряницей умытый,
По привычке откинет чадру.
«Обозлился ветер на луну и звезды…»
Обозлился ветер на луну и звезды,
Мол, опять явились, кто сюда их звал?
И взъерошил гневно неживые плесы —
Зеркала чертогов нерадушный шквал.
Но не знает ветер, что душе поэта
Безразличны яства, что вкушает плес,
Просто ей угодно наслаждаться светом,
Будь то крик денницы или шепот звезд.
«Бесконечно, словно тост, ожидание…»
Бесконечно, словно тост, ожидание,
Но расходится по строчкам терпение.
И свежо, как отпечаток, предание,
И не спорится бездушное пение.
Как же снова обрести мне гармонию,
Словно звезды в тишине ранней темени,
И не встретить в этой жизни Февронию,
Став заложником отпетого времени?
«Распахнулся апрель. Снова настежь ворота…»
Распахнулся апрель. Снова настежь ворота.
Пробуждается грязь в руслах сонных дорог,
И впивается ветер в кожурки болота,
Словно в белую стынь —
цвет рифмованных строк.
Только шкура груба после долгого плена —
Стала белая мякоть дубовой корой.
И не сгинут никак сгустки зимнего тлена,
Недовольные сретеньем с вешней порой.
«Вдали луна все мельче и тусклее…»
Вдали луна все мельче и тусклее.
Нема земля. В округе – ни души.
И брезжит гладь на кипенной аллее
Среди теней окраинной глуши.
Еще не скоро в сини васильковой
Пылать огню разбуженной весны,
Бросая вызов стуже ледниковой,
И прерывать волнительные сны.
А снежный саван, брошенный луною,
Опять смиренно тешится тоской,
И дремлет парк, укрытый тишиною,
Вдали от гроз пучины городской.
«Тобой оставлен, словно камень…»
Тобой оставлен, словно камень,
Забытый ветреной волной.
По горло сыт голодный пламень
Безлюдьем кельи ледяной.
«Но только все это напрасно», —
Вбивает разум в сердце гвоздь,
Ведь блюдо жертвенное праздно,
Когда застряла в горле кость.
Настя*
«Не молчи, мне постыло томленье…»
Не молчи, мне постыло томленье
И наскучила душная муть.
Словно ждешь целый век дозволенья
Полной грудью эфира вдохнуть.
Снова бременем давят минуты
Сотворенной тобой тишины,
Но слабеют и морщатся путы
Под пронзительный скрежет луны.
И уже не кусается время,
Словно в душу вернулся покой,
Только прошлого глупое бремя
Так же дразнит колючей тоской.
«Трепещет небо там, над облаками…»
Трепещет небо там, над облаками,
Клокочет высь, беснуется гроза,
И входит в землю тонкими клинками
С горячей страстью хладная роса.
И только ветру в бдительном дозоре
По силам будет справиться с грозой
И усмирить заоблачное море,
Закрасив тьму прозрачной бирюзой.
«Присмирели метели крылатые…»
«Обласкало утро тишину росою…»
Обласкало утро тишину росою,
Пеленой прозрачной подплывает день,
Но давно свиданья чает степь с грозою,
Разогнать мечтая затяжную лень.
Только нынче хмара пропадает где-то,
Не впервой чуждаясь хуторской росы,
И томятся степи под покровом лета,
Ожидая тщетно день за днем грозы.
«Гнетет и гложет сожаленье…»
Гнетет и гложет сожаленье.
И сон, и явь – одна тоска.
В душе – ноябрьское тленье
И грусть ушедшего песка.
Но не горька его растрата
И не опасен вечный плен,
Как близость точки невозврата,
Что обратит надежду в тлен.
«Повисли звезды над костром…»
Повисли звезды над костром,
И шепчет степь сверчковым хором,
Но шепот этот, словно гром,
Над убаюканным простором.
Кусают искры высоту.
Стать хочет каждая звездою,
А я, плененный пустотою,
Давно забыл свою мечту.
«Гладит ветер кудлатую гриву…»
Гладит ветер кудлатую гриву
Белолунной равнины степной
И ласкает печальную иву,
Что склонилась опять надо мной.
Скоро в новом предстанут наряде
Поседевшие космы степей.
Но, увы, равнодушно к прохладе
Сердце грустной ракиты моей.
«Мне роза синяя опять приносит боль…»
Мне роза синяя опять приносит боль,
Шипом впиваясь в запертое сердце.
И я взываю к сказочной: «Позволь
Самой приотвориться этой дверце».
Но вот она открыта. И сквозняк
Мне в душу бьет холодными волнами,
А розы нет, лишь скаредный сорняк
Разросся паутиной между нами.
«Когда луна младая проступает…»
Когда луна младая проступает
На синеве, влекомой тишиной,
И наливное солнце выкипает,
Ложась на дно притворною блесной,
Робеет высь при встрече с темнотою,
Являя дня портвейновый закат,
И снова звезды грезят слепотою,
Чтоб ночью в бездну прыгать наугад.
Но утро вновь развеет чары власти
Безокой тьмы, отринув путы сна,
А из волны, исполненная страсти,
В рассветный час покажется блесна.
«Седая пелена пленила степь ночную…»
Седая пелена пленила степь ночную
И грудится копной на лохмах ковыля.
Но хладно приняла завесу накипную
Испитая луной остылая земля.
Не нужно ей ни звезд, ни мертвенного света,
Чертогов надоел рисунок хохломской,
Ведь хочет одного обитель сухоцвета —
Чтоб пе́чная[8]8
Пéчная – заботливая.
[Закрыть] зима вернула ей покой.
«Опечалена луна хмарой…»
Опечалена луна хмарой,
Хоть и тает, словно лед вешний.
Вот и мне приход любви старой
Нервы дергает тоской прежней.
Но рассыплется тоска рано
Или поздно, утолив жажду,
И не даст былой любви рана
В эту реку мне войти дважды.
«Пали росы. Печет невозможно…»
Пали росы. Печет невозможно.
А не вышел ведь утренний срок!
Но крадутся ветра осторожно
По краям запыленных дорог.
Только солнцу плевать на их силы,
Пуще прежнего будет жара,
И зажгутся в объятьях Ярилы
Осторожные нынче ветра.
Туда, где горько стихотворения
Раб страха
Ты не пей мою кровь, комар.
Есть еще для нее работа.
Хоть и вся моя жизнь – кошмар! —
Стала частью твоей охоты.
И пускай нынче худо мне,
Все же донором быть терпимо,
Если скрыться в умильном сне,
Где невзгоды проходят мимо.
«Кричащих душ нехитрая страна…»
Кричащих душ нехитрая страна,
Уже давно привыкла ты к наркозу.
Но точки ставит жадная луна:
«Кобыле легче, если баба с возу».
А прежний мир уходит из-под ног,
Скребется в души свежая зараза,
И гложет кость породистый щенок,
Охотно чая нового приказа.
«Нет жаворонка здесь и нет совы…»
Нет жаворонка здесь и нет совы.
Мой краток сон.
Вчера опять, увы,
Я бился во хмелю, отринув меру,
Свою неуловимую химеру
Пытаясь приласкать в который раз.
Она мила.
И в этом нет прикрас.
Но я не мил ей вечно почему-то.
Все смотрят зенки, полные мазута,
С каким-то недовольством на меня.
Хотя сейчас,
при юном свете дня
Ее уже я здесь не наблюдаю.
Быть может, потому,
что вновь листаю
Бессмысленную книгу о Христе,
Которая к сосущей тошноте
Всегда в минуты трезвости взывала?
Но что за черт!
На складки покрывала
Негаданно обрушилась слеза,
Еще одна, и мутные глаза
К дрожащей обращаются ладони.
И, будто солнцем пойманный в бидоне,
Сворачиваюсь я, как молоко.
Никак в душе застряло глубоко
Лихое чтиво Бедного Ефима[9]9
Бедный Ефим – поэт Демьян Бедный (Ефим Алексеевич Придворов).
[Закрыть].
Но как же эта грусть невыносима,
Когда в нутро вгрызается нужда.
Однако же кручина не беда.
Я верю, что еще осталась где-то
Дожившая со мною до рассвета
От пиршества вчерашнего роса.
И скоро запотевшие глаза
Прозрачными надолго станут снова,
Ведь жадного похмелья гнет суровый
Умрет в отраде первого глотка,
Когда роса желанна и сладка.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!
Страницы книги >> 1
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?С этой книгой читают:
