Текст книги "Война с готами. Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона"

Константин Германик, попрощавшись с радушными хозяевами, разбудил явно недовольного этого процедурой молосского дога и, крепко схватив пса за ошейник, слегка пошатываясь, направился вслед за готским офицером, указывавшим дорогу.

Местная баня оказалась на удивление неплохой, почти римской. Мозаика в бассейне, наполненном прозрачной водой, складывалась в стилизованные изображения дельфинов и каких-то странных больших рыб, из спины которых вырывался столб воды.

– Это – киты, – объяснил бывалый Аттик. – Громадные, размером с нашу корбиту, морские чудовища, которые живут в северных морях, откуда приплыли готы.

– Чудны дела твои, Господи! – уподобляясь набожному Винитарию, произнес Константин Германик, с наслаждением обдав себя ковшом горячей водой из мраморного углубления в банной стене. – А теперь потри мне спинку, ученик Аристотеля, враль греческий.

После бани трибуна окончательно разморило, и он, в одном хитоне, доверив Эллию Аттику тащить за собой доспехи, отправился в спальную комнату.

Лег на широкий греческий диф, низкую кровать, укрылся легким шерстяным покрывалом и мигом провалился в глубокий солдатский сон.

Уже под утро его разбудило грозное рычанье Цербера. Мгновенно собравшись, Германик привстал со своего ложа, обнажив спату, которую Эллий Аттик предусмотрительно положил рядом со своим хозяином.

В полутьме трибун рассмотрел в проеме двери невысокую фигурку. «Кто это? Кто незамеченным миновал проходную комнату, где спит слуга-грек?»

– Спрячь свой меч, храбрый римлянин. Сегодня он тебе не понадобится, – раздался волнующий грудной голос.

Облаченная только в длинную белую сорочку, готская принцесса Ульрика смело вошла в комнату.

…Больше слов не было. Трибун, явственно слыша, как бьется сердце, забыв обо всем на свете, нетерпеливо протянул навстречу руки.

…И как будто наяву, бешено понеслась кавалерийская ала.

…И как будто наяву, вскричал сам Германик, раз за разом вгоняя мужское толстое копье в податливое женское тело.

В его ушах без устали билась барабанная дробь и женские вскрики, подобные всхлипам боевой флейты.

Когда трибун наконец заставил себя оторваться от Ульрики, та глубоко дышала.

– Ты – другой, – прошептала Ульрика.

Константин Германик вдруг вспомнил жену. Большие белые груди своей прекрасной Елены Троянской. Трогательную родинку на нежной щеке и улыбку, открывавшую ряд ослепительных зубов.

Угрызений совести он не испытал. Просто вспомнил. И – все.

Запах тела молодой женщины, лежавшей на ложе рядом с ним, маленькие смуглые груди Ульрики с большими темно-коричневыми сосками заставляли забыть обо всем и обо всех.

Римлянин решительно притянул к себе желанное тело.

– Постой! Погоди! – выдохнула готская принцесса и вдруг изогнулась, повинуясь инстинкту более древнему, чем все испытанное за всю ее жизнь во дворце короля Германариха.

Когда настало утро и лучи ольвийского солнца наконец пробились сквозь оконце-бойницу, Константин Германик заставил себя открыть глаза. Судя по всему, Ульрика давно ждала этого момента, сидя полуобнаженной рядом с трибуном.

– Я пришла… Я хотела.

Константин Германик, если и был смущен, то вида не подал.

– Я толком не знаю, чего ты хотела, прекрасная Ульрика. Скажи мне сейчас, ибо скоро подоспеет твой братец, и тогда нам уже точно будет не до слов.

– Я думала, что за тобой последуют римские легионы, – бесхитростно объяснила готская принцесса причину своего поступка.

Трибун постепенно приходил в себя, надевая штаны и обувая сапожки.

– И – все? Это – все, зачем ты пришла?

– Не знаю, – честно призналась Ульрика. – Теперь не знаю.

«Я тоже не знаю», – подумал трибун.

Готская принцесса затмила собой все, что было в его памяти. И жену, и девчонок-рабынь, которых подкладывал ему тесть во время беременности Елены.

Ульрика – живая, пахнущая морем и железом старого римского шлема, была рядом. И он не мог ее предать.

– Сейчас самое время пойти осмотреть Ольвию, – глухо молвил трибун. – Поспеши одеться, прошу тебя.

Глава ХI
Готский арсенал и дакийский кузнец

В дальнейшем события развивались так, как угодно развиваться событиям.

– Уважайте виновника вашей собственной фортуны, – как бы случайно произнес хитрый грек Эллий Аттик, закрепляя на спине римского трибуна застежки парадного панциря.

Когда Константин Германик появился в пиршественной зале для утренней трапезы, то застал там Винитария, о чем-то тихо советовавшимся с… Атаульфом. Таможенный офицер, бросив быстрый взгляд на вошедшего, кивнул ему. Показалось трибуну, или в глазах Атаульфа он действительно прочел что-то вроде благодарности?

– Будь здрав, дорогой гость, – тем временем провозгласил Винитарий, приподнявшись со своего ложа. – Прошу тебя, вкуси плоды земли готов.

На столе обнаружились хлебцы, вяленое мясо, овечий сыр. Почему-то рядом с кувшинами вина стояли молоко и вода. Мед в больших пиалах.

На этот раз Константин Германик правильно понял мотивы радушного хозяина. Очевидно, тот, не слишком искушенный в нравах Палатия, просто решил предоставить гостю завтрак на выбор.

– Благодарен тебе, Винитарий, – искренне ответил римский офицер. – Твое радушие за утренней трапезой достойно истинного христианина. Что касается меня, то для насыщения мне вполне хватит хлеба с медом да кружки молока.

Наместник благостно улыбнулся:

– Сдержанность в еде да питье рождает сдержанность в чувствах, препятствуя страстям. Так учит нас проповедник Арий.

Знал ли он о ночном визите к трибуну собственной сестры? Если знал, то виду не подал. И скорее всего, смирился, памятуя, что любовь к ближнему означает прощение ближнего. Тем более любимой сестры.

Почти идиллическую сцену завтрака прервал пес с варварским именем Цербер. Вопреки всем догмам христианства в арианском истолковании четвероногий охранник трибуна вдруг схватил со стола кусок мяса и тут же проглотил его с утробным рыком.

Краем глаза Константин Германик успел заметить, что охранники возле стен потянулись к мечам.

Однако всех опередил Атаульф, издавший звук, сильно напоминавший сдавленный смешок.

– Наместник, я предвидел подобное. Позволь мне обеспокоиться твоей, а заодно и нашей безопасностью.

Не дожидаясь разрешения, Атаульф неожиданно, подобно индийскому фокуснику, достал из-под кольчуги кусок холстины. Ловко развернул его, продемонстрировав содержимое: увесистый кусок розовой свининки. Тут же бросил его Церберу.

Трибун перехватил страдальческий взгляд Винитария, направленный на громадного пса, пожиравшего кусок мяса. Так, должно быть, выглядели перед казнью христианские мученики, которых языческий император Нерон обрек на растерзание львам.

Впрочем, Наместник быстро опомнился.

– Милая собачка, – кротко молвил он. – Только, Атаульф, не вздумай угощать его еще и вином, а то этот пес разнесет крепость задолго до всадников Апокалипсиса.

Затем, уже без тени иронии, он обратился к Константину:

– Милейший гость (позволь тебя так называть), помолившись и хорошо взвесив все за и против, в отсутствии батюшки, государя нашего, я принял на себя смелое решение. А именно: уже знакомый тебе Атаульф покажет всю Ольвию – от порта до складов оружия. Цель этой экспедиции, как ты сам понимаешь, проста и по-христиански понятна, добра. Наши старые друзья в великом Римском государстве не должны ни на мгновение усомниться в том, что готы, их христианские союзники, не замышляют ничего лихого. Напротив, я считаю, что весьма скоро нашей общей целью станет совместная борьба с варварским лихолетьем, нашествием гуннов – многочисленных, дьявольски голодных и злых. Не просто невежественных, но упорных в своих заблуждениях. Презирающих законы образованного мира настолько, что привязывают к хвостам своих лошадей проповедников слова Божьего, которые осмелились зайти на их стоянки.

До поры до времени мы сдерживали их яростные атаки. Но стоит гуннам преодолеть земли сарматов-аланов, они, подобно холодному зимнему вихрю, ворвутся в королевство готов.

Знаешь ли ты войско, способное укрыться от бури, когда снег наполовину с пылью застилает глаза полководцев, а самые храбрые солдаты холодеют от нестерпимого мороза и ужаса смерти?

Прошу тебя, осмотри ольвийский арсенал, загляни в кузницы, день и ночь кующие оружие. Как офицер, составь свое мнение и донеси его до светлейшего Валента. Как долго мы сможем продержаться без помощи римских легионов?!

Пораженный такой откровенностью, Константин Германик только ошарашенно кивнул. Впрочем, роль шпиона ему претила изначально. Напротив, откровенность и открытость Винитария трибуну Галльского легиона были понятны и привлекательны.

Поняв, что аудиенция закончена, он решительно поднялся и, даже не задумываясь над этикетом, отсалютовал Винитарию старым римским воинским приветствием – громко ударив ладонью правой руки в левую часть панциря. Выглядело это как прощание, но одновременно и как благодарность за избавление от утомительной роли соглядатая.

Наместник понял трибуна правильно. Подняв породистое лицо, обрамленное когда-то иссиня-черными, а теперь уже предательски рано поседевшими волосами, печально кивнул Германику.

По длинным извивистым переходам ольвийской крепости, освещавшимся тусклыми факелами стражи, процессия, возглавляемая Атаульфом, поспешила к выходу. Встречавшиеся по пути готские солдаты и прислуга дворца в изумлении останавливались. Солдаты с любопытством, рабы и слуги с испугом косились на громадного пса, сопровождавшего блестящего римского офицера и несуразного высокого худого мужчину в белой тунике (явно – грека!), вприпрыжку бежавшего за военными и без причины улыбавшегося. Ну, совершенно беззубым ртом!

Наконец, миновав внушительные ворота, все вышли из крепости.

Атаульф внезапно обратился к Германику:

– Спасибо. Ты вернул меня в строй.

Германик, понимая, что это значит для солдата, кивнул. Нашел слова. Наверное, самые главные:

– Я хотел, чтобы ты отомстил за командира.

– С чего начнем? – спросил Атаульф. – Желаешь ли ты осмотреть город?

– Нет, – возразил трибун. – Разве что крепостные стены. А сейчас, к чему время терять? Пойдем сразу в арсенал.

Впрочем, без знакомства с местными достопримечательностями не обошлось. Удивительно, но сложилось впечатление, что Ольвию лучше Атаульфа знал Эллий Аттик, оказавшийся куда более многословным.

– Я дважды выступал здесь со своим театром, – многозначительно заявил лицедей, акцентировав внимание на слове «своим». – Вон, видите, кстати, амфитеатр? Он расположен весьма удачно, на склонах горы Верхнего города, где мы сейчас находимся.

Далее грек поведал уж совсем фантастическую историю, как ольвиополиты так увлеклись перипетиями драмы Еврипида и его, Аттика, безукоризненным перевоплощением в роль Ясона, что проигнорировали появления врага у стен города.

– Когда это было? – мигом насторожился Атаульф.

– Давненько, – нимало не смутившись, заявил Лицедей. – Ну, может, это не был Еврипид. И даже совсем не Еврипид. И даже не я. Но, как свидетельствует Дион Хрисостом, прозванный Златоустом (чью рукопись мне посчастливилось найти в вашей библиотеке), жители Ольвии действительно готовы презреть даже явное нападение варваров, отдав предпочтение общению с заезжим философом.

Трибун, привыкший к болтовне Эллия Аттика, бросил Атаульфу:

– Не обращай внимания, он еще не такое расскажет. Брехун.

– «Поэзия философичнее и серьезнее истории» – так сказал великий Аристотель, – обиделся Аттик. – Не вижу ничего дурного в том, что я скрасил наше унылое путешествие небольшой поэтической сказкой.

А ведь знакомство с Ольвией и впрямь оказалось несколько унылым. Жители города, одетые преимущественно в черные накидки, в большинстве потомки греков, смешавшие свою благородную кровь с варварами, в отличие от светловолосых готов, оказались длинноволосы, бородаты, угрюмы. Смотрели исподлобья, уступая дорогу только ввиду явного преимущества вооруженного отряда с грозным псом, который рычал и рвался с поводка.

– Что они так? – недоуменно осведомился трибун у сопровождавшего его офицера-гота.

– Мы по-прежнему для местных захватчики, – пояснил Атаульф. – Хоть правим уже две сотни лет. Сам видел: стены отстроили, порт расширили.

«Стены-то вы отстроили, – подумал Константин Германик. – Но дома старые, жмутся друг к другу, словно дети в приюте. Даже вон столичная агора, место собраний, напоминает больше сельскую площадь во фракийской деревне. А про суд да гимнасий говорить нечего. Я бы скорее в море холодном искупался, чем в местном гимнасии баню принял».

– Арсенал. Прибыли, – негромкий возглас Атаульфа отвлек римлянина от тягостного созерцания местных «достопримечательностей».

Оружейный склад, разместившийся между Верхним и Нижним городом, был накрыт высоким насыпным холмом. Ворота охранялись дюжиной готских солдат, у каждого – по два метательных копья. «Конницы опасаются, – уже привычно отметил для себя трибун. – Хотя какая тут к Митре конница? Крутые улочки, скользко и грязно».

Со скрипом открылась дверь в воротах арсенала, солдаты охраны, повинуясь приказу офицера, зажгли факелы.

Константин Германик, оставив снаружи Эллия Аттика (гражданского) и передав ему поводок от Цербера, зашел за Атаульфом в помещение, где готы хранили оружие.

Огонь смоляных факелов скупо осветил длинные ряды с разложенными щитами. Отдельно – круглые, кавалерийские. Этих – мало. Значительно больше громоздких, но надежных, деревянных, обитых шкурой и усиленных металлом пехотных. На деревянных четырехугольниках, размером в торс бойца, громоздились панцири, умащенные воском. «Грамотно», – еще раз отметил трибун.

На импровизированных крестах, рядами вкопанных в землю (подобных тем, на которых распинают дезертиров), висели кольчуги. Кое-где на концы крестов были нахлобучены шлемы. В основном – римские, но встречались и персидские.

Связанные подобно снопам высились обычные копья, метательные ланцеи. Недалеко от них в ряд стояли грозные топоры-франциски, со свисающими кожаными петлями для возврата оружия, после того как оно вонзилось в шею неприятеля.

Константин Германик решительно прошел дальше. Его интересовало… Вот! На двойных крюках, вбитых в деревянную стену, в ножнах, чтобы не затупились, рядами висели германские спаты. Однако…

– Господи всемогущий! – не сдержался трибун Галльского легиона, ловко вытащив из длинной деревянной ячейки, находившейся несколько поодаль, настоящий гладиус. – Последний раз я видел этот легендарный римский меч в коллекции своего тестя! Он уже лет сто как не стоит у нас на вооружении! Где вы его откопали?

– В бою с варварами. Неважно, что старый, главное, чтобы жизни забирал, – ответил Атаульф. Он был явно обижен и раздосадован реакцией императорского офицера на бедность местного арсенала.

– Ладно тебе, – попытался загладить вину Константин Германик. – Сам понимаешь, после того, что я видел на складах Империи в Адрианополе, все остальное кажется детской комнатой.

– Сравнил, – пробурчал Атаульф. – Ты говоришь об одном из самых больших в мире арсеналов оружия Империи. Римской империи. Сравнил.

– Ну, что ж. Я все увидел, – примирительно заявил Константин Германик. – Разве не этого добивался Наместник?! Кстати, на сколько человек тут хватит? Легион оденете?

– Хорошо, если треть, – обреченно вздохнул Атаульф.

Легионы Империи, сильно сокращенные при императоре Константине, даже при штатном расписании насчитывали не более пяти тысяч бойцов. Комитатские, провинциальные реально были вполовину меньше. Что говорить тогда о готском легионе?!

Мгновенно все просчитав, Константин Германик только махнул рукой.

– Войско ушло с Германарихом! Усмирять антов, – поспешил напомнить Атаульф.

«Пусть сначала вернется твое войско, – подумал Константин. – Мы с Юлианом тоже персов ходили усмирять». Подумал, но вслух не сказал, пожалев своего брата-солдата.

– Теперь – на стены? – спросил Атаульф, когда офицеры, жмурясь от внезапного света, вышли из подземелья.

– Конечно, конечно! – заторопился Константин Германик. – Не забудь, что нам еще в кузнечные мастерские следует заглянуть.

– Это – по дороге, – кивнул готский офицер.

Ряды кузнечных мастерских пахнули дымом, гарью, землей и глиной. Глухие стуки молота, ковавшего железо, перемежались приятными для солдата звонкими ударами о наковальню кузнеца, готовившего мечи к бою.

Однако все стало на свои места, достаточно было трибуну войти в первую кузницу. Ситуация хуже, чем в арсенале.

Глиняная форма, в котором «испекалось» железо. Рядом с ним – кузнечный горн с древесным углем в поддоне. Возле него уныло сновали подмастерья, то и дело нанося удары по заготовке будущего меча.

Римский офицер поморщился от цвета пламени, напоминавшего одновременно и солнце, и стебли пшеничного цвета. Однако…

– Кто здесь главный?! Этот меч не выдержит удара топора!

Навстречу Константину Германику неохотно выступил седой старик. Волосы до плеч, лицо изуродовано следами от искр и окалины.

– Это – Дурас, наш главный кузнец, – представил незнакомца Атаульф.

– Дурас? – Неожиданно это имя для трибуна Галльского легиона прозвучало зловеще. «Дурас». Впрочем, кого ему опасаться?

Он решительно обратился к морщинистому кузнецу:

– Ты разве не понимаешь, что твое железо еще хрупче, чем твоя жалкая жизнь?

– Мы стараемся «варить» каждую заготовку по несколько раз, обрабатывая ее после на горне, – угрюмо бросил тот в ответ. – Но что я могу поделать, если в здешних местах нет доброго сырья. Из болотной руды в устье местной реки с трудом можно сварить разве что плохонькое губчатое железо. Оно рыжее, как римляне, и похоже на пемзу, как их кислые сыры. Вот у нас в горах!

Старик-кузнец вдруг понял, что молвил лишнее и прикрыл рот коричневой ладонью.

А для Константина Германика мгновенно все стало ясно. Сложилось вместе имя Дурас и упоминание о горах.

– Ты – дак! – изумленно вскричал трибун Галльского легиона, положив ладонь на рукоятку меча. – Конечно же, ты – из темной горной Дакии, полной колдунов и усмиренной только благодаря мужеству славного императора Траяна!

– Мои предки умерли при Сармагентузе, – глухо молвил старик.

– А мои предки взяли твою долбаную столицу приступом. И воинский подвиг их запечатлен на колонне Траяна в центре Вечного города, – сказал пренебрежительно в ответ кузнецу римский офицер. – Кстати, колонна та вылита из железа, лучшего в Ойкумене. И стоять будет веками!

Проклятый дак!

Проклятая их столица!

– Пошли отсюда, здесь падалью пахнет! – бросил Константин Германик Атаульфу и, не дожидаясь ответа, поспешил на свежий воздух.

– С меня – достаточно, – бесцеремонно заявил Германик уже за оградой мастерской. – Если у вас такая главная кузница, что говорить об остальных!

– Дурас совершенно прав, когда рассказал тебе о нашей нужде в доброкачественном металле, – возразил ромейскому посланнику гот. – А то, что вы, римляне, две сотни лет назад вырезали его народ, так это, извини, трибун, правда!

– Да?! – изумленно вскричал Константин Германик, останавливаясь. – А ведомо тебе, что причиной похода императора Траяна за Данубий стали кровавые набеги дакийцев на наши пограничные области? Тысячи убитых поселенцев и десятки тысяч римских граждан, обращенных в рабство. Подданные дакийского царя Децибала получили по заслугам. Кстати, боец, подскажи мне, кто в результате владеет землями, на которых обитали предки этого самого Дураса? Не готы ли?

– Мы, – усмехнулся Атаульф. – Это правда. Но только искусство добычи твердого железа утеряно, и шахты Дакии полны ржавой водой.

– Пошли на стены, – обреченно вздохнул Германик. – Проверим хоть прочность местного камня.

В этот же самый миг, словно по велению ушедшего, но вечно живого дакийского жреца Замолксиса, ученика Пифагора, озарение снизошло на седую голову кузнеца Дураса. Отбросив в сторону молот (неслыханное дело для кузнеца!), он притянул за ухо вшивого и грязного мальчишку-подмастерья.

– Ты видел это римское отродье?! Видел этого блестящего петуха с красным гребнем на шлеме?!

Мальчишка взвыл в привычном ожидании крепкого, тяжелого пинка. Однако вместо этого вдруг получил черствый хлебец и кусок брынзы.

– Жри! – приказал кузнец Дурас. – Жри, я еще дам.

Пока подмастерье испуганно глотал куски хлеба с брынзой, кузнец Дурас прошептал ему на ухо задание:

– Выйдешь за стены. Встретишь степняков. Тех, самых страшных, косооких, которых здешние готы боятся. Расскажешь о богатом римском караване, что пойдет по реке вверх, до самого Борисфена. Скажешь, что на больших лодках – оружие и вино.

Подмастерье, однако, оказался не глуп. Насытившись и поняв, что добавки не будет, мальчишка смело возразил:

– Твои степняки меня трахнут и съедят. Слова сказать не дадут.

Доводы внезапно прозревшего щенка показались дакийцу убедительными. Он глубоко задумался, уронив тяжелую голову на сомкнутые ладони.

– Стрелы! – вдруг нашелся мальчишка. – Вернее, не стрелы, а наконечники! Дай мне сотню наконечников с твоим клеймом!

Дурас, потомок дакийцев, так и не вернувшихся из засад на коварных римлян в высоких горах, где шумят темные ели; Дурас, потомок дакийцев, зарубленных на стене при штурме Сармагентузы, когда красные гребни на шлемах проклятых римлян застлали белый свет; Дурас, потомок дакийцев, утонувших в холодных водах Тираса, когда предательское бревно ускользало из рук, а римские наемники из федератов: эфиопские стрелки, армянские, критские лучники (будь они прокляты, и племя их проклято!) расстреливали беспомощных пловцов, как уток на болоте, – дакиец Дурас так ничего и не понял. Сообразил вшивый мальчишка, который бросился в угол кузницы, где хранились готовые наконечники стрел и копий.

– Хозяин, мне надо много, иначе гунны не поверят!

С трудом, коль грамотных в кузнице оказалось немного, отсчитали сотню наконечников для стрел. Выбирали с греческой литерой «Δ». Дурас, значит. Нашли два старых кожаных мешка из-под угля, сложили туда острое «железо», обмотав его предварительно паклей. Для верности сверху все забросали кусками породы. Мешки связали, перебросили подмастерью через плечо. Тот согнулся, сморщился и запричитал.

– А назад без пользы придешь, тут же в горне тебя и сожгу, – мрачно пообещал кузнец Дурас.

В это самое время трибун вместе с готским офицером бодро карабкались по узким ступенькам, ведущим к боевым валам крепости, на удивление широким, минимум в пять-семь шагов, что позволяло сразу нескольким защитникам разминуться в полном боевом снаряжении.

Под навесом стояли «скорпионы» и баллисты с интервалом, разумным для отражения атаки извне. Константин Германик с удовольствием отметил, что орудия хранятся так же грамотно, как и припасы арсенала. Отдельно, но недалеко от орудий, лежали длинные стрелы с закаленными наконечниками, тетивы хранились в просмоленных мешках. Аккуратно, в горку, были сложены каменные ядра для метания из баллист.

Дежурные солдаты, мерзнувшие на стенах, с удивлением посмотрев на римского офицера, отдали честь Атаульфу.

– Одного не могу понять, – тихо произнес трибун, обращаясь к готу. – Вы собираетесь отражать штурм. Но кого… гуннской конницы?

– Антов, – также сдержанно ответил Атаульф. – У них есть штурмовые лестницы. Хвала Господу, еще до осадных башен не додумались. Однако они обращаются с топором лучше, чем иная кухарка с кухонным ножом. Вытесать крепкую лестницу для воина-анта – полдня работы. Поэтому мы постарались вырубить лес до самого горизонта, сам убедись.

– Однако никто не застрахован от того, что анты не смогут переправить стволы деревьев вниз по Гипанису, прямиком к Ольвии. Реку-то вы не осушите, – придирчиво оглядывая орудия, заметил Константин Германик.

Атаульф вздохнул:

– Ничего не поделаешь. Поэтому государь наш Германарих велел в свое время расширить крепостные стены да поставить на них грозные баллисты.

Римский офицер кивнул, с нежностью погладил холодный металл ближайшего «скорпиона».

– Я видел, как длинная стрела, выпущенная из подобного орудия, поразила сразу нескольких персидских катафрактариев, закованных в железо. А если на дальних подступах антскую пехоту встретит еще град камней из баллист… Тут вы – отобьетесь.

Атаульф, дождавшийся наконец похвалы от придирчивого ревизора, благодарно улыбнулся:

– Рад слышать это от ветерана.

С крепостной стены офицеры спустились уже в полном взаимопонимании и довольные друг другом.

Внизу, однако, Константин Германик остановился в некотором замешательстве. Вечерело. Ольвийское солнце тяжело падало за край Греческого моря. Ближайшая улица, где дома стояли на расстоянии вытянутой руки, была темна и грязна. Хотелось умыться, выпить вина, поесть. «Но куда дальше? Возвращаться во дворец, кажется, не полагается по протоколу. На корабль? Качка. Проклятая качка. Вот и ветер поднялся, точно качать будет сильно… А пожрать очень хочется. И – выпить».