Текст книги "Американский доброволец в Красной Армии. На Т-34 от Курской дуги до Рейсхтага. Воспоминания офицера-разведчика. 1943–1945"

1 июля 1943 года. В палате выздоравливающих

Шестой день в полевом госпитале. Полковник Селезень заверил меня, что через пару дней я смогу выписаться из госпиталя и вернуться в свою танковую роту разведки. Проснулся оттого, что в палате выздоравливающих шли оживленные дебаты о какой-то старшей медсестре. Я понял, что атмосфера в этой палате совсем иная, чем в прежней. Там были сплошные стоны солдат и офицеров, которым ампутировали руки или ноги и которые лежали в ожидании отправки в далекие тыловые стационарные госпитали. Многие из них плакали, хотя война для них уже закончилась, а для выздоравливающих, включая меня, она по-прежнему впереди.

Мои соседи дискутировали о том, которая из медсестер наиболее привлекательная и кто какую из них хотел бы поиметь.

– Самая-самая из всех – наша старшая медсестра, – авторитетно заявил мой сосед слева. – В жизни не видел девушки красивее.

– А звать ее как, лейтенант, узнал? – спросил кто-то из дальнего угла палаты.

– Я слышал, что санитары и санитарки, да и кое-кто из врачей зовут ее Принцессой, – ответил лейтенант, мой сосед слева.

– Это что, кличка, что ли? – спросил мой сосед справа от меня.

– Она младший лейтенант медицинской службы, – ответил мой сосед слева. – Мне сказал об этом земляк из Орджоникидзе – хирург Карлов. Ему можно верить. Он еще объяснил, что Принцесса – это прозвище нашей старшей медсестры. Так ее прозвали после того спектакля «Принцесса Турандот». Вернее, отрывков из спектакля – весной сюда из Москвы приезжали артисты Театра имени Вахтангова. Почему Принцесса? Дело в том, что наша старшая медсестра ведет себя как та юная китайская принцесса Турандот, красивая до невозможности, но очень гордая и неприступная. И сердце у нее каменное. Она отрубала головы всем ухажерам. Так вот, принцесса Турандот была неприступной, пока не встретила молодого принца Калафа… И наша старшая медсестра тоже гордячка, недотрога и ведет себя, будто она здесь главная.

– А наша старшая тоже китаянка? – попытался сострить кто-то из дальнего угла.

– Готовый спорити, – послышался другой голос с малороссийским акцентом, – що вона украинка.

– Это да! – послышался третий голос от меня справа. – Уж очень девки у них красивые!

– А где она сейчас? – спросил кто-то, лежавший напротив моей кровати. – Я ее, например, ни разу не видел.

– Она сейчас в командировке, – ответил сосед слева, которого назвали лейтенантом. – Хирург Карлов мне сказал, что полковник Селезень послал ее выбивать новые американские автоклавы для госпиталя. Вернется из Курска, я будь не я, а коготки ей обломаю! Если даже выпишут меня из госпиталя, буду ошиваться здесь, покуда ее не поимею.

– Хочешь стать принцем Калафом, лейтенант? – ядовито заметил мой сосед справа.

– Поживем – увидим! – заявил самоуверенный лейтенант. – Не было в моем Подмосковье девок, которых бы я не смог взять, ежели было желание!

– И много взял?

– Вагон и маленькую тележку, – ответил лейтенант. – Дюжины две – точно!

Я открыл глаза, чтобы взглянуть на самоуверенного лейтенанта. Он это заметил и обрадованно воскликнул:

– Уря, ребя! Наш союзник проснулся! Аплодисменты! Аплодисменты!

Кто-то похлопал в ладоши и произнес:

– Попросим его рассказать нам о его Америке.

– Да-да! – подхватил кто-то еще. – Интересно, видел он, как у них там негров линчуют?

Какого черта! – подумал я. Что это он зовет меня союзником? Может, он из Смерша? Интересно будет посмотреть, какого цвета у него окантовка на погонах?

Но тут я сообразил, что все проще: скорее всего, земляк лейтенанта из Орджоникидзе – доктор Карлов – пересказал ему то, что узнал от моего экипажа. Вот откуда и появилось это «союзник». А раньше всех его произнес по отношению ко мне генерал Рокоссовский.

Что было дальше, легко догадаться: мои коллеги по палате засыпали меня вопросами о США.

– Расскажи нам о своей Америке! Расскажи! – орали мне со всех сторон. Почти каждый, с кем я знакомился в СССР, независимо от национальной принадлежности – русские, украинцы, евреи, казахи или узбеки, – все жаждали сведений о моей родине. Точно так же, как жители Бетлехема во времена моего детства жаждали сведений о Красной России.

Ретроспекция-4. Американское детство

– Знаете что, друзья, – сказал я, – поскольку говорить мне пока трудновато, я подумаю, о чем бы вам рассказать поинтереснее. Лучше после ужина, когда все в госпитале затихнет. Пожалуй, расскажу вам забавную историю о том, что бы я сделал, если бы остался в Соединенных Штатах.

Согласились.

После ужина все девять выздоравливающих собрались у моей кровати, несмотря на то что это было абсолютным нарушением госпитальных правил.

Свой рассказ я начал с того периода, когда я только-только окончил первый класс начальной школы имени Джорджа Вашингтона. Коротко – о моей компании, в которую входили родственники и друзья. Кузен Джонни был моим ровесником, он тоже окончил первый класс той же школы. Джиму исполнилось восемь лет, он уже отучился в трех классах нашей школы. Юджину и моему брату Джону было по десять лет, они перешли в шестой класс другой школы, называвшейся секондари-скул. А брату Майклу было уже четырнадцать лет, он стал десятиклассником в школе, называвшейся хай-скул. Вот такой был круг моего детского общения на нашей Восьмой улице в Бетлехеме.

До того дождливого воскресного утра все, за исключением меня, носили известные всей нашей улице прозвища. Майкла прозвали Ларди, то есть «Жирный». Но не потому, что он был таким на самом деле, просто-напросто он был плотнее всех остальных ребят. Брата Джона окрестили Хеффи, что означало «Половинка» – он был почти вдвое худее Майкла. Юджина Пэтрика прозвали Ю-Пэ – по начальным буквам его имени и фамилии. Джима Коссэка прозвали Кроссайд – «Косоглазый», так как он на самом деле немного косил; а кузен Джонни – Малыш, потому что он был самым маленьким среди нас. Лишь у меня одного не было никакого прозвища, меня называли просто Никки. (Правда, позже, когда я уже заканчивал начальную школу в Нью-Йорке и мои одноклассники узнали, что наша семья, кроме сестры Энн, собирается переехать в большевистскую Россию, меня стали дразнить так: «Никки-Никки – большевики». Бывшее в то время у всех на слуху слово, к сожалению, рифмовалось с моим именем, пусть и со смещенным ударением.)

Дождь лил как из ведра, и мы все не могли пойти в наш любимый Сокэн, где обычно летом играли в бейсбол. А потому, сидя под навесом, обсуждали городские новости. Разговор зашел о том, кто чем займется, когда вырастет.

Ларди заявил, что станет художником. Это никого не удивило, так как он рисовал здорово и в своей хай-скул был уже главным редактором школьной юмористической газеты в картинках. Хеффи сказал, что пойдет в университет и выучится на профессора истории или литературы. Никто в этом тоже не усомнился – он уже тогда, в десять лет, вмешивался в наши с Малышом споры и пытался нас поучать. Ю-Пэ намеревался открыть на Восьмой улице народный банк. Тоже понятно, ибо в свои десять лет он давал в долг деньги, требуя своевременного возврата с процентами, которые тщательно высчитывал. Косоглазый решил сразу после четвертого класса бросить учебу и устроиться на какой-нибудь корабль юнгой.

– Хочу повидать мир, – объявил он нам свой выбор.

Малыш, большой любитель сладостей, намеревался открыть мини-фабрику по производству ванильного и шоколадного мороженого.

– А ты, Никки, что молчишь? Кем ты собираешься быть, когда станешь взрослым? – обратился ко мне Ларди.

– Боюсь, что вы поднимете меня на смех, если скажу вам, – честно признался я.

– Нет-нет, не бойся, Никки, мы не станем над тобой смеяться, – заверил меня Хеффи. – Честное слово, и чтоб я сдох, если сказал тебе неправду! – поклялся он.

Все остальные дружно его поддержали:

– Давай, Никки, говори, не бойся!

– Я твердо решил стать президентом Соединенных Штатов Америки. Вот!

Никто – ни Ларди, ни Хеффи, ни даже Ю-Пэ, выполняя обещание, даже не улыбнулись, но я видел, что они с трудом удерживаются от смеха. А Косоглазый и Малыш открыли рот от удивления.

– Как тебе в голову пришла такая идея? – спросил Ларди.

– О’кей, – сказал я. – Даю вам четкое обоснование своей идеи. Позавчера, в пятницу, отпуская нас на каникулы, наша училка мисс Смит сказала мне: «Знаешь ли ты, Никки, что на основании конституции Соединенных Штатов ты, как уроженец Бетлехема, по достижении тридцатипятилетнего возраста будешь иметь полное право выдвинуть свою кандидатуру в Белый дом?» – «Спасибо, мисс Смит», – поблагодарил я ее и пообещал это запомнить.

Тут в разговор вступил Ларди:

– А ты, Никки, знаешь, во сколько обошлись президентские выборы шестнадцатому президенту Соединенных Штатов Аврааму Линкольну?

– Во сколько? Скажи, если знаешь, – ответил я.

– В одну бочку яблочного сидра. Но… – здесь Ларди сделал многозначительную паузу, – но уже в 1928 году тридцать первому, Герберту Кларку Гуверу, президентские выборы обошлись в несколько миллионов долларов. Я знаю, я читал об этом. А в 1960 году, когда тебе исполнится тридцать пять лет, стоимость выборов в Белый дом обойдется кандидату в сотни миллионов долларов!

– Так вот что, Ларди, ты пытаешься мне объяснить, – сказал я на полном серьезе. – А скажи-ка, – не ты ли мне на день моего рождения подарил толстого стеклянного поросенка?

– Ну я, – растерянно подтвердил старший брат.

– Так вот, – напористо продолжал я. – С помощью этой копилки к 1960 году я соберу столько долларов, сколько надо, и непременно выдвину свою кандидатуру в президенты! И знайте: с прошлой пятницы я уже не принимаю ни одноцентовые, ни пятицентовые, ни десятицентовые, ни даже двадцатипятицентовые монеты. Только долларовые банкноты. Меня поддержат миллионы членов профсоюзов Америки, потому что я за них буду стоять горой! Солидарность профсоюзов – это великая сила, – так говорит наш Пап. Разве нет, Ларди, Хеффи, Ю-Пэ, Косоглазый и ты, Малыш?

После моей эмоциональной речи все перестали смеяться или даже задумались.

– Ну хорошо, Никки, допустим, ты все-таки выиграешь выборы, – прервал паузу Ларди. – Какими будут твои первые шаги в качестве вновь избранного президента?

– Ты, Ларди, видел в журнале рисунки сверхзвуковых кораблей, которые будут в США к 1960 году? Я как раз стану президентом. Видел или не видел?

– Да, Никки, видел. Но это же иллюстрации, нарисованные фантастом… Неужели в 1960-х годах можно будет летать на Луну?

– Уверен: такие корабли будут к услугам президента! – горячился я.

Тут в набиравший серьезность разговор включились Ю-Пэ и Хеффи.

– Но зачем тебе, президенту Америки, нужны будут такие корабли? – спросили они оба.

– А вот зачем. В корабли я соберу по всей Америке таких хозяев заводов, как бетлехемский Чарли Шваб, которые запрещают на своих заводах профсоюзы, и отправлю их всех на Луну. И наша страна избавится от паразитов. И еще в один из таких сверхзвуковых кораблей я распоряжусь загнать всех крыс и отправить туда же, к чарли швабам!

На этот раз пауза была очень длинной. Все сидели задумчивые. Прекратился дождь. Из-за туч выглянуло солнце. Ларди встал и сказал:

– Наш Никки отныне и во веки веков будет носителем прозвища Великий Фантазер!

– Ну хорошо, хорошо, союзник, – прервал меня лейтенант. – А все-таки: что бы ты сделал, если бы тебя сегодня избрали президентом Соединенных Штатов?

Мне хотелось ответить, что первым делом я бы попросил «всесоюзного старосту» Калинина вручить орден Ленина и «Золотую Звезду» Героя не кому иному, как Франклину Рузвельту – за вкусную тушенку, прекрасные «Студебеккеры», «Форды», «Доджи» и «Виллисы», за самолеты «Кобра», за танки «Шерман», за многокилометровые линии проводов, радио– и телефонные аппараты…

Не успел я все это сказать, как раздалось тревожное:

– Полундра! Идет!

Через секунду свет потушили и все лежали в своих кроватях. Полог палаты распахнулся, кто-то вошел и зажег свет. Все девять выздоравливающих притворились спящими. Однако строгий и вместе с тем знакомый мне девичий голос произнес:

– Нечего притворяться! Я видела в палате свет и слышала голос рассказчика! Лучше признайтесь, кто был рассказчиком?

Я открыл глаза и задохнулся. На пороге стояла ОНА! Да-да, это была она! Я собрал в кулак всю свою волю и выпалил:

– Рассказчиком был я, товарищ гвардии младший лейтенант медицинской службы!

– Принцесса! – с восхищением произнес мой сосед справа.

И тут произошло невообразимое.

– Никлас, милый, вы здесь? – Этот голос я не смог бы спутать ни с каким другим.

– Так точно, товарищ гвардии младший лейтенант медицинской службы! – ответил я взволнованно.

Она всплеснула руками, как это делала в таких случаях моя мама, и воскликнула:

– Боже праведный! Можно мне вас обнять?

– Нужно, товарищ гвардии младший лейтенант медицинской службы! – доложил я.

Не случайно ей вручили медаль «За отвагу» и орден Красной Звезды. Она не побоялась при всех подойти ко мне и крепко, сладко меня поцеловать!

А потом обратилась ко всем в палате и сказала приказным тоном:

– Отбой! – Потом добавила: – И спокойной всем вам ночи.

Я видел, как она подошла к выходу, как снова взглянула в мою сторону, как зажмурилась и вытянула чуть-чуть вперед губы. После этого свет погас. Через минуту или две мой сосед слева тихо, но отчетливо произнес:

– Принцесса Турандот нашла своего принца Калафа.

На эту реплику лейтенант рявкнул без изысков и церемоний:

– Заткнись, падла!

4 июля 1943 года. Возвращение в танковый взвод

Прощайте, золотые сады Эдема! Доктор Карлов выписал меня из полевого госпиталя, хоть я еще и не совсем поправился. Переживем! Доктор самолично доставил меня на госпитальной машине в расположение разведроты и велел моему командиру, гвардии старшему лейтенанту Олегу Милюшеву, поместить меня под арест и сообщить в Смерш, что я две ночи отсутствовал на своей койке в палате выздоравливающих.

– Где он был – неизвестно. И это, на мой взгляд, достойно того, чтобы вы, гвардии старший лейтенант, проинформировали об этом Смерш. Ведь он ваш подчиненный. И еще: не забывайте, что он иностранец!

– Да, товарищ капитан, я знаю о его разговоре с командующим Центральным фронтом генералом Рокоссовским и о том, что он американец, – ответил мой комвзвода.

Я этого разговора не слышал, но мне его с усмешкой передал Олег Милюшев.

– Вы собираетесь выполнить указание капитана Карлова? – спросил я Милюшева.

– А не пошел бы он знаешь куда?!

После такого ответа Олега я решил поделиться с ним многим из того, как я провел эти две ночи. В Америке сказали бы «He was at the Seventh Heaven» («Он побывал на седьмом небе»). Да, эти ночи останутся в моем сердце до конца моей жизни!

– Факты, Никлас, факты! – шутливо подзадорил меня Милюшев.

– Даю факты! 2 июля около четырех утра перед самым восходом солнца, рядом с нашим тентом выздоравливающих стали петь живые курские соловьи. Проснулся я от их трелей.

Никогда прежде ничего подобного не слышал. Заснуть под эти волшебные трели было бы преступлением… Я находился под очарованием соловьиных трелей до тех пор, пока в нашу палату не вошла девушка моей мечты, которую в госпитале прозвали Принцессой. Дело в том, что еще 16 апреля сего года я обещал ей нарисовать с натуры ее портрет. Она увидела, что я не сплю, и, ни слова не говоря, подошла к моей кровати и положила на тумбочку альбом для рисования, ластик и карандаши. Я спросил шепотом:

«Когда и где?»

«Написано в альбоме», – тоже шепотом ответила она.

«В пять вечера, в ста метрах строго на север от угла приемной нашего госпиталя у огромного векового дуба», – прочел я, после чего в этот день каждые полчаса смотрел на свои часы… Я ведь ждал эту встречу много дней и часов…

– Встретились у дуба? – спросил Олег.

– Да! – восторженно ответил я.

– И вы с ней провели всю ночь?

– Так точно!

– Она это подтвердит, если надо?

– Несомненно!

– Уверен?

– Абсолютно.

– А вторую ночь у того же дуба… с другой медсестрой? – спросил комвзвода с ухмылкой.

– Вы за кого меня принимаете, товарищ гвардии старший лейтенант?! – искренне возмутившись, спросил я.

Он все понял. Уверен: мое безграничное возмущение послужило весомым доказательством того, что я однолюб.

– Это ее профиль ты нарисовал на внутренней стороне твоего танка?

– Так точно!

– Хороша!.. – сказал, глубоко вздохнув, Олег Милюшев.

– Встречи с ней я ждал две тысячи триста пятьдесят пять часов. Можете мне поверить, товарищ гвардии старший лейтенант?

– Верю тебе, Никлас, верю!

– И понимаете меня?

– Понимаю, Никлас, понимаю… Вот что, Никлас: когда мы разговариваем вдвоем, можешь называть меня просто Олегом и без «вы». Ясно?

– Так точно, товарищ… да, Олег!.. Спасибо!

– Ты, Никлас, понял, почему я тебя спросил, подтвердит ли девушка, что вы две ночи были вместе?

– Думаю, на тот случай, если капитан Карлов поспешит доложить в Смерш о моем отсутствии в палате.

– Правильно думаешь, Никлас! – сказал он. После паузы он вдруг спросил: – А тебе не кажется, что капитан Карлов вытурил тебя из госпиталя раньше времени из-за ревности?

– Кажется! – подтвердил я. – Она сама мне говорила, что Карлов с первого дня своей службы в этом госпитале пытался затащить ее к себе в койку, но получил за это как следует по морде. Больше того, Олег, нисколько не сомневаюсь, что идею выпроводить меня из госпиталя как можно скорее подал капитану Карлову еще один «ухажер», намеревавшийся «принцессе Турандот», как он выразился, «обломать когти». Это мой сосед в палате для выздоравливающих в звании лейтенанта. Он и капитан Карлов земляки из Орджоникидзе.

– Да-а, дела… Знаешь, о чем еще я подумал, Никлас? То, что происходило в нашей армии во второй половине 30-х годов, было зачастую результатом оговоров, наговоров, ревности и всякого другого свинства.

Я подумал, что высказать такое человеку, родившемуся за границей, мог только настоящий друг. На нем никак не отразилась информация о том, что «простой донецкий парень» на самом деле оказался уроженцем Соединенных Штатов. Олег был прямой противоположностью майору Баеву из Макеевского горвоенкомата. Мой командир взвода, одессит, оказался настоящим интернационалистом. И я решил, что с ним можно поделиться самым сокровенным.

– Знаешь, Олег, сегодня ведь – 4 июля, на моей родине самый большой и самый любимый праздник – Independence Day (День независимости). Мы его в США называем просто – праздник Четвертое июля. Он считается днем рождения Соединенных Штатов. США стали в этот день совершенно независимы от английских колонизаторов страны. Были бы мы на гражданке, я бы купил бутылку шампанского и мы с тобой ее распили. Знаешь, сегодня по всей Америке будут звучать большие симфонические и джазовые оркестры, в каждом большом и маленьком городе вспыхнут колоссальные фейерверки.

Олег, до этого заинтересованно слушавший, вдруг перебил меня:

– Стой здесь и никуда ни шагу, пока я не вернусь! Ясно?

– Ясно, товарищ… Ясно, Олег. Буду стоять насмерть! – пошутил я.

Но он меня уже не слышал, стремительно удаляясь куда-то.

Вернулся быстро. Вынул из внутреннего кармана маленькую чекушку, переложил ее из правой руки в левую и ударил в дно правой ладонью так, что пробка пулей вылетела из горлышка.

– За твой праздник Четвертое июля! – Олег отметил ногтем большого пальца середину бутылки и выпил точно половину. Потом вручил мне чекушку и сказал: – Поздравляю тебя, дорогой ты мой друг и союзник, и твоих земляков!

Он вытащил из другого внутреннего кармана пачку беломора, и вместо закуски мы закурили, но не обычные самокрутки с махрой или самосадом, а настоящие папиросы. Где он раздобыл по случаю моего праздника чекушку и беломор, я его не спросил. Посидели немного молча. Олег вдруг сказал:

– О рапорте в Смерш забудь. Костьми лягу, но в обиду тебя не дам! Ясно?

– Так точно! Ясно!

Ночь с 4 на 5 июля 1943 года. Первое разведзадание

За час до отбоя Олег успел рассказать танкистам нашего взвода разведки о том, как командующий Центральным фронтом генерал Рокоссовский на северном фасе Курской дуги организовал множество рубежей обороны, глубиной до 45 километров. Их строили не только саперы Центрального фронта, но и сотни тысяч гражданских мужчин и женщин Курска и области. И еще он рассказал, как Рокоссовский учил пехотные подразделения на рубежах обороны, лежа в окопе, пропускать поверху новые немецкие «Тигры», «Пантеры» и «Фердинанды». Сразу после этого – выскакивать из окопа, догонять немецкого монстра, прыгать на броню и бросать бутылку с зажигательной смесью в любую щель, после чего танк сгорит вместе с экипажем.

Ночь с 4 на 5 июля выдалась беспокойной. Спать довелось не более двух часов. Без десяти двенадцать разведроту подняли по боевой тревоге. Вокруг была полная тишина, не слышно ни канонады, ни пулеметных очередей и даже винтовочных одиночных выстрелов. Странной и необычной показалась нам эта тишина. Затишье перед бурей…

Внезапно из темноты появился комкор генерал Богданов в сопровождении нескольких офицеров, включая нашего комроты капитана Жихарева. Мы вытянулись по стойке «смирно».

– Для выполнения важнейшего на этот час боевого задания, капитан, – обращаясь к Жихареву, сказал комкор, – мне нужно десять добровольцев.

Олег Милюшев первым сделал шаг вперед, я последовал его примеру. То же сделали еще восемь человек, включая Орлова и Кирпо из моего танкового экипажа.

– Ситуация следующая, – продолжал комкор, – между нами и неприятелем на переднем крае и трех заградительных рубежах занимают оборону дивизии нашей 13-й армии. Ее разведке удалось захватить в плен немецкого сапера, который показал, что противник намерен начать наступление сегодня в 3.00. – Комкор взглянул на свои часы и добавил: – То есть через три часа.

Командующему фронтом требуется немедленное подтверждение этого времени. Разведуправление фронта поручило эту операцию нам, – сказал комкор, обращаясь к Жихареву. – Нужно немедленно захватить как минимум еще одного языка. Группу добровольцев отвезут на участок южнее станции Поныри. Вы, капитан Жихарев, со своими людьми выдвигаетесь на четверть километра восточнее группы добровольцев, организуете разведку боем, чтобы отвлечь внимание противника на позициях южнее станции Поныри. Вопросы есть?

– Вопросов нет, товарищ генерал, – в один голос ответили капитан Жихарев и старший лейтенант Милюшев.

Генерал Богданов еще раз взглянул на часы и сказал:

– На выполнение задания даю вам не более полутора часов.

Нашу группу добровольцев повезли на двух открытых американских «Виллисах». За рулем были офицеры, сопровождавшие генерала. Они, очевидно, хорошо знали местность и вели машины в темноте уверенно и почти бесшумно. Через двадцать минут мы остановились и проследовали за поджидавшим нас офицером 13-й армии. Прошли по тропе не более сотни шагов и залегли.

– Час тому назад, – прошептал этот офицер, – метрах в ста впереди слышался лязг немецких кусачек. Резали колючую проволоку. Теперь их саперы примутся за разминирование наших полос. Прямо перед вами – пятиметровой ширины коридор без мин. Двигайтесь по нему по-пластунски, останавливаясь и прислушиваясь. Их саперы выйдут на вас.

– Есть, – шепнул в ответ Олег.

– Удачи, – сказал едва слышно офицер.

– Движемся клином вперед. Следите за командами: за левой – ты, Никлас; за правой – Орлов.

Милюшев имел в виду свои ноги. Эту тактику ведения разведки мы проходили не раз во время учений по захвату противника ночью. Олег будет подавать команды левой ногой по моей вытянутой вперед правой руке и правой ногой по левой руке Орлова. Один удар – значит, вперед, два удара – назад. Перед началом нашего движения вперед, метрах в двухстах справа от нас, началась автоматная и пулеметная стрельба и взрывы гранат. Это была разведка боем нашего комроты капитана Жихарева.

– Вперед! – шепнул нам Олег.

И мы следом за ним клином двинулись вперед.

Проползли метров пятьдесят и замерли, прислушиваясь к звукам впереди нас. Это напоминало тяжелое дыхание человека, вручную разгребавшего землю. Легким прикосновением левой ноги к моей правой руке Олег дал команду: «Готовность окружить!» Тем же способом я передал эту команду следовавшему за мной. Через несколько секунд впереди от меня справа послышалась короткая возня и сдавленный храп. Мне досталась одна человеческая рука, и я всем телом прижал ее к земле. Орлову досталась нога. Он ударом своего мощного кулака, видно, ошарашил немца и, когда тот раскрыл было рот, заткнул его плотным кляпом. Олег, видно, раньше не раз применял этот прием. Я ремнем связал руки немца, Орлов – ноги. Олег еще раз пристукнул его по темени кулаком, и мы поволокли обмякшее громоздкое тело добытого языка к офицеру, который проводил нас к «Виллисам», дожидавшимся нас в небольшой балке.

Вернувшись к своим танкам, закопанным по самые башни в земле, мы узнали, что операция заняла один час и пятнадцать минут. В группе капитана Жихарева оказалось трое раненых. У нас все были целы.