Текст книги "Шелк аравийской ночи"

Ей очень хотелось сказать дочери, что она любит ее не меньше Ангелины, но это была бы ложь. Майя всегда была и оставалось чужой ей, менее близкой, даже чем Джонатан, которого, в отличие от Майи, она не носила под сердцем девять месяцев и не сама произвела на свет. Джонатана, застенчивого четырехлетнего мальчика, она легко полюбила таким, каким он был, кем он был – сыном Джеральда и его умершей два года назад жены Эммы. Но Майя, ее дитя, оказалась похожа на мать Джеральда, унаследовав типичное для Гринвудов своеволие, а еще живой ум и любознательность Джеральда. Казалось, тело Марты лишь послужило сосудом, не способным ничего передать возросшему внутри существу. С неприятным изумлением мать наблюдала, как Майя, распахнув глаза и раскинув руки, с лучезарной пытливостью устремилась в мир, едва научившись бегать, быстрее, чем могли нести ножки, и быстрее, чем за ней поспевала няня. Марта нередко благодарила Бога, что этот ребенок вообще вырос, не разбив голову и не упав с лестницы или в саду с дерева. Вырос в отличие от ее сына, который родился через год после свадьбы и оказался слишком слаб, чтобы пережить первые месяцы.

Когда Майя казалась особенно замкнутой и углубленной в себя, Марта Гринвуд чувствовала себя виноватой, что ей пришлось так рано и жестко обуздать дочь. Но еще Марта знала, что в этом мире женщина не может просто так все бросить и жить в свое удовольствие. Импульсивная Майя с ее жаждой знаний и впечатлений всегда рисковала свернуть шею, оступившись на жизненном пути. Марту Гринвуд беспокоила отчужденность дочери. Ее тревожило, что Майя с ней никогда не спорит – ведь в двадцать лет человек смотрит на жизнь иначе, чем в сорок два. Когда рыдания дочери утихли, она мягко оторвала ее от себя, погладила по влажному лицу и спросила:

– Завтра утром все будет совсем иначе, да?

Майя обессиленно кивнула и взяла носовой платок, протянутый матерью.

– Не завтра, – прошептала Майя сведенными от плача губами, когда за Мартой закрылась дверь, – а через шесть недель. Когда мне исполнится двадцать один и ваше разрешение больше не понадобится.

Но стрелки на часах судьбы Майи заспешили куда быстрее, чем она думала в то воскресенье. Уже через девять дней, двадцать восьмого марта, Великобритания в альянсе с Францией объявила России войну. А еще через два дня в Блэкхолл пришло письменное распоряжение, что лейтенанту медицинской службы Джонатану Алану Гринвуду, рожденному 17 июня 1826 года, следует в течение четырех недель явиться в штаб-квартиру первого батальона стрелковой бригады в Уолмере, графство Кент.

11

– Исключено! – Джонатан в протестующем жесте поднял руки, откинулся назад и уперся ладонями в край стола, словно воздвигая между собой и Ральфом невидимый защитный вал. – Одно дело – проносить письма втайне от родителей, но такая просьба… – Покачав головой, он отхлебнул чаю.

Ральф опустил взгляд на свою чашку, вращая ее за ручку на блюдце.

– Как она? – тихо спросил он дрогнувшим голосом. Джонатан молчал, уставившись сквозь тюлевую занавеску на улицу, на дождь, струящийся по ту сторону стекла. Апрель выдался не теплее марта, лишь изредка разрывая пелену облаков, чтобы искупать в солнечном свете башни Оксфорда.

Прошло больше трех недель с воскресенья, когда мистер и миссис Гринвуд отклонили предложение Ральфа и он, огорченный, уехал из Оксфорда домой в Глостершир. За эти три недели в Блэкхолл вернулось подобие мира, если не считать глухого молчания, установившегося между Майей и Ангелиной. Но их ссора мало влияла на домашнюю обстановку – Майя почти все время сидела у себя в комнате, не выходила к столу или, выйдя, неохотно ковырялась в тарелке. Она целыми днями глядела в окно, пытаясь увидеть там неизвестно что, и держала в руках книгу, которую не раскрывала.

– Ей приходится нелегко, – ответил наконец Джонатан и с отсутствующим видом принялся крошить на тарелку нетронутую лепешку. – Все время молчит, словно окаменела. Забросила уроки арабского у профессора Рэя… Даже мне не удается ее растормошить. Не знаю, что будет через несколько дней, когда я уеду, – растерянно пробормотал он.

– Тогда помоги нам, – настойчиво повторил просьбу Ральф, облокотившись на стол. – Не для меня, а ради Майи.

Джонатан посмотрел на него долгим взглядом. За это время Ральф тоже получил направление в стрелковую бригаду. Джонатан знал, что у того исполнилась маленькая мечта.

Полком тем командовал принц Альберт, и полк имел беспримерную репутацию. Там впервые упразднили порку как дисциплинарную меру, и офицеры регулярно обедали со своими подчиненными, это создавало семейную атмосферу и укрепляло сплоченность. Регулярно проводились стрелковые и спортивные состязания и внутренние награждения, чтобы подогреть честолюбие солдат. «Кузнечики», как называли солдат полка из-за темно-зеленой с черным униформы, были выдающимися снайперами, способными вдвоем или в одиночку действовать вне боевого порядка. Эта стрелковая бригада еще под старым названием 95-й стрелковый полк прославилась во времена Наполеоновских войн. Вошла в легенды история о солдате полка, который во время войны на Пиренейском полуострове застрелил из винтовки французского генерала с расстояния более сотни ярдов и немедленно сразил еще одного француза, поспешившего на помощь предводителю. А недавно стрелки победоносно вернулись с двух войн в Южной Африке.

Но Джонатан не замечал в Ральфе ни ликования, ни гордости в связи с грядущим поступлением в знаменитое военное соединение. Он был бледен и необычно серьезен, казался хмурым и таким утомленным от бессонных ночей, словно после Оксфорда не уехал в Глостершир, а прошел пешком половину земного шара.

Джонатан был бы рад выступать в роли посланника любви эти последние недели. Но посчитал, что разумнее подчиниться распоряжению родителей и прервать переписку Ральфа Гарретта с Блэкхоллом, пока волнения не улягутся.

– Если… если я погибну, – Ральф сглотнул и указательным пальцем оттолкнул от себя сахарницу, сдвинул ее немного влево, потом вправо, – то хотя бы буду знать: Майя независима и обеспечена. Пусть лишь небольшой пенсией и скромной суммой, что полагается мне по наследству, но все же. Это больше, чем есть у нее сейчас.

– Если я вам помогу – если! – сделал ударение Джонатан, когда Ральф с надеждой поднял голову, – где будет Майя, пока ты воюешь?

Ральф дернул плечом, продолжая манипуляции с сахарницей.

– Она может жить с моей семьей в Монпелье. Они с Изабель обязательно полюбят друг друга. Или поедет со мной.

Командование вполне одобряло, когда солдаты всех рангов брали на войну жен и детей и они жили за линией фронта. Это было обычным делом, но Джонатану такой порядок казался сомнительным – он считал, что женщинам и детям на войне все же не место.

– Пусть решает сама, – продолжил Ральф, – долго эта война все равно не продлится, а потом мы вернемся в Индию.

Тяжело вздохнув, Джонатан поставил локти на стол и потер руками лицо в тщетной надежде прояснить разум. Ральф заблаговременно выехал в Кент из Челтенхема, чтобы проехать через Оксфорд. Посыльный отеля «Энджел» на Хай-стрит доставил Джонатану весточку, что там остановился Ральф, и в память о более счастливых днях они пошли в «Боффинз», где Ральф устроил приятелю очную ставку.

– Разве ты не поступил бы так же, если бы речь шла о вас с Эмми?

Джонатан посмотрел на него, шумно выдохнул и скрестил на груди руки.

– Не знаю. У нас совсем другая ситуация.

Фредерик Саймондс благосклонно наблюдал, как молодой Гринвуд ухаживает за его дочерью. Ему, хирургу по профессии, очень нравились манеры и характер Джонатана, не говоря о его семье. Как только Джонатан выполнит долг перед отечеством, Саймондс с удовольствием поможет ему как с карьерой хирурга, так и с согласием на помолвку. Хотя Эмми потихоньку начала пробуждать в Джонатане романтические чувства, он продолжал оставаться прежде всего рационалистом. И побег считал уделом персонажей столь обожаемых тетей Элизабет старомодных романов мисс Остин.

– Ты не можешь подождать хотя бы до дня рождения? Ей исполнится двадцать один, и она сможет вступить в официальный брак в Англии без согласия родителей, а не ехать для этого в Шотландию…

– Я должен записаться в казарму до тридцатого апреля, и еще неизвестно, как скоро мы выступим, через несколько недель или только месяцев. Первые отряды вышли в море! Но пусть стрелки обычно отправляются последними, после пехоты, кавалерии и отправки инвентаря и боеприпасов, сначала ведь будет муштра. Едва ли мне дадут увольнительную по такой личной причине, как свадьба, а мне бы хотелось спокойно провести с Майей хотя бы несколько дней. Кроме того – не пойми меня превратно, я не имею ничего против твоих родителей, – но, судя по категоричности сказанного ими «нет», они пойдут на все, чтобы помешать нам в период между помолвкой и заключением брака.

Джонатан со вздохом откинулся на спинку стула и вытянул под столом ноги.

– Не хочешь для начала хотя бы спросить, согласится ли она на столь безрассудный план?

Ральф рассматривал остатки остывшего чая, крутя их в чашке.

– Я готов оказаться у вашей двери сегодня же вечером. Ей нужно только выйти за порог. Если не придет, я тотчас отправляюсь в Уолмер.

Джонатан опять посмотрел в окно, наблюдая, как по зонтам прохожих стекают струи дождя и колеса экипажей поднимают фонтаны брызг. Наконец он вновь повернулся к Ральфу:

– Дай подумать. Хотя бы до завтра.

– Да я совсем не хочу гулять! Сад весь мокрый и… ну куда ты меня тащишь? – ворчала Майя на следующий день, вцепившись в дверную ручку, а Джонатан упорно тянул ее выйти из дому.

– Подыши свежим воздухом, затворница, дождь кончился, и солнце светит уже целый час!

Пробормотав что-то нечленораздельное, Майя сдалась, позволив брату вытащить себя на гравийную дорожку, где он взял ее под руку и ласково похлопал по ладони.

– Вот и молодец, всегда слушайся дядю доктора!

– Хвастун, – буркнула Майя, но не смогла сдержаться – уголки ее рта дрогнули. Под ногами хрустел гравий, а наверху ликовали, что кончился дождь, дрозды и скворцы. Из-за влажной погоды быстро проросла трава, искрясь в бесчисленных каплях прошедшего ливня, а ветви деревьев и кустарников покрылись свежей зеленью. Майя невольно закрыла глаза и глубоко вздохнула, ощутив аромат влажной земли, свежей зелени и чистого воздуха, наслаждаясь теплом солнечных лучей на коже.

– Майя.

Она остановилась. Джонатан, помедлив, повернулся и вопросительно посмотрел на нее. Затем отвел глаза. Его взгляд блуждал по саду за ее плечами, он несколько раз пытался заговорить, но не находил нужных слов. Она молчала.

– Представь, – Джонатан нерешительно прокашлялся, – представь, что там, – он указал на кованые железные ворота на Блэкхолл-роад и скороговоркой закончил мысль, – сегодня ночью остановится экипаж, а в нем будет сидеть Ральф, готовый забрать тебя с собой. Что бы ты стала делать?

Майя наморщила лоб. Что за сумасбродные разговоры? Он для этого чуть ли не силой вытащил ее погулять? И тут она догадалась.

– Он здесь? В Оксфорде?

Брат кивнул.

– Со вчерашнего дня. Направляется в Кент, где поступит в тот же полк, что и я.

Майю захлестнула лавина чувств, по лицу пробежали поочередно – надежда, радость, тоска…

Джонатан не торопил ее с ответом. Он утвердился в решении, которое мучительно принял в ранний рассветный час, прежде чем отправиться утром в «Энджел» и разыскать Ральфа.

– Сегодня ночью он будет ждать тебя за воротами, Майя, – спокойно проговорил Джонатан. – Он дал мне слово чести, что немедленно повезет тебя за пределы Англии, на границу, в Шотландию, где вы сразу сможете обвенчаться – если ты захочешь поехать.

Глубокий вздох:

– Хочу ли?!

– Ладно, слушай внимательно: я нашел дорожную сумку. Скоро я ее тебе передам, собери вещи. Много взять не получится, упакуй самое необходимое на несколько дней. С наступлением темноты я пронесу сумку к стене, она будет готова к приезду Ральфа.

Майя посмотрела на дом, потом на их с Джонатаном сцепленные руки.

– Что скажут мать с отцом, когда узнают, что ты помог мне?

– Ну, в худшем случае лишат меня наследства, – с ухмылкой ответил Джонатан и погладил ее по щеке. – Не узнают. Во всяком случае, я не собираюсь им об этом рассказывать. Только оставь на секретере записку, что ты уехала с Ральфом, чтобы они поменьше волновались.

Она кивнула, и он заключил ее в объятья.

– Кроме того, послезавтра я тоже уезжаю. Пока я буду на войне, волнение поуляжется.

Майя медленно высвободилась из его рук и серьезно на него посмотрела.

– А как же вы с Эмми?

Ее побег поставит черное пятно на репутации семьи, и Майя это осознавала. На чаепитиях матери за веерами сплетниц порой проскальзывали и такие истории.

Джонатан улыбнулся, пальцем убрав с ее лба выбившуюся прядь.

– Не беспокойся. Эмми обещала, что будет меня ждать, а мистер Саймондс вряд ли невзлюбит меня из-за легкомысленной сестрицы.

Его улыбка исчезла, и он внимательно вгляделся в ее лицо, будто хотел запомнить каждую деталь.

– Главное сейчас – чтобы ты наконец была счастлива. Слишком долго ты этого ждала. – Он отпустил ее и галантно предложил руку. – Пойдем, совершим наш обычный круг по саду, чтобы не вызывать подозрений.

Откинув голову, он посмотрел в небо, где собирались свинцово-серые облака, тесня и проглатывая кусочки голубого неба.

– Скоро вон опять пойдет дождь…

– Майя? – Джеральд Гринвуд удивленно поднял голову, когда тихий стук в дверной проем отвлек его от собственных мыслей. Он, как обычно, забыл закрыть дверь и обрек себя на неизбежные утренние сетования Марты, что весь дом пропах дымом от табака его трубки. Он вытащил изо рта эту самую трубку и посмотрел на дочь сквозь очки – с недавних пор они были ему нужны для чтения.

– Можно посидеть с тобой и немного почитать?

– Конечно, детка, конечно! – он махнул трубкой в сторону кушетки и кресел напротив письменного стола, прежде чем снова уткнуться в бумаги и раскрытые книги. – Располагайся, как удобно.

Майя пересекла комнату, взяла наугад книгу с какой-то из полок, что тянулись вдоль стен, зажгла настольную лампу, устроилась на кушетке в уголке и раскрыла книгу на первых страницах. Мыслями она была далека от того, о чем была книга. Напольные часы тем временем с тихим тиканьем отмеряли ее последние часы в Блэкхолле. На красной обивке дивана и кресел сиживало немало студентов, они нетерпеливо ерзали на вечерних дискуссиях с ее отцом и другими преподавателями. Майя обвела пальцем контур пятна на диванной обивке – от чашки какао, которую она пролила здесь еще маленькой девочкой. Этот след никогда окончательно не исчезнет. Майя откинула голову на спинку дивана и посмотрела на отца – как он читает и пишет под светом лампы, задумчиво посасывая трубку и выпуская облака дыма с ароматом перца и ванили. Этот запах был для Майи запахом отца – с самого детства. Ей было больно причинять ему такое горе. То, что он выступил против их с Ральфом женитьбы, больше не играло никакой роли.

Она вздрогнула, когда городские часы пробили наступление нового часа, немедленно получив подтверждение с башни Святого Эгидия. Джеральд Гринвуд положил в пепельницу остывшую трубку, зевнул, потянулся…

– Не засиживайся допоздна, дорогая, – ласково сказал он, наклонился к ней и поцеловал в щеку.

– Не буду, – прошептала Майя, обняла отца и крепко прижалась к нему, с трудом борясь со слезами, что кипели в ее глазах.

Джеральд оторвался и удивленно на нее посмотрел. Сегодня вечером дочь очень переменилась, была особенно мила с прислугой, нежна с матерью, даже обменялась несколькими незначительными фразами с Ангелиной. Он с облегчением положил ей руку под подбородок и погладил большим пальцем по щеке.

– Я рад, что тебе лучше, – пробормотал он и легонько поцеловал ее в лоб. – Спокойной ночи, Майя.

– Спокойной ночи, папа, – отозвалась та.

Она думала, что задохнется – так давил ком в горле, когда отец ушел.

В доме стало тихо. Майя слышала биение своего сердца, значительно опережавшее стрелку напольных часов. Скоро за ней придет Джонатан. Дорожная сумка с ужина стоит в саду, под прикрытием стены. Места в ней мало, но ей нужно всего лишь свежее платье, белье на смену и чулки, ночная рубашка с пеньюаром, щетка для волос, туалетные принадлежности, индийская шаль, письма Ральфа и… все-таки Ричарда, перевязанные шелковой лентой. Живот у Майи беспокойно урчал в предвкушении задуманного. Ей было страшно. Скоро, совсем скоро она окажется рядом с Ральфом, на этот раз навсегда, и они отправятся навстречу новой жизни, полной приключений. Но все же ей было жаль уезжать из Блэкхолла и бросать родной дом.

В дверях появился силуэт, и Майя подняла глаза. Это был Джонатан, он так тихо прокрался вниз, что Майя не услышала его шагов. Глубоко вздохнув, она встала, взяла лампу и последовала за ним по ночному Блэкхоллу, который теперь перестанет быть ее домом.

Она поспешно надела принесенную Джонатаном накидку и поглубже спряталась в капюшон, прошмыгнув на улицу через садовые ворота. Лил дождь, потоки воды с шумом падали на гравий и газон, бурлили, наполняя появившиеся под водосточными желобами лужи. Лампа, которую Джонатан прикрывал рукой, почти не давала света в сыром мраке, и путь к воротам показался ей бесконечно долгим.

С наступлением темноты кованые ворота всегда запирал заботливый Джейкоб, но Джонатан открыл их еще вечером, когда относил сумку, так что Майя с легкостью проникла на улицу. Там, всего в нескольких шагах, ждал освещенный спереди двумя фонарями закрытый экипаж с двумя лошадьми и угрюмым кучером – вода ручьями стекала с его шляпы и пальто-балахона. Джонатан открыл дверцу экипажа, где сидел Ральф, забрал у Майи сумку и уложил ее в ноги. Майя бросилась Джонатану на шею.

– Спасибо, огромное спасибо, – прошептала она и поцеловала его в щеку. Его лицо было влажным и соленым на вкус, и она не знала, чьи это слезы смешались с дождем – его или ее.

– До свидания, береги себя, – хрипло ответил он и еще раз крепко прижал ее к себе, прежде чем помочь забраться в экипаж.

Просунувшись через Майю, Ральф схватил Джонатана за руку.

– Спасибо, Джо, я этого никогда не забуду.

Джонатан кивнул.

– Только хорошенько за ней приглядывай, а то я тебе устрою!

По лицу Ральфа пробежала ухмылка.

– Слово чести. Увидимся в Уолмере!

Джонатан захлопнул дверцу и поднял на прощанье руку, кучер щелкнул поводьями, и экипаж тронулся вверх по Блэкхолл-роад, в сторону пригородных полей.

Майя откинула капюшон и посмотрела в заднее окно, наблюдая, как удаляется Джонатан: долговязый силуэт под светом фонаря у стены. Словно он держал вахту, освещая заблудшим душам путь домой. Только когда экипаж повернул и в окошке воцарилась ночная тьма, Майя повернулась на тугом кожаном сиденье и выпуталась из влажной накидки. Ральф терпеливо ждал, пока она обратит на него внимание. Они долго смотрели друг на друга, две тени в темном экипаже. Потом Майя почувствовала, как руки Ральфа осторожно ощупывают ее лицо, словно он ослеп и хотел убедиться, что это действительно его возлюбленная. Он целовал ее в лоб, в щеки, в губы, словно благодаря, и она сразу забыла всю боль прощания. Майя скользнула к нему в объятья, согреваясь его теплом, а дождь, барабанящий по крыше, монотонный грохот колес телеги и стук копыт нагнали на нее сон. «Мы вместе – теперь все хорошо… Все хорошо… Хорошо…»

Они оставили позади башни Оксфорда, проехали сонный Саммертаун, устремляясь все глубже в ночь, по направлению к Бирмингему, где на следующее утро собирались сесть в поезд и отправиться на север, к шотландской границе, в Гретна-Грин.

Часть II
Глаз Аравии

 
Остерегайся дыма внутренних терзаний,
Однажды пламя вырвется наружу,
И сердце рвать, как можешь, избегай:
Мир содрогнется от твоих стенаний…
 

Саади Ширази, Розовый сад

1

Ни один порыв ветерка не тревожил ровной поверхности воды, и даже бриз не мог подарить пассажирам на палубе желанной прохлады. Воздушный поток от самого парохода «P&O», казалось, мгновенно рассеивался в неподвижном влажном воздухе. Наступил один из тех майских дней, какими так печально известны тропики: замерший, безмолвный, давящий. В абсолютной тишине лишь слышалось, как бирюзу моря с шипением взрывал киль да равномерно ухала паровая машина. По обе стороны тянулся берег, пустынный и скалистый, сверкавший в раскаленном воздухе. Над шелковистой поверхностью воды просвистел косяк летучих рыб – они несколько раз с хлопаньем коснулись ее, чтобы, одна за другой, снова исчезнуть.

Майя подошла к Ральфу, вставшему у поручня, обняла его сзади и прильнула щекой к плечу. Она долго смотрела на мужа из-под узких полей соломенной шляпы, стараясь что-нибудь понять по его неподвижно застывшему лицу, обращенному к берегу. Теперь он часто бывал в таком настроении: молча размышлял о чем-то с горькой усмешкой на губах, и Майя знала, чем были заняты его мысли.

Надежды на повышение не оправдались. Просьбы о снисхождении, как и уверения, что впредь он дисциплины не нарушит, оказались тщетны. Его безукоризненная до сих пор репутация не помогла, как и рекомендательные письма из Бенгалии и Равалпинди. В Лондоне к лейтенанту отнеслись сурово и настроили против него полковника стрелковой бригады. Сразу после прочтения письма Ральфа из Гретна-Грин в Шотландии тот принял решение: перед вступлением в брак лейтенант Ральф Уильям Крисхолм Гарретт не поставил в известность новое начальство, а подобное нарушение армейского порядка, пусть и относительной формальности, непременно должно быть наказано. Именно сейчас, во время войны, солдатам непростительно давать волю чувствам, а следует подчиняться военным приказам. Тем более солдатам вновь прибывшим, которым только предстоит включиться в жизнь полка. Перед лицом грядущих сражений с русскими не следует проявлять мягкость!

Беглый взмах пера еще до начала службы перечеркнул имя Ральфа Гарретта в списке членов полка, а заодно – его мечту о стрелковой бригаде и славных военных сражениях. О возвращении в корпус разведчиков тоже не было речи. Его место быстро заняли, и начальство хотело преподать урок остальным. Если бы разлетелись слухи, что лейтенанту сошло с рук своеволие, другие солдаты, недолго думая, могли последовать его примеру. И что дальше: пропуски утренней линейки, трусость перед врагом, дезертирство?

А потому лейтенант Ральф Гарретт получил приказ «немедленно и без проволочек» следовать для несения службы в гарнизоне Аденской гавани. Аден стал для британских солдат чем-то вроде штрафной колонии. Он находился у границ гигантской Османской империи, был отделен от Африки лишь узким проливом и окружен многочисленными султанатами, дружественными и не очень. Ральфу четко дали понять – любая задержка будет рассматриваться как прямое неповиновение. Поэтому у них не было возможности отправиться к его семье в Глостершир или заехать в Кент, попрощаться с Джонатаном.

– Это ведь временно, – прошептала Майя и погладила мужа по плечу, в очередной раз пытаясь утешить его.

– Надеюсь, – отозвался Ральф, но его голосу недоставало уверенности.

– Все не так плохо, – обнадеживающе сказала она, – в конце концов, у нас есть мы!

Ральф посмотрел на Майю и сжал ее руку, слабая тень улыбки пробежала по его губам.

– Ты права. Смотри, вон Баб-эль-Мандеб! – воскликнул он и указал на выступающий в море голый мыс и лежащий перед ним остров. Там так близко сходились африканское и аравийское побережья, что поверхность воды волновалась и пенилась. Баб-эль-Мандеб – «Врата Слез», перевела Майя, пользуясь запасом арабских слов, и ее охватил холодный озноб, хотя на палубе было очень жарко.

Раздумывала она недолго, когда решала, поедет ли с Ральфом в Аден. Снова стучаться в двери Блэкхолла, виновато опустив голову, было столь же немыслимо, как и появляться на пороге дома в Монпелье в качестве незнакомого всем члена семьи. Ее место рядом с Ральфом, пусть и не в Индии – она вовсе не считала Аравию разочарованием, во всяком случае, эта страна казалась ей куда более привлекательной, чем лагерь на Балканах.

В изумлении стояла Майя на палубе под ночным темно-синим небом Средиземного моря, сливающимся на горизонте с чернильной поверхностью воды, и смотрела на звезды, такие сияющие и яркие, каких никогда не увидеть на английской земле, на морских курортах Брайтон и Торки, где семья Гринвуд провела не одно лето.

Майя бы с большим удовольствием задержалась в пути, чтобы сойти на берег и увидеть Вечный город – Рим, охряные, терракотовые и оливково-зеленые оттенки Флоренции, Сиенну и Перуджу, оживленный Неаполь и, возможно, Искью, скалистый остров со старинной крепостью Арагонского замка, зеленеющий лимонными рощами, инжирными и гранатовыми деревьями, живописные руины средневекового дворца в Салерно и чудесные голубые гроты Капри – места и пейзажи, известные ей лишь по рассказам о детстве Ричарда, теплым воспоминаниям отца и цветным гравюрам в его кабинете. Как и Греция, где, казалось, в каждом камне таится что-то от загадочных богов Олимпа.

Теперь, когда воля матери не имела значимости, она бы с радостью на это все посмотрела. Марте Гринвуд любое путешествие казалось кошмаром. Она слишком боялась, что нежная Ангелина не перенесет жары и подхватит в далеких странах тяжелую болезнь. Зачем стремиться в невообразимую даль, когда в Англии есть морские курорты с благотворным мягким и солнечным климатом? Возможно, Джеральд и хотел бы пуститься с детьми в путешествие по следам своих научных изысканий, считая эту форму образования крайне полезной и увлекательной, но он подчинялся желаниям Марты. Как почти во всем, что касалось заботы о детях и воспитания: он знал, отпрыски в надежных руках, и эта область его мало касается. Поэтому Гринвуды бывали только в Торки и Брайтоне.

Тем больше наслаждалась Майя путешествием, пусть и на палубе парохода. Слишком скоро впереди показалась Александрия, «жемчужина Средиземноморья», и слишком быстро осталась позади, задев лишь несколькими мимолетными впечатлениями: покрашенными в желтый цвет домами – неумелым подражанием европейским, волшебными восточными кофейнями, перед которыми растопыривают помятые серебряно-зеленые ветви тамариски. Куда ни глянь, растут пальмы и, перекрывая улицы, размеренно вышагивают караваны верблюдов в колоритных красных накидках, их вяло подгоняют одетые в белое погонщики. Железной дорогой Майя и Ральф проехали еще немного дальше, к берегам Нила, где их ждал пароход. Судно скользило по широкой гладкой реке, ее ровную поверхность можно было принять за спокойный, неподвижный океан, если бы не бахрома пальм и тамарисков на фоне ночного неба. В этом пейзаже было что-то печальное, но все же он потрясал грандиозностью: Нил, Египет, колыбель культуры древней и величественной, как пирамиды по ту сторону реки. Каир, «торжествующий», полный шумной жизни, прохладный в тени зданий и садов, раскаленный как печь на улицах и площадях, под куполами и минаретами. Роскошный и полуразрушенный, вместилище всех религий, народов и династий, которые здесь столетиями жили и строили, Каир дышал свободно, он стал плавильным котлом культур: христианско-европейской, мусульманской, африканской. «Из этого города мне писал Ричард», – пронеслось в голове у Майи.

Нубийский извозчик в яркой форме, наполовину гусарской, наполовину восточной, вывез их на конной повозке из Каира, навстречу скудному пейзажу – ущельям, скалам, песку и одиноким квадратным постам с английским флагом, чье назначение в этой безводной пустыне оставалось неясным. Вдали вырисовывались каменистые очертания, вскоре оказавшиеся горной цепью, по обе стороны дороги белели верблюжьи скелеты. Но вот они стали попадаться все реже, и впереди показалась низкая стена с двумя башнями: они прибыли в Суэц, где их снова ждал пароход. Майя и Ральф поднялись на борт, и судно взяло курс на Красное море.

Майя еще всецело находилась во власти впечатлений от увиденного. Наскоро собранные во время непрерывного пути картины, сцены, запахи и шорохи еще прочно обитали в ее сознании. Словно она испила несколько капель пьянящего напитка и страстно захотела еще. Ее лихорадило от предстоящего прибытия в Аден – само название звучало как Эдем, где их поджидало все экзотическое великолепие Аравии.

Но несколько часов спустя, когда на горизонте появился полуостров, зрелище ее обескуражило: очертания зазубренных скал, разломленные гребни утесов. Будто в доисторические времена сильнейший взрыв швырнул сюда обугленный обломок, и его предали забвению. На голых камнях не могли пустить корни никакие растения. Невозможно поверить, что в таком месте живут люди. Примерно так Майя всегда представляла себе замок на острове Иф, крепость-темницу Эдмона Дантеса, графа Монте-Кристо, где он безвинно провел в заточении четырнадцать лет.

– Это он? – беззвучно спросила Майя.

– Да, наш новый дом, – с сарказмом подтвердил Ральф и обнял жену.

Пароход зашел в похожую на пустыню бухту, окруженную одинокими скалами, и опустил якорь. Меньшие по размеру пароходные суда с большими тентами отправлялись от берега, среди них раскачивались маленькие деревянные лодки. Едва маленький флот достиг парохода компании «P&O», поднялся шумный переполох. Большинством гребных лодок управляли молодые сомалийцы, полуголые, иссиня-черные и худые, они пронзительно кричали, расхваливая свои товары, и протягивали к поручням шкуры леопардов, рога антилоп и перья страусов, драгоценности с недалекого побережья Африки. В трех или четырех других лодках сидели индусы и сенегальцы, с серьезными, почти скучающими лицами, разложив перед собой вышитые ткани и скатерти – им было слишком жарко, чтобы азартно зазывать покупателей. Некоторые из собравшихся у поручней пассажиров развлекались, бросая в воду монетки и наблюдая, как молодые парни ныряли с головой, оставляя за собой танцующие круги, и исчезали на глубине. Их тени скользили под водой, как рыбы, пока они пытались поймать деньги, давно опустившиеся вниз, и наконец юноши с фырканьем появлялись на поверхности, гордо ухмыляясь и крепко сжимая в кулаках улов. Те, кто – по любой причине – собирался сойти на берег, передавали багаж экипажу одной из пароходных шлюпок и покидали корабль, чтобы переправиться в гавань. Среди них были Майя и Ральф.

Они поднялись по ступеням к причалу под железной крышей, и Майя судорожно вздохнула. Открывшийся перед ними пейзаж казался воплощением одиночества и отчаяния: чернеющие мрачные камни на заднем плане, песчаная дорожка и полдюжины потрепанных повозок под защитой уродливой крыши. Перед ними терпеливо стояли вялые пони с грязной шерстью, а в повозках дремали еще более сонные сомалийцы. Дальше возвышался под солнечными лучами белый надгробный памятник какому-то святому, с неким подобием сада слева и справа. Немногочисленные растения пытались зеленеть под толстым слоем пыли и копоти, но казалось, их искажает солнечный свет и они вот-вот расплавятся. Улица, которая, в сущности, и названия-то такого не заслуживала, выгибалась дугой, вдоль нее выстроились бедные и очень простые домишки. Неподалеку на каменном пьедестале тянулось продолговатое деревянное здание с колоннадой, открывающей взгляду распахнутые двери комнаток, напоминающих соты в улье. Табличка над дверью рассеивала всякие сомнения: «Принц Уэльский». Лучший отель на полуострове. И единственный.