Электронная библиотека » Николь Кир » » онлайн чтение - страница 3

Текст книги "Теперь я всё вижу"


  • Текст добавлен: 17 декабря 2015, 23:20


Автор книги: Николь Кир


Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Все свои сбережения, а также подаренные ко дню рождения и к окончанию курса деньги я пустила на путешествия. Я побывала в Вене, Будапеште, Амстердаме и Париже. Я пила вино, глядя на каналы и дворцы, на горячих парней разных национальностей, не знавших ни слова по-английски, но и не нуждавшихся в этом. Я стояла перед собором Сакре-Кёр, глядя на женщин на ходулях, размахивавших шарфами, и фиолетовые волны шарфов на фоне белого храма и голубого неба до краев переполняли мое сердце впечатлениями. Это был правильный выбор будущих сожалений.

Доктор Холл был прав. Мне действительно нужно было начинать менять свою жизнь.

Сама жизнь побуждала меня искать в ней светлые стороны. И я сказала жизни: «Будь по-твоему».

Совет № 4. О курении

Никогда не пытайтесь закурить сами. Раз за разом промахиваясь огнем мимо сигареты, вы рискуете тут же разоблачить свою тщательно скрываемую немощь. Если вы хотя бы чуточку оголите грудь, рядом обязательно окажется мужчина с огоньком. Сделайте это правильно, и сама просьба прикурить может выглядеть романтичной и соблазнительной в духе Богарта и Бэколл. Сделайте это неправильно, и это все равно будет лучше, чем сослепу поджечь себе волосы.

4. КТО НЕ РИСКУЕТ…

В процессе долгих переездов по железным дорогам Европы у меня было вдоволь времени подумать, и чем больше я думала, тем отчетливее осознавала, что все свои девятнадцать лет принимала дарованное мне зрение как что-то само собой разумеющееся и не ценила то, что имела. Сколько драгоценного времени я растратила зря, глядя на одни и те же лица, одни и те же уличные знаки, одни и те же интерьеры одних и тех же комнат. Теперь все изменится, ведь за ближайшие десять лет я должна успеть пересмотреть все, что только можно успеть. Я должна накапливать коллекцию образов.

Чтобы успевать больше видеть, надо успевать больше делать. А для этого мне нужно стать другой. Теперь, когда для моих глаз был определен предельный срок годности, у меня нет времени на то, чтобы оставаться грязной блондинкой, имея голову на плечах.

Я всегда была до крайности осторожной и благоразумной. «Лучше подстраховаться, чем потом жалеть» было девизом нашей семьи, а фраза, которую мне в детстве чаще всего приходилось слышать, звучала так: «Будь осторожна!» Мои мама и бабушка повторяли ее как мантру, очень часто в паре с «Я люблю тебя», так что мне по сей день трудно отделить эти две фразы одну от другой. Всегдашняя осторожность подразумевала не только недопущение безрассудства и спонтанности в поведении, но также и легкомыслия. Например, мама считала недопустимо легкомысленным расточительством наличие на полке нескольких начатых пачек хлопьев. («ЗАЧЕМ нам две полупустые пачки хлопьев, если их можно ссыпать в одну!?») Все хобби моего отца относились к категории «то, за что мне пришлось бы платить другим людям». Например, он сам менял плитку в ванной. Легкомыслием в нашем доме считалось и употребление не разбавленного водой апельсинового сока. Когда мы отправлялись в отпуск, родители с таким рвением планировали и обустраивали наш досуг, что его трудно было отличить от работы. Мы всегда старались прийти на пляж в числе первых, обгоняя толпу, всегда тщательно планировали любые «приключения» и не заходили в ресторан, не наведя о нем предварительно справки. И я сама всегда поступала так же. Этому больше не бывать.

Отныне я буду жить смело, не осторожничая, жить так, словно завтрашнего дня не будет. Во время перелета из Нью-Йорка в Рим я потратила несколько часов на составление огромного списка вещей, которые мне необходимо успеть увидеть, пока «свет не потухнет». Первую строчку в нем занимали «глаза моих детей», но как раз с этим придется подождать. Затем шли различные туристические достопримечательности, многие из которых мне удалось посмотреть в том же августе: каналы Венеции, Елисейские поля, королевский дворец в Вене и многое другое. Потом шли пункты, каждый из которых был невозможнее предыдущего и в которых перечислялось не столько то, что я хочу увидеть, сколько то, как я хочу жить. Например, «всегда останавливаться и смотреть на искрящиеся тротуары»[3]3
  В Нью-Йорке некоторые тротуары действительно поблескивают из-за вкраплений слюды в бетоне, которые играют роль блесток. – Прим. перев.


[Закрыть]
, «спать только тогда, когда это совершенно необходимо», «читать абсолютно все».

Уткнуться носом в книги и брать жизнь за яйца, казалось бы, два диаметрально противоположных подхода, но чтение всегда было одним из моих любимейших занятий, и я отчаянно боялась навсегда лишиться этой великой радости. Разумеется, существуют аудиокниги, но сама возможность уткнуть глаза в бумагу и водить ими по странице, слева направо, слева направо, слева направо, сам ритм этого танца, его безмолвие, нарушаемое лишь тихим шелестом перелистываемых страниц, эти обложки с пятнами кофе, который пьешь, читая главу, обещающую перевернуть всю твою жизнь, – всего этого не получаешь, слушая аудиокнигу, и мне хотелось получить этого как можно больше, пока я еще могла.

В том августе перечитать абсолютно все на свете мне не удалось, но «Анну Каренину» я прочитала от корки до корки. И волшебным образом чтение этой книги обернулось реальными приключениями. В частности, на любовном фронте.

Я сидела на скамейке под фонарем на римской пьяцца Навона и читала главу, где Вронский едет за Анной в Санкт-Петербург, когда рядом со мной раздался мужской голос:

– О, хорошая книга!

Он говорил на безупречном английском, а легкий итальянский акцент лишь придавал ему шарма.

Я подняла голову и увидела стоявшего надо мной худого загорелого мужчину возрастом ближе к тридцати. Был уже вечер, поэтому я не смогла различить цвет его глаз, но они были явно темные, как и коротко остриженные волосы. В чистой, тщательно выглаженной рубашке-гуаябере с «Фонтаном четырех рек» за спиной он выглядел так, словно пришел на фотосессию для итальянской версии журнала Vogue.

– Вы любите Толстого? – спросила я на безупречном – как я надеялась – итальянском, лишь с легким американским акцентом для большего шарма.

Час спустя мы уже сидели в баре на виа делла Паче, пили красное вино и обсуждали русских романистов. Моего нового знакомого, высокого смуглого красавца, звали Бенедетто; он был кандидатом наук в области биомедицинской инженерии, жил в маленьком городке возле Венеции и приехал в Рим всего лишь на сутки по делам.

Мне пришло в голову, что это мог быть мужчина не только моей мечты, но и мечты моих родителей. Когда он заплатил за выпивку, я ждала, что он пригласит меня к себе в гостиницу (что, разумеется, я отклонила бы, поскольку даже красивые кандидаты наук могут оказаться серийными убийцами), но приглашения не последовало. Вместо этого он настоял, что проводит меня до дверей квартиры тети Риты, где я обосновалась вместе с Марисой. На булыжной мостовой перед домом он протянул мне листок бумаги с номером его мобильного телефона, попросил позвонить через пару дней и затем нежно поцеловал меня в губы.

Я заставила себя выждать два дня, прежде чем позвонить ему, тем самым демонстрируя, как мне казалось, недюжинное самообладание. Он был не просто джентльменом, он был итальянским джентльменом, а это редчайшая порода. Поэтому, когда он пригласил меня приехать к нему в городок в окрестностях Венеции, я не заставила себя долго упрашивать.

– Но ты же даже не знаешь, кто он, – пыталась образумить меня Мариса, когда мы сидели вечером перед самым моим отъездом и угощались мороженым. Ей исполнилось семнадцать, она была на два года моложе меня, и осторожное благоразумие привили ей даже сильнее, чем мне: – Что, если он псих, схватит тебя, свяжет, а потом сделает себе пальто из твоей кожи?

Я слизнула со своего мороженого ореховую посыпку и с готовностью включилась в игру:

– Не думаю. Он ведь даже не попытался заманить меня к себе в гостиницу или что-нибудь в этом роде.

– Да, но он вряд ли берет в командировки свои пыточные инструменты, – рассуждала Мариса, – так что это ничего не доказывает.

Это было справедливое замечание. Но не забыла ли я, что у меня диагностировали неизлечимую болезнь, из-за которой я ослепну? Не я ли еще недавно приняла решение брать от жизни все и наслаждаться каждым гребаным моментом бытия? Не в моем ли списке неотложных дел стоял пункт «найти большую любовь»? Кто не рискует, тот не выигрывает.

– Ладно, я тебе дам его телефон и адрес, – сказала я сестре, отправляя в рот последний кусочек вафельного рожка, – и если завтра до полуночи ты не услышишь от меня новостей, позвони в полицию и все объясни.

У Бенедетто темницы в подвале дома не оказалось. У него и дома-то не было, да и квартиры – только своя чердачная комната в родительском доме. Мама обстирывала его, гладила одежду и каждый вечер готовила ему ужин. Тот вечер, когда я приехала, не стал исключением. Я сидела за столом и ела спагетти алле вонголе, пока родители разговаривали с ним. Обо мне, на итальянском. Которым я свободно владею.

– Зачем тебе эти американки? – канючила мать. – Ты что, не можешь найти приличную итальянскую девушку?

– Слушай, я понимаю, чем эти иностранные девушки привлекают тебя, – вступил в разговор отец, – конечно, мужчина должен развлекаться, пока молод – и пока может.

– Эй! – перебила его мать. – Следи за своим ртом!

– Но твоя мать права, – поспешил добавить отец. – Надо и меру знать. Хватит трахаться налево и направо! Соберись! Найди себе жену, а не очередную американскую шлюху!

Когда мы уединились в его комнате (где я обратила внимание на вопиющее отсутствие русских романов на книжной полке), он включил дерьмовый альбом поп-музыки, который был дико популярен в Штатах предыдущим летом, и джентльмена напоминал не в большей степени, чем сошедший на берег моряк. Не то чтобы я не предвидела, что он будет меня совращать, но я предполагала, что он будет делать это как надо. Его английский, который был безупречен, когда он имитировал свою увлеченность Толстым, в спальне казался уже далеко не столь безукоризненным. Правильно сквернословить на чужом тебе языке, оказывается, совсем не просто.

– Дерьмо и яйца! – шептал он. – Ты настоящая порнозвезда!

Изначально я предполагала остаться до понедельника, но, проснувшись в субботу, сообщила Бенедетто, что мне нужно срочно уехать, потому что моей сестре необходимо, чтобы я вернулась в Рим. Он отвез меня на железнодорожный вокзал Венеции и уехал, и, когда его мотороллер скрылся с глаз, я пошла в сторону площади Сан-Марко.

Я провела долгий и приятный день в городе, который давно мечтала увидеть, преклонила колени перед горящими свечами в соборе, погуляла по лабиринту средневековых улочек, остановилась вздохнуть на Мосту вздохов.

Обратная дорога в Рим заняла пять часов, и все это время я до боли в глазах читала «Анну Каренину». Я оторвалась от книги, совершенно дезориентированная, словно пробуждаясь ото сна, только тогда, когда услышала объявление, что поезд прибывает на конечную станцию. Мне потребовалась целая минута, чтобы осознать, где я есть и где была, и я была очень довольна тем, что в моей жизни приключений не меньше, чем в великом романе, который только что читала. Да, последняя глава с итальянским красавчиком несколько разочаровывала, но тем не менее там было что вспомнить, а кроме того, это привело меня в Венецию, где я всегда мечтала побывать. Моя история менялась; из душещипательного рассказа о слепнущей девушке она превращалась в развернутый роман о юности и приключениях, которые еще только начинались.

Италия оказалась антидотом если не к самому диагнозу, то к чувствам печали, страха и замешательства, которые были этим диагнозом вызваны. Я закладывала фундамент нового образа жизни.

Вернувшись в Нью-Йорк перед началом занятий в колледже, я постоянно напоминала себе о необходимости продолжать начатое строительство. Занимаясь шопингом в Ист-Виллидже, я думала о своей новой жизни, и именно это подтолкнуло меня купить леггинсы, имитирующие змеиную кожу, и красные лакированные туфли на высоких каблуках. Мне пришло это в голову после того, как я впервые сделала мелирование и стала «голливудской блондинкой».

– Знаешь, как вредна для волос вся эта химия? – заметила мама, повернувшись ко мне; я сидела рядом с ней на пассажирском сиденье. Через несколько дней мне предстояло вернуться в Нью-Хейвен, поэтому мы ездили по магазинам, пока не застряли в пробке на Бруклинском мосту.

– Это всего лишь мелирование, – ответила я, от нечего делать переключая радиоприемник, который у родителей всегда был установлен на частоту 1010. – Сущая ерунда.

Мама высморкалась и сказала:

– Я тебе рассказывала, что у меня была эпилепсия?

Я оторвалась от радио и недоуменно уставилась на нее. Мама, как ни в чем не бывало, подкрашивала губы, глядя в зеркало заднего вида.

– О чем ты говоришь? – спросила я, решив, что она оговорилась. Наверное, она имела в виду экзему или что-нибудь в этом роде.

– В детстве у меня постоянно случались припадки, каждый день, – продолжала мама, закрывая тюбик с помадой. – В школе, везде. Они бывали очень сильные. Учителя звонили тете Рите, потому что только она знала, как меня держать, чтобы не причинить мне травму.

Я сидела раскрыв рот и в кои-то веки ловила каждое материнское слово.

– Это было в Италии или после? – спросила я. Мама родилась в небольшом городке около Рима и иммигрировала в Америку вместе с моей бабушкой и тетей, когда ей было восемь.

– И там, и здесь, – ответила она. – Когда мы перебрались в Бруклин и я уже пошла в среднюю школу, стало только хуже.

Как могло случиться, что я об этом ничего не знала? Как ей почти двадцать лет удавалось сохранять в тайне едва ли самый интересный факт из ее детства? Почему ни бабушка, ни тетя ни разу не упомянули об этом?

– Я могла бы жить нормальной жизнью, – продолжала мама, глядя на неподвижную колонну автомобилей, выстроившуюся перед нами. – Я очень хотела пойти в чирлидеры, но не стала даже пытаться, – а вдруг у меня припадок случится прямо посреди матча. И я даже надеялась, что смогу получить водительские права.

– И что же произошло дальше? – спросила я, словно маленький ребенок, слушающий сказку на ночь. Впервые я слышала от матери монолог, в котором ни разу не упоминались ни «черти», ни «дебилы». Это была захватывающая история.

– Однажды – мне было тогда около тринадцати – целый день прошел без единого припадка. Назавтра то же самое. Неделя прошла без припадков. И так продолжается по сей день.

– Что ты хочешь сказать? Ты излечилась?

– Я об этом тебе и толкую. Сама не знаю, как это произошло. Никто не знает. В один прекрасный день эпилепсии как не бывало. – Она сделала короткую паузу и добавила: – Случилось чудо.

Ах, вот оно что. Теперь-то я поняла соль этой истории. Но для пущей уверенности мама мне все разжевала.

– Чудеса случаются, – сказала она, со значением глядя на меня. – И в твоем случае чудо тоже случится. Я это знаю.

Я вдруг ощутила – нимало не удивившись этому, – что от такой странной и неожиданной психологической накачки мне действительно стало лучше. Намного лучше. Я вдруг почувствовала надежду.

Позже, уже вернувшись в колледж, я посидела в местной библиотеке за компьютером и выяснила, что есть разновидности детской эпилепсии, которые излечиваются самопроизвольно, обычно до достижения половой зрелости, но это никак не противоречило утверждению матери о том, что это было чудо. Еще вчера она кусала свой язык, дергаясь на полу в классе, а назавтра уже все было хорошо, и болезнь больше так и не вернулась. Это было чудо независимо от научных объяснений случившегося.

Мы никогда больше не обсуждали с ней ее детскую эпилепсию. Я не знаю, известна ли вся эта история моим сестрам и отцу. Мне не пришло в голову спросить их об этом. Впоследствии некоторое время я размышляла над этой историей и думала, что, может быть, матери стоило рассказать мне об этом несколько раньше и что, возможно, мы ввели в заблуждение врачей, отвечая отрицательно на вопрос, была ли эпилепсия у кого-нибудь из нашей семьи. Мама, наверное, считала, что раз болезнь прошла, то и упоминать о ней незачем. Она стала достоянием прошлого и к настоящему отношения не имела.

Я могла это понять. Нечто подобное происходило с моей собственной болезнью, но только относилось это не к моему прошлому, а к будущему. За время моих приключений в Италии что-то чудесное произошло со мной, и моя глазная болезнь, перестав быть достоянием настоящего времени и растянутым на десятилетия процессом, сделалась компактной и перенеслась в отдаленное, исчезающее за горизонтом будущее. Это как если бы кто-то посмотрел в хрустальный шар и сказал, что где-нибудь через десять-пятнадцать лет я вдруг ослепну. Да, это, может, и случится когда-нибудь, но сейчас ничего этого не происходит.

Отчасти такое отношение к болезни стало возможным благодаря тому, что на протяжении всего долгого лета мое зрение нисколько не ухудшилось. Во всяком случае, насколько я могла судить. Умом я понимала, что процесс разрушения сетчатки происходит медленно и практически незаметно и поле зрения устойчиво уменьшается, даже если я этого не замечаю. С другой стороны, на логические рассуждения нетрудно махнуть рукой, особенно если ты молод. Для меня имело значение только то, что в сентябре я видела так же хорошо, как в июне, сохраняла способность читать (я читала тогда «Невыносимую легкость бытия») и пришивать пуговицы и даже могла разобрать каракули профессора на белой доске, если сидела в одном из первых рядов.

Ничего не изменилось – по крайней мере, в части зрения. И это было забавно, потому что все остальное в моей жизни стремительно менялось изо дня в день.

Я возвращалась в колледж почти не изменившейся внешне, практически с таким же зрением, но переживающей серьезное внутреннее преображение. Разумеется, эта трансформация произошла не в одночасье; чтобы научиться совершать глупости, тоже нужна практика. Я наконец решила привести в движение свою половую жизнь, к чему обязывал и мой возраст. Если твой пункт назначения – Яркая Жизнь, тогда самая быстрая и короткая дорога, ведущая туда, – Беспорядочный Секс. Венецианский опыт убедил меня в том, что если я хочу найти «большую любовь», то не могу сидеть сложа руки и предоставить все мужчинам. Если хочешь, чтобы дело было сделано хорошо, сделай его сам.

Первый блин получился комом. Для начала я решила соблазнить смазливого первокурсника, который занимался освещением сцены в одной из пьес Мэмета, где я репетировала. Моя лучшая подруга Бет, с которой мы вместе снимали жилье, взяла организацию на себя, а мне оставалось лишь в точности следовать сценарию, который она разработала. По ее наущению однажды вечером я пригласила его к себе и по ее же совету, когда он пришел, встретила его в красном белье и красных сапогах до колен.

«И какого черта мне делать теперь?» – думала я, пока бедняга первокурсник испуганно озирался и, вероятно, думал о том же. Эту часть сценария Бет не прописала. Поэтому я механически повторяла уместные случаю фразы, услышанные в фильмах, – «Рада, что вы нашли возможность навестить меня», внутренне морщась от них и пытаясь закурить «данхилл» не с того конца. Я не включала в комнате свет, чтобы создать романтическую атмосферу, но от этого получилось только хуже, потому что я ни черта не видела и едва не подожгла себе волосы. Разумеется, обещание необузданного секса настолько ослепило парня, что, если бы я подожгла его волосы, он, наверное, даже не заметил бы.

В дальнейшем, впрочем, я была вполне довольна собой. Я держала жизнь за рога, была хозяйкой своей судьбы. Рулила я, а не моя болезнь.

«Хрен вам, доктор Холл, – думала я. – Я меняюсь, но не так, как вы имели в виду».

Кто-то может назвать это достойным сожаления самообманом, но я сумела убедить себя, что беспорядочная половая жизнь является важным элементом моей стратегии «наслаждения настоящим».

Оставшееся время учебы в колледже было наполнено случайными короткими связями, которые были практически неотличимы друг от друга, если не считать каких-то запомнившихся мелких деталей: как я слушала «Голубые глаза, плачущие под дождем», пока тот техасец готовил завтрак; какие точеные бицепсы были у того ловца крабов; как я открыла подарочную упаковку и обнаружила там серебряные сережки, привезенные из самой Барселоны. Эти случайные воспоминания были цветными стеклышками, правильно сложив которые, думала я, можно создать мозаичную картину, изображающую храбрую девушку, которая дерзко живет своей жизнью и не подчиняется приказам жирного доктора с Парк-авеню.

Разумеется, эта идея была дерьмовой. В моем поведении было не больше смелости и оригинальности, чем в поведении любой другой студентки колледжа, жаждущей внимания и развлечения. Если называть вещи своими именами, я попросту вела себя как шлюха. И однако мне нравилось мое новое, усовершенствованное «я». Мне нравилось, что я сквернословила как матрос, заводила домашних животных, не спрашивая мнения соседей по комнате, ночами купалась в голом виде и занималась прочими глупостями, от которых у моих родителями отняло бы речь. Я занималась всем этим просто потому, что могла. Пока еще могла.

Все это так возбуждало меня, что я напрочь забывала о больных глазах, вспоминая о них лишь изредка, и то лишь затем, чтобы убедить себя в том, что диагноз стал лучшим событием в моей жизни. Он разбудил меня, встряхнул, помог взглянуть на жизнь под другим углом и при всем том не повлек за собой сколько-нибудь серьезных негативных последствий, потому что зрение мое, насколько я могла судить, не ухудшалось. И поскольку я сама не думала о своей болезни и она практически никак не затрагивала меня, не было и причин о ней кому бы то ни было рассказывать.

О моем диагнозе знали лишь несколько человек, самые близкие друзья. Я поделилась с ними сразу после визита к врачу на Парк-авеню, когда еще сама была в полной растерянности. Но когда я обнаружила светлую сторону в этой истории, то решила больше ни с кем своей проблемой не делиться. Я не хотела слушать неуклюжие подбадривания и ловить на себе жалостливые взгляды. Я боялась, как бы история моей болезни не навредила моему формирующемуся имиджу жизнерадостной сексапильной девчонки.

Кроме того, кто знал, что готовит нам будущее? К тому времени, когда скрывать болезнь станет уже невозможно, мне стукнет тридцать, а то и больше. Я уже буду старухой. Кто знает, доживу ли я до тех лет? Да и в любом случае это был сугубо личный вопрос. Я же не сообщаю размер своего лифчика, когда заказываю чашку кофе, и на семинаре по фракталам не объявляю во всеуслышание, что у меня месячные.

Не то чтобы это было тайной или чем-то в этом роде, убеждала я себя. Я знала, что такое хранить тайну, и это было совсем не то. Когда нужно сохранить тайну, ты лжешь напропалую – как упорно лгала моя мама, что потеряла нужную карточку, когда жена папиного коллеги пыталась выведать рецепт ее знаменитого чизкейка. Мама точно знала, где лежит эта потрепанная, замасленная карточка, но считала, что если женщина хочет прославиться на весь Бруклин своими сырными десертами, она должна как следует потрудиться для этого, а не получить все готовеньким. Да, рассуждала я, я знала, что такое тайны, но моя болезнь тайной не была. Я просто о ней не упоминала.

Вполне вероятно, что Анна Каренина немножко шепелявила или имела слабовыраженную дисплазию бедра, но Толстой не упомянул об этом – просто потому, что не считал это относящимся к делу. И здесь было то же самое, уговаривала я себя: посторонняя деталь, о которой я могла не упоминать. До поры до времени, по крайней мере.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации