Текст книги "Подвал. В плену"
Автор книги: Николь Нойбауэр
Жанр: Современные детективы, Детективы
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Вехтер встал и протянул Баптисту руку:
– Тогда до скорой встречи. Не забудьте свой кейс.
Баптист поднялся, застегнул пальто и взял со стола Ханнеса чемоданчик.
– И еще одно, – сказал Ханнес, когда Баптист уже подошел к двери. В руках комиссар держал заключение судмедэксперта. – У вашего сына обнаружили два старых перелома ребер, давно заживших. Откуда они у него?
Баптист остановился как вкопанный. Не оборачиваясь, он произнес:
– Оливер катается на скейтборде. Часто получает травмы.
– Вы имеете в виду, что ваш сын ломает кости, а вы этого даже не замечаете?
Баптист обернулся:
– Я не знаю, о чем вы говорите.
Взмахнув полами пальто, он скрылся в коридоре.
Несмотря на то что в зале толпилось не меньше сотни людей, здесь царила удивительная тишина. За двумя длинными столами люди обедали, толкались с тарелками между детскими колясками и инвалидными креслами или занимали очередь к окошку, где выдавали еду. Перед Элли стояла женщина, которая, казалось, надела на себя всю свою одежду, отчего приобрела форму шара. Позади Элли в коляске-трости хныкал маленький ребенок, мать пыталась засунуть ему в рот соску. Ее лицо казалось выцветшим, несмотря на тщательно наложенный макияж. В отличие от женщины-луковицы, ее одежда выглядела вполне прилично, а коляска была известной марки. Лишь немногие посетители этой благотворительной столовой при доме церковной общины на первый взгляд выглядели как нищие. Не сразу удавалось рассмотреть поношенные куртки, отросшие у корней седые волосы, потертые брюки. Бедность проникла в сердце общества и пожирала его изнутри.
Элли встала в конец очереди, чтобы не распугать клиентуру столовой своим полицейским удостоверением. Так она могла спокойно понаблюдать за Джудит Герольд, которая суетилась со своими коллегами у раздаточного окошка: чепец на коротко стриженных волосах и белый фартук. Шеф-повар в колпаке выкрикивала из кухни указания.
– Спагетти или айнтопф[12]12
Айнтопф – блюдо немецкой кухни, представляет собой густой суп.
[Закрыть]? – все время спрашивала Джудит Герольд.
Наклонившись к посетительнице, она погладила ребенка по голове, посмеялась шутке. Элли все больше казалось странным, как такой человек мог быть для Розы Беннингхофф не просто соседкой. Все, что тут происходило, казалось таким далеким от Розы. Если бы Элли смогла разрешить эту загадку, то и убитую поняла бы лучше.
Подошла очередь женщины-луковицы, и Джудит Герольд, не спрашивая, налила ей в тарелку густого супа, поговорила с ней, назвав ее госпожой Гребель, и пожала на прощание ее смуглую грязную руку. Теперь настала очередь Элли.
– Спагетти или айнтопф?
– Спагетти, – ответила она и просияла улыбкой. Джудит Герольд выглянула из-за своих кастрюль, ее лицо помрачнело.
– Урсель, мне пора! – крикнула она через плечо. – Может меня кто-нибудь заменить?
Вскоре они уже сидели на ступеньках лестницы среди коробок со сборниками псалмов. На коленях у Элли в пластиковой миске дымились спагетти болоньезе, и она едва сдерживалась, чтобы не накинуться на еду, как волк.
– Фкуффно, – прошамкала она.
– Да, наша Урсель отлично готовит в этой благотворительной столовой. В этом смысл ее жизни. Она даже уговорила священника, чтобы тот заказал для нас профессиональное оборудование.
– И все это только для бедных?
– Что значит «только»? – Джудит Герольд навертела спагетти на вилку. – Эти люди действительно способны оценить ее старания, они ведь не могут в полдень заказать себе обед из трех блюд в кафе на углу.
– И вы здесь работаете?
– На общественных началах. На полный рабочий день не выхожу, я инвалид, но не могу же я круглые сутки сидеть дома, правда? – Это не был вопрос, скорее утверждение. Однако тут разговор ни о чем для Джудит Герольд закончился. – Вы пришли сюда не ради вкусной еды, так ведь?
– Почему вы не рассказали нам, что Роза Беннингхофф уволилась с работы?
Джудит Герольд опустила тарелку, рука с вилкой застыла на полпути ко рту.
– Уволилась? Но… почему?
– Вы об этом не знали? Мне казалось, что вы как подруги должны были поговорить об этом.
– Я тоже так думаю… – Женщина отставила полупустую тарелку в сторону. – Я видела, что она хочет перемен. Она сделалась беспокойной. Но об увольнении я ничего не знала. – Джудит сглотнула слюну. – Похоже, она собиралась уехать из города. Она всегда уезжала из города, если он ей больше не подходил. Я потеряла бы ее так или иначе. Почему она ничего не сказала, черт возьми?
Она поджала губы. Элли с трудом могла понять, что это значило для нее – быть обманутой и довериться во второй раз.
– Покинуть город? Значит, она не впервые уезжала?
– Она никогда не задерживалась долго на одном месте. Когда она переехала сюда, Мюнхен стал для нее уже девятым местом жительства – новый большой город. Роза рассказывала об этом так, словно этим можно было гордиться.
Элли промолчала: ей как раз недавно удалось перебраться из Верхнего Пфальца в столицу земли – Мюнхен. Эта идея – в новом городе всякий раз начинать жизнь по-новому – показалась ей привлекательной. Только бы подальше от баварской зимы.
– Теперь я понимаю, что она готовилась отсюда сбежать, – произнесла Джудит Герольд. – Иногда такое чувствуешь.
– Что именно?
– У Розы вдруг не осталось времени, она даже перестала заботиться о своем приемном сыне.
– Оливере Баптисте? – Элли внезапно осознала: Джудит Герольд не могла знать, что они задержали мальчика. – Он часто навещал ее?
– Она была ему как мать. Роза поддерживала его, кормила после школы. Он больше любил бывать у нее, чем дома. И неудивительно, при таком-то отце.
– И даже после того, как их отношения прекратились?
– Конечно. Роза несколько лет жила с его отцом. Но ребенка просто так не оттолкнешь, если отношения закончились, правда?
Это была одна из причин, по которой Элли не хотела заводить детей. Когда появится ребенок, то от бывшего больше не сбежишь. Она и другой зарок себе дала: обходить мужчин с детьми десятой дорогой. В конце концов это чудо устроится у тебя на кухне, а ты должна будешь готовить ему какао.
– Расскажите мне про Оливера.
Джудит Герольд покачала головой:
– Тут почти не о чем рассказывать. Тихий ребенок, сразу замыкался в себе, когда я приходила. – Она выпрямилась, словно хотела сейчас же вскочить. – Мне нужно идти работать.
– Вы что-нибудь знаете о Баптисте-старшем? – спросила Элли.
– Я его избегала, он был ее проблемой, а не моей.
– Что вы имеете в виду, когда говорите «ее проблемой»?
– Они ведь расстались, не так ли?
– А почему? Из-за чего эти отношения пришлось прекратить?
Джудит Герольд принялась теребить фартук.
– Понятия не имею. Об этом вы должны сами у него спросить.
– Госпожа Герольд, – произнесла Элли строже, чем собиралась, – вы были лучшей подругой госпожи Беннингхофф. Вы ведь обсуждали с ней эти отношения. Если вы что-то знаете о господине Баптисте, то обязаны нам сообщить.
– Я ничего о нем не знаю. Мне нужно что-то выдумать? – Джудит встала, выпрямила ноги и помассировала колено. – Очень жаль, но я больше не могу сидеть, мне нужно все время двигаться. Надеюсь, я хоть чем-нибудь вам помогла.
– У вас будет время завтра в первой половине дня, чтобы прийти к нам и подписать протокол?
Джудит Герольд на миг застыла.
– Конечно, – наконец ответила она.
Элли, стуча каблуками, поднялась по лестнице. Новых ответов она не получила – лишь новые вопросы.
Например, о чем умолчала Джудит Герольд, говоря о Баптисте. И почему она так заторопилась.
Одинокая снежинка залетела под навес и, подхваченная восходящим потоком воздуха из вентиляционной шахты, сделала круг почета возле сигареты Вехтера, прежде чем залететь ему за шиворот и растаять под воротником. Он шлепнул себя по шее, будто это был комар. Снег словно намеренно вытворял такие штуки.
Конечно, они не стали ждать до завтра, чтобы поговорить с Оливером. Они еще раз наведались в больницу, собираясь провести допрос без соглядатаев. Вехтер думал, что они сразу же смогут приступить, но по дороге в больницу Ханнес рассказал о своей проблеме с Целлером и постепенно успокоился только сейчас, после третьей сигареты.
Вехтер не удивился жалобе в порядке служебного надзора – он ее ждал. Это было только начало. Он лишь думал, что сперва попытаются запугать его самого, чтобы отступился человек, который руководит расследованием. Но, наверное, в этом-то и состояла стратегия Баптиста: вырвать самого слабого из стада и изолировать. Нет, Ханнес не был слабым, напротив. Баптист никогда не стал бы так недооценивать Ханнеса, он был слишком хитер. Нужно подождать, пока Баптист не устроит какую-нибудь дымовую завесу или применит оружие потяжелее.
– Он всего лишь пускает пыль в глаза, Ханнес, – сказал он. Вехтер просто подумал вслух: первый признак того, что он становится странным.
– Без паники. Я не из пугливых. – Голос Ханнеса почти срывался.
Беременная женщина и мужчина с трубками возле носа и кислородным прибором дыхания взглянули на их сигареты.
– Тс-с-с, не так громко, люди же смотрят, – шикнул Вехтер.
– Как мы будем продолжать расследование? – спросил Ханнес в сотый раз.
– Как обычно, – ответил Вехтер в сотый раз. Он понизил голос.
Пожилая дама на ходунках подошла к месту для курения, объехала со скрипом двоих полицейских и выпустила облако дыма.
– И поэтому мы сейчас приступим к работе. Ты успокоишься, и мы нанесем визит Оливеру Баптисту.
Входя в клинику, Вехтер придержал дверь. Ему показалось, что пожилая дама тихонько произнесла: «Жаль».
– Ты же не веришь в то, что мальчик сегодня заговорит, – сказал Ханнес.
Вехтер что-то пробормотал себе под нос. За несколько секунд больничный воздух окутал Вехтера, словно жесткая пленка, каждый шаг давался с большим напряжением. Неудивительно, что люди в таких местах не становятся здоровее.
Но мысли у него были такие же, как у Ханнеса. Если Оливер Баптист сегодня не заговорит, их шансы выбить из него показания будут стремиться к нулю. Мальчик исчезнет за стенами виллы Баптиста. Под охраной армии юристов и консультантов его воспоминания об убийстве будут все больше превращаться в то, что станут ему нашептывать адвокаты и отец.
Если бы только к нему вернулась память!
Когда Вехтер толкнул двустворчатую дверь в отделение, то увидел, что они приехали слишком поздно. Дверь в палату Оливера была распахнута. В коридоре стоял Баптист-старший и кому-то звонил. Он стоял к ним спиной, но Вехтер сразу узнал его по осанке: прямой и готовый к прыжку. Рядом с его сыном находился мужчина в темном костюме, наверное адвокат Баптиста. Его Вехтер еще ни разу не видел.
Баптист и его сопровождающий выглядели не как посетители больницы, а скорее как инвесторы, желающие купить ее.
И только Оливер нарушал эту картину. Он натянул на голову капюшон толстовки, лишь несколько локонов выбивались из-под него. Большие солнечные очки закрывали глаза. У его ног лежала спортивная сумка. Мужчина в костюме наклонился и подобрал ее.
– Можете оставить сумку, – дружелюбно сказал Вехтер, словно сам хотел отнести ее в машину. Только идиоты могли не услышать за этими словами звон военной стали.
Мужчина отдернул руку: он идиотом не был. Оба обернулись. Баптист, не прощаясь, прервал разговор по телефону.
– Как я вижу, тебе уже лучше. Это хорошо. Мы тут припомнили, что хотели задать тебе пару вопросов. Я могу обращаться к тебе на «ты», правда?
Темные стекла очков обернулись к комиссару.
Вехтер ничего не мог увидеть за ними, лишь отражение собственного силуэта. Преступник или жертва? Или и то и другое? Сколько личин может носить один человек? Много. Он вспоминал, как в какой-то момент лицо Оливера исказилось от боли и как оно в следующий же момент стало совершенно безучастным, словно приступ случился у кого-то другого.
«У кого? Кто ты на самом деле?» – мысленно спрашивал Вехтер.
Баптист встал перед сыном, скрестив руки на груди, – прямо-таки разъяренный Наполеон.
– Вы напрасно приехали. Мой сын еще не в состоянии выдержать допрос.
– К вам я сегодня ехать совсем не хочу, господин Баптист. А что касается вашего мальчика, то он сам может мне сказать, хочет он с нами общаться или нет.
– Вы злоупотребляете моим доверием. Мы с вами договаривались на завтра.
– Если Оливер уже поправился настолько, чтобы оставаться одному, то он наверняка может побеседовать с нами. – Это была первая реплика Ханнеса. Он держался позади, засунув руки в карманы.
– Это невозможно, – парировал Баптист.
Вехтер наклонился к Оливеру:
– Это правда? Ты не хочешь говорить с нами?
Оливер отвернулся. В присутствии отца он не осмелился бы возражать.
Вехтер выпрямился.
– Это не допрос, господин Баптист, просто предварительная беседа. Ваш сын – важнейший свидетель. – «И наш главный подозреваемый», – мысленно добавил он. – Рано или поздно нам все равно придется с ним поговорить.
– Наш домашний доктор был вчера здесь и осмотрел его. Оливеру сейчас нужен абсолютный покой. Разрешите представить: это господин доктор Ким, мой адвокат. Господин доктор, вы хотели что-то отдать полицейским?
Мужчина в темном костюме, стоявший на заднем плане, в тени Баптиста, теперь вышел к Вехтеру и с холодной улыбкой вручил ему скоросшиватель:
– Здесь медицинское заключение. А сейчас прошу нас извинить.
Вехтер взял папку. Она была тонкой, да и диагноз оказался коротким. Комиссар попытался глубоко вдохнуть, но в этом больничном коридоре не было воздуха.
Тихий щелчок пластика заставил его отвести взгляд. Оливер снял очки, его светлые глаза смотрели на Вехтера еще пронзительнее, чем вчера. Этот мальчик становился все более открытым, словно он хотел сбежать от всего, просто исчезнуть. Отец потянул Оливера за запястье, но тот не двигался с места.
– Пойдем уже. On y va?[13]13
Ну что, идем? (фр.) (Примеч. пер.)
[Закрыть] Домой. – Баптист обхватил Оливера одной рукой, а второй взял за плечо, так что мальчику пришлось шагать вперед.
Оливер бросил еще один, последний взгляд на Вехтера через плечо, и в нем было какое-то послание. Вехтер не мог расшифровать его, оно исчезло, и двустворчатая дверь закрылась за ними.
Пальчики Лотты подрагивали, когда Ханнес взял ее за руку. Такая маленькая ручка в такой огромной лапище. Ее ножки лежали на коленях у Йонны, сидевшей на софе. Во время сна от девочки исходил удивительный детский аромат. Расмус, старший сын, лежал в пижаме на полу перед потрескивающим камином посреди груды деталей конструктора «Лего». Ханнес расстегнул воротник, но так и не смог избавиться от чувства, что в комнате не хватает воздуха. Полено в камине щелкнуло, зашипело и рассыпалось пылающим жаром, распространяя волну тепла. У Ханнеса чесалось все тело. Еще пару часов назад он не верил, что сможет когда-нибудь согреться, теперь же мечтал о лыжной прогулке в горах.
Он рассказывал Йонне о своем дне, и какая-то бездна понимания разверзлась и поглотила все его проблемы.
Она не провоцировала его, не расспрашивала, в какое дерьмо он вляпался, не советовала ему, как лучше выпутаться. Вместо этого она приготовила чай и помассировала Ханнесу плечи. Он не хотел чая, и плечи были в полном порядке. Случались времена, когда они горячо спорили ночи напролет. Во время таких бесед он чувствовал себя ребенком, который прыгает с воображаемым лазерным мечом, размахивает им и кричит: «Фррррым, фррррым!»
Почему Йонна всегда оказывалась на его стороне? И почему у него всегда возникали уникальные проблемы?
Ханнес осторожно тронул Расмуса пальцем ноги.
– Этим еще не пора в постель?
Йонна оторвалась от книги и, искренне удивившись, взглянула на Ханнеса:
– Они ведь и так чудесно спят. Зачем им в постель?
Он осторожно переложил голову Лотты на край дивана и встал. Флисовая куртка висела на спинке, Ханнес подхватил ее и надел.
– Куда это ты собрался в такое время?
– Подышу свежим воздухом, – обернулся к ней Ханнес.
В лицо ударил морозный воздух. Хорошо! У него замерзнут мозги, и он не будет всю ночь мысленно вести расследование. Он отошел от крыльца на несколько шагов, пока не оказался в темноте. Глаза постепенно привыкли к ней. Даже здесь, наверху, слышался далекий шум оживленной трассы. Здесь было так тихо, как хотела Йонна. Но Ханнесу нравился этот едва слышный гул, словно тонкая нить, связывавшая его с цивилизацией, которая отсюда выглядела как лиловое мерцание на горизонте. Внизу блуждающие огоньки – красные стоп-сигналы машины – удалялись в сторону тусклого зарева. Червь желания точил его изнутри. Желания большого города.
И еще он хотел курить.
Ханнес стоял в одиночестве. Красноватый огонек загорелся в темноте и снова погас, пропав в метровом сугробе. Там можно было пройти только по узкой дорожке между белыми стенами. Ее приходилось чистить снова и снова изо дня в день. Огонек опять появился…
Лили. Ханнес думал, что она в своей комнате. Нет, не тут-то было. Ее узкий силуэт в пуховике поднялся на фоне ночного неба. А она приехала к ним еще без теплых вещей.
– Заходи обратно, Лили. На улице холодно.
Ханнес тут же стал проклинать себя за эту фразу. Конечно, было холодно, это она и сама знала. Ему нужно прекратить разговаривать с дочкой как с маленьким ребенком.
Лили обернулась и взглянула на него. И этот взгляд был холоднее воздуха. Потом она снова посмотрела на небо.
«Застегни куртку!»
«И без шарфа, да ты с ума сошла?»
«Мы же просили тебя не курить».
Этих фраз Ханнес не произнес. Иначе он превратился бы в говорящего робота-родителя. Вместо этого он проследил за ее взглядом. Вверху на небе раскинулось море звезд с блеклой лентой Млечного Пути. Лили отправилась в конец сада не для того, чтобы выкурить сигарету. Здесь, на горе, в темноте открывался прекрасный вид на звездный купол, не засвеченный огнями большого города и автобана. Извечное небо.
Ханнес вытащил телефон из кармана. Всего пара нажатий на экран – и на нем появились звезды. Он поднял телефон вверх, и программа отобразила созвездия.
– Это Малая Медведица. Я ее никогда без помощи не нахожу. А на той стороне – Орион.
Лили обернулась:
– Что у тебя там?
– Это приложение к телефону, которое указывает названия звезд и созвездий на небе. Направляешь телефон вверх – клац! – и ты уже знаешь, что над тобой созвездие Плеяды.
– Ух ты! – Лили швырнула окурок в сугроб и подошла ближе. – Можно я попробую?
– Конечно. Смотри, это – Большая Медведица, но ее я и так узнаю. Там, вверху, должна быть Полярная звезда, да?
– Верно! – Лили выхватила телефон у него из рук, ее лицо осветило мерцание звезд или дисплей. – А вон там Козерог! А вот… Секстант. Единорог. Я о таком и не слышала… Дерьмовый день был?
Спросила она просто, мимоходом, так что Ханнес едва услышал ее слова.
– И как ты до этого додумалась?
– Ну, у тебя в руке окурок, хотя ты строишь из себя мистера Только-не-при-детях.
Ханнес не мог не рассмеяться:
– Тонко подмечено. Но ничего серьезного. На меня написали жалобу в порядке надзора.
Чем чаще Ханнес повторял это немыслимое, типично немецкое нагромождение слов, тем смехотворнее оно ему казалось, словно номер в кабаре.
– А что это значит?
– Что кто-то на меня жалуется.
– Что ты натворил?
– Почему ты уверена, что я что-то натворил?
– Что-то плохое?
Он наклонился к уху дочери и, понизив голос, произнес:
– Это секретная информация.
Квок.
Они обернулись. Курица сидела на изгороди. Она не должна там сидеть. Она со своими недоразвитыми крыльями вообще не могла туда залететь. Курица склонила голову набок и уставилась на них злобными маленькими глазками.
Ко-кок.
– О нет! Как же ты туда попала? Как ты выбралась из сарая?
Ханнес потянулся за курицей, но схватил пустоту. Проворные тени мелькали на дороге в курятник, там было всего пять или шесть птиц, наверное. Ханнес не мог их точно подсчитать в темноте. Он махал руками, кричал: «Кыш, кыш!», – но куры его авторитетом пренебрегали и бегали по его ногам.
– Лили, помоги-ка мне!
Она не сдвинулась с места, лишь поднимала поочередно ноги, под которыми бегали куры.
– Я этого не умею. И-и-и-их, убери этих мерзких существ!
– Черт! – Ханнес схватил одну курицу, но маслянистые перья выскользнули у него из рук, и птица припустила к дому. Неверное направление.
– Ты вполне могла бы помочь, раз уж тут оказалась.
Лучше б он этого не говорил.
Нет, он хотел это сказать.
Лили стояла в темноте, Ханнес не мог видеть ее лица.
– Я не твоя подсобная работница. Если я здесь только для того, чтобы ковыряться в куриных какашках, то пошел ты…
Полы ее куртки развевались, пока Лили, тяжело ступая, брела к дому, не оборачиваясь.
Ханнесу удалось поймать одну курицу, она трепыхалась у него в руках.
– Лили!
Курица повернула голову, посмотрела на него и нагадила ему на ботинки.
Кок.
Который час? Зеленые цифры будильника показывали 1:30. Дня или ночи? Жалюзи были опущены, в окне темно.
Скрип.
Оливер испугался. Он не спал. Или ему снилось, что он не спал? Только бы не снова… Его глаза были открыты или нет? Если он сможет пошевелить ногами, значит, он действительно не спит, значит, это не сон. Пальцы двигались под одеялом. Получилось.
Опять раздался скрип.
Кррррк. Кррррк.
Пять шагов туда, пять шагов сюда.
Он знал этот звук. Еще с детства.
Очертания предметов в комнате стали четче. Его комната. Постеры на стенах, черная громада платяного шкафа. Оливер поморгал, вглядываясь в темноту, глаза искали, за что бы зацепиться. На письменном столе тлел огонек его «Мака» в спящем режиме, рядом лежали его игровая приставка, его планшет, который он никогда не выключал: он вибрировал и вспыхивал экраном, стоило коснуться его пальцем. Ворота во внешний мир.
Он дома.
Поездка в автомобиле – сущий ад: каждый поворот, каждая кочка – боль. Зачем только они взяли его с собой? Обычное дело: никто не спрашивал, чего он хочет.
Оливер поднял голову, слушая ночь. Скрип ненадолго прекратился, потом возобновился. Мальчик пошарил по прикроватному столику. Нету. Его телефона не было на привычном месте. Где же эта чертова штуковина? Там стоял лишь поднос со стаканом воды и таблеткой. Оливер залпом выпил воду и бросил таблетку в ящик столика.
Кто знает, что ему подложил папа? Он не станет это принимать. Лекарства из клиники постепенно переставали действовать, каждое движение отдавалось тысячью уколов в теле. Несколько часов назад он проглотил две таблетки аспирина, которые взял в шкафчике в ванной. С тем же успехом он мог выпить пару драже глюкозы.
Ему нужно было оставаться в больнице. Глупо хотеть обратно в клинику.
Оливер должен был радоваться, что находится дома, в собственной постели, под кучей одеял. Его кровать была похожа на ложе в юрте кочевника, разве что медвежьей шкурой не украшена. А вместо нее – гора шерстяных одеял. Их собиралось все больше и больше, без них Оливер не мог заснуть в ледяном доме. В какой-то книге он прочел о человеке, который зимой поверх одеяла набрасывал шубу. Отрадно представлять, как лежишь под тяжелой шубой, она шуршит, когда переворачиваешься, запах меха и кожи бьет в нос. Как бы там ни было, но у него есть только одеяла.
Он в западне.
Четыре стены и дверь.
Спустив ноги с края кровати, он прошлепал к двери; пол холодил подошвы. Ключ торчал в замке. Слава богу, папа его не обнаружил. Он провернул ключ дважды. Перед глазами заплясали яркие пятна: Оливер встал слишком быстро, стены закружились хороводом. Мальчик оперся на ручку двери. Ему показалось или шаги в соседней комнате на секунду затихли? Он затаил дыхание. Шум возобновился.
Крррк. Крррк.
Пять раз туда, пять раз сюда.
Оливер прислонился к двери, прижал руки и лицо к прохладному дереву.
Такое он уже здесь однажды пережил. Он попытался вспомнить. И весь его мир завертелся в противоположную сторону.
Он прислоняется к двери, кладет руки на холодное дерево и прислушивается. Вокруг темно. Он слышит голоса.
Видение рассеялось, Оливер пытался уловить его, но оно оказалось быстрее. Пропало. Как сон. Забывается, снова вспоминается, потом опять забывается. Он присел на корточки. Как он тогда сюда попал? Его сердце колотилось, как после пробежки.
Воспоминание оставалось здесь, его можно было схватить, нужно только протянуть руку, но та словно покрылась тонкой коркой льда.
Невидимое.
Недостижимое.
Оливер прополз на четвереньках обратно к кровати, взобрался на нее и накрылся одеялом с головой.
Папа всегда ему говорил: «Это давно прошло». Это наследство его матери, она передала это ему по наследству. С этого времени он больше не мог сам себе доверять.
Аспид спал. Он не помогал ему.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?