Текст книги "Подвал. В плену"

Глава 4
Рыхлый снег

Тяжелая деревянная дверь в адвокатскую контору была лишь прикрыта, Элли толкнула ее.

– Есть тут кто?

Ей назначили встречу на семь часов утра. Какая наглость! Послание было однозначным: клиенты не должны были испугаться шастающей тут толстой тетки из полиции. Ну и черт с ними, она быстро заберет электронный архив документов, а впереди будет еще целый день работы. Это в любом случае лучше, чем таскать ящики с папками. Элли стояла в пустом кабинете, а вокруг дрожала зыбкая реальность раннего утра.

Двери были распахнуты; тронутые сквозняком, что-то шептали бумаги в пустых комнатах.

– Эй, я пришла… Есть тут кто-нибудь?

Может, она не туда попала? Может, пока позаимствовать у них кофе? Если никто вскорости не явится, она воспользуется кофе-машиной. Элли обследовала весь коридор. Лишь из одной комнаты пробивался свет: не из кабинета, а из кладовки. В ней не оказалось ничего, кроме путаницы из кабелей, телефонных розеток и мониторов. В углу жужжал компьютер, тарахтел вентилятор; корпус был перевязан скотчем. Элли не хотелось ничего трогать. Она прошла по темному коридору и остановилась возле двери, которая была опечатана полицией. Если уж нужно кого-то ждать, то можно пока получше осмотреться в кабинете Беннингхофф. Она сломала печать и открыла дверь, окунулась в застоявшийся воздух. Света уличных фонарей и ламп в коридоре было вполне достаточно. Комната казалась голой, тщательно убранной, словно женщина была еще жива. Письменный стол, стул, компьютер, принтер: прежде всего – рабочее место. Шкафы для папок пустые, нет даже налета пыли. Промежуточная станция. Элли вспомнила о документе из бюро прописки. Беннингхофф никогда не жила больше двух лет в одном и том же городе, она переезжала в следующий мегаполис, где потом могла оставить после себя еще один пустой стол. Здесь больше не было и следа Розы Беннингхофф.

Дверной проем закрыла тень, раздался лязг. Элли обернулась. В проходе виднелся силуэт человека в длинном пальто, лицо затенял капюшон. Не хватало только косы[14]14
  Смерть в немецкой традиции является в образе мужчины-косаря. (Примеч. пер.)


[Закрыть].

Элли смерила его взглядом с головы до пят.

– Слава богу, я уж думала, что не дождусь здесь чашки кофе.

Человек откинул капюшон, раздался голос, словно исходящий из ада, в котором, однако, чувствовался привкус виски и сигарет:

– Я не хотел вас пугать. Вы, наверное, и есть та дама из полиции. Меня зовут Алекс.

– Никакая я не дама и никогда не пугаюсь. – Элли пожала протянутую руку, которая, казалось, состояла только из костей, скрепленных серебряными кольцами. – Моя фамилия Шустер, я из уголовной полиции Мюнхена. Я пришла, чтобы забрать документы. На жестком диске, если можно.

Она еще никогда не видела столько оттенков черного в одежде одного человека.

– На адвоката вы не похожи. Я редко встречаю адвокатов, которые поклоняются дьяволу.

– Я системный администратор. – Алекс распахнул пальто. На футболке красовалась надпись: «Bow Before Me, For I Am Root»[15]15
  Склонитесь предо мною, ибо я есть системный администратор. (англ.) (Примеч. пер.)


[Закрыть]. – Я уж давно бросил всем поклоняться, это почти так же вредно, как и курение. Хотите кофе?

– С удовольствием. Он так же вреден, как и поклонения.

Элли прошла за Алексом в кофейную комнату – крошечный чулан, в котором как раз помещалось два человека. Стоя. Но не с телосложением Элли. Она втянула живот, наблюдая, как Алекс управляется с грохочущей кофе-машиной. Один чалд[16]16
  Упаковка (фильтр-пакет) молотого жареного спрессованного кофе для приготовления одной порции напитка в специальных кофе-машинах. (Примеч. пер.)


[Закрыть] упал вниз, вода закапала на рабочую поверхность.

– Извините, мало спал. – Алекс повозил кухонным полотенцем по столешнице и сделал только хуже.

– А зачем здесь системный администратор, собственно? – спросила Элли. – Сразу видно, что не для того, чтобы кофе варить.

– Я отвечаю за то, чтобы утром все запустили свои компьютеры, а потом принялись яростно стучать по клавиатуре и кричать: «Вот дерьмо, снова ничего не работает!»

– Ах, вы один из этих типов, которые вечно залезают под стол и возятся там. Такие и у нас имеются в управлении. Мы этих коллег очень любим, охотно насыпаем им соль в сахарницу.

Алекс рассмеялся.

– Вы здесь из-за Розы, да? – Лицо его на миг помрачнело. – Я до сих пор не могу поверить.

– Вы знали госпожу Беннингхофф?

– С тех пор как здесь работаю. – Алекс нажал на кнопку, машина зажужжала, кофейный запах разлился по крошечной кухне. – Не рассказывайте никому то, что я вам сейчас скажу: она была единственным честным человеком в этой лавочке.

– Вы с ней дружили?

– Дружил ли? – Алекс поморщился. – С ней никто не дружил. – Он криво усмехнулся. – Они не знали Розу. Хотя со мной она разговаривала чаще, чем со всеми остальными, но во время беседы с ней очень быстро натыкаешься на стену. Но не на обычную стену. Китайская стена по сравнению с этой – штакетник.

– Но вы сказали, что она была честным человеком?

Это был первый случай, когда кто-то думал об убитой Розе. Нет, второй. Ее подруга Джудит Герольд была связана с настоящей Розой Беннингхофф. Странно, почему она открывалась аутсайдерам? Людям со сложной биографией. И они чувствовали, что в биографии Розы Беннингхофф тоже есть сложные моменты и что-то скрывается за этой Великой Китайской стеной.

– Роза – единственный человек, обращавшийся со мной не как с насекомым, которое копошится под столом и всем надоедает.

Элли надеялась, что не покраснела, услышав эти слова.

– Вы знаете, почему она уволилась?

– Когда она подала заявление, все были ошарашены. Она не завершила свои дела. Роза только сказала, что поступает так по личным причинам.

Алекс протянул Элли чашку кофе, а в свою бросил четыре кубика сахара.

– Вы можете подробнее рассказать об этих причинах?

Элли сделала глоток и тут же получила кофеиновый шок. Все ее синапсы мгновенно проснулись.

– Она не говорила об этом ни слова. Никто не осмелился бы спрашивать. Возможно, это стоило сделать. Просто спросить. – Он поставил звякнувшую чашку в мойку. – Я принесу вам внешний жесткий диск с документами.

Элли ощутила запах сигаретного дыма и кожи, когда Алекс протискивался мимо нее. Удивилась ли она? Он был немного моложе Беннингхофф, вокруг его глаз прорезались первые мимические морщинки. Из них вышла бы совершенно невероятная пара: сдержанный адвокат и фрик. Был ли он влюблен в Розу? Возможно, Алекс вообще не существовал в ее бежевом мире. Мог ли Алекс с тревогой наблюдать за тем, как она связалась с этим Лореном Баптистом?

Алекс вернулся с прибором, похожим на тостер.

– Вот жесткий диск, на котором архивировались в электронном виде все дела госпожи Беннингхофф. Контора работает с электронными документами, это значит, что все сканируется. – Он замялся. – Это устройство с моей фирмы. Смогу ли я получить его обратно, когда вы с этим закончите?

– С вашей фирмы?

– Я и есть фирма. – Алекс широко улыбнулся. – Я знаю, это похоже на мафию. Свожу концы с концами.

– Я обязательно верну. – Элли коснулась его руки и почувствовала, что пальцы у него ледяные. – И тут все документы госпожи Беннингхофф?

Он лишь на долю секунды отвел взгляд в сторону. Но полицейский глаз Элли это подметил.

– Да, все без исключения документы за последние три года. Дольше мы не храним архивные данные.

– Спасибо за кофе.

Она отставила чашку и уже развернулась, чтобы уйти, но Алекс встал в проеме кухоньки, преградив ей путь, и не двигался с места.

– Вы хотели еще что-то сказать?

На лице системного администратора промелькнула нерешительная улыбка, словно Алекс вспомнил какую-то шутку, которую знал только он сам.

– Нет, ничего, – покачал головой Алекс. Он отступил в сторону и протянул ей костлявую руку. – До свидания. И помните обо мне. То есть о моем жестком диске.

– Договорились.

За Элли дверь конторы закрылась на замок. Она там провела, вероятно, около двадцати минут, но ей показалось, что это было путешествие на другую планету, путешествие, из которого она мгновенно вернулась обратно. Жесткий диск с документами оттягивал руку. Долгие часы работы. Следующее задание Элли – выяснить, что на нем есть, но прежде всего – чего на нем нет.

Вехтер молчал всю дорогу. Ханнес оставил его в покое, что-то печатал в телефоне, пытался провести виртуальные шарики через лабиринт. Он знал, что Вехтер думает о том же, что и он. Если они в первые два дня не находили основные нити расследования, шансы раскрыть дело снижались почти до нуля.

У них уже шел день четвертый.

Шарики упали в шредер. Ханнес выругался сквозь зубы и начал проходить уровень сначала. Он не знал, как долго они ехали по заснеженному ландшафту, лишенному зданий.

– Мы на месте, – сообщил Вехтер.

На холме возвышался большой комплекс строений, обнесенный кирпичным забором. Они были in the middle of nowhere[17]17
  Непонятно где (англ.). (Примеч. пер.)


[Закрыть]. Отсюда не сбежишь. А если кто-нибудь и захочет, то его, скорее всего, пристрелит какой-нибудь рьяный лесник земли Берхтесгаден еще до того, как у него закончатся кока-кола и чипсы. Полицейские проехали по подъездной дороге вверх, потом – через массивные железные ворота, которые медленно закрылись позади их машины. Ханнес просто не мог не обернуться.

Нет, ему не придется здесь остаться навечно и выполнять домашние задания. К счастью, ворота для них вновь распахнутся, но вот для местных жителей они остаются запертыми.

Как должны себя чувствовать те, кто здесь обитает?

Ханнес представлял, что это такое. Он часто вспоминал о времени, проведенном в интернате, о четырех потерянных годах. Иногда он просыпался в три часа ночи в ужасе от этих воспоминаний. Но как здесь чувствовал себя Оливер Баптист?

«К совершенству – через требования к себе»: такой девиз значился на домашней интернет-страничке частной гимназии имени Гумбольдта. Для себя Ханнес его перевел следующим образом: «Сборный пункт для беспризорников из состоятельных семей, оказавшихся слишком тупыми для обычной гимназии».

Вехтер направил машину по хрустящей гравием дорожке, остановился под вывеской «Парковка для учителей».

– Ну-ка быстро в школу, – произнес он. – Ты прилежно выполнил все домашние задания?

– Ха-ха.

Мороз приветствовал Ханнеса, как заклятый враг. Он втянул в себя зимний воздух, кристально чистый и сухой. Вехтер уже рылся в карманах в поисках зажигалки, здесь для него было слишком много кислорода.

– Только пока мы внутри машины, – произнес он, окутав себя облаком сигаретного дыма.

Ханнес осматривал дом: знакомое окружение напоминало ему о здании интерната, построенном в стиле классицизма.

В коридорах висел типичный школьный запах: булочки с колбасой, страх и потные ноги. Две девчонки, хихикая, пробежали мимо них. При виде двух мужчин они склонились друг к другу.

– Олли, – услышал Ханнес, проходя мимо.

Конечно, местные газеты читали и здесь. Оливер Баптист, должно быть, стал главной темой разговоров в этих коридорах.

Дверь в кабинет директора была открыта. Навстречу им вышла женщина и протянула руку:

– Добрый день, моя фамилия Ландес. Я директор школы.

Ханнес иначе представлял себе директора элитного интерната: серые мелированные волосы, нитка жемчуга, разглаженный ботоксом лоб и свинцовая улыбка. Конечно, не такой молодой и, конечно, не в джинсах. Только по рукопожатию Марии Ландес можно было определить, что она умеет быть жесткой, если того требует ее работа.

Кабинет был загроможден массивной темной мебелью времен основания интерната. Наверное, ее не сдвинул бы с места и подъемный кран. Но было и несколько личных вещей: цветы на столе, рисунки учеников на стене и картина в абстрактном стиле – красочный портрет недовольного мужчины в сером парике. На столе стоял поднос с кофейником и фарфоровыми чашечками с золотой окантовкой. Секретарша, которая выглядела так, будто занимала эту должность со времен постройки гимназии, налила кофе в чашки и поднесла им на блюдцах дрожащими руками. Они молча подождали, пока секретарша, ковыляя, выйдет из комнаты.

Директор школы наклонилась вперед, вся превратившись во внимание.

– Чем я могу вам помочь? Такое ужасное дело.

– Расскажите нам об Оливере Баптисте, – попросил Ханнес.

– Ох, это особый случай.

Особый случай – да. На первый взгляд совершенно нормальный гимназист, какие днем стайками носятся по городу: растрепанные волосы, наушники-затычки, пубертатный период во взгляде. Но обстоятельства, при которых они его задержали, были совершенно ненормальными. Возможно, они в этой школе найдут какие-то подсказки: почему Оливер оказался в подвале? Когда его жизнь пошла под откос?

– Что вы подразумеваете под словом «особый»?

На столе лежала раскрытая папка, но директор туда ни разу не взглянула. Ханнес все ниже наклонял голову. Она это заметила и как бы случайно положила руку на документы.

– С чего бы мне начать? Лучше всего с позитивных моментов. Я приму Оливера когда угодно, если он захочет вернуться. Он был очень умным – разнообразие для учителя. – Она скрестила пальцы. – У него были занятные идеи, потому что он еще не знал, чего хочет, но точно знал, чего не хочет. В основном дети здесь похожи на маленьких взрослых – отражения своих родителей. С юного возраста нацелены на приспособляемость и карьеру. Они, наверное, еще в детском саду всегда побеждали в споре за лопатку.

– Я думал, что ваша школа ставит целью именно то, чтобы дети в будущем сделали успешную карьеру.

На лице директора промелькнула улыбка.

– Этот стереотип я часто слышу. К сожалению, есть еще родители, именно они видят в детях маленьких председателей наблюдательных советов акционерных обществ. Я же хочу, чтобы они получили у нас наилучшее образование. Что они вынесут отсюда, это их дело.

– А Оливеру Баптисту было что выносить?

– Да, конечно. Я преподавала ему математику. Оливер мог сорок пять минут смотреть в окно, словно занятие его совершенно не интересовало, а когда я его вызывала, выдавал отличное решение задачи. И совершенно скучающим тоном.

Вехтер ухмыльнулся:

– Со мной в школе тоже такое случалось. Кроме отличного решения задачи, правда.

Ханнес, глядя в окно, вспоминал свои давнишние ощущения, как каждой клеточкой организма хотел вырваться из гимназии. Это воспоминание так крепко засело в теле, что теперь вызвало глухой приступ паники. Он больше не желал находиться в чьей-то власти. Но методы решения в математике он освоил хорошо. Ханнес вернулся к реальности:

– Так вы говорили, что хотели начать с позитивного. А как насчет негативного?

– Оливер очень тосковал по дому.

– Разве это не нормально? – поинтересовался Вехтер.

– Конечно, но если эта тоска когда-нибудь прекращается. У Оливера она не проходила. Мы трижды ловили его на шоссе и возвращали. Он пытался сбежать домой. В четвертый раз мальчик все-таки добрался до Мюнхена, и назад его вернул уже отец. Выражение его лица тогда было… Я еще долго его не забуду.

Ханнес не мог отвести взгляда от окна. По школьному двору шагала девочка с огромным школьным ранцем на спине. Она бесцельно бродила вокруг лавок, глядя в землю, пинала комья снега. Когда его дочка сердилась, ярость словно окутывала ее облаком.

Голос Вехтера отвлек Ханнеса от этих мыслей:

– У него были друзья?

– Да, он быстро находил друзей, но так же быстро и врагов. Оливер открыто давал понять, что считает все здесь бессмыслицей. При этом он провоцировал детей, которые видели в школе трамплин для карьеры.

– Его обижали? – спросил Ханнес.

– Нет, драк и унижений я в своей школе не допускаю. Конечно, всегда случаются ссоры. Но мы их сразу пресекаем.

– С какими школьниками ссорился Оливер?

Он снова вытянул шею, пытаясь рассмотреть документы. Ненавязчивым, но уверенным движением директор закрыла папку.

– Я не назову вам имен. Защита личных данных. Для этого вы должны предоставить судебное постановление.

Он слишком далеко зашел. Один-единственный ученик с трудностями, который все равно вскоре сбежал: это не проблема. Но подозрение об избиениях в школе все же закралось.

– Конечно, мы понимаем, – ответил Вехтер с теплотой в голосе. – Вы ведь не хотите, чтобы родители из-за этого вламывались в ваш кабинет.

Он искоса посмотрел на Ханнеса, словно проговаривая про себя: «Мы раздобудем это дурацкое постановление». Ханнес кивнул в молчаливом согласии.

– Расскажите нам еще что-нибудь об Оливере.

Мария Ландес проследила за взглядом Ханнеса. На стекле появилась легкая испарина. Школьный двор опустел, девочка ушла.

– Не знаю, не наболтаю ли я вам лишнего…

– Мы расследуем дело об убийстве. Вы не можете наболтать лишнего.

– Честно говоря, я даже не понимаю, почему он так рвался домой. – Она закусила нижнюю губу и взяла паузу, прежде чем продолжить. – Когда я прихожу в новый класс, то смотрю на их лица. В каждом классе есть один или два ученика с таким взглядом. Я еще ни разу не ошибалась. Оливер только появился в дверях, и я уже увидела это в его глазах. – Она прикрыла ладонью рот. – О господи, я говорю о нем, словно он умер.

– Так что вы увидели у него в глазах? – спросил Ханнес.

– Он был жертвой.

Она положила руки крест-накрест на папку Оливера.

– Я не стану вас убеждать, просто выясните, что происходит с Оливером, и позаботьтесь о том, чтобы это прекратилось.

– И все-таки он не смог здесь прижиться? – спросил Ханнес.

– Мне было очень жаль расставаться с ним. Но я должна была защитить остальных учеников. Мы не можем оказывать протекцию одному ученику и подвергать опасности остальных.

– Опасности? Это из-за потасовки на школьном дворе?

– Вы это называете потасовкой? – Директор горько рассмеялась. – Его отец это так назвал? – Мария Ландес покачала головой. – Оливер угрожал одноклассникам ножом.

Элли любила запах краски и растворителя. У нее закралось подспудное подозрение: ее подруга Франци стала художницей, чтобы этот запах долго не выветривался. Легальные наркотики, еще и деньги этим можно зарабатывать. Элли тащила громоздкий пакет мимо столов для рисования и полок очень осторожно, чтобы ничего не задеть. Она наступала на мягкие фетровые полоски, которые защищали пол от капель краски. Когда Вехтер отправился на загородную прогулку в гимназию, она улучила момент и навестила Франци. Тем более что визит был чисто деловой.

Франци вышла из комнаты и вытерла руки платком, но что чище, руки или платок, уже было не определить. Все казалось одинаково пестрым.

– Привет, Элли! Ставь это сюда… Погоди… Оп-ля! Я тебе потом дам растворитель, чтобы ты привела куртку в порядок… Вон там, на мольберте. Давай посмотрим!

Они вместе сняли с картины десяток слоев газетной бумаги и отступили на несколько шагов. Красная роза, которая так сияла в квартире Беннингхофф, поблекла на фоне вихря красок в ателье Франци.

– Ты же знаешь, что я не эксперт? – сказала Франци. – Во всяком случае, не по цветочкам. Я не рисую цветочки. Как же я могу тебе помочь?

– Можешь заварить чай масала. И совершить мозговой штурм вместе со мной. Что тебе приходит в голову при виде этой картины?

Франци наморщила лоб и вплотную приблизилась к полотну.

– А у вас разве нет экспертов?

– Есть, но они могут дать только ответы. Это мне не поможет, если я не знаю вопросов.

– Ты позволишь? – Франци вытянула руку.

– Разумеется, – кивнула Элли. – Все отпечатки уже собраны.

Франци провела пальцами по грубой поверхности. Мелкие трещины по мере высыхания краски распространились из центра по всему полотну, расколов его на тысячи фрагментов.

– Что ты знаешь об этой картине?

– Об этом я расскажу позже.

Прищурив глаза, Франци вновь склонилась над полотном, рассматривая углы, потом понюхала его, отошла назад и снова прищурилась.

– За ней плохо следили.

– Она представляет какую-то ценность? – спросила Элли.

– Нет, если за полотном не спрятана пачка денег. Такие вещи не имеют материальной ценности. Мазня для стены над диваном. – Она ногтем отковыряла крошечный кусочек грязи с белого фона. – Страшно подумать, что люди хранят в своих кладовках и подвалах. Но у таких картин часто есть своя история. Забытые биографии. Разбитые надежды. – Она обернулась к Элли, ее глаза поблескивали. – Она выполнена профессионально. Художник обожал свою работу. Он знал, что такое перспектива и как с помощью мазков краски получить глубину. Видишь, цветок словно растет из картины, прямо тебе в лицо. Как он распределил интенсивность оттенков?

Элли встала прямо перед полотном. Она все еще видела перед собой цветок.

– Я, пожалуй, приготовлю чай. – Франци схватила чайник и ушла в кухню-студию.

Ее мужская рубашка, одетая задом наперед, выглядела как халат хирурга. Но пятна краски сзади на джинсах указывали на то, что идея оказалась не такой уж хорошей. Элли никогда не видела Франци без пятен краски на всех возможных и невозможных местах.

– Этот художник – убийца? – бросила Франци через плечо.

– Если я расскажу тебе об этом, мне придется тебя застрелить.

– Понимаю. – Франци вернулась с двумя чашкам ароматного чая и вспененного молока. – В каждом городе есть общества художников. Если хочешь, могу найти их адреса в самых крупных городах. Если повезет, они предоставят вам архивные списки бывших членов.

– А мы обойдем академии искусств. Спасибо, Франци.

– Не за что. Как говорится, художник знал, что делал. Даже если он рисовал цветочек.

– Если честно, я к тебе пришла не из-за каких-то перспектив или мазков. Для этого у нас действительно есть эксперты. Собственно, я и говорить-то с тобой не имела права, но… Ты не видишь в этой картине еще чего-то необычного? Ты ведь понимаешь, что я имею в виду. Ощущения.

– Ах, вечно ты со своими ощущениями!

– Заклинательница картин, – хихикнула Элли.

– Ах, брось, прекрати нести всякую чушь!

Франци встала и еще раз подошла к картине, которая поблекла на мольберте и выглядела совсем крошечной, – старая вещь, потерявшая жизнь вместе с хозяйкой. В квартире Розы Беннингхофф она казалась такой большой, такой сияющей… А теперь эта вещь подходила лишь для мусорного контейнера или для хранилища.

Франци молча постояла, опустив плечи. Спустя некоторое время она обернулась к Элли:

– Эта картина предназначена не нам. Сделана не для продажи. Тут какой-то личный мотив. Она не отсюда. – Франци быстрым движением накинула на картину покрывало. – Забери ее сейчас же, когда уйдешь. Я не хочу ее здесь видеть. У меня от нее мурашки.

– А у вас уютный кабинет. – Джудит Герольд, присев на стул для посетителей, выглядывала из-за гор документов, которые накопил Вехтер. – Могу поспорить, что вы в два счета найдете здесь все, что захотите, хотя выглядит это несколько иначе.

Джудит была первой, кто об этом сказал. Большинство людей, которые впервые видели его кабинет, бежали обратно к двери и разговаривали с ним из-за дверного косяка.

– Вы только назовите мне номер документа, – улыбнулся Вехтер, – и мне придется сделать всего одно движение. У меня тут же появится в руках нужная папка.

– Я ничего другого и не ожидала. – Она поджала губы. Комиссар не мог сказать точно, была ли это шутка. – Это ваш сын на фотографии?

Вехтер обернулся и взглянул на маркерную доску, где висел вымпел футбольного клуба «Мюнхен 1860», плакат с промежуточными результатами матчей бундеслиги и вырезка из журнала, на которой его племянник держал в руках гигантскую щуку.

– К сожалению, нет, – ответил он и включил компьютер. Машина с жужжанием заработала. – Вам не холодно? Я только сейчас прибавил отопление.

– Нет, все отлично.

По лицу Джудит Герольд нельзя было сказать, о чем она думает. Шелковый платок в ее волосах развязался и свисал на плечо. Из-под туники проступали костлявые ключицы. Женщина была еще более худой, чем казалась на первый взгляд: она прятала фигуру под многочисленными слоями одежды.

Вехтер взял протокол допроса от Элли. Всего одно движение, но это было легко. Документы лежали сверху. Во время расследования дела об убийстве им приходилось задавать одни и те же вопросы снова и снова. И снова и снова складывать как под копирку написанные ответы, пока не обнаруживалось несовпадение.

– Спасибо, что смогли ненадолго к нам зайти.

– Ничего страшного. Я ведь в данный момент не работаю.

Секретарша принесла им кофе. Из-за открытой двери донеслись отдаленные офисные звуки: быстрые шаги, телефонные звонки, на которые нужно ответить срочно, не дожидаясь обеденного перерыва. В коридоре «доброе утро» уже передало эстафету пожеланию приятного аппетита – и Вехтер почувствовал, что проголодался. Если у него случалась выездная встреча утром, то первая половина дня казалась бесконечно долгой.

– А коллеги, которая вчера приходила, сейчас нет? – спросила Джудит Герольд.

– Она в данный момент занята. Но не бойтесь, я и сам почти не кусаюсь, прямо как госпожа Шустер.

Джудит внимательно посмотрела на него. Вехтер отвечал на ее взгляд дольше обычного, пытаясь определить цвет ее глаз: зеленый, карий или янтарный? Он так и не смог решить. Веки были подведены карандашом, который больше подошел бы молодой девушке и казался на ее лице неуместным. Когда Вехтер осознал, что слишком долго не отводит взгляд, он прикрыл глаза. Потом снова посмотрел. Может, все-таки янтарный?

– Я вчера уже все рассказала вашей коллеге.

– Тем лучше, тогда много времени нам не понадобится. Мне бы хотелось узнать побольше о друзьях Розы Беннингхофф и ее семье. Вы ведь были очень близки, правда?

Уголок ее рта опустился, на лицо упала тень.

– Я не знаю, существовали ли люди, которые были ей близки.

– Кто вам приходит на ум? Вы, Лорен Баптист… кто еще? Мы нашли адресную книгу госпожи Беннингхофф, но нам хотелось бы узнать, кто из адресатов на самом деле играл некую роль в ее жизни, а кто нет.

– Вы переоцениваете мое значение. Я была всего лишь соседкой, с которой она могла мило поболтать.

– Вот как? Вы сказали госпоже Шустер, что виделись с убитой почти каждый день, обо всем говорили.

– Вы меня допрашиваете, господин Вехтер? – Ее глаза блеснули зеленым, они меняли цвет в искусственном освещении его кабинета, словно кольцо настроения[18]18
  Детская игрушка: кольцо, которое меняет цвет в зависимости от настроения владельца. (Примеч. пер.)


[Закрыть].

– Нет-нет, я просто беседую с вами, не бойтесь. – Вехтер откинулся на спинку стула и сложил руки на животе. – Я просто хочу выяснить, с кем контактировала госпожа Беннингхофф. Друзья, родственники, враги… Имена какие-нибудь.

Джудит улыбнулась, тень с ее лица исчезла.

– Я ничего не боюсь. Но и имен, кроме тех, что я вам назвала, больше не знаю.

Она сидела на стуле, выпрямив спину, и не сводила с него глаз. От этого у Вехтера складывалось впечатление, что он находится на экзамене. Он только не мог определить, сдал его или провалился.

– Кто к ней приходил? Кроме вас и Баптиста?

– Я не помню, чтобы к ней приходили гости. Она жила очень уединенно и была рада этому покою. Я не знаю ни одного человека, которому требовалось бы столько покоя.

И, сколько бы он ни обхаживал Джудит Герольд, комиссар все равно не мог заставить ее рассказать о личной жизни Розы Беннингхофф. Если она и знала какие-то подробности, она прятала их, как наседка прячет яйца.

– Возможно, госпожа Шустер вас уже об этом спрашивала, да и я тоже, но я задам вам этот вопрос еще раз: у госпожи Беннингхофф были враги?

– Я думаю, нет, едва ли кто-то мог сблизиться с ней настолько, чтобы стать ее врагом.

«Но у кого-то это отлично получилось», – подумал Вехтер. Убийство – это ведь ультимативный акт враждебности. Этот человек был близок, слишком близок.

– У нее не было даже друзей. Кроме меня, если можно так сказать. Она с собственным братом не разговаривала.

Вехтер наклонился вперед, мысль об обеде как ветром сдуло.

– С братом? Каким братом?

– Ну, брат Розы. Он ведь живет в Мюнхене. Разве вы не знали?

В руке у Вехтера тут же появился телефон.

– Теперь мы это знаем.

Ханнес вошел в столовую и огляделся. Если бы он не нашел своих коллег, то вернулся бы за письменный стол. Он все равно прихватил обед из дома. Левое ухо усиливало все звуки, словно сабвуфер. Гиперакузия – так сказал ему врач, разновидность звона в ушах. Он словно попал под действие наркотиков. Звук сотен вилок, звеневших в тарелках, казался Ханнесу отголоском ада. Вехтер помахал ему. Он занял столик на четверых вместе с Элли и Хранителем Молчания. На тарелках у них лежала не поддающаяся распознаванию снедь.

Ханнес с сочувствием взглянул на нее.

– Дежурные блюда?

– К сожалению, – ответил Вехтер.

– И что дают?

– А разве не видно? Картошку с… хм…

– На твоей тарелке что-то умерло. Прими мои соболезнования.

Невозможно представить, что раньше он тоже питался чем-то подобным. Мертвое животное, жидкости, содержавшиеся внутри коровы.

– Я тоже не знаю, что это за мясо.

– Кто-нибудь видел нашу кошку сегодня?

– Ну-ка вы двое, заткнитесь! – Элли опустила вилку. – Я хочу это съесть. А ты вообще ничего не ешь?

Ханнес поставил на стол лоток и снял крышку. В воздухе распространился аромат красного вина и пряных трав.

– Чечевичный салат с бальзамическим соусом. – Он порылся в наплечной сумке: – Где-то еще должен быть свежий хлебушек…

Глаза коллег внезапно округлились, об обеде все мгновенно забыли.

– По Баптисту.

Ханнес все еще искал бутербродную коробку, а названное им имя уже грозило всем неприятностями. По лицам коллег можно было понять, что это последнее слово, которое они хотели бы сейчас услышать.

– Слушай, Ханнес, отвлекись от него на минутку, – произнес Вехтер, спасая картофелину, утопающую в море соуса.

– На минутку отвлекаются слабаки. Кроме того, я вас так редко вижу всех вместе. – Ханнес разломил ломтик хлеба надвое. – Итак, Баптист. Я хочу поехать во Франкфурт и снова поговорить там с людьми.

Он еще только высказывал эту идею, а она звучала уже не слишком хорошо, прямо как «мания преследования». Но взять свои слова обратно Ханнес не мог.

– Ханнес, ты мне нужен здесь, – произнес Вехтер, не сводя с него глаз. – У нас слишком мало людей и слишком много беготни. Коллеги во Франкфурте все проверят. Назови мне хоть один хороший повод, почему ты вопреки всему должен туда поехать.

Ханнесу нужно было следить за тем, что он говорит. Элли и Хранитель Молчания не знали о вмешательстве Целлера. И не должны были об этом знать. Не потому, что они станут осторожничать. Расследование началось, но стояло на ручном тормозе. При других обстоятельствах они в первый же день провели бы обыск на вилле Баптиста, в его кабинете, в его апартаментах во Франкфурте. С любым другим подозреваемым они поступили бы точно так же. И у них был бы ордер на арест этого мальчика. Отцу не разрешили бы забрать сына из больницы. У них был бы соответствующий персонал и техника – все возможности разрушить этот кокон молчания. Если бы они сразу взяли Оливера под стражу! А теперь, с каждым днем, проведенным в родительском доме, он становился все сильнее. Требовалось время, чтобы наверстать отставание пока еще по горячим следам. Как Ханнесу сформулировать все эти соображения, чтобы они не напоминали жалобу: «Мама, а Баптист мне язык показал»?

– Мы можем подумать вместе? – спросил Вехтер.

Ханнес решил опираться на железные факты: