Текст книги "Заклинатель"

– Как там? – крикнула она Джудит.

– Нормально. Но все же будь осторожна.

Все произошло, когда Гулливер почти взобрался на насыпь. Грейс тоже двинулась за ними и, сдерживая нетерпеливого Пилигрима, старалась ехать точно по следам Гулливера. Примерно на полпути она услышала, как копыто Гулливера лязгнуло по льду и раздался испуганный крик Джудит.

Если бы девочки бывали здесь в последнее время, они бы знали, что одна из труб, проходящих под насыпью, дала течь – по склону постоянно текло. Снег только припорошил ледяную корку.

Гулливер покачнулся и, пытаясь нащупать задними ногами опору, взметнул ввысь столб снежной пыли и ледяных осколков. Однако на льду удержаться было невозможно – конь заскользил вниз, потеряв тропу. Его передние ноги разъехались, он упал на одно колено, продолжая неотвратимо съезжать с насыпи. Джудит швырнуло вперед, одна нога ее выскочила из стремени, но девочка удержалась в седле, вцепившись в конскую гриву.

– Уйди с дороги, Грейс! – вопила она. Но Грейс словно оцепенела, словно то, что происходило наверху, не имело к ней никакого отношения. Только почувствовала, как пульсирует кровь и странный шум в ушах. Наверное, это из-за снегоочистителя… Однако второй крик Джудит вывел ее из забытья, и она попыталась развернуть Пилигрима, который лишь испуганно крутил головой, сопротивляясь ее усилиям. Он слегка отступил в сторону, продолжая тянуть голову вверх, но тут его копыта тоже заскользили, и конь в страхе громко заржал, снова замерев.

– Пилигрим! Ну же! Прочь с дороги! – Грейс резко дернула поводья.

За миг до того, как Гулливер врезался в них, Грейс внезапно осознала, что шум в ушах – не из-за снегоочистителя. Слишком уж сильный, и гораздо ближе, не на шоссе. Но мысль эта тут же погасла сама собой от сильного удара: Гулливер, неотвратимо съезжая, резко толкнул Пилигрима, и тот завертелся на месте… Грейс подбросило и швырнуло вперед. Если бы она не уперлась рукой в круп Гулливера, ее тоже выбило бы из седла – как Джудит. Вцепившись в шелковистую гриву Пилигрима, Грейс съезжала вместе с конем вниз по склону.

Гулливер с Джудит опережали их в этом жутком спуске. Грейс видела, что подруга болтается на крупе коня, как выброшенная, ненужная кукла. Потом Джудит съехала набок и повисла, запутавшись в стремени одной ногой: тело ее раскачивалось и подпрыгивало, когда голова с силой стукалась об лед. Нога Джудит перекрутилась еще раз, намертво закрепившись в стремени. Теперь конь просто волочил ее за собой. Так они и катились к дороге, словно соединенные одной, выкованной безумцем, цепью… конь и всадница.

Уэйн Теннер увидел их сразу же, как только выехал из-за поворота. Люди с фабрики, думая, что он подъедет с южной стороны, ничего не сказали ему о том, что чуть севернее имеется заброшенная дорога. Ну ничего, он и сам нашел ее. Уэйн, свернув на нее, радовался, что колеса «Кенуорта» вроде бы не прокручиваются на неубранной дороге и ведут себя не хуже, чем на шоссе. Примерно в сотне ярдов за поворотом Уэйн разглядел бетонные стены бывшего моста, а в них, словно в раме, какое-то животное – вроде бы конь, и что-то за собой волочит. У шофера похолодело в груди.

– Какого дьявола!

Он нажал на тормоз, но не очень сильно, зная, что в противном случае задние колеса забуксуют, и одновременно привел в действие ручной тормоз. Скорость! Надо срочно сбрасывать скорость! Уэйн взялся за рычаг переключения скоростей и отпустил педаль сцепления, заставив взреветь шестицилиндровый двигатель Камминса. Черт, он с самого начала ехал слишком быстро! Теперь это сработало против него… А на дороге виднелись уже две лошади, одна – со всадником. Что они там делают, черт подери?! Почему не убираются с проклятой дороги? Сердце его бешено колотилось, он обливался потом, манипулируя тормозами и рычагом переключения скоростей, а в голове, словно заклинание, ритмично стучало: педаль, сцепление, педаль, сцепление, педаль, сцепление. Мост неумолимо приближался. Господи! Что они, не слышат, как ревет двигатель? Не видят грузовика?

Они видели. Даже Джудит, которую в смертельной агонии швыряло по снегу, даже она, пронзительно крича, зафиксировала в своем угасающем сознании приближающуюся громадину. При падении бедро девочки хрустнуло, а когда ее потащило по дороге, оба коня поочередно наступили на нее, вмяв ребра и раздробив предплечье. При первом падении у Гулливера треснула коленная чашечка и порвались связки – он обезумел от боли и страха, и это безумие полыхало в его помутившемся взгляде, когда он становился на дыбы и крутился на месте, пытаясь освободиться от того, что мешало, болтаясь у него на боку…

Грейс увидела грузовик сразу, как только они выкатились на дорогу. Это означало, что ей, несмотря на то, что она кое-как держалась в седле, предстояло немедленно увести коней с дороги. Нужно дотянуться до поводьев Гулливера и попробовать отогнать его в сторону… вместе с волочащейся следом Джудит… Но и Пилигрим, и более опытный конь – оба были очень напуганы и, заряжаясь друг от друга еще большим страхом, бессмысленно крутились на дороге.

Собравшись с духом, Грейс изо всей силы дернула Пилигрима за уздечку и заставила его, попятившись, приблизиться к Гулливеру. Сама же, опасно свесившись с седла, потянулась за поводьями. Гулливер отпрянул, но Грейс не прекращала попыток и тянула руку с такой яростью, что та, казалось, вот-вот оторвется. Девочка почти ухватилась за уздечку, но тут раздался мощный рев клаксона!

Уэйн увидел, как взвились от неожиданности кони, и только сейчас понял, что болталось сбоку у того, на котором не было всадника.

– Черт подери! – выругался он, понимая, что ничего не может сделать с машиной. Мост и лошади стремительно неслись на него, и все, что ему оставалось – это бормотать молитвы и жать что есть силы на ножной тормоз. На секунду Уэйну показалось, что это сработало – вроде бы задние колеса перестали скользить.

– Ага! Вот умница!

Но он ошибся – стальная махина в сорок тонн по-прежнему неслась вперед, Уэйн же превратился просто в свидетеля этой кошмарной гонки. Продолжая скользить по ледяному накату, «Кенуорт» въехал в туннель бывшего моста и, задев правым крылом бетонную стену, высек из нее искры. Через несколько секунд раздался страшный грохот, заставивший задрожать воздух, – теперь и трейлер ударился о бетонное ограждение.

Уэйн увидел прямо перед собой черного коня, а на нем – девочку в темной бейсболке с высоким околышем с расширенными от страха глазами.

– Нет, нет. Только не это, – в ужасе пробормотал Уэйн. Конь, словно бросая шоферу вызов, взвился на дыбы, и девочка, не удержавшись, полетела вниз, на дорогу. Конь лишь на мгновение опустился на передние ноги: до того, как грузовик наехал на него, он вскинул голову и взвился снова – чтобы на этот раз напасть на Уэйна. С силой оттолкнувшись задними ногами, конь бросился на грузовик, оседлав радиатор, словно кобылу. Подковы, скользнув по металлу, высекли искры, послышался громкий хруст – это под ударом копыт треснуло ветровое стекло. Уэйну сквозь мелкие трещины ничего не было видно. Где девочка? Боже! Где же, как не под колесами?!

Уэйн с размаху грохнул кулаком по треснувшему стеклу – оно опало, рассыпавшись на осколки, и он снова увидел коня – тот все еще был на капоте. Его правое копыто застряло в распорках бокового зеркала… он отчаянно ржал, усыпанный стеклянным крошевом, в углах оскаленного рта выступила кровавая пена. Другой конь, сильно прихрамывая, жался к краю дороги, пытаясь уйти от опасности, по-прежнему таща за собой запутавшегося в стремени седока.

А грузовик продолжал катиться. После того как он выехал из туннеля, ни его, ни трейлер уже ничего не сдерживало, никакие удары… они неслись вперед – тупое смертоносное орудие, – взрывая снег, как океанский лайнер – волны. Так как в силу инерции более тяжелый трейлер двигался сейчас быстрее грузовика, его на какое-то время вынесло вперед, и тут застрявший на капоте конь сделал отчаянную попытку высвободить ногу. Вырвав с мясом распорку для зеркала, он оказался наконец на свободе и моментально исчез из поля зрения Уэйна. На мгновение наступила полная тишина – такая бывает перед бурей. Уэйн видел, как вынесенный вперед трейлер развернуло боком и он стал медленно сближаться с грузовиком. Второй конь оказался как раз между ними – в западне, которая с каждой секундой сокращалась в размерах. Конь в ужасе замер, не зная, что делать. Уэйну показалось, что сброшенная маленькая всадница приподняла с земли голову и посмотрела на него, не ведая, какая махина надвигается на нее сзади. А через миг девочку уже не было видно: трейлер проехал по ней, одновременно зажав коня, словно бабочку в альбоме. Он раздавил его с кошмарным лязганьем и грохотом…

* * *

– Эй? Грейси? – позвал Роберт Маклин, стоя у двери черного хода с двумя большими пакетами продуктов. Не дождавшись ответа, он прошел в кухню и свалил пакеты на стол.

Роберт предпочитал закупать все необходимое до приезда Энни. Иначе пришлось бы проторчать в супермаркете не меньше часа: когда они приходили туда вдвоем, Энни подолгу размышляла, что именно выбрать. Роберта всегда это страшно изумляло. Ведь на работе ей приходится принимать быстрые решения, заключая договоры на тысячи, на миллионы долларов! А тут ломает голову над тем, какой взять соус. И денег они вдвоем тратили гораздо больше, потому что Энни, не зная, какой соус предпочесть, покупала все, какие имелись в магазине.

Конечно, его предприимчивость имела и свои минусы: Энни могла раскритиковать покупки. Однако, взвесив, как истинный юрист, все «за» и «против», Роберт пришел к выводу, что покупать продукты одному – меньшее зло.

Записка Грейс по-прежнему лежала у телефона. Роберт взглянул на часы. Начало одиннадцатого. Утро дивное, и девчонкам, наверное, захотелось покататься подольше. Он промотал назад автоответчик, снял куртку и стал разбирать продукты. На автоответчике было два сообщения. Роберт улыбнулся, услышав назидания Энни. Она, видимо, позвонила сразу же после его ухода. Смешно, велела ему вставать, а его уже и дома не было. Второе сообщение было от миссис Дайер, хозяйки конюшни. Она всего лишь просила ей позвонить. Но что-то в ее голосе заставило Роберта похолодеть от ужаса.

Вертолет завис над речкой, затем, слегка наклонив нос, взмыл над лесом, наполнив долину гулом. Сделав еще один круг, пилот бросил взгляд на дорогу. Там стояли машины «Скорой помощи», полицейские машины и спасательные службы, мигали красные огоньки. Все машины веером окружили огромный грузовик с длинным капотом. Место для посадки было хорошо видно, но один из полицейских зачем-то изо всех сил размахивал руками.

Они долетели сюда из Олбани всего за десять минут, однако медики успели тщательно проверить аппаратуру и теперь наблюдали, как, сделав круг, заходил на посадку вертолет. Реку внезапно осветило солнце, и вертолет, следуя за собственной тенью, накрывшей скопление машин, стал медленно опускаться.

Сквозь стекло полицейской машины Уэйн Тэннер следил за кружащим в небе вертолетом и видел, как тот мягко пошел на посадку.

Уэйн был закутан в одеяло, и ему дали чашку с чем-то горячим, однако он так и не сделал из нее ни одного глотка. Он не понимал того, что происходит, и не мог вникнуть в смысл отрывистых переговоров полицейских по рации. Ныла спина, саднило руку – небольшой порез на ней против его воли обработала и перевязала женщина-врач, словно не хотела, чтобы он выглядел совсем не пострадавшим в этой жуткой мясорубке.

Купмен, молодой помощник шерифа, – в его-то машине Уэйн и сидел – беседовал со спасателями, стоя у его грузовика. Рядом, облокотившись на капот старенького светло-синего пикапа, стоял, прислушиваясь к разговору, приземистый охотник в меховой шапке – он и поднял тревогу. Охотник из леса услышал грохот и сразу же побежал на фабрику позвонить в полицию. Приехавший на место аварии Купмен увидел Уэйна, сидящего в снегу у дороги. Помощник шерифа был совсем зеленым юнцом и никогда не видел раньше такой страшной катастрофы, но держался молодцом. Когда Уэйн сказал ему, что сделал вызов по девятому каналу своего радиопередатчика, на лице парня отразилось разочарование. «Девятый» осуществлял связь с полицией штата – уже через несколько минут стали подъезжать ее машины и буквально заполонили все вокруг, – Купмен был тут явно лишним, ему уже не светило выбиться в герои дня.

На снегу у грузовика Уэйн видел отблески пламени оксиацетиленовых горелок; с их помощью спасатели разрезали покореженные обломки трейлера и турбин. Он отвел глаза, стараясь отогнать воспоминание о том, что было после столкновения.

Сначала он ничего не слышал, голос Гарта Брукса все так же, словно ничего не случилось, несся из магнитофона, а сам Уэйн, потрясенный тем, что уцелел, вылез из кабины, не зная, он это или только его дух. Трещали сороки, и сначала Уэйну показалось, что те, другие, звуки тоже исходят от них. Но нет, эти звуки были слишком надрывными, слишком надсадными – этот страдальческий вопль издавал зажатый между трейлером и кабиной умирающий конь. Зажав уши, Уэйн побежал прочь.

Он слышал, как врачи говорили, что одна из девочек пока жива, и видел, как у ее носилок суетятся люди, подготавливая ее к транспортировке на вертолете. Один прижимал к ее лицу кислородную маску, другой держал капельницу. Тело второй девочки уже увезли.

Красный автомобильчик подъехал недавно, из него вылез бородатый великан, прихватив с заднего сиденья черный рюкзак. Бросив его за плечо, он направился к Купмену, который повернулся к нему, здороваясь. Они перекинулись несколькими словами, и Купмен повел бородача за грузовик, где Уэйн уже не мог их видеть – туда, где работали с горелками спасатели. Когда они вновь возникли в поле зрения Уэйна, бородач выглядел очень мрачным. Они поговорили с охотником, тот, выслушав их, кивнул и вытащил из своего пикапа нечто, напоминающее зачехленную винтовку. Теперь все трое направлялись к Уэйну. Купмен открыл дверцу автомобиля.

– Как вы?

– Я-то нормально.

Купмен кивнул в сторону бородача.

– Это мистер Логан, местный ветеринар. Нам нужно найти второго коня. Теперь, с распахнутой дверцей, Уэйн хорошо слышал шум горелок. Его вдруг затошнило.

– Куда бы он мог побежать? А?

– Не знаю, сэр. Но не думаю, что он далеко.

– Ладно. – Купмен положил руку на плечо Уэйна. – Мы скоро вывезем вас отсюда. Потерпите еще немного?

Уэйн кивнул. Купмен захлопнул дверцу, продолжая говорить с ветеринаром, но Уэйн не мог расслышать слов. За их спинами поднялся в воздух вертолет, забравший девочку. Порыв ветра сорвал чью-то шляпу. Но Уэйн ничего этого не замечал. Он видел перед собой пасть коня в кровавой пене и его исступленный взгляд сквозь разбитое ветровое стекло. Этот взгляд будет еще долго преследовать Уэйна во сне.

* * *

– Нам удастся его прищучить, а?

Дон Фарлоу сидел за столом, читая контракт, а Энни стояла рядом, заглядывая ему через плечо. Юрист не отвечал, только приподнял рыжеватую бровь.

– Удастся, – нетерпеливо сказала Энни. – Я уверена в этом.

– Думаю – да, – согласился наконец Фарлоу.

– Знай наших! – Энни победно вскинула руку и отошла от стола, чтобы налить себе еще чашечку кофе.

Они сидели здесь уже полчаса. Энни поймала такси, но попала в пробку и последние два квартала шла пешком. Нью-йоркские шоферы боролись со снегом единственным известным им способом – яростно гудели и крыли друг друга крепкими словами. Фарлоу уже ждал ее, между делом готовя кофе. Энни нравилась эта его манера – всюду устраиваться как дома.

– Он, естественно, будет все отрицать, – сказал Фарлоу.

– Но это его точные слова. И у нас полно доказательств. Ему не отвертеться.

Энни уселась с кофе за свой стол – большое и асимметричное творение из вяза и ореха, подарок английского друга – тот сделал его, когда Энни, удивив всех, оставила журналистику и начала издательскую карьеру. Стол перекочевал вслед за ней с прежнего места работы и обосновался здесь, вызвав нескрываемое раздражение профессионального дизайнера, приглашенного за большие деньги переделать кабинет бывшего редактора согласно вкусу Энни. Дизайнер, считавший, что стол разрушает весь его гениальный замысел, в отместку устроил в комнате нечто невообразимое. Эту какофонию форм и цветов он совершенно серьезно величал эклектическим деконструктивизмом.

Однако здесь хорошо смотрелись абстрактные рисунки трехлетней Грейс – сначала девочка этим очень гордилась, но с годами стала смущаться. Рисунки висели на стенах среди разных наградных листов и фотографий улыбающейся Энни с разными литературными знаменитостями. Портреты близких – Грейс, Роберта и отца – располагались так, чтобы их могла видеть только Энни, – на ее письменном столе.

Сейчас Энни смотрела поверх этих фотографий на юриста. Непривычно видеть на Фарлоу не его обычный строгий костюм, а старую куртку и кроссовки. Она представляла его на отдыхе более элегантным, в стиле «Братьев Брукс»: слаксы, мокасины и тонкий вязаный свитер. Фарлоу улыбнулся ей.

– Ну так что же? Хочешь судиться?

– Конечно, хочу, – она засмеялась. – В контракте он обязуется не вступать в переговоры с прессой. И к тому же он обвиняет меня в том, что я искажаю факты.

– Учти, во время процесса он не раз повторит свою историю – и огласка будет много больше.

Энни нахмурилась:

– Дон, не надо на меня давить. Фенимор Фиске – подлый, гнусный, бездарный старый осел.

Фарлоу улыбнулся и поднял руки, сдаваясь.

– Не темни, Энни, скажи, чего ты добиваешься?

– Пока он здесь работал, от него не было никакого проку – одни неприятности; и теперь, когда он наконец убрался, продолжается та же история. Я хочу всыпать горяченьких по его морщинистой жопе.

– Это что, у вас так в Англии говорят?

– Нет. Мы говорим – задать жару его дряхлой заднице.

– Ладно. Здесь командуешь ты.

– И тебе лучше об этом не забывать.

На столе у Энни зазвонил один из телефонов. Она сняла трубку.

Это был Роберт. Спокойным, бесстрастным голосом он сообщил, что с Грейс произошел несчастный случай. Ее отправили в олбанскую больницу, сейчас она в реанимации. Пока без сознания. Энни нужно доехать на поезде до Олбани – там он ее встретит.

2

Они познакомились летом шестьдесят восьмого, когда Энни было всего восемнадцать лет. По окончании школы Энни не поехала сразу в Оксфорд, куда была принята, а, взяв академический отпуск, заключила контракт с организацией «Добровольческая помощь за границей», окончив предварительно двухнедельные курсы, где их натаскивали, как преподавать африканцам английский, как избежать заражения малярией и как пресекать приставания любвеобильных аборигенов (твердо сказать «нет», имея в виду именно это).

Вооруженная этими бесценными знаниями, Энни полетела в Западную Африку, а точнее, в Сенегал, и после недолгого пребывания в Дакаре отправилась в грязном открытом автобусе, до отказа набитом людьми, цаплями и козами, в городок, расположенный в пятистах милях к югу от столицы, – он должен был стать ей домом на год. К вечеру второго дня они добрались наконец до берегов большой реки.

В горячем и влажном вечернем воздухе стоял неумолчный звон насекомых: на другом берегу мерцали огоньки города. Парома до утра не предвиделось, поэтому шофера и пассажиров, с которыми она успела подружиться, беспокоило, где она проведет ночь. Гостиницы поблизости не было, и хотя местным тоже негде было приткнуться – разве что переночевать на голой земле, – их это мало беспокоило. Однако они понимали, что молодой англичанке такой ночлег вряд ли подойдет.

Они сказали ей, что поблизости живет «тубаб», – он бы, наверное, мог приютить ее. Энни, не имевшая ни малейшего представления о том, кто такой «тубаб», вдруг обнаружила, что ее ведут через джунгли к маленькому грязному домику, окруженному баобабами и папайями. Местные жители не позволили ей даже нести вещи. Отворивший дверь «тубаб» – это потом она узнала, что так африканцы называют белых мужчин, – и был Роберт.

Он уже целый год в качестве посланника от «Корпуса мира» учил местных жителей английскому и строил колодцы. Ему было двадцать четыре, он окончил Гарвард и показался Энни самым умным из всех ее знакомых. В тот вечер он приготовил ей необычайно вкусный ужин – сдобренную разными специями рыбу с рисом, они ели ее, запивая местным холодным пивом, а потом разговаривали при свечах до трех часов. Роберт был родом из Коннектикута и готовился стать юристом. Это у него в генах, сообщил он, лукаво поблескивая глазами за стеклами очков в позолоченной оправе. Испокон веку у них в семье все были юристами. Это, видно, проклятье, лежащее на роде Маклинов.

И, как бы отдавая дань профессиональной склонности, устроил Энни нечто вроде перекрестного допроса, расспрашивая о ее жизни и стараясь, чтобы девушка посмотрела на себя свежим взглядом, оценивая себя как бы со стороны. Энни рассказала, что отец ее был дипломатом и что первые десять лет ее жизни они кочевали за ним из страны в страну. Она и ее младший брат родились в Египте, потом семья переехала в Малайю, затем – на Ямайку. Там отец внезапно умер от обширного инфаркта. Энни совсем недавно научилась говорить об этом так, чтобы разговор тут же не обрывался и собеседники не начинали разглядывать кончики ботинок. После смерти отца мать вернулась с детьми в Англию, быстренько снова вышла замуж, а их с братом раскидала по частным школам. Хотя Энни мельком коснулась этого периода своей жизни, Роберт почувствовал, что тут – незаживающая рана.

На следующее утро Роберт в своем джипе переправил ее на пароме на другой берег и благополучно доставил в католический монастырь, где Энни должна была жить весь следующий год и преподавать под бдительным оком матери-настоятельницы, близорукой канадки французского происхождения с добрейшим сердцем.

На протяжении следующих трех месяцев Энни встречалась с Робертом каждую среду, когда тот приезжал в город за продуктами. Он бегло говорил на джоле– местном наречии – и давал ей уроки языка. Они подружились, но любовниками не стали. Девственность Энни потеряла с красивым сенегальцем по имени Ксавье, на чьи «амурные приставания» она твердо ответила «да».

Потом Роберта перевели в Дакар. Энни приехала проводить его, и они устроили прощальный ужин. Америка как раз выбирала нового президента, и они в мрачном молчании слушали доносившиеся сквозь треск радио сообщения о победном шествии Никсона. Настроение у Роберта было такое, словно умер кто-то из его близких. Сдавленным от горя голосом он объяснял Энни, что означает победа Никсона для страны и как она повлияет на войну во Вьетнаме, где воевали многие его друзья. Она, очень взволнованная, крепко обняла его, впервые вдруг вспомнив, что она уже женщина, а не девчонка.

Только после отъезда Роберта, познакомившись с другими сотрудниками «Корпуса мира», Энни поняла, с каким незаурядным человеком свела ее судьба. В большинстве своем те были либо болванами, либо занудами, а иногда совмещали в себе оба эти качества. Один парень с повязкой на голове и с возбужденно блестящими, налитыми кровью глазами утверждал, что уже год не просыхает.

Потом она увидела Роберта в июле следующего года, когда вернулась в Дакар перед отлетом на родину. Здесь жители говорили на другом наречии, оно называлось «уолов», и Роберт на нем уже прилично болтал. Он жил совсем рядом с аэропортом – так близко, что, когда пролетал самолет, приходилось замолкать – из-за сильного шума ничего не было слышно. Роберт и из этого извлек пользу – достал расписание прилета и отлета самолетов и, проштудировав его два вечера подряд, знал теперь все рейсы наизусть. Заслышав шум мотора, он без запинки называл авиакомпанию, а также откуда и куда летит самолет. Энни ужасно хохотала, и Роберт выглядел несколько обиженным. Домой она улетела в тот самый день, когда на Луну впервые ступила нога человека.

Они не виделись семь лет. Энни блестяще училась в Оксфорде, была редактором радикального студенческого журнала и, к зависти друзей, без всяких усилий сильно обгоняла их по английскому языку и литературе. Журналистикой она стала заниматься, потому что эта деятельность вызывала у нее не такое отвращение, как все прочее. Она устроилась на работу в одну из вечерних газет на северо-западе Англии. Мать навестила ее однажды, придя в отчаяние от унылого пейзажа и грязной гостиницы, где жила дочь; вся эта убогость настолько потрясла ее, что она проплакала весь обратный путь в Лондон. Надо сказать, ее можно было понять. Сама Энни терпела этот кошмар целый год, а потом собрала вещички и улетела в Нью-Йорк, и там почти сразу стала работать для «Роллинг стоун» – такая прыть удивила даже ее самое.

Больше всего ей удавались раскованно-смелые литературные портреты знаменитостей, тех, которые обычно жаждали похвал и восхвалений. Ее недоброжелатели – а их хватало – говорили, что скоро никому не захочется быть ее жертвой и она останется без работы, но получилось по-другому. Жертвы валом валили. Казалось, они с какой-то мазохистской страстью только и жаждут, чтобы их «уделала» или, как еще говорили, «похоронила» (это началось еще в Оксфорде) своими ручками Энни Грейвс.

Однажды ей в офис позвонил Роберт. Когда он назвал себя, она даже его сначала не вспомнила.

– Помните «тубаба», приютившего вас как-то вечером в джунглях? – подсказал он.

Они встретились, зашли выпить куда-то по коктейлю. Энни нашла, что за эти годы, что они не виделись, Роберт похорошел. По его словам, он читал все, что она писала. Энни не поленилась проверить – он знал ее статьи лучше ее самой. Роберт работал помощником окружного прокурора и по мере сил помогал кампании Картера. Этого идеалиста переполнял энтузиазм – что было очень симпатично, – но самое главное – он умел ее рассмешить. И еще – он был каким-то надежным. И стригся короче, чем все мужчины, с которыми она встречалась за последние пять лет.

В гардеробе Энни преобладали кожа и английские булавки металлистов, Роберт же носил приличные вельветовые пиджаки и рубашки с воротничками на пуговичках. Нетрадиционность их союза представляла скрытую угрозу для обоих.

В постели – эту фазу отношений они долго откладывали, и Энни ловила себя на том, что втайне страшится сближения, – Роберт неожиданно проявил себя довольно раскованно. Он был гораздо более изобретательным, чем обалдевшие от наркотиков знаменитости, с которыми она спала после приезда в Нью-Йорк. Когда несколько недель спустя она сказала ему об этом, Роберт минуту поразмышлял, как в тот раз, когда называл рейсы из дакарского расписания самолетов, а потом на полном серьезе заявил, что всегда считал: сексом, как и юриспруденцией, надо заниматься с полной ответственностью. Весной они поженились, а три года спустя родилась Грейс, их единственный ребенок.

Энни и на этот раз захватила с собой в поезд работу, но не по обязанности или привычке, а в надежде, что та хоть немного отвлечет ее. Перед ней лежал толстый том – верстка того сочинения, которое, она надеялась, послужит благу нации. Приобретено оно было за огромные деньги у известнейшего седовласого писателя с невыносимым характером. Грейс называла таких литературными шишками. Энни трижды прочла начало романа, но ничего не поняла, не в силах сосредоточиться.

Вскоре по радиотелефону позвонил Роберт. Он уже добрался до больницы. Ничего нового за это время не произошло. Грейс все еще была без сознания.

– Ты хочешь сказать, она в коме? – спросила Энни тоном, не допускающим каких-либо умолчаний.

– Они так не говорят, но, думаю, это именно то состояние.

– Что еще?

Роберт молчал.

– Ради Бога, Роберт! Говори все как есть.

– У нее плохо с ногой. Похоже, по ней проехал грузовик.

У Энни перехватило горло.

– Сейчас врачи решают, что делать. Послушай, Энни, я должен идти туда. Встречу тебя на вокзале.

– Не надо. Оставайся в больнице. Я возьму такси.

– Хорошо. Если будут новости, позвоню. – Он помолчал. – Она справится.

– Конечно. – Энни нажала кнопку и убрала телефон. За окном проносились снежные поля, сверкающие на солнце ослепительной белизной. Энни полезла в сумку за очками, надела их и откинулась на спинку сиденья.

Уже после первого звонка Роберта ее охватило острое чувство вины. Надо было ехать с ними. Это первое, что она сказала Дону Фарлоу, положив трубку. Он был очень мил, обнял, утешал. То, что он говорил, было, в общем-то, правильно:

– Если бы ты поехала, ничего не изменилось бы, Энни. Что ты могла сделать?

– Что-нибудь придумала бы. Не пустила бы ее кататься. Как Роберт мог отпустить ее в такой день?

– День прекрасный. И ты тоже не удержала бы ее дома.

Фарлоу, конечно, был прав, но чувство вины оставалось: дело не только в том, что она не поехала вчера вместе с ними. Это только последняя капля в чаше ее прегрешений перед дочерью за последние тринадцать лет – за годы после рождения Грейс.

Когда Грейс появилась на свет, Энни взяла шестинедельный отпуск и наслаждалась каждой минутой, проведенной с дочерью. Правда, самые трудные заботы легли на плечи няни Эльзы, уроженки Ямайки, которая и по сей день была в их семье тем человеком, на котором все держится.

Как многие честолюбивые представительницы ее поколения, Энни была полна решимости доказать, что материнские заботы и деловую активность вполне можно совмещать. Но, в отличие от других матерей, работавших в газетах и журналах, она не афишировала свое материнство, не спекулировала на нем и упорно отклоняла предложения женских журналов опубликовать ее фотографии с Грейс – в конце концов предлагать перестали. Совсем недавно Грейс, листая один из таких журнальчиков, наткнулась на репортаж о семье известной телеведущей – на снимке красовалась сама ведущая с грудным ребенком.

– А почему про нас никогда не писали? – спросила Грейс, не поднимая глаз. Энни довольно резко ответила, что, на ее взгляд, такие вещи безнравственны – это самореклама. Грейс задумчиво кивнула, все еще не глядя на мать.

– Угу, – небрежно сказала она, переворачивая страницу. – Наверное, когда люди не знают, что у тебя есть дети, то думают, что ты моложе, чем на самом деле.

Эти слова и особенно то, что дочь произнесла их совсем безучастно, без тени раздражения или гнева, произвели на Энни сильное впечатление: в течение нескольких недель она не могла думать ни о чем другом, как только об их отношениях с Грейс – вернее, об отсутствии оных.

Но так было не всегда. На самом деле еще четыре года назад, когда Энни еще не взвалила на себя нынешнюю должность, она гордилась тем, что у них с Грейс редкое взаимопонимание – этим могут похвастаться немногие матери.

Она была известной журналисткой, не менее яркой и прославленной личностью, чем герои ее очерков, – а иногда и более. Она сама распоряжалась своим временем. По желанию она могла работать дома или брать себе свободные дни. Она часто брала с собой в командировки Грейс. Однажды мать и дочь провели почти целую неделю в роскошном парижском отеле, дожидаясь приезда знаменитого кутюрье, обещавшего Энни интервью. Бродя по Парижу, они любовались достопримечательностями и скупали в магазинах все подряд, а вечерами валялись в огромной постели перед телевизором, объедаясь всякими деликатесами. В общем, вели себя, как дружные проказницы-сестры. Когда же Энни возглавила журнал, жизнь стала совсем другой. Уйдя с головой в увлекательную и напряженную работу, отчаянно пытаясь превратить скучный, никому не интересный журнал в популярнейшее издание, Энни поначалу и не думала о том, что это пагубно отразится на ее доме. Они ведь с Грейс все обсудили: общаться им придется меньше, зато это будет интереснее. Теперь, вспоминая прошедшие четыре года, Энни не могла не признаться себе в том, что определяющим в их отношениях стала ее агрессивность.