Текст книги "Повести и рассказы"

– В случае чего – вы мои пленники. Понятно?

– Из какого ты, брат, отряда? – спросил негр по-русски. Видимо, этот язык ему легче было выучить, чем чеченский.

– Да я сам по себе охочусь.

– Это твоя добыча? – указал негр рукою на Гаврилова и его спутников.

– Да, это мои.

– Сейчас, Хамзат, нельзя самому по себе, – сказал, выходя из-за деревьев, низкорослый и совсем лысый чеченец. – Наша священная борьба требует объединения всех мусульманских сил.

– А, это ты, Аслан, жив еще? А по телеящику говорили, что тебя под Аргуном убили.

– Разве ты не знаешь, Хамзат, что эти лживые собаки никогда правды не скажут.

В это время со стороны леса вышли еще несколько боевиков. Аслан, кивнув в сторону русских, поинтересовался:

– Что собираешься с этими делать?

– Что и все, выкуп получить.

– Какой тебе выкуп, дорогой Хамзат, они же твою жену и двух дочерей убили, а ты с ними нянькаешься. Резать надо этих вонючих гяуров[47]47
  Гяур – презрительное, бранное название иноверцев у мусульман.


[Закрыть], вот что должен делать истинный воин Аллаха.

– Резать большого ума не надо, – возразил Хамзат, – а вот получить деньги и на них закупить оружие для борьбы за свободу Чечни – более достойное занятие для воина ислама.

– Эх, Хамзат, хоть ты и учителем был, а все равно отсталый человек. Оружия у нас достаточно. Слава Аллаху, наши братья по вере снабжают нас всем необходимым для священной войны с неверными.

Боевики все прибывали и прибывали, заполняя поляну. Кто-то вскрывал консервы и тут же поедал их. Кто-то чистил и смазывал свое оружие. Кто-то дремал, привалившись к дереву. По всему было видно, что отряд Аббаса собирается расположиться здесь на привал.

– Ну ладно, Аслан, – сказал Хамзат, – будет воля Аллаха, увидимся, а сейчас мне пора идти.

– Постой, Хамзат. Куда ты спешишь? В ущелье целый батальон гяуров. Пусть пройдут, тогда будем думать, как дальше действовать. Да, еще я не представил тебя нашему командиру, уверен, что Аббас захочет с тобою поговорить.

Делать ничего не оставалось. Потому Хамзат вместе со своими путниками расположился возле небольшой сосенки под бдительным надзором подручных Аслана. Вскоре из леса в окружении вооруженных до зубов арабов вышел сам Аббас. Две черные маслины его глаз уставились на Хамзата, да так и буравили горца, пока ему что-то на ухо нашептывал Аслан. Наконец Аббас, широко улыбаясь, шагнул навстречу Хамзату:

– Аллах акбар! Приветствую своего брата по оружию, – сказал он по-арабски, и его тут же перевел другой молодой араб. – Я уже слыхал о тебе, Хамзат. В одиночку мало что можно сделать, так что присоединяйся ко мне, не пожалеешь. Мы сейчас готовим большой рейд по соседней республике, чтобы напомнить Москве: борьба еще не закончена, она только в самом разгаре.

Вдруг, отстранив переводчика, Аббас заговорил хотя с акцентом, но на чисто русском языке.

– Надо, чтобы эти неверные ощутили на себе гнев Аллаха. Помнишь, Хамзат, что говорится в пятнадцатой суре[48]48
  Сура (араб.) – глава в Коране.


[Закрыть]?

В свои студенческие годы, обучаясь в Москве в университете имени Патриса Лумумбы, Аббас охотно играл в любительском студенческом театре. Мечтал даже стать артистом кино, но потом понял, что на войне можно зарабатывать деньги не меньше, чем в киностудии. Честолюбивая привычка покрасоваться перед публикой в театральной позе в нем осталась на всю жизнь. Вот и теперь, грозно вращая глазами в сторону Гаврилова и его товарищей, он начал с чувством декламировать:

– И на восходе солнца охватил их гул, и мы вверх дном перевернули их селенья и пролили на них дождь камней из обожженной глины. И пролили на них смертельный дождь, и был ужасен этот дождь для тех, кто был увещаем и не внял. Вот что мы скоро сделаем с неверными.

– Благодарю тебя, Аббас, за честь, оказанную мне, – хмуро сказал Хамзат, выслушав араба, – я тоже много слышал о тебе. Но сейчас я должен довершить начатое дело: доставить этих пленников и получить за них выкуп. Потом уже у меня будет время подумать над твоим предложением.

– У тебя не будет времени, Хамзат, – улыбнулся Аббас, зловеще скаля белые ровные зубы. – Зачем истинному последователю пророка Мухаммеда много думать? Сейчас не думать надо, а сражаться за наше священное дело. А пленников твоих я сам у тебя выкуплю. Сколько ты хочешь за них, говори?

Аббас достал из кармана толстую пачку стодолларовых купюр и стал ими поигрывать в руке. При этом он сощурил один глаз, продолжая посмеиваться:

– Ты не думай, Хамзат, деньги настоящие.

– Нет, Аббас, я не работорговец, обещал вернуть за выкуп, значит, сдержу слово.

– Кому ты обещал? Ты же не правоверному мусульманину обещал. Гяурам обещать можно что хочешь, а выполнять обещание совсем не обязательно, в этом никакого греха нет.

Аббас бросил короткую команду по-арабски своим телохранителям, и двое из них подошли к Хамзату.

– Ты у меня гость, тебя никто не тронет, но тебе придется побыть с нами, чтобы у тебя было время подумать. Отдай, Хамзат, пока свое оружие моим людям, я никому не доверяю, кроме самого Аллаха и его пророка Мухаммеда. – При этих словах Аббаса все арабы дружно рассмеялись.

Аббас сел на траву, сложив ноги на восточный манер, и велел подвести к нему солдата.

– Тебя как звать? – приветливо обратился к нему Аббас.

– Сергей, – дрожащим от волнения голосом ответил солдат.

– Хочешь жить, Сергей? – спросил его Аббас.

– Конечно, хочу, – ответил Сергей, пытаясь изобразить на своем лице что-то наподобие улыбки.

– Аллах может подарить тебе жизнь, если ты примешь истинную веру.

– Какую, мусульманскую? – уточнил Сергей.

– А разве есть другая истинная вера? – поднял в деланом удивлении брови Аббас.

– Но я же христианин, мне нельзя принимать другую веру.

– Тебе надо знать, что твой Христос всего лишь пророк, а не Бог. Потому что нет Бога кроме Аллаха и Магомет пророк Его. Если ты примешь нашу веру и обрежешься, будешь нам как брат и сможешь воевать с неверными.

– Со своими воевать? – удивился Сергей.

Араб рассмеялся:

– Когда ты станешь правоверным мусульманином, они тебе уже не будут своими.

– Нет, я не могу, – потупился Сергей.

Аббас перестал улыбаться, встал и, подойдя к Сергею, потянул ворот его гимнастерки. Верхняя пуговица отлетела, и на груди солдата засверкал серебряный крестик. Лицо араба передернулось и сморщилось, как от зубной боли.

– Если тебе действительно хочется жить, подумай над моим предложением. Срок даю до завтрашнего утра. А потом… – И он при этом выразительно чиркнул по своему горлу ладонью.

Сергей сел на землю рядом с Гавриловым и Патриевым. Бледный и взволнованный, он все же, выдавив из себя что-то наподобие улыбки, спросил:

– Как вы думаете, они меня убьют?

– Да, по-моему, нам всем здесь крышка, – сказал Патриев, оглядываясь на сидевшего в стороне Хамзата. – Кстати, куда подевались его племянники?

Хамзат сидел, хмуро глядя в одну точку, казалось, сосредоточенно что-то обдумывая.

– Может, тебе, Сергей, действительно сделать вид, что ты веру их принимаешь. Чтобы время потянуть. А там видно будет, – предложил Гаврилов.

– Так нельзя, Анатолий Сергеевич.

– Что нельзя? – не понял тот. – Я же тебе не предлагаю по-настоящему мусульманином заделаться. А так, только для вида.

– И для вида нельзя, – упрямо замотал головой Сергей, – даже для вида нельзя от Христа отказываться.

Сергей нащупал рукой свой нательный крестик и с тоской подумал: «Не помогли, отец Валерий, твои молитвы. Ох, не помогли. Что же мне делать?» Он огляделся кругом, будто ища ответа и поддержки. Затем взял в руки свой крестик и начал его разглядывать. Христос, изображенный на кресте, раскинул руки так, как будто не Его распяли враги, а Он Сам, раскинув руки, приглашал к Себе в объятия всех желающих следовать за Ним в Царство Небесное. Сергей задумчиво повернул крестик обратной стороной и прочел выгравированную на серебре надпись: «Спаси и сохрани». Его губы едва слышно произнесли эти слова, и он вдруг осознал до глубины души, что сейчас ему нужно молиться самому. Его молитва – то единственное, что станет ему и помощью, и поддержкой в эти страшные минуты.

* * *

В детстве, проведенном в небольшом тихом поселке городского типа со странным названием Вязники, Сергей ни о Боге, ни о Церкви ничего толком не знал. Знал, конечно, что где-то есть храмы и есть верующие люди, но все это, казалось ему, не имеет к реальной жизни никакого отношения. Когда уже учился в десятом классе, вдруг выяснилось, что к ним в поселок прибыл священник открывать православный приход. Это событие было сенсацией для жителей Вязников. В первое время об этом судачили на разные лады. Когда же Марья Гавриловна Семихина, одна из организаторов прихода, пошла по народу с кружкой, то все давали на храм охотно, кто десяточку, а кто и пятьдесят рублей. После сборов выяснилось, что добровольных пожертвований все равно на строительство храма не хватит, и все как-то поостыли. Больше никто не жертвовал. Любопытство поселковых жителей продолжал вызывать приехавший к ним молодой священник. Сергею тоже было интересно увидеть настоящего священника. Когда увидел, то его ждало разочарование. Это был молодой парень лет двадцати пяти, ходил он в джинсовой куртке и кроссовках. На священника он никак не походил, даже несмотря на небольшую бороду, растущую почему-то только под подбородком. В лучшем случае его можно было принять за музыканта из какой-нибудь рок-группы. Власти района передали священнику под устройство храма бывший поселковый кинотеатр: фильмы давно не крутили, он который год пустовал. Кинофильмы, в основном американские, демонстрировали в районном ДК. Кинотеатр, между прочим, как выяснилось потом, располагался в здании бывшей церкви, которую закрыли еще в двадцатые годы. Кресты и купола снесли. Алтарную часть переоборудовали под кинобудку. Крышу тоже перестроили. То, что осталось после перестройки, так мало напоминало собою православный храм, что через два-три поколения память о храме у жителей Вязников совсем выветрилась. Многие думали, что это просто какое-то старинное здание, где после революции разместили кинотеатр.

Сергей с ребятами издалека наблюдали, как священник походил вокруг здания кинотеатра, а потом вошел внутрь. Когда вечером возвращались с танцев из ДК, то заметили, что в кинотеатре горит свет.

– Что же там поп делает? – поинтересовался Генка Самойлов.

– Наверное, молится, – предположил Санька Насонов.

– А чего гадать, пойдем посмотрим, – предложил Рафик Абдулов.

– Иди, если тебе надо, а мы здесь подождем, – предложили ему ребята.

Рафик пошел и вскоре вернулся.

– Ну, чего там увидел? – стали расспрашивать ребята.

– Да ничего особого, – пожал плечами Рафик, – захожу я в кинозал, а этот священник сцену ломает.

– Как ломает? Зачем ломает? – заинтересовались ребята.

– Вот и я его спрашиваю: «А зачем вы сцену ломаете?» Он говорит: «Разберу сцену и из этих досок что-то сделаю…» А что он сделает, я так и не понял. Слова какие-то мудреные: то ли кастас какой-то, то ли еще чего. Словом, что-то для службы Богу. Я ему говорю: «А почему вам никто не помогает?» А он мне отвечает: «Вот ты мне и помоги. Тогда если кто еще придет, то уже таких вопросов задавать не будет, а сам станет помогать». Я ему говорю: «Мне нельзя, я мусульманин, а храм у вас христианский». Он меня спрашивает: «А ты намаз пять раз в сутки совершаешь?» Я удивился: «Какой такой намаз?» А он опять смеется: «Какой же ты мусульманин, если не знаешь, что такое намаз. Ты еще пока ни то ни се. Так что можешь смело за работу приниматься». Я говорю: «Да мне некогда». А потом вижу, у него гвоздодер маленький, таким разве поработаешь. Там гвоздищи на сто пятьдесят, не меньше. Я ему и предложил принести из дому большой, удобный гвоздодер. Он обрадовался. «Вот спасибо тебе, – говорит, – неси быстрей, а я за тебя пока помолюсь. Как тебя зовут?» Я говорю: «Зовут меня Рафик, но как же вы за меня молиться будете, если я ни то ни се». «А это уже мое дело, – говорит он, – как я буду за тебя молиться». «Помолитесь лучше, говорю я ему, чтобы у меня отец не пил». Сказал и пошел к вам. Теперь надо идти за гвоздодером, раз обещал.

– Пойдем все вместе, – сказали ребята, – поможем попу, все равно делать-то нечего.

Так и стал Сергей со своими друзьями ходить к отцу Валерию, так звали батюшку, и помогать ему восстанавливать храм. Сделали вместе из досок сцены иконостас, престол и жертвенник[49]49
  Стол, на котором совершается проскомидия – готовится жертва евхаристии: хлеб и вино. Располагается у северной стены в алтаре слева от горнего места.


[Закрыть]. Затем отец Валерий привез иконы и начал совершать службы. На первую службу ребят пригласил. Те постояли немного, переминаясь с ноги на ногу, да так и ушли, не дождавшись конца службы. Больно утомительно и неинтересно им показалось на службе стоять.

Сергей вышел из храма вместе с друзьями, но на следующий день пришел утром в храм и отстоял всю службу. Почему он так сделал, сам себе объяснить не мог, потянуло просто, и все. После окончания службы все молящиеся стали подходить к отцу Валерию и целовать крест, который он держал в руке. Сергей постеснялся подходить вместе со всеми ко кресту и уже собирался уходить из храма, но тут отец Валерий сам подошел к нему прямо в облачении:

– Привет, Сергей, рад тебя видеть. А ребята где?

– Да кто где. Сегодня же воскресенье. Наверное, на школьный стадион пошли мячик погонять.

– А чего же ты с ними не пошел? – спросил отец Валерий, испытующе посмотрев на Сергея.

– Да чего там интересного. Каждый день одно и то же. А тут у вас все необычно. Служба идет вроде на русском языке, и в то же время не очень понятно, но красиво.

– Ну что же, Сергей, – вдруг широко улыбнулся отец Валерий, – еще раз убеждаюсь в истине слов Господних: «Много званых, да мало избранных»[50]50
  Евангелие от Матфея 20:16: «Так будут последние первыми, и первые последними, ибо много званых, а мало избранных».


[Закрыть]. Хочешь, я тебя научу читать на церковнославянском?

– Меня-то навряд ли, – замялся Серей, – я в школе по немецкому больше тройки никогда не имел.

– Немецкий не наш язык; а славянский – он родной, на котором наши с тобой предки говорили.

Так и стал Сергей к отцу Валерию ходить. Вначале на дому у священника учился читать по-славянски. Ему это очень понравилось. Вскоре стал ходить помогать батюшке за службой. Кадило разжигал, со свечой выходил. А как научился хорошо по-славянски читать, то его отец Валерий поставил в хор, на клирос чтецом.

После окончания школы Сергей учиться никуда не поступил. Троек было много в аттестате. Мать ему сказала:

– Раз не учишься, то иди куда-нибудь работать, а то на свою зарплату я тебя, такого бугая, не собираюсь тянуть. И от армии мне тебя нечем отмазать.

Сергей пожал плечами:

– Да я и не собирался от армии косить. Вон Колька Парфенов отслужил в морфлоте и вернулся, жив-здоров. Не всех же в Чечню направляют.

– А если в Чечню попадешь? – вдруг всполошилась мать. – Что тогда?

– А что тогда? Буду воевать.

– Господи! – всплеснула руками мать. – Тоже мне вояка выискался. А если убьют?

– Не всех же убивают. Кто-то и возвращается, – сказал Серега, но уже не совсем уверенно.

Работать его взял к себе при храме отец Валерий. Здесь Сергей и за сторожа ночного, и за чтеца. Да и вообще правой рукой отца Валерия стал. Когда подошло время Сергею идти в армию, отец Валерий отслужил молебен и сказал ему напутственное слово:

– Иди, Сергей, и служи Родине честно. Помни, наша православная вера налагает на нас особую ответственность быть преданным своему отечеству даже до смерти. Но помни еще и о том, что мы будем за тебя молиться, чтобы Господь сохранил тебя от всякой напасти и вернул домой в здравии. – При этих словах отец Валерий расстегнул ворот рясы и снял свой нательный серебряный крестик. – Давай, Сергей, снимай свой, мы с тобой поменяемся. Я с этим крестиком сам в армии служил. Теперь я твой крестик буду носить, а ты мой, чтобы все время помнил, что тут за тебя молятся.

* * *

На лесной лагерь ваххабитов[51]51
  Ваххабиты – последователи одного из течений в ис
  ламе.


[Закрыть] спустилась ночная мгла. То тут, то там слышались приглушенные голоса. Костров боевики не жгли, соблюдая маскировку лагеря. Ужин готовили на портативных газовых плитках. Запахло жареным мясом. Патриев, с наслаждением втянув в себя соблазнительные запахи, сказал, обращаясь к Хамзату:

– Пожрать-то хотя бы нам дадут? Или это только у христианских народов такой обычай – кормить перед казнью?

Хамзат поднял свой тяжелый взгляд на Патриева и долго пристально смотрел на него. Потом спросил приглушенным голосом:

– Стрелять умеешь?

Патриев, обидевшись почему-то на этот вопрос, ответил с издевкой:

– А ты мне дай «калаш»[52]52
  Автомат Калашникова.


[Закрыть], тогда увидишь. Покрошу здесь всех в капусту. Хоть перед смертью душу отведу.

– Получишь «калаш», но всех подряд не надо. Надо с умом.

Гаврилов вопросительно посмотрел на Хамзата.

– Племянники сигнал подали, – ответил тот на вопросительный взгляд друга, – надо быть готовыми. Ты бери вон того, справа от тебя, я на себя возьму вон того араба. А ты, – обратился он к Патриеву, – постарайся подвинуться поближе к тому, что анашу потягивает. Начинаем сразу по моему сигналу.

Он посмотрел в сторону Сергея; тот, не слыша никого, полностью ушел в молитву. Хамзат сразу это понял и не стал прерывать Сергея. Но Гаврилов, перехватив взгляд Хамзата, тронул Сергея за плечо:

– Сергей, ты чего в нирвану ушел. Давай возвращайся на грешную землю.

* * *

Пленники сидели в напряжении, наблюдая за Хамзатом, когда тот подаст знак. Хамзат внешне был спокоен. Наконец чуткое ухо чеченца среди птичьих криков леса уловило условный сигнал. Хамзат достал сигарету и знаком показал арабу, что хочет прикурить. Тот, подойдя к нему, чиркнул зажигалкой, но уже в следующее мгновение рухнул на землю с перерезанным горлом. Патриев с Гавриловым тут же кинулись в сторону боевиков. Неожиданность нападения всегда дает некоторое преимущество. Им удалось сбить боевиков с ног. Но те сдаваться не собирались. Сбитый Патриевым боевик упал рядом с горячим чайником и, облитый кипятком, отчаянно завопил, переполошив весь лагерь. Из кустов раздались выстрелы по бегущим к ним боевикам. Гаврилов продолжал бороть – ся со своим противником, который, обхватив одной рукой за шею Гаврилова, другой пытался дотянуться до пистолета. Гаврилов, изловчившись, вцепился в руку зубами и сумел освободиться от смертельных объятий. Он отпрянул от боевика, чтобы бежать, но тот успел выстрелить из пистолета, и левую руку Гаврилова обожгла острая боль. Продолжая бежать, он схватился за руку и почувствовал мокрый рукав куртки. Зажимая рану рукой, он бежал в сторону, указанную Хамзатом. Его догнал Патриев, у которого в руках был автомат, отнятый у чеченца.

– Держись, Толик, – крикнул он и, развернувшись, выпустил из автомата длинную очередь в преследователей.

Сергей вначале растерялся, но потом тоже кинулся вслед за всеми. Дорогу ему перегородил Аслан и нанес оглушающий удар прикладом автомата по голове. Сергей на некоторое время потерял сознание. Аслан, довольный своим удачным нападением, хищно оглянулся по сторонам, ища следующую жертву. В это время автомат у него был выбит из рук большой сучковатой палкой почти в толщину руки. Следующий удар пришелся бы ему по голове, если бы он вовремя не увернулся. И удар палки угодил ему в плечо, переломав ключицу. Но вместе с ключицей переломалась и палка.

– Предатель! – взвыл диким голосом Аслан, с ненавистью глядя на Хамзата, стоящего с обломком палки в руке.

Левая рука Аслана висела плетью, но правой он молниеносно выхватил из напоясного чехла нож и метнул его в Хамзата. Нож угодил в низ живота и вошел почти по рукоятку. Хамзат застонал от боли, схватившись обеими руками за рукоятку ножа. Но когда Аслан с победным рыком кинулся на него, Хамзат, скрипя зубами, выдернул из своего тела нож. Аслан упал к ногам Хамзата, пронзенный собственным ножом прямо в сердце. В это время очнулся от удара Сергей.

– Бежим, – прохрипел ему Хамзат. Он подобрал валявшийся автомат и, прихрамывая, устремился вслед за своими. Сергей последовал за ним. Их отход прикрывали короткими очередями из автоматов двое племянников Хамзата и Патриев. Гаврилов отстреливался из пистолета.

Все вместе они стали отступать в заросли. Но в это время был ранен один из племянников Хамзата. Передвигаться он не мог, и его тащил Сергей с другим чеченцем.

– Дела наши, как говорят русские, кранты, – сказал с иронией в голосе Хамзат. – Здесь узкое место. Удобно их задержать, пока другие будут отходить. Надо кому-то остаться для прикрытия остальных.

– Я останусь, – сразу же сказал Гаврилов.

Но ему тут же возразил Сергей:

– Вы хоть сержант, но все-таки в запасе, а мое дело воинское.

– Хватит тут благородных играть, – оборвал их Патриев, – Толика жена с детьми дома ждет, тебя, служивый, мать, а у меня никого, детдомовский, я и останусь. И он тут же решительно залег и стал стрелять в подползавших преследователей.

Гаврилов потрепал его по плечу:

– Прощай, Михаил, и прости, брат.

– Давай, Толик, чеши быстрей да свечку за меня поставь, как вернешься…

* * *

Они уже успели отойти довольно-таки далеко, а звуки перестрелки все продолжались.

– Давай, держись, Мишка, держись, брат. Задай им, гадам, перца.

Раздались два гранатных взрыва, и выстрелы смолкли.

– Вот и все, – задумчиво сказал Гаврилов, теперь наша очередь.

– Не хорони себя раньше времени. Пещерка моя уже рядом.

Показался знакомый склон. Сперва спустили Сергея, чтобы он принял раненого чеченца, которого спустили привязанного на веревках. Затем Гаврилова и Джанаралиева. Хамзат, прежде чем спуститься, сказал что-то племяннику. Тот поднял веревки и спрятал их. Замел за собой следы и, юркнув в кусты, скрылся ему одному ведомыми тропами. Притаившиеся в пещере беглецы вскоре услышали шум погони. Над их пещерою о чем-то кричали боевики на арабском и чеченском языках. Хамзат улыбался, превозмогая боль в паху.

– Не поймут, – шепнул он Гаврилову, – куда мы подевались. Тут им нас не найти. Главное, чтобы Хусейн привел вовремя помощь.

Когда голоса смолкли, беглецы стали промывать раны и разрывать рубахи для бинтов.

Вечером, когда Сергей уже спал сном беззаботной юности, друзья сидели на краю ущелья и тихо переговаривались, освещаемые спокойным светом луны.

– Тебе повезло, Толик, у тебя рана навылет и кость не задета.

– А у тебя? – с беспокойством посматривая на бледного Хамзата, спросил Гаврилов.

– А мне, по всей видимости, каюк, – как-то спокойно ответил Хамзат, – видишь, кровь уже не идет, скоро начнется воспаление. Нам с Муратом не дождаться помощи, – посмотрел он с сожалением на племянника.

– Ну что ты, Хамзат, говоришь? Как ты можешь не надеяться? Ведь надежда умирает последней.

– Надеюсь, конечно, как и всякий живой человек. Просто я знаю эти раны. Да честно тебе признаюсь, мне как-то скучно на земле без моей Наташи. Отняла у меня эта проклятая война самое дорогое. Порой мне кажется, что люди воюют потому, что не могут по-настоящему любить. Тот, кто любит по-настоящему, уже не может ненавидеть других людей. Ты думаешь, я пошел воевать, чтобы за жену и детей мстить? Кому мстить? Всему русскому народу мстить? Но ведь моя жена тоже русская. Значит, ей мстить, той, которую любишь больше жизни. Я, наверное, неправильный чеченец. Отец мой, наверное, понимал, что жениться на русской – значит самому в себе что-то чеченское утратить. Да разве я виноват, что меня сразила любовь. Разве мой отец виноват, что полюбил своих внуков, родившихся от русской снохи. Никто пред силою любви не виноват. На войну пошел я просто потому, что жить уже не хотел.

* * *

Весь следующий день Хамзат лежал в пещере. Он скрипел зубами, старался превозмочь боль, но по его перекошенному бледному лицу было видно, что это дается ему с большим трудом. К вечеру у Хамзата поднялась высокая температура, он часто впадал в забытье. Гаврилов всю ночь неотступно сидел рядом, меняя компрессы с водой, пытаясь хоть этим как-то облегчить страдания друга. Среди ночи Хамзат вдруг очнулся и обвел блуждающим взглядом пещеру.

– Толик, – прошептал он, – ты не видел Наташу, она сейчас сюда заходила?

– Нет, Хамзат, мой друг, это тебе показалось.

Хамзат внимательно посмотрел на своего друга и слабо улыбнулся.

– Ну да, конечно, показалось. Спасибо, Толик. В молодости я здесь на горного барана охотился. Я очень любил это место. Отсюда луна кажется ближе.

Хамзат снова впал в забытье. Очнулся уже к следующему вечеру.

– Теперь я себя хорошо чувствую, – сказал он как-то неестественно бодрым голосом.

– Вот видишь, на поправку пошел, а собирался умирать, – обрадовался Гаврилов.

– Это всегда так. Видно, перед смертью Аллах силы посылает. Помоги мне выбраться наружу.

Когда они сели на своем привычном месте, свесив ноги в пропасть, Хамзат отклонился назад, упершись спиною на скалу, и устало прикрыл глаза. Так долго сидели в полном молчании. Гаврилов уже стал беспокоиться, не впал ли его друг в забытье. Но тот словно отгадал его мысль, пошевелился и заговорил:

– Ты знаешь, Толик, когда стоишь на самом пороге смерти, начинаешь по-другому смотреть на многие вещи. Я вот о чем думаю: неужели люди никогда не устанут от войны и крови? Ведь человеку на самом деле так мало нужно для счастья. Дом, семья, небольшая отара овец, а чего еще надо? Все остальное от жадности. И у нас в Чечне жадность, и вас в России жадность всех обуяла. Это с Запада пришла к нам такая неуемная жадность к обогащению. – Какое-то время он помолчал. – Ты знаешь, Толик, если мне суждено попасть в рай, то от одного «блаженства» я уж точно откажусь.

– От какого же? – полюбопытствовал Гаврилов.

– От ласк этих вечно ненасытных девственниц – гурий, положенных каждому правоверному в раю.

– Это почему же? – еще больше удивился Гаврилов.

– Я жену свою сильно любил. Да и сейчас, хотя нет ее со мною рядом, все равно люблю. Что же я, в раю ей изменять буду? Может быть, я ее вновь встречу. Как ты думаешь?

– Не знаю, – совсем растерялся Гавриилов.

– И я не знаю, я просто надеюсь. Пусть Аллах простит мне не совсем правоверные мысли, но там, на небе, наверное, нет перегородок, разделяющих любимых людей.

– Я не знаю, есть ли там что-нибудь вообще, – признался Гаврилов.

– Есть, – с убеждением в голосе сказал Хамзат, – неужели ты думаешь, что мы с тобой умнее всех наших предков, которые верили, что есть.

Взошла луна, и друзья, замолчав, вновь зачарованно смотрели на небесное светило.

– Помнишь, ты мне читал красивое стихотворение про луну?

– Гумилева, помню.

– А я, когда был молодой, тоже сочинил стишок, – признался Хамзат, – вот в этих местах, когда на охоту ходил.

– Никогда бы не подумал, что ты еще и поэт, – удивился Гаврилов.

– Да какой я поэт, так, один только стишок сочинил, и все. Я его даже никому, кроме жены, не читал, стеснялся. Думал, смеяться будут. А теперь вижу, что я его про себя, оказывается, сочинил. Хочешь, прочту?

– О чем ты спрашиваешь, Хамзат, конечно, хочу.

Хамзат пошевелился, чтобы сесть поудобнее, и поморщился от боли. Он потупил взор, как бы припоминая, а потом, подняв голову, посмотрел на Гаврилова и как-то виновато, по-детски улыбнувшись в бороду, сказал:

– Только ты не смейся надо мной, я же не поэт.

– Да я, Хамзат, и строчки не смогу сочинить, так что давай, мне хочется услышать твое стихотворение.

– Ну ладно, раз хочется, тогда можно, – сказал как-то неуверенно Хамзат и тихим голосом начал декламировать:

 
Свет золотой луны
Падал на склоны скал.
Под звуки небесной зурны[53]53
  Зурна – восточный духовой деревянный музыкальный инструмент в виде рожка или свирели.


[Закрыть]
Здесь умирал аксакал.
 
 
Кровь запеклась на камнях,
Словно черное горе вдовы.
А в застывших навеки глазах
Свет золотой луны.
 

Вновь надолго воцарилось молчание между друзьями.

– А ты знаешь, Хамзат, очень даже неплохо. Мне понравилось.

– Наташе тоже понравилось, я ей в день свадьбы его прочитал.

Хамзат почувствовал, что все внутри у него горит, а нарастающая боль стала пульсировать в висках. Вдруг он с удивлением заметил, что луна стала приближаться к нему. Когда она подошла совсем близко, Хамзат разглядел, что это вовсе не луна, а его любимая жена. Наташа смотрела на него, и лицо ее озаряла радостная улыбка. «Чему она радуется?» – подумал в недоумении Хамзат. Но тут он почувствовал, как боль стала уходить, и его тоже охватила радость. Боль ушла совсем. Больше не было боли, и было очень легко на душе, потому что Наташа была рядом. Хамзат молчал, он боялся, что если заговорит, то Наташа может исчезнуть. Жена протянула ему руку. Он взял ее, и Наташа потянула его к себе. На удивление, Хамзат вдруг без всяких усилий встал. Не выпуская руку жены, он спросил:

– Ты возьмешь меня с собой?

Она молча кивнула ему, и они оба вдруг, легко отделившись от земли, устремились ввысь…

– Тебе надо было не на исторический, а на литературный факультет поступать, – прерывая затянувшееся молчание, сказал Гаврилов.

Ему никто не ответил. Он повернулся к другу. Мягкий свет луны освещал улыбку на застывшем лице Хамзата и отражался нежно-золотистым блеском в его широко открытых глазах.