Текст книги "По зову сердца"

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Сегодня на уборку штаба пришла одна Аня. У нее все валилось из рук, она боялась за Веру: сумеет ли та спастись от ареста.

Ефрейтор Гудер провел ее в кабинет начальника штаба. Не успела она еще закончить уборку, как в комнату торопливо вошел сам генерал, за ним шагал майор в полной боевой готовности. Начальник штаба приказал ефрейтору подать автомашину, а Аню выгнал из кабинета. Аня нарочно забыла там ведро с тряпками и, ожидая, когда можно будет забрать, торчала у двери, опершись на щетку. Из слов, доносившихся из кабинета, Аня поняла, что начальник штаба срочно направляет майора на КП.

– Видите, что здесь делается? – наставлял его, видимо, генерал. – Туда же сейчас выезжаю и я и командир корпуса.

– Ничего не меняется? – спросил другой голос, похожий на голос майора.

– Нет, меняется. Артподготовка переносится на пять утра.

Казалось, все! Аню больше ничего не интересовало. «В пять, не в семь!» – закрутилось в ее голове. Аня нашла Гудера и попросила его вынести из кабинета начальника штаба ее уборочные принадлежности, на что Гудер рыкнул:

– Что?! Какая уборка? Марш домой!

Ане только это и надо было. Выйдя из этого ненавистного штаба, она загуменьем помчалась домой. Надо было как можно скорее передать эту новость «Гиганту». И каково же было ее огорчение, когда у гумна она увидела Кирилла Кирилловича, любезно помогавшего Устинье готовить завтрак.

– Ну вот и все собрались, – заулыбался хромой Ане.

Аня поздоровалась и, не обращая внимания на ужимки хромого, прошла в ригу. Она сообщила Вере об изменении начала артиллерийской подготовки. Суровая озабоченность сделала лицо Веры строгим.

– Сейчас же надо выжить этого хромого черта и немедленно передать «Гиганту», – шептала Аня.

– Конечно, надо, – согласилась Вера. – Но как? Знаешь что, Маша, я сейчас пойду в сторону Красного бора. За мной по пятам обязательно потянется эта хромая сволочь. Так ты в это время передай «Гиганту».

Аня со страхом прошептала:

– Что ты, Настя, да это ж верная смерть!

– Не бойся, Машенька, – Вера притянула к себе Аню, – я за себя постою!

Кирилл Кириллович распахнул в ригу дверь, но ничего в темноте не увидел, лишь девушек, стоявших в обнимку.

– Лобызаетесь? Идите пить чай! – елейным голосом пропел он. Девушки сразу же вышли.

– Что-то вы, Кирилл Кириллович, к нам зачастили? – глядя в упор на хромого, спросила Аня. – И сегодня что-то ни свет ни заря пожаловали? Лучше скажите-ка начистоту, зачем вы по пятам за нами ходите? Ловите? Продать за тридцать сребреников хотите! Не выйдет!..

– Окстись, проклятая! – замахал он руками, словно отбиваясь от налетевшей осы. – Что ты, полоумная. Да это что такое, Устинья?.. Свихнулась она, что ль? Да ты уйми ее, полоумную…

– А что мне ее унимать-то? Ежели тебе это не нравится, то и скатертью дорога! – Устинья показала на ворота.

Это хромого не устраивало: он ожидал наряд эсэсовцев, срок уже прошел, а они все еще не появлялись. Кирилл Кириллович волновался. Вера это заметила.

– Он не за тобой, Маша, охотится. – Вера, держа ложечку с парящей кашей, зло смотрела на Кирилла Кирилловича. – Он охотится за мной. Подручных поджидает. А я вот возьму да и уйду. Пусть ищут. – И, бросив ложку, Вера встала. Встал и Кирилл Кириллович. Его небритая физиономия ощетинилась, он стал похож на разъяренного пса.

– Ну, что ж, Устинья Осиповна, и на этом спасибо! – Хромой зло ударил фуражкой по руке. – Даст бог, встретимся и поговорим по душам. Тогда уже не гневайтесь на Кирилла Кирилловича. – И он, бубня что-то себе под нос, отошел к смородиновому кусту, где неторопливо принялся закуривать. Вера поняла его замысел и поэтому, не оглядываясь, торопливо пошла берегом к ольшанику. Вскоре, как она и предполагала, сзади послышались торопливые шаги. На повороте она скосила глаза: за ней шел Кирилл Кириллович. Вера вытащила из-за пояса юбки пистолет и спрятала под платок. Вдруг ей показалось, что шаги притихли. Вера отскочила в сторону, круто обернулась – на тропе, растопырив ноги, стоял Кирилл Кириллович и ловил ее на мушку. Вера мгновенно вскинула пистолет. Почти одновременно раздались два выстрела. Страшный крик прокатился по лесу. Но Кирилл Кириллович не упал, он лишь осунулся и, держась за дерево, целился в кусты, куда только что скрылась Вера. Вторая пуля Веры сразила насмерть предателя. Только сейчас Вера почувствовала жуткую боль в предплечье. Она свернула в чащобу, там остановилась у куста орешника, схватилась обеими руками за его влажные ветви и прижала их к ране.

«Что же теперь делать? Неужели конец?»

Вера, крепко сжав пальцами вену, опустилась к ручейку. Там смыла кровь, листьями прикрыла рану, затянула ее платком и, пошатываясь, пошла знакомой тропою к дому. Чем ближе она подходила к поселку, тем яснее до нее доносилась стрельба. Вера убавила шаг, потом остановилась в ольшанике: в поселке было необыкновенное оживление. Послышались даже ликующие крики народа.

– Наши! – шептала она и, позабыв боль и усталость, побежала бегом к дому. У гумна ее встретили радостные Соколиха со своими ребятами на руках и даже сам Гераська.

– Жива? – бросились они к Вере. – А мы-то об тебе как исстрадались, доченька ты моя, – причитала Устинья и, заметив навернувшиеся на глаза Веры слезы, подала ей кружку с водой: – На, хлебни глоточек, полегче станет.

– Бабоньки, да она ж ранена! – Лида опустилась перед Верой на колени, готовая разрыдаться, а Аня, со свойственной ей выдержкой, принялась перевязывать рану.

– Ну как, Маша, передала? – спросила Вера. Аня утвердительно кивнула головой.

– Молодчина!..

Гераська болтал без умолку. Он держался геройски.

– Наши огромадную стратегию проявили: всю ночь там, – показал Гераська рукою на север, – из-за речки фрицев пужали. Фрицы туда много сил бросили. А утром наши ударили с другой стороны. Шлепнули коменданта и гестаповского начальника и устроили им… Как это? Суматоху. И во время этой-то суматохи шарахнули через базар, да прямо по комендатуре и гестапо. Часовым у сельпо – секибашка! Двери подвалов настежь! Наши пленники вырвались наружу, плачут, целуются, а потом как заорут «ура!». А кругом стрельба…

– А что с Хватовой? Освободили ее? – перебила Вера Гераську. Гераська и женщины уныло опустили головы. – Расстреляли?

– Загубили фашистские изверги невинную душеньку, – запричитала Гераськина мать. – Чтоб им и их детям так страдать, как мы страдаем.

И как бы в ответ на эти слова со стороны базара снова возобновилась частая стрельба. Женщины было бросились к лесу, но, увидев идущих от калитки по огороду людей, попрятались, кто за гумно, а кто в кустах.

– Чего перетрусили! – кричал радостно Гераська. Он все знал. – Да это ж наши. Самый главный командир идет, наш секретарь райкома товарищ Борисов.

Они, вооруженные автоматами, шли впереди: Борисов, Михаил Макарович, Василий, а за ними несколько партизан. Командир подошел к женщинам и поздоровался с каждой за руку.

– Сергей Иванович, голубчик мой, как же это ты так? Ведь долго ли до беды? – забеспокоилась Устинья. Заохали и остальные женщины.

– Ничего не поделаешь, Устинья Осиповна. Так надо, – ответил Борисов. – Вот что, товарищи женщины, быстро забирайте детей и все, что можете, заколачивайте свои дома и сейчас же отправляйтесь в лес. Иначе вас всех фашисты перестреляют.

– Идти можешь? – спросил Михаил Макарович Веру.

– Могу, – ответила Вера.

Михаил Макарович повернулся к Василию:

– На твою ответственность, Клим.

Командир и комиссар крепко пожали Устинье и девушкам руки, а затем Борисов обратился к Вере и Ане с теплыми словами, идущими от самого сердца:

– Спасибо, дорогие мои, и от нашей партии, и от нас, партизан, за вашу героическую службу. А сейчас забирайте свою рацию и немедленно к нам. Вам здесь больше оставаться нельзя.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Генерал Хейндрице торопливо прошел мимо оперативного дежурного, на ходу бросив:

– Начальника штаба ко мне.

Еще на квартире ему позвонили по телефону, что в поселке кирпичного завода, где располагался штаб армейского корпуса, партизанами совершена диверсия, имеются жертвы.

Вопреки сложившейся привычке, сегодня генерал Хейндрице не подошел к окну, хотя и солнце, и чистый утренний августовский воздух, и румянец спелых яблок, облепивших гнувшиеся под их тяжестью ветви старых яблонь, манили подышать у открытого окна. Он прошел к столу и сразу же позвонил командиру корпуса. После коротких приветствий он сухо, с явным недовольством спросил:

– Что у вас произошло?

– У меня здесь все спокойно. Имею сведения, что неприятное событие произошло в поселке прежнего расположения штаба. Там убит комендант – майор Рейнгольд, и имеются другие жертвы. Сейчас уточняю. На месте происшествия находится гауптман Вегерт, которого жду с минуты на минуту. Как только прибудет, доложу подробно.

– Хорошо! Жду! – сказал командующий и положил трубку. – Видите, что творится? – обратился он к вошедшему начальнику штаба, подавая ему руку. – Под носом штаба корпуса и абвера партизаны безнаказанно творят диверсии, убивают наших людей, – командующий нажал кнопку, и в дверях появился адъютант. – Пусть ко мне позвонит генерал-майор Кнейдель! – приказал он адъютанту.

Командующий, будучи давно недоволен службою абвера, хотел сейчас выпалить Кнейделю весь свой заряд. И это возмущение он выразил начальнику штаба:

– И что только делает прославленная служба бригаденфюрера СС Шиленберга? Эти господа лоботрясы и славные сыны нации расстреливают направо и налево, устраивают ночные оргии…

Начальнику штаба хотелось сказать командующему: «Потише!» Но генерал Хейндрице и сам спохватился:

– Такие вещи говорить вслух не следует.

Раздался звонок, говорил Кнейдель. У командующего глаза постепенно расширялись. Начальник штаба понял: там, в поселке, произошло гораздо большее, чем то, что он знает.

Командующий положил трубку и глухо произнес:

– Вот это событие!

– Что-нибудь страшное? – поинтересовался начальник штаба.

– Кроме коменданта партизаны убили начальника абвера штурмбанфюрера Вайзе, убили много людей из его отряда и из роты комендатуры. Перестреляли почти всех полицаев; выпустили арестованных… Кажется, увели с собой гауптмана Вегерта и какого-то ефрейтора Гудера. – Генерал Хейндрице вздрогнул. – Это черт знает что! – Командующий шлепнул по столу линейкой. – Вегерт! Ведь Вегерт все знает об операции. Сегодня только четвертое, и если что, так все пропало! Все!.. – генерал Хейндрице снова махнул линейкой, она вырвалась из рук, скользнула по стеклу стола и отлетела к ногам начальника штаба. – Вы меня простите, генерал, – извинился командующий, когда начальник штаба положил линейку на стол. – Представьте себе, что партизаны вытянут у Вегерта или этого Гудера признание, и что тогда? Я вас спрашиваю, что тогда?! – И, не слушая ответа начальника штаба, он продолжал: – Тогда надо считать, что операция сорвалась! Хуже! Может получиться так, что большевики накроют нас. Понятно?! – Командующий прошел к окну, глотнул воздуха. – Вот что, – повернулся он к начальнику штаба, – немедленно направьте туда, в поселок, из Ельни бронепоезд и полк охранной дивизии СС. Выясните все подробно, составьте донесение фельдмаршалу и приходите ко мне.

Начальник штаба поспешно вышел.

Не успел еще переговорить генерал Хейндрице с командиром корпуса, как в кабинет снова вошел начальник штаба с оперативной картой под мышкой. По его сосредоточенному лицу было видно, что на фронте что-то произошло.

– Еще что-нибудь случилось? – спросил командующий, и его лицо передернулось, хотя он старался казаться спокойным.

– У нас, экселенц, все благополучно. – Начальник штаба разложил свою карту. – Только что говорил с ЦГА, с нашим направленцем, он мне сообщил, что на фронте девятой армии красные сегодня утром после полуторачасовой артиллерийской подготовки перешли в наступление, в пяти местах прорвали фронт и везде имеют успех.

– Как же это у них получается? Наши войска занимают западную часть Сталинграда, вышли на Волгу. Вот-вот вырвутся на оперативный простор… А здесь наступление! Это, генерал, безумство. – Он наклонился над картой. Красные стрелы, робко нанесенные, вонзились в жирную линию германского фронта, которую Гитлер приказал «держать любой ценой». Эти стрелы во многих местах прокололи фронт и сейчас своими остриями нацелились: две с севера – на Ржев и три с востока – на Погорелое-Городище, Карманово и Клушино. Это наступали советские войска – левого крыла Калининского и правого крыла Западного фронтов. Командующий ткнул ножкой циркуля в населенный пункт Клушино:

– Сколько же здесь наступает?

– По скромным подсчетам, в первом эшелоне восемнадцать – двадцать стрелковых дивизий и бригад, и надо ожидать половину этого количества во втором, – доложил начальник штаба.

– М-да! – озабоченно протянул командующий и, постукивая по карте сложенным циркулем, стал прикидывать, что противостоит наступающим советским войскам. – Достаточно! – наконец произнес он. – Должны выстоять! Одно должно волновать командование девятой армии, что если неудача, то помощи ожидать неоткуда – все забрал Сталинград. Для нашей империи, – покачал пaльцeм Хейндрице, – видимо, настал момент великих испытаний. Я думаю, что большевики не зря начали там наступление. Оно доказывает, что наши рассуждения, будто бы под Сталинградом сосредоточены последние силы красных, ошибочны. Значит, у них еще есть резервы, а для защиты Сталинграда они найдут силы без изъятия войск с Калининского и Западного фронтов.

Начальник штаба решил, что наступил подходящий момент поговорить с командующим «по душам», рассчитывая, что эта откровенность даст возможность выяснить их общие взгляды.

– Я слышал, экселенц, что среди высшего генералитета есть мнение выпрямить фронт Ржев – Вязьма, то есть ликвидировать Ржевско-Вяземский плацдарм и таким образом высвободить большую часть 9-й армии и 3-й танковой группы и вывести их в резерв… И, в случае надобности, помочь шестой армии генерала Паулюса.

Генерал Хейндрице был такого же мнения, однако строго посмотрел на начальника штаба и сказал:

– Были такие предложения, но фюрер их отверг и решил держать этот плацдарм до последней капли крови. Наступит час, – говорил он, – и мы с него двинем прямо на Москву. Я в это верю! – поднял руку командующий. Но его рука как-то непроизвольно повисла в воздухе и начала медленно опускаться. Наконец беспомощно легла на стол.

Начальник штаба тревожно наблюдал за шефом. Наступила неловкая пауза. Пальцы командующего тихо постукивали по стеклу стола. Начальник штаба стал складывать карту, собираясь уйти, но взгляд Хейндрице его остановил:

– Поговорите с Кнейделем – вы с ним дружите, нельзя ли как-нибудь выручить гауптмана Вегерта и этого ефрейтора… Ведь они нам могут всю обедню испортить.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

В дремучем лесу Смоленщины, на островке заболотья, расположилась партизанская база. Добраться до островка мог лишь человек, хорошо знающий эти места. Тропы, ведущие к базе, надежно охранялись партизанскими засадами и секретами. Людей из поселка сюда не привели, а разместили невдалеке, на запасной базе, поставив надежную охрану. На основной базе расположился лишь Михаил Макарович со своей группой разведчиков. Сюда же привели пленных – гауптмана Вегерта и ефрейтора Гудера. Группа Веры разместилась невдалеке за ельником в отдельном шалаше из еловых веток. С ними находилась и Устинья.

Веру и Аню Михаил Макарович решил в понедельник перебросить в леса Приднепровья, где они должны будут отсидеться, а после снова заняться разведывательной работой, но под другими именами и фамилиями. Никак не получалось с Лидой. Она ни за что не соглашалась оставаться связной и настаивала, чтобы ее приняли в партизанский отряд.

– …Не сердитесь на меня, Михаил Макарович. Я хочу с оружием в руках драться с врагом, не жалея ни крови, ни жизни… И поверьте, с честью выполню свой долг. Кончится война, и тогда мне не стыдно будет смотреть людям в глаза.

– И за работу в разведке, – перебил ее Михаил Макарович, – никто не имеет права тебя упрекнуть или сказать что-нибудь плохое…

Лида скривила рот, посмотрела на Михаила Макаровича из-под опущенных ресниц и бросила ему:

– Не только скажут, но еще презирать, как проклятую, будут. Вот как их, – Лида кивнула головой в сторону Веры и Ани, возившихся с рацией.

– Неправда, – повысил голос Михаил Макарович. – Никто тебя не тронет. Ты, как и я, и Настя, и Маша, Клим, – все мы давно известны штабу фронта. За нас беспокоятся не только штаб фронта и политуправление, но и здесь – подпольный райком партии.

Вера не выдержала и подошла к ним.

– Что вы, Михаил Макарович, ее уговариваете. Ей ведь хочется в будущем блистать своим геройством, хочется везде показывать свое блестящее «я». Вот она и думает, а вдруг этого не будет? И ее забирает страх. И так сильно берет ее за горло, что она бежит от священного долга – спасения Родины, как паникер с поля боя…

– Ложь! – Лида стукнула кулаком по стволу сосны. – Я с винтовкой…

Вера продолжала:

– …А мы – я, Маша, Клим – понимаем, что настоящее – это долг перед Родиной, и подчиняем свое «я» этому долгу, и отношение к нам здешних людей нас не пугает, хотя оно и сердцу и сознанию противно. Мы знаем, что так нужно. И ради благополучия Родины и победы Красной Армии мы работаем, не думая о будущем нашего «я». Поверь, дорогая моя подружка, мы пошли на это дело не из корысти и не думая, что с нами будет после войны, мы пошли по зову сердца.

Лида нравилась Михаилу Макаровичу своей мужественностью и бесстрашием, и он еще долго ей рассказывал о героике разведчиков. Михаил Макарович дал ей сутки на размышление.

– …Поостынь, подумай и тогда решай окончательно. Откажешься, упрекать не буду. Наши советские люди идут на такое дело, как говорит Настя, не из-за корысти, а по зову своего сердца.

Вера с помощью Ани развернула станцию в тени большой ели. Попробовала на прием. В эфире шел только писк телеграфных передач. Фронт, казалось, спал. На одной из коротких волн она поймала чуть слышную немецкую речь: «Прорвали и наступают. Прошу огонь на Олень…» На другой, близкой к этой, волне еще менее слышно кричал какой-то радист: «Южный берег излучины занял полк пехоты русских, через реку переправляются танки, переносите огонь на переправу…»

Вера все, что слышала, дословно переводила вслух, Аня записывала.

– Что бы это значило? – спросила Аня подошедшего Михаила Макаровича.

– Это значит, что наши наступают, – сиял улыбкой Михаил Макарович.

– А где?

– Надо полагать на Погорелое-Городище, так в прошлом месяце ориентировали. В свое время узнаем.

Вера чувствовала, что он знает гораздо больше, но пока что говорить не может.

«Скрывайте не скрывайте, а ночью в последний час все равно узнаем», – подумала она и лукаво улыбнулась. Михаил Макарович дал ей записку, сказал:

– Вот что, лукавая, сию минуту это зашифруй и как можно быстрее передай «Гиганту», только малыми порциями, чтоб не запеленговали. Расположение партизан нужно беречь.

Вера и Аня ушли к себе в шалаш, а он прошел к Борисову и сообщил ему все, что поймала Вера в эфире, а также и все то, что он знал об операции правого крыла Западного фронта.

– Золотые у тебя, Михаил Макарович, девчата, – восхищался Борисов. – Машу обязательно надо принять в кандидаты партии, она настоящая коммунистка, а Настю – в члены. Сегодня мы принимаем в партию нашу партизанку-связную Устинью Осиповну и в комсомол – Лиду Вострикову.

– Ни Настю, ни Машу, Сергей Иванович, нельзя, – о горечью ответил Михаил Макарович, – они ведь носят чужие имена.

Сергей Иванович просиял и сказал:

– Ну и что же? Мы их примем на узком составе бюро по их теперешним именам и фамилиям. А когда девчата вернутся на Большую землю, Политуправление фронта оформит партийные документы по их настоящим фамилиям.

Михаил Макарович пожал руку Борисову и попросил его в таком случае поставить вопрос о приеме в партию и Клима.

– Замечательный парень. Всем своим существом предан партии и Родине. Он сегодня, как стемнеет, придет.

* * *

Вера и Аня долго трудились над шифровкой телеграммы. Записка была короткая, но групп получилось много, и шифр-телеграмму пришлось разбить на несколько коротких частей. В ней говорилось:

«Партизаны пленили офицера и ефрейтора энского штаба корпуса. Посадочная площадка 3405 5607 обозначается шестью кострами седьмым середина северная граница тчк Ответ принимаю 21.00».

Во время передачи прибежала Лида. По ее лицу было видно, что она что-то натворила. Закончив передачу первой части, Вера бросила наушники. Лида, теребя пуговицу кофточки Ани, возбужденно рассказывала:

– …Если бы не наш начальник, я бы ему, подлецу, смазала! Но Михаил Макарович в сердцах так меня схватил, что я даже…

– Кому смазала бы? – перебила Вера.

– Да гауптману Вегерту, – Лида обернулась к Вере. – Накось, стоит перед товарищем Борисовым и врет как сивый мерин. Наступать корпус, говорит он, будет пятнадцатого. Да еще будет ли? Задача решается, мол, местного значения. И так далее и тому подобное. Вот фашистская шкура!

– Ну и пусть себе мелет, – спокойно сказала Аня. – Мы нашим сообщили все, что нужно, и утром пятого все станет ясно.

Без пяти девять Вера включила рацию и настроилась на волну «Гиганта». Ровно в девять она услышала свои позывные и сразу же на них ответила. Ее рука стала торопливо наносить на лист полевой книжки группы цифр: «Прибывают вам два самолета сегодня 23.30 тчк Отправить офицера ефрейтора».

Теперь Вера и Аня с нетерпением ожидали самолеты: ведь прилетят свои, а может, кто-то даже из близких товарищей. Вера, глядя на восток, туда, где за черной ломаной линией леса мерцали звезды, все время прикладывала руку к груди: за тонкой материей кофточки шелестели письма. Наконец послышался знакомый звук «У-2». На поляне одновременно зарделись все семь точек, и через несколько минут они запылали ярким пламенем. Вера увидела на тропе в кустах пленных и охранявших их партизан. Как только первый «У-2» отрулил в сторону, Вера и Аня, с разрешения Михаила Макаровича, побежали к самолету.

Прилетела Нюра Остапенко. Она узнала Веру и, поставив мотор на малые обороты, спрыгнула на землю.

Нюра радостно обхватила Веру, та застонала.

– Что с тобой, Вера? Ранена?

– Немного, – и Вера здоровой рукой обняла подругу. Нюра не выдержала, прильнула щекой к Вере и, целуя ее, заплакала.

– Что ты, летчица, успокойся. Тебе ведь сейчас лететь.

– Как же ты будешь, Верушка, с такой рукой? – шептала она вздрагивающими губами.

– Ничего, до морковкиных заговен заживет, – шутила Вера, хотя у самой от причиненной боли навертывались слезы. Она не заметила, как приземлился второй самолет. Эту летчицу Вера не знала.

Немного успокоившись, Нюра сообщила Вере, что полком командует по-прежнему Кулешов. Рыжов назначен комиссаром бомбардировочного полка, Валя Борщова и Тамара Каначадзе учатся на летчиков-истребителей. Вере было приятно слышать обо всех этих людях, с которыми прошло суровое боевое время, но ее интересовало и другое. И она спросила:

– А как Костя? Что о нем слышно?

– Костя уже летает истребителем на «Миге». На днях их полк перебазировался в район Шаховской. Сегодня утром, – Нюра понизила голос до шепота, – наш фронт вместе с Калининским перешел в наступление на ржевско-сычевском направлении. Сегодня в полдень туда на КП командующего фронтом к генералу Жукову летала Гаша Сергеева. Ты помнишь, какая она была нюня, а теперь такая стала разворотистая, что ты ее не узнаешь. – Она рассказала, что к вечеру наши прорвали первую, вторую и третью позиции фашистов и успешно продвигаются на Погорелое-Городище и Александровну. Полк Кости весь день летал через наш аэродром. «Теперь он, наверное, спит, чтобы завтра чуть свет опять лететь, – подумала Вера. – А вдруг не вернется?..»

Нюра как бы прочитала мысли Веры:

– С Костей все в порядке. Когда я улетала, их полк уже вернулся.

– Да? – непроизвольно вырвалось у Веры.

В самолет Нюры посадили гауптмана Вегерта, а в другой – ефрейтора Гудера. Вера второпях засунула за пазуху Нюре письма.

Пленных крепко-накрепко привязали к сиденьям.

– Фатерланд капут! Гитлер, ауфвидерзейн! Гут морген, русс! – кричали гитлеровцам партизаны.

Самолеты один за другим вырулили на старт, взлетели и растаяли в ночной синеве.

Потухли костры, но никому не хотелось уходить с этой поляны, где только что летчицы протянули руки тепла и надежды с Большой земли. Кто-то скомандовал:

– Семен, Кузьма, Петро! Взять мешки с почтой! А ты, Степичев, сделай, чтобы ни одного пятнышка от костров не осталось.