Текст книги "По зову сердца"

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Девушки встретились с Михаилом Макаровичем в лесу, у глухого поворота на Федоровку. Если бы он не окликнул, они не узнали бы его: навстречу шел крестьянин, державший на поводке белую с черными пятнами собачонку. Выгоревший картуз, нахлобученный козырьком на глаза, короткий, без пуговиц, пиджачишка, из-под которого выглядывала выцветшая, синяя в горошек рубаха, рыжие, старые, все в заплатах сапоги, холщовые штаны – все это создавало впечатление, что идет не кто-нибудь, а вконец замученный нуждой крестьянин.

– Девушки, далеко ли до кирпичного? – поравнявшись с Верой и Аней, немощным голосом спросил Михаил Макарович. Вера, не останавливаясь, хотела было сказать «прямо», но знакомый жест – почесывание щеки, что означало: «не следят ли?» – остановил ее. Она сдернула платок на затылок, что говорило: «нет, не следят».

Михаил Макарович свернул влево и пропал в зеленой листве придорожных кустов. Оставив Аню на повороте, Вера пошла за ним. Пройдя метров сто, Михаил Макарович остановился и позвал Веру.

– В чем дело, Настя? – расстегивая ворот рубахи, спросил Михаил Макарович.

– Тяжело мне, Михаил Макарович, – как бы чувствуя себя виноватой, шепотом начала Вера. – Вокруг меня сложилась такая напряженная обстановка, что в пору хоть из поселка бежать. В субботу Семен-полицай такое сказал, аж мороз по коже пошел. – И Вера подробно обо всем рассказала… – А тут еще разные слухи ходят, – с горечью продолжала она. – Говорят, будто фашисты Керчь заняли, что наши опять отходят и уже идут бои за Старый Оскол и Миллерово. Немцы трубят вовсю, что начали широкое наступление и в августе война будет закончена. У нас в поселке, на станции, да и в ближних деревнях полицаи подняли голову и терроризируют население… Народ в поселке как-то притих, согнулся, говорить стал шепотом. Некоторые даже в пояс старосте стали кланяться. Противно на все это смотреть… Понимаете, Михаил Макарович, не хватает иногда сил, чтобы себя сдержать… Если бы не эта наша обязанность, я давно отправила бы вислогубого к праотцам и обер-фельдфебеля заодно…

Михаил Макарович положил руку на плечо Вере:

– Не имеешь права этого делать. Чувство, рассудок, воля – все твое существо – должны быть подчинены только одной цели, нашей…

– Из-за этой цели меня ненавидит народ, а такие, как Лида, готовы уничтожить меня… Всякий честный человек называет меня предательницей, фашистской потаскухой. Они давно бы меня прикончили, но побаиваются фашистов и полицаев. Вот до чего я дожила…

Михаилу Макаровичу это не понравилось. У него возникли опасения, что Вера поддалась тому страху, которым болеют все разведчики, впервые попавшие в тыл врага. Может ли она и дальше выдержать весь этот тройной натиск: Лиды, вислогубого и обер-фельдфебеля и так же успешно выполнять свой долг? Хорошо зная, что их натиск с каждым днем будет нарастать и что в конце концов это может перерасти во взрыв, Михаил Макарович задумался. А на него смотрели встревоженные карие глаза. Вера говорила и говорила: ей надо было излить, как единственно близкому человеку, все свои мысли, сомнения и горечь. И он не стал таить от Веры тяжелого положения на фронтах Красной Армии:

– На Курско-Харьковском направлении, на Кубани да и в Крыму мы пока что отходим. Но нас, Настя, это не должно обезоруживать. Мы на самом передовом и боевом рубеже. Держись, друг мой, держись!

Эта горькая правда не вызвала у Веры ни уныния, ни вздоха печали. Наоборот, ее темно-русые брови сурово сдвинулись, губы сжались.

– Здесь, в вашем районе, – продолжал Михаил Макарович, – фашисты сосредоточивают, как ты говоришь, выводимые с фронта войска, которые, конечно, будут направляться на Брянск, Орел, то есть на Курско-Харьковское направление. И все, что идет по железной дороге на юго-восток, все это идет туда… Следовательно?..

– Следовательно, – отозвалась Вера, – мы должны оставаться здесь…

– Да, – Михаил Макарович кивнул головой. – Вы должны продержаться до августа, а там я вас переброшу на другое направление… Но если будет уж очень невмоготу, тогда уходите в этот лес и связывайтесь со мной… Теперь слушай и запоминай: Лиду не отталкивай, испытывай ее на верность и постарайся заставить работать на нас… Вислогубого надо убрать. Пусть этим делом займется Клим. Обер-фельдфебеля следует нейтрализовать… Для этого Аня и Устинья, а потом и ты должны недели две «поболеть тифом». Начинайте «болеть»… со следующего воскресенья.

– Как же? Для этого должны быть симптомы…

– Симптомы будут – врач поможет.

– Но тогда нас с кухни выгонят.

– Ну и что ж, – с улыбкой ответил Михаил Макарович, – это даже очень хорошо. Лида не станет больше приставать к тебе с отравой… Что же касается работы рации, – продолжал он, – то вот новый график волн, – протянул он бумажку. – Почаще их меняй. Да и донесения составляй как можно короче. Не бойся, штаб тебя поймет. Ну, кажется, Настя, все… Если что, выручу.

– Спасибо, Михаил Макарович, – протянула Вера руку.

– Теперь я буду сам вас навещать, – сказал тот на прощание.

Собака повела мордой, зевнула во всю пасть, потянулась и завиляла хвостом, глядя на хозяина умными преданными глазами. Михаил Макарович потрепал ее за ухо и, сказав «пошли», проводил девушек почти до дороги. Расставаясь о ними, предложил набрать по вязанке хворосту и с хворостом вернуться в поселок.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

За работой незаметно летело время. Информация «Гиганта» по графику шла нормально, но все же в душу Веры и Ани закрадывалась будоражившая их тревога. Вчера офицер, читая солдатам газету, восторженно дважды повторил: «…имперские войска взяли штурмом неприступную морскую крепость и военный порт Севастополь». А сегодня на поселок нагрянул отряд гестаповцев и произвел повальный обыск. Не миновал обыска и дом Устиньи. В избе перевернули все вверх дном, рылись в амбаре, хотя он был совершенно пуст. Двое гестаповцев с длинными щупами, сопровождаемые Семеном, пошли на гумно.

Вера и Аня забрались на чердак и оттуда, глядя в просвет меж соломой, с замиранием сердца следили – а вдруг вынесут рацию.

Эти минуты стоили нескольких лет жизни. Устинья, стоя в малиннике, тоже очень волновалась – она знала, что там спрятано.

Вот из ворот гумна вышел один, другой гестаповец, за ними – Семен. Первый отряхнул руки и по-кавалерийски перекинулся через изгородь, за ним последовал другой. Семен, подражая «хозяевам», хотел было проделать то же самое, но задел за жердину ногами и нырнул головой вниз. Донесся хохот. Хохотала и Устинья. Не смеялись только Вера и Аня. На них навалилась какая-то странная усталость. Обнявшись, они долго сидели, пока не послышались шаги Устиньи.

Арестовали четырех крестьян, в том числе и старосту Егора Егоровича. Одни говорили, что староста помогал партизанам, другие – что он и сам партизан-коммунист. Вере, слышавшей о старосте много хорошего, было жаль этого человека.

– Тяжело… Как бы это помочь Егору Егоровичу? – горевала Устинья. – Надо бы сообщить партизанам, – промолвила она.

– Тетя Стеша, ты знаешь, как пройти к партизанам? – Аня смотрела на нее удивленным взором.

– А? – встрепенулась Устинья. – Нет, дорогие, не знаю… Где ж мне знать-то.

– Им, наверно, и без нас сообщат, – успокаивала Устинью Вера.

– Конечно, конечно, – грустно прошептала Устинья, вдруг поднялась и сказав: – Вечеряйте, девки, без меня, – накинула на плечи платок и пошла к двери.

– Ты куда, тетя Стеша? – бросилась за ней Вера. – Мы тебя проводим.

Устинья остановила Веру и, строго посмотрев на нее, сказала:

– Упаси боже. Долго ли до беды, – и ушла.

Вера смотрела в окно, ожидая, когда пройдет Устинья, чтобы узнать, куда она направится, но хозяйка как в воду канула. Через какую-нибудь минуту девушки выскочили на улицу, оглянулись, прошли в огород, но Устиньи и след простыл.

– А здорово она нас провела, – засмеялась Вера, вернувшись в избу. – Вот как надо уходить…

– Не смотри, что косо повязана, зато хитрость здорово привязана, – вторила в тон ей Аня.

– Михаил Макарович знает, кому нас доверить.

С улицы послышались торопливые шаги. Аня из-за косяка взглянула в окно и отшатнулась.

– Лида!

– Вот некстати. – Вера хотела было спрятаться за пологом кровати, но дверь распахнулась, и Лида с порога почти закричала:

– Девчата, новость! Будь он трижды проклят!.. – и, сдернув с головы платок, бухнулась на лавку. – Вислогубого, Семена-то, назначили старостой.

Вера и Аня молчали.

– Завтра вислогубый справляет гулянку со жратвой и самогоном. Слышите, – повела она носом, нюхая воздух, – как паленой щетиной несет? Поросенка его дружок Осип смалит… Наверное, шкура, и сам полицаем станет…

– Что ты, Лида, так говоришь? Не приведи бог, легко и в беду попасть, – остановила ее Вера.

– А кого мне бояться? Вас? – со смешком смотрела на Веру Лида…

– А почему бы и нет? – спросила Вера.

Лида сощурила глаза, хитро посмотрела на нее, а потом на Аню.

– А чего мне вас бояться? Вы девки нашенские, советские. Только у вас это, – покрутила Лида пальцем у виска, – немного таво, не отработано… Бог вам основательно мозги затуманил… Но это со временем пройдет…

– Откуда у тебя такая вера в нас? – спросила Вера.

– Откуда? – На Веру смотрели добрые васильковые глаза. – Если бы вы были не наши, то давно предали бы меня вислогубому… – посмотрела на Аню. Но та как сидела за столом, опершись подбородком на сложенные руки, так и не шелохнулась. Лида продолжала:

– …Меня Егор Егорович надоумил. Ведь это он тогда мне отраву дал.

– Староста? Разве он…

– Он хороший… – Лида осеклась. Она чуть не проболталась, что староста коммунист и стал старостой, как она слышала, по заданию райкома партии, который, наверное, находится где-то с партизанами в лесу. – Да ну вас, – Лида махнула рукой и пошла к зеркалу прихорашиваться.

Сгустились сумерки. Из-за косяка окна показался бледный серпок только что народившегося месяца. Лида придвинулась поближе к девушкам. Вера видела, что ее мучает какая-то тайна и ей невмоготу удерживать ее.

– Говори, Лида, не бойся, – прошептала Вера. – Мы не подведем тебя… даже если нас будут пытать…

– Смотрите же, девчата! – Лицо ее стало строгим. – Мы решили убить вислогубого.

– Кто это «мы»? – деланно безразличным тоном спросила Аня.

– Народные мстители!

– Народные мстители? – переспросила Вера.

Она слышала от Устиньи, что в округе действует партизанский отряд «Патриот Советской Родины».

Вера представляла этот отряд мощным, большим, а его людей – пожилыми, сильными, с карабинами за плечами, с гранатами на поясе, пулеметными лентами через грудь. И никак уж не могла представить себе народным мстителем Лиду.

– Ты состоишь в отряде народных мстителей? – спросила Вера.

Лида замялась.

– Нет, я не состою. Но это так. Егор Егорович называл нас, девчат, которые ненавидят фрицев, – народные мстители. Он часто говорил мне: «Не беда, что ты не в отряде, там тебя все равно числят». Он меня туда не послал, наверное, только потому, что я не комсомолка, – с грустью закончила Лида и замолчала. Но вдруг встрепенулась и вложила в руку Веры бумажный комок. – Это отрава, ее два порошка… К вам он ходит… Если дать ему в красной бумажке, то он через часа три подохнет, а если ту порцию, что в белой, через полчаса… Поняла?

На лбу Веры выступил пот, но она не вернула этот комок Лиде, а, наоборот, крепко зажала его в своей руке. Для маскировки бубнила, что у нее для такого дела не хватит смелости. Да и боится брать на себя тяжкий грех.

– Как же так?.. Это ведь богу противно… – бубнила она.

– Эх, ты, святоша! – прикрикнула Лида, схватила со стола горшок и замахнулась им. – Вот как тресну по твоей забитой дурью башке, так сразу дойдет!.. Враг поганит нашу землю, жжет наши избы, убивает наших родных и дорогих людей, насилует девчат, угоняет народ в неволю, а ты слюну пустила! Ханжа разнесчастная!.. – потрясая горшком, Лида наступала на Веру, и если бы не шаги во дворе, она, возможно, даже легонько стукнула бы ее.

– Да тише ты, мститель! Слышь, кто-то идет, – шикнула Вера. – Вот из-за таких болтунов и хорошие люди гибнут…

Лида схватила со скамейки платок и бросилась к двери, но было уже поздно. В сенях что-то загремело, послышалось царапанье по стене, потом заскрипела дверь, и пьяный голос Семена прохрипел:

– Есть кто живой? Открывай!

Все, затаив дыхание, молчали. Семен в дверях чиркнул спичкой и заорал:

– А, Настасия батьковна! Поклон и уважение! – поклонился он до пояса. – А где Устинья?

– Тети Стеши нет дома. Позвать? – Вера рванулась к двери.

– Не надо! – Семен преградил ей путь и снова чиркнул спичкой. – Зажигай коптилку!

– Нам и так хорошо, – огрызнулась Аня.

– Что?! Мне перечить?.. Дура! – гаркнул Семен и что есть силы стукнул кулачищем по столу, да так, что даже в шкафчике зазвенела посуда. – Ты знаешь, кто я?!

– Дурак! Вот ты кто, – сорвалось у Ани.

– Что?! Повтори! – Семен рванулся к Ане. – Теперь я власть, вот кто! Староста. Понимаешь ты? – обернулся он к Вере. – Настенька, – староста! Теперь вы все в моих руках, – дыша перегаром, орал Семен.

Вера зажгла коптилку.

– …Я тебя, Анастасьюшка, кукушечка моя, в обиду не дам… Если кто до тебя дотронется, – скрежеща зубами, Семен потряс кулаком, – сам на дыбу вздерну… – Потом он взял Веру за руку и потянул в темный угол. – Завтра созову гостей, всех знатных людей, господина коменданта приглашу и всем покажу тебя… Вот тебе подарочек, – он вытащил из бокового кармана бусы.

 
Разукрашу тебя, как картинку,
И отдам это все за любовь…
 

Вера оттолкнула его руку с бусами. Глаза Семена блеснули злым огнем, он заревел:

– Настя! Не перечь! – и, схватив ее за талию, прижал к себе.

 
Но если сомненье вкрадется,
Что Настюшенька мне неверна,
Наказаньем весь мир содрогнется,
Ужаснется и сам сатана…
 

И Семен жадно впился губами в губы Веры.

Вера вырвалась, со всего маху ударила его по лицу и выбежала из избы. Семен, разъяренный, словно зверь, помчался за ней. Настигнув в огороде, он сбил ее с ног и, навалившись всем телом, зажал ей ладонью рот. Зубы Веры впились в грубую кожу ладони. Семен крикнул, но руку не убрал. Вера, напрягаясь изо всех сил, забарабанила кулаком по его голове. Но Семен терпел все. Веру охватило отчаяние, она задыхалась… Вдруг перед глазами Веры что-то мелькнуло, раздался глухой удар. Семен ткнулся носом в ее грудь и замычал. Вера собрала остаток сил, рванулась в сторону и сбросила с себя дергающееся тело Семена.

– Вера, отойди! – властно прохрипела Лида.

И снова раздался такой же страшный звук.

Вера схватила Лиду за руку, вырвала у нее полено.

– Что ты сделала, безумная?!

– Порешила погань фашистскую!

– Эх, Лида, Лида, – качала головой Вера. Но рассуждать было некогда. Она схватила Семена за ноги и хрипло выкрикнула: – Берите его.

Девушки подхватили труп и отнесли на берег, против усадьбы сгоревшего дома. Там сбросили его с обрыва и, как только послышался всплеск воды, сорвались и понеслись к дому, словно боялись, что Семен выскочит из реки и кинется за ними. В огороде Вера опустилась на корточки, пощупала землю руками и ощутила что-то липучее. Кровь! Девушки мигом подгребли пропитанную кровью землю, забросили ее в реку, а выемку засыпали свежей землей.

– Где полено? – вспомнила Вера.

– Полено? Где-то здесь бросила, – растерянно ответила Лида.

Найдя полено, Вера снова побежала к реке и швырнула его на самую середину. Увидев за спиной Лиду, приказала:

– Быстро пошли домой! Осмотреть одежду и вымыться.

Дома все было по-прежнему: так же мирно мигала коптилка, колыхался от шагов край полога. Но, о ужас! На лавке лежала фуражка Семена. Вера ахнула. Схватила фуражку и бросилась было к двери, но остановилась.

– Лида, возьми фуражку и забрось ее в огород Осипа.

Лида взяла фуражку, потянулась к Вере.

Девушки крепко обнялись.

– Вот, Лидуша, какое страшное дело нас породнило. Иди, милая, – дрогнувшим голосом проговорила Вера.

Девушки проводили Лиду до ворот. В поселке было темно и как будто мертво. Вера пошла в огород. За ней следом безмолвно шагала Аня. Она поняла намерение подруги. Вера подошла к гумну и скрылась в черном проеме ворот. Аня заняла свое обычное место в кустах смородины. Сегодня ее пугало все, и она сидела как на иголках, вздрагивая от малейшего шороха.

Наконец Вера вышла.

– Все передала? – спросила ее Аня.

– Все, – устало прошептала Вера. Девушки торопливо направились домой. Вера закрыла двери на все засовы, проверила, хорошо ли занавешены окна, потом вынула из-за трубы тетрадку, вырвала из нее несколько листов.

«Дорогие соотечественники! – писала она печатными буквами. – Не верьте фашистской брехне. Воронеж и Лиски наши. Наши подводники вчера потопили в Баренцевом море самый лучший немецкий линкор „Тирпиц“. Да здравствует Советская Родина! Смерть немецким оккупантам!

Народные мстители. 9 июля 1942 года».

– Ты что? С ума сошла? Сейчас же спать ложись! – Аня выхватила листок из рук Веры и тут же сожгла его на загнетке, а Веру толкнула к кровати. – Не твое это дело.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Устинья вернулась, когда девушки уже завтракали. Опустив мешок с покупками на скамью около шкафчика, она спросила как бы между прочим:

– Вы уже снедаете?.. А что едите? – Лицо ее было веселым, а глаза так и искрились радостью. Подсев к столу и взяв из чугунка картофелину, Устинья зашептала: – Девчата мои дорогие, сегодня у фрицев страшный переполох. Народные мстители понаклеили везде листовки. В них говорится, что наши потопили какой-то большой фашистский корабль. Говорят, что куда-то пропал вновь испеченный староста… Меня, когда возвращалась, схватили, все из мешка вытряхнули. Один солдатишка, дрянной такой, плюгавенький, во время обыска вытащил у меня деньги и хотел было присвоить. Так обер-фельдфебель Кнезе как гаркнет. Он испугался и сунул мне деньги назад. А на базаре жуть, страсть: полицаи шуруют, бабы кричат, главный полицай свистит…

В избу вошла соседка Федориха. У порога перекрестилась, сказала: «Хлеб да соль» – и села на лавку.

– Устинья, девки, что на поселке творится!..

Все сделали вид, что ничего не знают. И соседка повторила все то, о чем только что говорила Устинья.

– Партизаны перехватили машины у Крутого Лога, – передохнув, продолжала она. – Перебили всю охрану и наших освободили…

– А Егора Егоровича? – спросила Устинья.

– Говорят, и его освободили, – ответила соседка. – Накось, дело-то какое – староста и коммунист. А мы-то ему какую только напасть не сулили. Ну, кто б мог подумать?.. – Федориха всплеснула руками. Высказав все, что знала, ушла. Вслед за ней пришла Лида.

– Осипа сейчас повели в комендатуру, – сообщила она. – Один, какой-то гражданский, нес фуражку Семена…

Вера мигнула, чтобы она не проболталась, и пригласила завтракать. Лида села за стол.

Вдруг дверь распахнулась, с порога соседский мальчик Гераська крикнул:

– Тетя Стеша, гестаповцы шуруют!

Все как сидели за столом, так и замерли. Потом Лида сорвалась с места и бросилась к двери. В дверях она столкнулась с хромоногим Кириллом, который дал мальчишке подзатыльник:

– Чего орешь, дурень?

Вера и Аня вышли во двор.

На улице было спокойно, только почти у каждого дома, прижавшись к углу, или из-за косяка двери, или в окна выглядывали испуганные люди. Вера оставила Аню за стеной у поленницы, а сама вернулась в избу.

– …Гераська правду сказал, шуруют, – глуховатым голосом говорил Кирилл Устинье. – Если что есть, то прячь подальше, а то дай мне, я припрячу.

– Что мне прятать-то? Разве муку, что ль? – как бы не понимая, о чем говорит Кирилл, ответила Устинья. – Так пусть берут…

Вера прошла за полог и стала собираться на работу, прислушиваясь к разговору.

– Не о муке я говорю…

– А о чем же?

– Я говорю, что, может быть, что-нибудь непотребное, опасное.

– Что ты, Кирилл Кириллович. Да откуда у меня такое? Не приведи Христос. С чего ты взял?..

– Да так…

Вера слышала, как Кирилл прошелся по избе, потом, видимо, снова подошел к Устинье и тихо сказал:

– Рад, Устинья, что у тебя ничего нет… А то, правду сказать, я за тебя побаивался… А мне это не безразлично. Ну, я пошел, – сказал он полным голосом и вышел из избы.

Вера показалась из-за полога.

– Тетя Стеша, кто он такой? Что за человек? Наш или чужой?.. – спросила она.

– Кто? Обыкновенный, крестьянин. Да и крестьянином-то его назвать нельзя… Непутевый был. В крестьянстве у него ничего не получилось, да и на кирпичном чего-то не удержался. Работал одно время на чугунке, но и там чего-то не потрафил… Потом куда-то уехал. Вот только перед войной объявился и снова устроился на чугунку… Бабы болтали, что у него глаз тяжелый. Бывало, как поглядит своим черным глазом, так и жди какой-нибудь беды. Так его и прозвали «Хромой на черный глаз».

– А что он сейчас делает?

– Как что? Крестьянствует. Плохо, но крестьянствует.

– Да я не это хотела спросить, – понизила голос Вера. – Я хотела спросить… он партизан?

– А бог его ведает, кто он. Одно могу сказать, кажется, хороший человек. Случись что-нибудь у нашего брата – он тут как тут. Заболел? Он лекарствие достанет – травы знает… В деньгах нуждаешься? Есть у него – даст.

– Тогда почему же его так нехорошо обзывают?..

– А знаешь, как в народе? Потянул душок – пополз слушок. Ползет, воняет и как репей прилипает, – вздохнула Устинья.

– Тетя Стеша, а он знает, что ты связана с партизанами?

Устинья прикрыла своей шершавой ладонью рот Веры и прошептала:

– Тише!.. Откуда ты взяла?

– Догадываюсь…

– А если и догадываешься, то молчи!

– Ну, а он?

– Дура ты, Настя, вот что… Я тебя не расспрашиваю, значит, и тебе не след меня расспрашивать. Вот когда наши придут, тогда и будем расспросами заниматься…

– Не сердись, тетя Стеша, – по-дочериному обняла Вера Устинью. – Я только хотела знать, дядя Кирилл наш человек или…

– А кто его ведает, Настенька. Сразу трудно сказать. Сама знаешь, какое время. Одно мне кажется, что добрая душа… А иной раз эта его липучая доброта настораживает…

Вера поняла, что Кирилл Кириллович не партизан. «Тогда кто же он?» – задумалась она.