Текст книги "Мы из Кронштадта. Том 1"

Ясное дело, корова, что твой ребятенок болеет и болеть будет, если грудью ты его не кормишь в принципе и куришь, как паровоз, в его присутствии. Еще б он не болел!

Нет, определенно мне больше нравится в нашей сумасшедшей компании, чем в клинике, которая сейчас и жнец и швец и на дуде игрец – поликлиническое звено в городе выбило почти полностью в самый же первый день прихода зомби.

Правда, свое освобождение пришлось отрабатывать, добывая всякие заковыристые вещуги в самых паскудных местах. Это майору сошло с рук, что он приволок груду реактивов из лаборатории, да, к сожалению, реактивов на гепатит, которого с начала Беды след простыл и потому вот именно на гепатит реактивы вообще-то не заказывались. Мне такое не пройдет, потому приходится стараться во время вылазок, притаскивая то, что положено, плюс дважды в неделю надо кататься в Петропавловку – там медпункт так и остался на моей ответственности, да пара ночных дежурств в самой клинике. Гибрид дежурного врача и охранника.

Глава 3. Собаченции

Собака радостно тащит поводок, видя, что я надеваю башмаки и беру автомат. Для прогулок по городу у меня городской пистолет-пулемет судаевский, а вот Калаш – тот на выезды. Мощноват он для города. Да, такие милые времена. Раньше для прогулок тросточку брали. Потом плеер. Теперь автомат…

Бурш уже на месте. Собакевичи начинают радостно приветствовать друг друга – родственницы, чай, сестрички из одного выводка, или как там называются собачьи семьи. И имена у них соответственные – сестричку зовут Исида. Собственно, выбор был именно таким, чтоб шепотом позвать, если надо. Ну и чтоб солидно. А то их единокровного братика Костогрызом назвали, что не комильфо, мне кажется.

Дальше начинается дрессура… Называется это все ОКД и, собственно, служит тому, чтобы сделать из собаки человека. Иногда у меня складывается впечатление, что я сам столько всего делать не умею. Или умею, но плохо. Собаки же стараются изо всех сил, и смотреть на них – толстопузых, но старательных – уморительно.

После того, как Бурш дал мне распечатки всех собачьих умений, которым мы их должны научить, я диву дался. Однокурсник из Эстонии, когда у меня гостил, всегда приходил с прогулок по Питеру немного офигевшим и утверждал, что у нас муниципалитет богатый и не ищет денег для бюджета. Дескать, в Эстонии собака без намордника, поводка и уж тем более не откликающаяся на свою кличку сразу дает весомый вклад в городской бюджет. В виде штрафа из кармана собачника. Ну, а у нас этим не заморачивались.

Кстати, в Кронштадте уже есть в одном из приказов пунктик об отстреле всех бегающих в неположенных местах собак, не сопровождаемых бегущими рядом с той же скоростью хозяевами. И весьма жесткие санкции для тех, у кого собака не на поводке и без намордника. Пятнадцать суток общественно-полезных работ, как называется деятельность в «отряде исправления 3 категории».

Так вот, оказывается, и до Беды каждая вменяемая собака должна была знать свою кличку, прибегать к хозяину по первому зову, а в людных местах идти слева, держась плечом у ноги хозяина. Ну, про поводок и намордник уже говорилось. Надо же. Я и не знал – как, впрочем, и сами собаковладельцы.

Вообще-то Бурш то и дело ставит меня на место и многие мои разумения пускает дымом. Мне вот казалось, что дрессура унизительна для собаки. Типа, собака – она тоже личность. Но на дрессировку Фрейя рвется как на праздник, за четверть часа уже начинает поскуливать, скрестись в дверь и проявлять нетерпение. И на площадке старается изо всех своих пока невеликих сил и явно радуется, когда у нее что-то выходит. Бурш, правда, придерживается метода поощрения – потому мне приходится то давать вкусняшки, то гладить, то хвалить в устной форме, рассказывая щену, какая она умница. Она в ответ готова из шкуры вылезти. Коллега же все мои интеллигентские благоглупости разбил простым вопросом: «Дрессура, значит – подавление индивидуальности? А когда человеческого детеныша учат говорить, ходить и есть самостоятельно – это, надо думать, тоже подавление индивидуальности?»

Уел. А потом еще и дополнил: «Собака – стайный хищник. Потому семья хозяина – для нее своя стая. А в стае все сидят на своих полках по иерархии, согласно штатному расписанию. И либо хозяин – вожак стаи, и тогда для собаки все ясно и она с удовольствием играет по правилам, либо хозяин – пустое место, и тогда она сама становится вожаком. У подавляющего количества собачников вожак стаи – именно собака. И это грустно, потому как вместо умного существа, от которого всем радость, получается вздорная, злая и тупая скотина. Глупость хозяина всегда на собаку переходит».

Ну, не возразишь. Вот и учим собак ходить и говорить… Есть самостоятельно они уже и сами умеют. Но трудно это все…

Уже в конце занятия собаченции внезапно начинают щетиниться, урчат и пятятся. Странная реакция. Когда рядом зомби – Фрейя лает и прыгает на месте. И на Блондинку тоже так отреагировала. И до того – был уже морф, та же реакция. А тут попятились и дернули разом в дальний угол площадки. Аллюром три креста. (Не знаю, что это такое на самом деле, но звучит красиво и, наверное, это значит «очень-очень быстро»).

Мы с Буршем тоже, не сговариваясь, начинаем отходить за собаками. Тяну с плеча ППС. Коллега оказывается только с пистолетом. Ничего не вижу сильно страшного. Но то, что мы оба вооружены не шибко, да к тому же я не в курсе, как Бурш стреляет – не настраивает на боевой лад.

– Пойдем, глянем? – не очень уверенно спрашивает коллега.

– Не тянет. И одеты мы не толсто, и вооружены слабовато.

– Это да… А что там? Так Фрейя уже реагировала?

– Нет, так не было ни разу. На морфов она лаяла.

Смотрим на собак. Из-за стоящего в углу площадки металлического короба, где хранится всякий нужный инвентарь, опасливо торчат два кожаных носа. Спрятались щенята.

– Что бы сделали персонажи в американском триллере? – спрашиваю я Бурша несколько нервно.

Он косо улыбается, отчего шрам на щеке шевелится как живой, потом отвечает: «Они бы разделились и пошли посмотреть, что там за скелет танцует».

– Значит, мы что должны сделать? – пятясь, спрашиваю я его.

– Брать щенят на руки и валить отсюда – причем быстро.

И мы выполняем намеченное действо с мужественной непреклонностью и стремительностью.

Только выбежав на городскую улицу, останавливаемся.

Щенята нервничают, но уже не так боятся, как на площадке. Значит, нечто отдалилось. Начинаю вызывать майора. Отзывается с задержкой. Докладываю ситуацию. Хмыкает, приказывает дать координаты места, где стоим. Передаю рацию коллеге, он лучше тут ориентируется… Майор слушает, обещает прибыть через десять минут.

– Да, а что это вы говорили о крепостной стене, рядом с которой мы стоим? – осведомляюсь у напряженно посматривающего по сторонам коллеги.

– Так вот же она, у вас перед глазами – удивляется он.

– Вот этот заборчик!?

По-моему я его обидел.

– А вы заберитесь на него сначала. Вполне нормальная крепостная стена. Ну, не по всему периметру сохранилась и башня только одна уцелела, но тем не менее.

Стоим, молчим. Смотрим по сторонам. Тормозим бабку с ротвейлером, которая шла явно на выгулочную площадку, где мы как раз занимались. Рекомендуем ей не переть на рожон до прихода патруля. Бабка вроде внимает голосу разума, но ее песик думает иначе и спокойно волочет старуху, не слишком обращая внимания на ее окрики, команды и прочие бессмысленные попытки удержать пса на месте.

Нелепая ситуация. Бурш выразительно смотрит на меня, на увлекаемую бабку и ничего не говорит. Он опытнее меня в собачьих делах и раз не вмешался – мне тоже не след соваться. Парочка тем временем прокорячивается в арку этой так называемой крепостной стены, и бабкина ругань несколько стихает. Но очень ненадолго, потому как внезапно она становится громкой, визгливой, потом ее словно обрезает, и мы видим трагикомичную картинку: песику тоже что-то сильно не понравилось у площадки и теперь он стремительно несется обратно. Изредка успевая оттолкнуться ногами от земли, следом почти летит по воздуху бабка, наконец, она шмякается на землю и теперь пес ее волочит плашмя, отчего скорость его передвижения несколько снижается, но не так чтоб сильно.

– Может, пристрелить животное, чтоб не мучилось?

– С ума сошли! Она хоть и старуха, а все-таки живой человек! Пункт 16–16 никто не отменял, – осаживает мой порыв коллега.

– Я вообще-то про ротвейлера говорил, – отвечаю я.

– Так и ротвейлер пока пункт 28-6 не нарушает. Бежит со скоростью хозяйки. Все в порядке.

– Помогите! – орет бабка.

– Да чем же я вам помогу, – участливо отзывается Бурш.

– Джерика подержите!

– За какое место? – так же участливо вопрошает врач у протаскиваемой мимо нас старухи.

– Идиоты! За ошейник! Да сделайте что-нибудь!

– Могу Джерика пристрелить, – предлагаю я, сдерживая смех и кося глазом на арку в крепостной стене.

– Нет! Не смейте! Не вздумайте стрелять, я буду жаловаться! – орет старуха.

Джерик сбавил пыл, ей удается встать на четвереньки. Я собираюсь ей помочь, но Бурш меня удерживает.

Высказав все, что она о нас думает, изгвазданная в пыли старуха пытается тянуть Джерика домой. Пес, весящий, пожалуй, столько же, сколь бабка, только сильно помоложе, помускулистее и тверже стоящий на четырех ногах, тянет ее в другом направлении. И, разумеется, побеждает.

Особо отслеживать бабкину борьбу с домашним питомцем не получается – все-таки нечто, так напугавшее собак, еще там. За крепостной стеной, которая заборчик. Спускаем щенят на землю. Жмутся к ногам, не шалят.

Наконец, подъезжает майор.

Из пошарпанного и местами помятого лендровера вместе с ним выскакивает Серега и бывший капитан Ремер, который теперь работает с нами. Они одеты несколько не по сезону – словно сейчас не лето, а морозная зима, да еще и защитными пластинами обвешались.

– Ну, и где ваш собакоморф? – спрашивает майор.

– С чего это вы решили, что именно собако– и именно морф? – подозрительно осведомляется Бурш.

– Элементарно, Ваксон. Сейчас и проверим. Вы держитесь пока сзади, – буднично отвечает майор, перехватывая поудобнее тяжеленное охотничье ружье-автомат.

Они разворачиваются цепью, и мы все идем туда, где щенки напугались.

Вскоре щенки опять начинают беспокоиться и вырываться. Но нам приходится двигаться вперед, успокаивая их – с таким индикатором жить спокойнее, особенно когда рядом какая-то гадость. Морф и из собаки получается жутковатый – видели уже, приходилось, да еще в придачу, не пойми с чего, у некоторых новые навыки появляются. Как у того сенбернароморфа, которого мотопатруль с дерева сшиб. Не мог залезть он на дерево ни за что – а залез и, в общем, грамотно засаду устроил – хорошо, его в голых ветках пулеметчик разглядел. Сейчас-то все зеленое, прячься – не хочу.

Здесь как раз зелени хватает – это ж практически за чертой города зеленая зона, прибрежная полоса, правда изрядно замусоренная; какие-то гаражные кооперативы, вроде местные вообще это место «Шанхаем» называют. Мне оно известно только тем, что Вовка тут нашел на 18-й день Беды живого парнишку – тот спрятался в туалете бензозаправки, что слева, и там отсиживался. Вроде он уборщиком, что ли, тут работал, вот и ухитрился протянуть на чипсах и печенье, что с витрины хватанул, убегая в свою фортецию. И даже не свихнулся, просидев столько времени в осаде.

А еще тут площадка, на которой мы занимаемся.

Трое одетых в стиле «не кусай меня, собака» товарищей не торопясь идут перед нами. Мы приотстали – щенки дальше не хотят категорически. Изо всех сил не хотят.

Пока мы с ними возимся, ребята, видно, находят искомое – гулко грохают три выстрела.

– Все с этим, тащите Хундфройляйн! – кричит нам Брысь.

– Что там было? – ору в ответ.

– Оно и было, – несколько неясно отвечает Серега.

Собаку приходится брать на руки. Так она чувствует себя несколько увереннее, но все равно старается вырваться. А весит она уже с пуд где-то.

Морф оказывается ужасающим. Я таких не видал раньше, а еще меня пробирает хохот. При жизни животное это было самой мелкой собачонкой – таких в сумочках таскают. Чихуахуа, что ли, порода называется? Кого уж оно съело и как морфировало – мне не совсем понятно, размером оно по-прежнему и до кошки не дотягивает. Челюсти разве что увеличились и удлинились этаким клювом. Но вот пахло от него как положено – отчего другие собаки пугались всерьез. Размеры подкачали, а так вполне себе морф. Особенно издалека, да по запаху.

Возникает вопрос – забирать ли эту падаль с собой для отчета, как положено, или нас засмеют? Морф-то меньше кошки.

Брысь принимает соломоново решение: если для отчета и не примут, то в некролаборатории будут рады и такому образцу. В конце концов, крысоморфы еще меньше размерами попадались. Но это не делало их менее опасными и шустрыми.

Серега, тем не менее, хихикает. Ну да, отличный охотничий трофей, голову вполне можно на стенку повесить, а шкуру на ковер пустить. На коврик для мыши.

– Знаете, мне неловко, что мы вас по такому пустяковому случаю побеспокоили, – говорит Бурш майору, пока трупик упаковывают в мешок из черного пластика.

– Глупости не говорите, – невозмутимо отвечает Брысь.

– Почему глупости, – удивляется мой коллега вполне искренне. – Мы вооружены, умеем стрелять, а уж с такой мелкой ерундовиной справились бы. Ее же сапогом раздавить – не проблема, даже без стрельбы.

– Если вас гнетет то, что мы съездили на заявку и ликвидировали бесспорно морфа, то это зря. Нашей группе это в зачет. Если гнетет то, что вы как бы струсили – то это тем более зря. Не говорю уж о том, что это сейчас мы узнали, какой именно был морф, а получасом раньше никто понятия не имел об этом. Потому мог быть и какой-нибудь стокилограммовый мастиф, например, или фила бразильяна, не к ночи будь помянут. Много вы своими пукалками наработали бы. Не говорю о том, что собаченции вам стрелять не дали бы – задали бы лататы, дернули поводками в момент прицеливания… Так что все как должно. Нам ведь никакие потери не нужны, а?

– Да не хотелось бы. С чего вы решили, что это именно собакоморф?

– Тропность. Есть такое слово?

– Есть. Хотите сказать, что именно собакоморф тропен к собакам?

– Точно так. И это для собак сейчас самый страшный враг. На генетическом уровне. Хундефройляйн смелая девочка, видел я ее в деле, и раз она так напугалась – какие еще варианты. Вы мне лучше скажите – зачем вы тетку в пыли обваляли? Она на вас была очень зла, как я видел. Чем это вы женщину так окрысили?

– Она хотела, чтобы мы ее песика остановили и удержали.

– А вы что? Наш Доктор-то уж всяко должен был кинуться на помощь страждущим. Хлебом его не корми, альтруиста. Хоть за фалды держи.

– Вообще-то он вроде бы собирался. Но я не рекомендовал, – Бурш иронично смотрит на меня.

– Ну а что я? Я ж не полез!

– И правильно, – кивает коллега.

– А растолковать? – спрашиваю я, потому что и впрямь интересно.

– Собака – стайное животное. Помните? Ага, помните. Так вот, бабка – она хоть числится этим псом на низшем уровне иерархии, но в своей стае. Он будет защищать себя и свою стаю. Значит, если будем хватать его – он разозлится, а ошейничек у него, к слову, шипованый, так что пусть мадам сама за такой ошейник песика хватает; если тормозить бабку – он опять же разозлится, уже защищая особь из своей стаи. А песик без намордника. Напуган, потому агрессивен вдвое.

– Странно, – хмыкает Брысь, – я считал, что собаке можно дать команду – и она подчинится.

– Только если это нормальная собака и обучена понимать язык. Тогда она команду выполняет. Но то грамотная собака, а этот – дикарь, да еще и тупой. Вот представьте: как бы отнесся майор, если бы я схватил его за шиворот, да еще орал бы что-то на суахили или на чем там любит изъясняться ваш снайпер? Мне кажется, что майор отнесся бы к таким действиям неодобрительно.

Брысь посмеивается. Пример ему понравился. Только я подозреваю, что именно на суахили он команды понял бы как раз.

– Похоже, тут все. Поехали? – спрашивает Серега.

– Поехали. Вы, к слову, знаете, где эта собашница проживает?

– Знаю, – удивленно говорит Бурш.

– Значит, подтвердите нарушение пункта о намордниках.

– Может, не стоит давать делу ход?

– Стоит. Поверьте, стоит, – уже неуклюже залезая в машину, ответствует майор. – Вы с нами или остаетесь?

– Лучше пройдемся, – говорит мой коллега.

– А, ну бывайте!

Бурш, обращаясь к нашим щенятам, внушительно выговаривает торжественным тоном: «Сия у нас победа может первая назваться, понеже над морфом псоглавым таковым никогда такой не бывало».

И угощает свою Исиду чем-то вкусным. Приходится не отставать.

Ага, значит, все в порядке, раз он пустился выдавать фразочки на архаичном языке. Любит он таковым щегольнуть, но только в спокойной обстановке.

– Нам здорово повезло, – замечаю я на тот случай, если коллега чего не понял.

– Вы даже не представляете себе, насколько вы правы, – распутывая переплетенные разыгравшимися детенышами поводки, отвечает Бурш.

– Почему же, видывал я уже несколько собак-морфов.

– Половину на снимках других поисковых групп, часть из БТР, а вот в атаке непосредственно на вас сколько?

– Трех.

– Только, увы, тогда вы были в составе охотничьей команды, потому думаю, что не прониклись толком, не восчувствовали, – ехидствует коллега.

– Почему же не проникся? Я, конечно, не знаю, что это за бразильяна такая, о которой майор толковал, но что касается хищников породы псовых – все-таки не совсем уж до ушей деревянный.

– Бразильеро. Фила бразильеро. Есть такие песики – особо крупные, специально выведенные для охоты на человека. Полагаю, вы таких и не видали – их, к счастью, пока еще мало. Кане корсо, мастино наполитано… Как было написано на одном из сайтов, я сейчас процитирую: «Считается, что предки мастино выступали на древнеримских аренах в битвах со львами, быками и другими животными, включая христиан».

– Что, так и было написано?

– Слово в слово. Ручаюсь.

– Мда, и раньше знал, что собашники – люди, головой бабахнутые…

– Полегче, коллега, полегче. На тот случай – если вы не заметили, – тут Бурш ехидно подмигивает, – вы как раз разговариваете с собашником, да и сами вы собашник. Хотя отчасти вынужден согласиться: кретинов среди собаковладельцев много. Причем особенно у нас. Не так давно знакомым подарили как раз такого песика, из перечисленных. Группа пород «собаки с особо мощным укусом». Так представляете, вероятно. Вот им песика подарил разочаровавшийся в нем банкир – представьте, за три месяца на даче песик никого не разорвал. Пикантно?

– Не очень. Собачьи укусы я видал, лечить даже приходилось.

– Чьи, к слову, укусы были? – профессионально заинтересовывается Бурш.

– Кокер-спаниель, пудель, овчарка.

– Несерьезно. Собачки-то, мной названные, специально предназначались людей драть. Но при этом те, кто породы выводили, все-таки с головой дружили, потому старались вколотить псам, что не каждого человека надо рвать, а только того, на кого хозяин укажет. А у нас очередной придурок с деньгами покупает такое мощнейшее оружие – на манер гранатомета, пожалуй – и при этом еще и не доволен, что его гранатомет сам по себе не стреляет, когда вздумается. Ему даже в голову не приходит, что в случае такой неуправляемости он сам – первая мишень. Потому как именно он рядом всегда. К слову, владельцы и их семьи как раз чаще всего страдают. Не надо далеко ходить – виденная нами старуха по краю ходит: ротвейлер вообще мужская порода, то есть признает над собой только еще более брутального самца, чем он сам. А уж ротвейлер – брутальный до чертиков. Значит, бабку обязательно накажет как-нибудь.

Бурш задумчиво смотрит туда, куда пес уволок свою «хозяйку» и продолжает грустно:

– К тому же многих собак надо выгуливать как следует – чтоб устали, а не до кустиков и обратно. Тот же ротвейлер – ком мышц, мышцы работать должны. Иначе собака дуреет, мощь ее распирает. И с алабаями та же история – пять часов в день выгуливать надо, и с кавказцами, даже с мелкими стаффордширами и бультерьерами… Да, впрочем, ладно, что я тут лекции читаю. Нашим-то мамзелям гиподинамия не угрожает.

Мамзели действительно носятся вокруг нас как заведенные.

Настает время расставания – Буршу на дежурство, а мне домой надо. Выспаться.

Думал, что вот теперь будет не до компьютера, так режим дня восстановится. А черта лысого со свиристелками. Еще и ночь вышла какая-то дерганная, спал кусками, с утра словно из меня всю ночь веревки вили. И вроде бы ничего такого особенного, банальное дежурство, вполне все рутинно – то одно, то другое. Но встал как с левой ноги и вообще…