Текст книги "Лёха"

Старший стрелок имперской бронепехоты
Эрвин Скотки

Когда я увидел Карла, валяющегося на земле, и этих унтерменшей[56]56
  недочеловек (нем., уничиж.).


[Закрыть], шарящих у машины, то даже немного оторопел. Впрочем, если бы не этот сопляк, Макс, который, пыхтя и не глядя никуда, кроме как под ноги себе, топал следом… Винтовка сама скользнула в руку, привычно – все же опыт польской и западной кампании для меня не прошел даром. Но изготовиться я не успел – этот болван Макс толкнул меня в спину, и я сам чуть не упал, едва удержался, почти уткнувшись стволом винтовки в землю. А когда поднял голову – это животное уже неумело целилось в нас из пистолета Карла. Поросячье дерьмо, чтоб тебе… Захлопали пистолетные выстрелы, посыпались листья с кустов…

– Тревога! Тревога! Тревога! – заорал я, нажав на спуск, не прицеливаясь, и завалился в кусты, толкнув боком так ничего и не понявшего еще Макса. Сопляк, не доделанный своим папашей! Хорошо, что эти дикари не умеют обращаться с оружием, не раз уже убедился… Выстрелил еще раз, но дернул спуск, ушло в сторону и вниз, подняло пыль на дороге – а я откатился, дернув затвор. Оглянулся на Макса – штутгартский недоумок, ну что ты возишься! Этот недоношенный молокосос, с выпученными на пол-лица глазами, пытался судорожными рывками выдернуть из-под себя винтовку, лежа на ней всем телом, вдобавок запутавшись рукой в ремне.

– Идиот! Перевернись на спину, протухший пузырь с дерьмом! – рявкнул я на него.

От шоссе закричали наши – судя по всему, это те, кто конвоировал пленных. Пленную скотину гоняют тут который день, такое впечатление – взад-вперед. Очевидно, что-то у них стряслось – мы слышали стрельбу и до того, почти все время, а сейчас, наверное, произошла попытка побега.

Оттуда ударила короткая очередь – это хорошо, помогут. Пусть и высоко, на испуг, но эти ублюдки всегда пугались. Внезапно кто-то закричал от нашего вездехода – «Тревога!»

Но голос не Карла… еще кто-то из наших? Они кого-то прихватили из конвоиров? Что за драный дьявол! На дороге вдруг зарычал двигатель нашего вездехода. Завели? Они завели наш вездеход?! Как они сумели, они же тупые животные? Хотя у них тоже есть машины и танки, но примитивные… или все же среди них есть танкист или механик? Вот дерьмо!..

Высунулся немного, выскочил чуть на дорогу, беглым огнем опустошил магазин винтовки, жалея, что оставил каску в машине – но кто же знал… Да и не поможет на таком расстоянии, даже от пистолета, а там у Карла и его карабин лежит. Но было бы все-таки привычнее и как-то спокойнее.

Вот, накаркал – грохнул знакомо «98-й»[57]57
  Карабин Маузера «Mauser-98K» – карабин на базе винтовки «Mauser-98». Основной карабин вермахта.


[Закрыть]. Мимо, в белый свет… одно слово – недочеловеки. А этот ишь, раскорячился – и три раза по мне… и ведь рядом прошло! Одним прыжком я завалился назад в кусты, вбросил обойму, закрыл затвор, оглянулся.

Макс наконец-то перевернулся и смог взять винтовку как надо, снял с предохранителя; диванный солдат!

– Давай вместе, пошли, огонь! – гаркнул я ему.

Высунулись на край дороги, но увидели лишь дергавшийся в облаке пыли уже метрах в пятидесяти от нас вездеход. Дьявол, ведь уйдут!

– Огонь!

Мы опустошили магазины, но мой опыт подсказывал, что вряд ли хоть одна из пуль прошла даже близко. Дьявол, дьявол, дьявол!

– Вставай, сопливый щенок, что ты разлегся?! – заорал я на Макса, все еще лежавшего и целившегося пустой винтовкой в клуб пыли на дороге. Очень захотелось огреть его прикладом. Свинячье дерьмо, ну надо же было всему этому случиться!

Затрещали кусты сзади – я машинально вбил обойму в магазин, присел за дерево – нет, это свои. Двое конных, с автоматами. Конвойные. Поднял руку, чтобы не стреляли, – передний ответил тем же, хотя и настороженно.

– Что тут у вас? – спросил передний.

– У нас? У нас, драть твою бабушку оглоблей в зад?! Это что у вас, любители трахать кобыл!!! – Меня переполняла ярость, руки до белизны сжали винтовку. – Что у вас там творится, жеребцы тыловые? Откуда взялись эти драные недочеловеки? – совершенно неприлично для старого солдата вопил я.

– Побег произошел, – буркнул всадник.

– Правда?! А я думал, их отпустили позагорать… А вы опять коней любили, пока они сбежали?! У вас что, глаза в заднице?

– Не кричите, господин старший стрелок.

Второй всадник примирительно поднял руку – ага, смотри ты на него – тоже в звании…

– У нас неприятность – какой-то шутник из бронесил на своем гробу хорошенько прокрутил в мясорубке край колонны. Возникла паника, и часть этих тварей попыталась сбежать. Очевидно, этим удалось. Но они не уйдут. Это один из них лежит?

– Что? Ах ты, клоун! Это наш старший группы, Карл Штрюфинг! Они напали на него и угнали наш вездеход!

– Дьявол… – Оба всадника снова схватились за автоматы. Нибелунги[58]58
  Нибелунги (нем. Nibelungen) – мифический древний род, герои сказаний.


[Закрыть] картонные…

– Макс, скотина, что ты встал, как пимпф[59]59
  Пимпф (нем. Pimpf) – член организации «Дойчес юнгфольк» – сокращенная разговорная форма «Юнгфольк» – младшей возрастной группы (мальчики от 10 до 14 лет) военизированной молодежной организации «гитлерюгенд».


[Закрыть] в женской бане?! Пойдем, надо помочь Карлу! – приказал я этой пародии на солдата Империи.

Помогать Карлу не пришлось.

Помогать надо было бы Максу и одному из кавалеристов. Но они обошлись – ничего, от тошноты никто еще не умирал.

Да уж…

– Эх, Карл, старина, как же ты так? – Я присел рядом. Русская винтовка с обломанным прикладом торчала у Карла из груди… и из спины тоже – штык и ствол прошли его насквозь. Я видел такое во Франции, когда напоролись на отставших англичан, – те никудышные вояки, в целом, но вот в штыковой пришлось жарко. Эх, Карл, Карл… Сколько пройдено вместе – Бельгия, Франция, потом Россия… И вот так, по-глупому… Как же так?

– Он жив! Смотрите, он жив! – Макс заорал прямо над ухом, по-щенячьи радостно. – Эрвин, смотрите, он жив!

И правда – Карл вдруг моргнул и чуть повел глазами. И больше ничего, но если присмотреться, то видно – он дышит.

– Эрвин, Эрвин, смотрите – он жив! – как заведенный повторял Макс, с какой-то прямо-таки истерической ноткой в голосе. – Он жив! Он жив!

Резко встав, с разворота я залепил ему несильную, но хлесткую пощечину – он и впрямь находился на грани истерики. Сопляк. Молокосос. Щенок глупый. Хорошо еще не замочил от радости штаны.

– Подбери сопли. Чему ты радуешься? Ребенок своей мамаши, посмотри сюда – Карла проткнули насквозь. Если мы вытащим эту дрянь – он умрет. Если оставим его здесь и пойдем за медиками – он умрет. Если понесем его – он умрет. Он в любом случае умрет. И думаю, он сейчас жалеет, что еще не умер.

– Но… что же делать? Надо что-то делать? – Макс побледнел, его губы тряслись…

Господи, ну почему со мной оказался этот глупый младенец? Лучше бы со мной пошел Карл, а этого ягненка тут зарезали. Но ведь он потому и не остался, что совершенно не умеет готовить… Хватило и той курицы, которую этот недоумок сварил, забыв выпотрошить.

– Надо. Надо делать, стрелок Макс Хайне, – я встретился взглядом со старшим кавалеристом, и тот чуть заметно кивнул – ну да, видно, что он тоже не первые сапоги снашивает, – надо делать, обязательно. Где твоя аптечка?

– В… в машине. – Макс был совершенно растерян.

Ругать я его не стал… в конце концов, моя осталась там же. Да и не поможет тут аптечка. Я прикурил сигарету, потом опустился рядом с Карлом, приложил ее к его губам, потом неловко всунул ее ему в рот. Вот так. Может, хоть это немного облегчит страдания. Сигарета выпала почти сразу, осталась висеть только потому, что прилипла к крови на губе. Я встал, оглянулся.

– Ну и кто? – спросил я, недвусмысленно хлопнув по кобуре.

Кавалеристы почти одновременно пожали плечами – ну да, не их дело…

– Макс? Ты… хотел помочь Карлу?

– Я… я не буду… я не могу! – Макс попятился.

– Да я понял, – усмехнулся я. – Я знаю, что придется мне самому. Знаешь ли, не в первый раз. Вон и Карл знает… знал.

Я опустился рядом с Карлом на колени, вынул пистолет.

– Прости, товарищ. Надеюсь, обо мне, если что, тоже будет кому позаботиться…

Пистолетный выстрел хлопнул совсем негромко. Вот и все. Я встал и, застегивая кобуру, сказал, обращаясь к кавалеристам:

– Так, рыцари, давайте-ка помогите грязедавам. Пешком мы их не нагоним, эти ублюдки наверняка не смогли слишком далеко уехать, но все же. Давайте вместе найдем и прикончим их.

– Хм… Мы не можем. У нас там еще шесть сотен… ну уже меньше, этих животных.

– Чтоб ты вспух, трипперную девку тебе в невесты! Да какого же дьявола вы с ними возитесь! Прикончить их разом – и все! Зачем они нужны?

– Не знаю! У нас приказ!

– Так что же нам, вдвоем за ними пешком идти?!

– Не знаю… У нас приказ! Но мы сообщим при первой возможности и укажем место! – уперто заявил этот «рыцарь».

– Да они же, пока вы там будете шевелиться, дьявол знает куда удерут!

– Ничего не могу поделать! У нас приказ! Все, поехали! – И эти негодяи, несмотря на мою ругань, не обернувшись даже, скрылись в кустах.

– Тыловые шлюхи, – сплюнул я в пыль и буркнул обалдело стоявшему Максу: – Пошли, сынок.

– К-куда? Вдвоем?

– А что, мой дорогой мальчик, ты тут видишь еще кого-то?! Полк черных гусар и взвод броневых боевых вагонов? Нет? Тогда какого толстого хрена ты спрашиваешь, сопляк безмозглый?!

– Но… может…

– Не может, сынок, – уже спокойно ответил я. – Не может. У нас враги захватили боевую машину. И оружие бедного Карла… да простится ему все… И, сынок, – кроме нас, тут никого нет. И сейчас мы с тобой пойдем, разыщем этих тварей и убьем их. И я постараюсь, чтобы хоть один из них умер не быстро. Не быстрее чем Карл. Я это умею.

…Дьявол, пешком он ходить тоже не умеет – уже прихрамывает, стоптал ногу, видно.

– Макс, ты смотришь по сторонам или спишь на ходу?

Впрочем, что тут смотреть – лес, кусты. И честно говоря – вдвоем тут небезопасно. Тем более что на этого бесполезного сопляка рассчитывать всерьез нельзя. С другой стороны – мы солдаты Третьей империи, а это что-то да значит. Правда, умереть от пули это не мешает… и не только от пули, напомнил я себе про Карла. От этого напоминания снова вскипела ярость, и я ускорил шаг. Жаль, на этой дороге не видно следов – сухие листья, трава, пыль… Может, это наши следы, когда мы вчера тут рыскали в сумерках, или кто-то до нас, а может, и эти твари на нашей машине. Попадалось немало боковых дорожек, но следов на них не видно. Я смотрел слева, в сторону, куда бы они скорее всего рванули к фронту, а Макс – справа. Но надежды на этот полуфабрикат мужчины нет совершенно, он в подметки покойному Карлу не годится. Карл был опытным солдатом, на него можно было рассчитывать во всем и всегда. Потому, наверное, и погиб так глупо, словно бабочка для школьной коллекции. Понадеялся на себя. Из стольких заварух умудрялся выбираться с прибылью… Даже ранен ни разу не был. Награжден трижды. Всегда знал, что делать. Теперь, когда я вернусь домой, мне придется рассказывать его отцу, как и что произошло. И я не смогу это рассказать, хотя его отец – мужчина-кремень, старый воин. Он в этих краях воевал еще в ту войну. Потому и Карл знал, зачем воюет – после нашей победы каждый воин мог получить совершенно бесплатно приличных размеров поместье и полсотни рабов из местных дикарей. Не жизнь, а мечта.

Дьявольщина… а так все прекрасно складывалось! Карл был специалистом по нахождению всяких нужных вещей, и это добро тоже учуял совершенно непостижимым чутьем. Две брошенные русские машины, застрявшие в лесу, два десятка полевых телефонных аппаратов, катушки с телефонным кабелем, еще много всего по мелочи. Машины были испорчены, а вот связистское имущество осталось целехоньким и его было много. Германского производства, между прочим; не новое, но отличного качества, как все немецкое в этом мире. Разумеется, начальство дало добро на то, чтобы мы привезли все к нам в роту. Разумеется, разрешение было не очень официальным, потому что трофеи эти не совсем в нашей полосе ответственности. Но, когда надо обеспечивать войска проводной телефонной связью, быстро понимаешь, что провода много не бывает, особенно когда постоянно имеешь дело с танкистами. Эти героические болваны, надежда нации, ухитряются рвать и наматывать на свои гусеничные утюги провод в невероятных количествах, хоть развешивай линии на деревьях, хоть пытайся их прикапывать. Все равно рвут, как только проедут мимо. И ничего не докажешь – они же Герои Родины, а связисты всего-навсего обеспечивают победы, про нас в газетах не пишут и кино не снимают.

Вот мы и возили – не особо напрягаясь, с перекурами и отдыхом – все, что нам могло потом пригодиться. Оставалась последняя поездка, мы не торопились обратно, решив пообедать и отдохнуть, пока есть такая возможность, подальше от глаз ротного фельдфебеля. После того как Карл из трофейной русской полевой кухни сделал отличный передвижной аппарат для получения крепкого свежего шнапса, его акции у начальства поднялись высоко. Потому ему давалась определенная свобода действий. И мы жили очень славно. Кстати, самодельный шнапс, или как его называли наши «старики», кто тут воевал в ту войну, – «первач» был отличным средством для обмена с другими подразделениями. На него можно было выменять что угодно. Карл вообще был мастер обмена – после первого же боя он сообразил собрать с мертвых русских медали и значки, а также и непривычные немцу пистолеты и револьверы, чтобы подарить нашим снабженцам и поварам. Наше отделение поэтому всегда получало все самое лучшее и в первую очередь. А теперь Карл скончался, мы остались без вездехода и выглядим редкостными болванами. Конечно, я зол, потому что нам так натянули нос и потому что именно мне пришлось облегчить Карлу страдания, а это неприятно. Но ничего другого сделать было нельзя, я такое уже видел – бедному Карлу пробило позвоночник и явно повредило спинной мозг. Он лежал плашмя, как медуза на берегу моря, словно из него вынули кости, и не мог пошевелить ни руками, ни ногами. Такое не лечат, не умеют еще. Только промучился бы напрасно в лучшем случае пару дней с таким ранением, и то если бы нам удалось его привезти быстро в серьезное учреждение с опытными хирургами. Но везти раненого с торчащей из него длинной винтовкой по тряской ухабистой дороге надо долго – километров двадцать до госпиталя. Если выдернуть винтовку… хотя попробуй выдернуть застрявший в кости штык! Из ребер-то не выдернешь, пока ногой не упрешься… Так вот, даже если удастся выдернуть, то еще хуже сделаешь. Сколько раз санитары об этом говорили. А своих медиков звать – так ротные санитары, батальонный фельдшер или полковой врач тут не помогут ничем.

Свежие следы я увидел сразу – тут недавно прошли пешком, – и следы не от наших сапог, наши ни с чем не спутаю. Я был уверен, что у этих туземцев не хватит мозгов вести нашу армейскую машину.

– Приготовься! – зашипел я Максу. – Пойдем осторожнее. Эти гады рядом!

Идти пришлось недалеко – метров через триста узкая дорожка сделала резкий поворот, и мы оказались на опушке большой поляны. Я тут же присел, жестом приказав то же самое сделать Максу. Так-так-так… Кажется, нам повезло… В густой траве темнела какая-то масса, и рядом с ней кто-то копошился… Попались, твари!

– Теперь тихонько, ползком, – шепнул я Максу. – Ты сзади, посматривай по сторонам и назад поглядывай… Да не трясись ты так!

Макс кивнул, нервно сглотнув слюну, и покрепче перехватил винтовку. Ну да, это у него «первый раз», если не считать пары глупых и веселых перестрелок на марше, в колонне. Ничего, пусть привыкает…

– Они все не понимают ни немецкого, ни польского. – Макс встал и отошел в сторону. – Но вряд ли они видели беглецов.

– Они тебе это сказали, да? – ядовито заметил я. – Конечно, не видели. И вообще, они тут просто пообедать присели.

Макс засопел, промолчав, а я еще раз осмотрел этих унтерменшей. Старик, дряхлый, явно с чертами недочеловека, две старухи, одна женщина с грудным ребенком – лицо тоже с явными чертами вырождения… Человеческие отбросы. Даже дети – двое мальчиков лет десяти и девчонка чуть старше – и те… грязные, смотрят исподлобья… и взгляд как у зверенышей. Не люди, нет. Дикие говорящие обезьяны. Генетический мусор. Я оглянулся на их жилище – шалаш из веток… и живут как звери.

– Эрвин, что нам делать дальше? От этих гражданских нет никакого толку.

– Дальше? – Я усмехнулся. – Дальше, Макс, мы отомстим за Карла. Он был отличным парнем, Макс. Ты его мало знал, а я – долго. Он стоил десятка таких, как ты, поверь. И мы должны отомстить за него.

– Да… но как? – Этот щенок на самом деле все еще ничего не понимал.

– Так. – Я одним движением повернул винтовку и прямо с ремня выстрелил в упор в голову старику.

Взвизгнула женщина, тихонько завыли старухи, дети присели, закрыв головы руками и отвернувшись.

– Эрвин! Но… но это же гражданские! Их нельзя!

– Что? Щенок, ты что, не понял? Они помогли бежать тем, кто убил Карла! Они бандиты, и их надо убить! За Карла!

– Но… Так нельзя! Нас за это будут судить! Вот, я читал. – И этот сосунок стал рыться в карманах, а потом протянул мне какую-то бумажку.

Я взял ее и с удивлением узнал «Десять Заповедей по ведению войны немецким солдатом». Туберкулезная задница, сопляк – откуда это у него?! Я снова пробежал глазами по строчкам, которые нам вдалбливали и в Бельгии и во Франции не по одному разу:

«1. Немецкий солдат воюет по-рыцарски за победу своего народа. Понятия немецкого солдата касательно чести и достоинства не допускают проявления зверства и жестокости.

2. Солдат обязан носить обмундирование, ношение иного одеяния допускается при условии использования различаемых (издалека) отличительных знаков. Ведение боевых действий в гражданской одежде без использования отличительных знаков запрещается.

3. Запрещается убивать противника, который сдается в плен, данное правило также распространяется на сдающихся в плен партизан или шпионов. Последние получат справедливое наказание в судебном порядке.

4. Запрещаются издевательства и оскорбления военнопленных. Оружие, документы, записки и чертежи подлежат изъятию. Предметы остального имущества, принадлежащего военнопленным, неприкосновенны.

5. Запрещается ведение беспричинной стрельбы. Выстрелы не должны сопровождаться фактами самоуправства.

6. Красный крест является неприкосновенным. К раненому противнику необходимо относиться гуманным образом. Запрещается воспрепятствование деятельности санитарного персонала и полевых священников.

7. Гражданское население неприкосновенно. Солдату запрещается заниматься грабежом или иными насильственными действиями. Исторические памятники, а также сооружения, служащие отправлению богослужений, здания, которые используются для культурных, научных и иных общественно-полезных целей, подлежат особой защите и уважению. Право давать рабочие и служебные поручения гражданскому населению принадлежит представителям руководящего состава. Последние издают соответствующие приказы. Выполнение работ и служебных поручений должно происходить на возмездной, оплачиваемой основе.

8. Запрещается приступ (переход или перелет) нейтральной территории. Запрещается обстрел, а также ведение боевых действий на нейтральной территории.

9. Немецкий солдат, попавший в плен и находящийся на допросе, должен сообщить данные касательно своего имени и звания. Ни при каких обстоятельствах он не должен сообщать информацию относительно своей принадлежности к той или иной воинской части, а также данные, связанные с военными, политическими или экономическими отношениями, присущими немецкой стороне. Запрещается передача этих данных даже в том случае, если таковые будут истребоваться путем обещаний или угроз.

10. Нарушение настоящих наставлений, допускаемое при исполнении служебных обязанностей, карается наказанием. Донесению подлежат факты и сведения, свидетельствующие о нарушениях, которые допускаются со стороны противника в части соблюдения правил, закрепленных в пунктах 1–8 данных наставлений. Проведение мероприятий возмездного характера допускается исключительно в случае наличия прямого распоряжения, отданного высшим армейским руководством»[60]60
  Реальный документ. Эти заповеди отдельным листочком клеились на предпоследней странице военного билета немецких солдат. При вторжении в СССР централизованно выдирались и уничтожались в частях, принимавших участие в боевых действиях.


[Закрыть].

– Где ты взял это древнее дерьмо динозавров, дьявол тебя раздери?! – Я прямо-таки осатанел. – Где, отвечай?!

– Нам… нам выдали их, когда отправляли в Норвегию, я там был месяц…

– Идиот! Где ты тут видишь Норвегию?! Ты, занюханный кретин? Ты в школе не учился? Где тут Норвегия, мать твою в три весла?! – Я схватил его за шкирку, как щенка, и стал тыкать во все стороны. – Это Норвегия? Это? Это?!

– Но… это же тоже… территория рейха…

Я наотмашь ударил его ладонью по лицу.

– Опомнись, мальчик! Посмотри на них – это же не люди! Ты видишь это? Какая Норвегия? Какие еще правила? Нет никаких правил с этими зверями! Ты что? Или тебе, может быть, их жаль? Отвечать! Этих недолюдей жаль, которые занимают сейчас уже нашу землю?

– Н-н…никак нет! – Макс побледнел, его шатало. – Но… бумага… приказ… наказания…

– Слушай сюда, сопляк, – сказал я ему уже спокойно. – Эти бумажки и у нас были. Но поступил приказ их выбросить, перед тем как мы пришли в Россию. Если ты его не слышал – то ты достоин наказания за свою невнимательность. Но я спишу это на тяжелые условия русской кампании и твою молодость. А вот если ты не выполнил приказ, то я вынужден буду доложить об этом по возвращении фельдфебелю Рункопфу… Выбирай, мальчик. Итак – откуда у тебя эта бумага? Ну?!

– Я… я…

– Ну скорее же, стрелок Макс Хайне: откуда у тебя эта никчемная дрянь? Из-за которой ты вполне можешь загреметь в штрафники!

– Я забыл ее выбросить, господин старший стрелок! – Макс вытянулся, глядя на меня остекленевшими глазами наказанного щенка. – Виноват, господин старший стрелок! Готов понести заслуженное наказание, господин старший стрелок!

– Отставить, товарищ, – я хлопнул его по плечу, – я же говорю – спишем на молодость. На-ка вот, хлебни.

Я вытащил из чехла флягу и подал ему. Пока он глотал шнапс и откашливался, я осматривал этих… нет, не людей. Совсем не люди. Только вот эта девчонка – светловолосая, рослая – немного не сочеталась с общим моим представлением о недочеловеках. Дьявол, она даже почти симпатичная!

– Макс, мне-то оставь, я, между прочим, тоже хочу!

– Извини. – Он протянул мне флягу. Я приложился и спросил:

– Ну что, дружище, ты в норме?

– Да, товарищ, вполне!

– Ну… тогда, пожалуй, нам пора исполнить свой долг солдат Империи, – я подмигнул ему, – очистить нашу землю от скверны, уничтожить наших врагов, чтобы нашим детям было где жить и никто им не мешал… не так ли, стрелок Макс Хайне?

– Да! Так точно! – Глаза у Макса были оловянными, его, похоже, хорошо проняло со шнапса.

– Ну тогда ты же знаешь, что делать? – Я посмотрел ему в глаза и усмехнулся.

– Но… а дети?

– Макс! – я жестко взял его за плечо. – Тут нет детей! Тут есть звери и звереныши! Ты понял?

– Так точно!

– Вот и славно. Впрочем… ладно, займись теми, кто постарше. И постарайся выполнять свою работу хорошо, Макс.

– Так точно!

В два ствола мы быстро выполнили эту работу.

Девку я оставил. Да-да. Именно. Макс сначала не понял, потом залепетал:

– Но… она же почти ребенок!

– Макс, глупая твоя голова – тут нет детей! Запомни уже это! И, к нашему сожалению, тут нет никого постарше – ты их всех убил, да и вряд ли кто-то из них меня бы возбудил. Тебя тоже? Ну вот видишь… а сейчас они меня вообще не возбуждают. Так что… или ты хочешь первым? Нет? Ну тогда посиди, допей шнапс, так и быть; подожди своей очереди…

Макс оказался совсем жалким щенком. Он просто пристрелил девчонку. Пошел к ней, а через полминуты грохнул выстрел. Сказал, что не может. Слизняк поганый. Из него не выйдет хорошего солдата. Ничего не говоря, я повернулся и пошел прочь. Он нагнал меня у самой дороги.

– Куда мы теперь?

– Куда? Вернемся и займемся этим беднягой Карлом, черт бы его драл.

– Но… зачем ты так о нем?

– А как? Из-за него мы лишились машины, потеряли наше имущество – плащ-палатки, котелки и противогазы, а еще не выполнили приказ. Ему-то уже все равно. А нам выпишут по первое число. Так что придется все свалить на него. Сейчас его заберем и пойдем на дорогу: надеюсь, кто-нибудь подвезет…

Шагая по пыльной дороге, я смотрел в спину Макса. Он остервенело рвал веточки, сгрызал их как мышь и тут же срывал новые. Он явно ненадежен. Или скрытый коммунист. Как вернемся, напишем все бумаги – и сразу доложу о нем ротному фельдфебелю. Пусть поговорит с ним; может, парень еще исправится. Иначе я просто не смогу воевать рядом с ним. А воевать еще долго – слышать приходилось, что еще месяца два эта кампания продлится, не меньше. Тут столько земли, такие просторы… есть где развернуться. Надо только победить – и тогда жизнь будет прекрасной. Мицци, конечно, меня дождется, хотя она и не девчонка, а сорванец-чертенок! Как она меня встретила, когда я приехал в прошлый отпуск! Она так прыгнула мне в объятия, что случайные свидетели зааплодировали! Что еще надо солдату! Только выжить и воспользоваться плодами победы. А вот когда рядом не солдат-товарищ, а сопливый осел, выжить может и не получиться…