Текст книги "Встречи на ветру"

Николай Беспалов
Встречи на ветру

www.napisanoperom.ru

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения правообладателя.

© Н. Беспалов, 2014

© ООО «Написано пером», 2014

Пролог

По радио после первого выпуска новостей диктор, женщина по фамилии Быстрова, прочла сводку погоды. Температура – плюс три, ветер западный, десять метров в секунду, влажность воздуха семьдесят процентов. В городе, где я живу, ветры и большая влажность – обычное дело. Город назван именем Ленина, а мне больше нравится, когда его называют Питером. Не Петербургом и не Петроградом, а вот так просто: Питер. Слышится мне в этом имени что-то французское.

Боже мой, уже пять минут седьмого. Трамвай отойдет от конечной остановки через десять минут. Пропущу его – придется ехать на работу на автобусе. С нового года я решила экономить. Хочу купить шубку из каракуля. Помню, папа рассказывал, как Никита Сергеевич Хрущев в шестьдесят первом году, после того, как поменяли деньги, и цены, кстати, тоже поменяли, то есть повысили, сказал: «Я заставлю советский народ нагибаться за копейкой». Меня тогда пионервожатая готовила к вступлению в ВЛКСМ.

Чай остыл, и сахар остался лежать на дне чашки не растворенным. Соскребла ложкой и съела. Не пропадать же добру.

Когда я уезжала из дома, где родилась и прожила семнадцать лет, мама отдала мне свою шубку.

– Зачем мне тут шуба? – сказала она и была права. У нас в Жданове – это теперь городу вернули старое название Мариуполь – холодов практически не бывает. Кстати, я об этом А. А. Жданове ничего не знаю. Наверное, болела, когда о нем наш историк рассказывал. Об историке я ещё расскажу.

Скорее, скорее, а то и автобус пропущу. Опаздывать мне никак нельзя. Что с того, что я на этом заводе работаю уже девять лет. Скоро юбилей. Это я так считаю.

Тётка Вера кричит мне – это моя соседка: «Ирка, я ухожу!»

Вера Петровна – мать-одиночка. Какой-то козел охмурил её, когда ей был двадцать один год, и смылся. Теперь её сыну уже девятнадцать. Служит в армии, а тётка Вера расцвела. Распушила хвост и пошла, как она говорит, в народ. Она работает в гальваническом цехе. У них спирту залейся. Работа, конечно, вредная, но и на пенсию можно уйти раньше. Им за вредность молоко дают бесплатно. Мужиков прорва, и все хотят выпить на дармовщинку. А где спирт, там и все прочее. Верка же в цехе заведует складом химпродуктов. Спирт – тоже химпродукт.

– Не смылятся, – говорит Вера вечером, сидя у своего стола на кухне в одной комбинашке. – У них жены все дуры. Они считают, что муж нужен только для того, чтобы зарплату в дом нес, а что касаемо любви – им все по херу.

Хлопнула входная дверь. В квартире остались я и второй сосед, Гришка. Это тот ещё тип. Отслужил в армии и полгода нигде не работал. На что пил? Воровал, что ли? Под новый год устроился грузчиком в наш гастроном. Пить меньше не стал, но пьет теперь исключительно портвейн. Сам говорит, что с пяти ящиков этой отравы им причитается бутылка. Бой. Что за страна. Воруют почем зря. Даже частушку сочинили: ты тут хозяин, а не гость, тащи с завода последний гвоздь. Правда, на нашем заводе не поворуешь. Один парень стащил коробку кафельной плитки из заводоуправления, так ему впаяли три года.

Парторг цеха говорит, что у нас в СССР построен социализм. Лапшу на уши вешает. Будто я в школе не проходила историю. Социализм мы построили ещё до войны. Сталин так и сказал: «У нас заложены основы социалистического производства».

Вышла из своей комнаты, и в нос пыхнуло вчерашним перегаром. Сам Гришка в майке и портках, в которых он и спит, и кушает, сидит на кухне и дымит своим «Памиром».

– Ириша, – он меня боится и уважает. Есть за что, – доброе утро, Ириша, – знаю я, чего ему от меня надо. Попросит двадцать копеек. На пиво разливное.

– Не дам, – я уже в прихожей сапожки надеваю.

– А мне и не надо от тебя ничего. Я вчерась халтуру срубил. Могу тебя угостить.

– Магазин обокрал что ли? – спросила и прикрыла дверь за собой. Я-то знаю, что он не то, что обокрасть не может, он у нас с Верой крошки со столов не возьмет.

Живу я в доме барачного типа, на окраине города, что называется Старой Деревней. Рядом кладбище. Там церковь и три раза в день звонят в колокола. Вот и сейчас раздался звон. К заутрене созывают народ.

Когда я огибала забор у гаража, мой трамвай как раз вывернул с кольца. Я машу: останови, мол. Фигос под нос. А в вагоне народу мало. На третьей остановке трамвай уже набьется – не продохнуть. Показала палец вагоновожатому и побежала на автобусную остановку. Трамвай ходит строго по расписанию, автобус может и опоздать. Нет. Вот и он показался. Смешная морда у него. Впечатление такое, как будто он насупил брови.

Ветер неприятно холодит мои ляжки. Зря я не надела штаны с начесом. Все хорохорюсь, как девка неразумная. А мне уже двадцать шесть. Другие бабы в этом возрасте детей нарожали. У меня все не так. Мне рыцаря подавай. Дура дурой. Где они, эти рыцари?

На остановке народу мало. Рабочие уже сели в трамвай и уехали, а ИТР ещё чаи допивают. Опустила пятак в кассу. Я не скряга какая-нибудь, но проводила его с сожалением. Никто же не видит, можно было бы и так билет оторвать. Совесть не позволяет.

Ехать мне долго. Минут тридцать. Можно и вздремнуть. В автобусе тепло. От окна дует, но мне все равно. Я спать хочу. Как же иначе, если в постель легла в час ночи. Готовилась к экзаменам. Начальник цеха настоял, чтобы я поступила на вечерний факультет во ВТУЗ. Вот и корплю над учебниками.

– Ваш билет. – Контролер – женщина злая. Наверное, у неё с мужем нелады. Чего злиться с утра-то?

С аванса куплю карточку. На все виды транспорта. Не буду дергаться при виде контролеров.

Автобус наполнился, и мне пришлось протискиваться к выходу. – Вы на следующей выходите? Разрешите, – это я бубню непрерывно.

На остановке «улица Скороходова» вместе со мной вышло два человека. Одного я знаю. Он работает в нашем БРИЗе. И чего так рано едет? У них работа начинается в восемь тридцать. Наши технологи и то раньше.

– Тиунова, – окликает меня на проходной мой начальник, – переоденешься, зайди ко мне. Есть разговор.

В последний раз ветер дунул мне под юбку, и я уже в цехе. У нас хорошо. Чистота и свежий воздух. Иначе нельзя. У нас работа такая. Делаем приборы для… Больше ничего не скажу. Наш завод номерной, секретный.

Встреча первая

Тогда я, семнадцатилетняя девушка, приехавшая из южного города Жданов, подала документы в приемную комиссию педагогического института и была поселена в общежитии.

Сочинение я написала на пять баллов, а потом как с цепи сорвалась. Вместо того чтобы готовиться я начала гулять. Красота какая! Белые ночи. Я словно завороженная могла простоять на набережной, наблюдая, как разводят мосты. Где такое увидишь? И в результате тройка за тройкой. Последний экзамен я сдавать не пошла. Все равно не примут.

Из общежития погнали, денег осталось курам на смех. Что делать? Посчитала гроши, на билет обратно хватило бы, но не такой у меня характер. Я с малолетства сильно гордая. Что я скажу маме? Мол, прости, мама, дочка у тебя дура. Не стану же говорить, что прогуляла экзамены. Тут Нева и много-много речек и каналов. У нас две реки – Кальмиус и Кальчик. Нева широка, вода в ней темная, но чистая. У нас же в реке вода часто с мутью. Зря, что ли, в Мариуполе один из известных грязевых курортов. С давних времен тут живут греки. Родители мои обосновались в Мариуполе в начале сороковых годов. Папа приехал работать в порт. Он окончил одесское училище. Мама работала в портовой столовой. Где-то я прочла, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Наверное, так и мама охмурила отца своими кулинарными способностями.

Коли начала говорить о родном городе и родителях, то продолжу. В десятом классе я увлеклась учителем истории.

Детская любовь. Был наш историк молод и красив. Грек по национальности. Можете представить. О греках я сказала не зря. Они поселились тут ещё в конце восемнадцатого века. До 1778 года наш город назывался Домахой, или Кальмиусской паланкой. Запорожские казаки в XVI веке основали в устье реки Кальмиус свой военный пост.

В 1779 году городу присвоили имя Мариуполь.

Это и многое другое я узнала из уроков этого самого грека.

Стала я за ним ходить как нитка за иголкой. Скоро он заметил, что я неровно дышу к нему. Или по нему? Не знаю, как правильнее сказать. Дело было ранней весной. Сильные ветры дуют в это время с моря. Мне они нипочем. Сделаю все уроки и пошла на берег. Там мечтается хорошо. Прочла тогда рассказ Грина «Алые паруса» и представляю себя девушкой по имени Ассоль. Азов штормит. Вода в нем темная, злая, и никаких алых парусов. Кто же в такую погоду выйдет в море? Азов коварен. Скольких ловцов удачи поглотил он.

Села на разломанную шаланду и, прикрывшись ладошкой, пытаюсь раскурить сигаретку. В школе нас, таких курильщиков, завуч гоняет, дома папа с мамой высекут.

Ветер задувает одну спичку за другой. Не выдержала и ругнулась вслух. Да так, что и самой стыдно стало.

– Не знал, что ты можешь так ругаться, – оглянулась, а позади стоит он. Мой грек. Я так и обомлела. Стыд-то какой!

– Подслушивать неприлично. – Это у меня привычка такая. Я, когда смущаюсь, то иду в атаку.

– Ты так громко ругаешься, что, наверное, на маяке слышно, и чаек всех распугала, – он еще больше растянул рот в улыбке. – Курить таким молодым девушкам вредно.

– А бывают старые девушки? – продолжаю я напирать.

– Ты права. Старые девы в природе не редкость, а старых девушек нет. – Сел рядом. Меня как молния ударила. Ветер треплет мои волосы, поддувает под юбку. Ничего я не замечаю. Не могу оторвать глаз от его лица. – Дай и мне сигаретку.

На днище шаланды сидеть неудобно, но и это мне по фигу. Начало меня бить, как будто в горячке.

– Замерзла? – спросил и не стал ждать ответа. Положил мне руку на плечи, прижал к себе. – Если нас сейчас увидит наш директор, не сносить мне головы. По меньшей мере, он меня уволит.

– По большей мере? – я не унимаюсь, хотя была сама не своя от него.

– По большей мере он отдаст меня правосудию за совращение малолетних.

– Вы что же, меня вот так совратили? – К тому времени я уже кое-что знала о природе половых отношений.

– Люди злые. Только общество, его институты держат народ в рамках. – Я не поняла, о каких институтах говорит историк, но спрашивать не стала. Подумает, что я дура. – Раньше это была церковь, ныне нами управляют из ЦК партии. Был Сталин, потом Хрущев и вот теперь Брежнев.

– А Ленин? – спрашиваю.

– Ульянов-Ленин никогда не занимал в партии какой-либо официальной должности. Он был просто вождем, а в новом государстве стал председателем правительства, которое большевики именовали Совнаркомом.

– Как скучно. – Мне и вправду было все это до оскомины скучно.

– Молода ты ещё. Я же на своей шкуре испытал все прелести их правления. – Чего это он передо мной распинается? – Однако разболтался я, – сказал Валентин Олегович (так зовут учителя). – Да и холодно стало.

Мужчина снял руку с моего плеча, и я тут же почувствовала пронизывающий ветер с моря. Неужели он сейчас уйдет? Сердце мое заколотилось быстро-быстро. И тут я вспомнила стих, что написала вчера ночью. Его я и прочла:

 
Я такая лапочка!
Я такая цаца!
На меня, красавицу, не налюбоваться!
Я такая умница! Я такая краля!
Вы такой красавицы сроду не видали!
Я себя, любимую, холю и лелею.
Ах, какие плечики! Ах, какая шея!
Талия осиная,
Бархатная кожа.
С каждым днем красивее,
С каждым днем моложе!
Зубки – как жемчужинки, с каждым днем прочнее,
Ножки – загляденье,
С каждым днем стройнее.
Волосы шикарные —
Вам и не мечталось!
На троих готовили —
Мне одной досталось!
Никого не слушаю, коль стыдят и хают,
Потому что лучшая, потому что знаю!
 

– Ирина, – он опять положил руку мне на плечо, – это ты написала? – Я кивнула. – А ты большая проказница, девочка, и талантлива.

И тут произошло то, о чем я втайне мечтала. Валентин Олегович обнял меня, прижал крепко и через секунду поцеловал.

– Свершилось, – сказал он, сделав глубокий вдох. – Обратной дороги нет. Ты сердишься на меня?

Я замотала головой так, что мои волосы распушились. Даже заколка отлетела. Тут сильный порыв ветра ударил нам в лицо. Я почувствовала на своих губах соль морской воды.

– Ты плачешь?

А может быть, я действительно заплакала? И это соль моих слез, а не моря?

– Я не знаю. Мне хорошо. – И опять мой рот закрыт поцелуем.

Думаете, я раньше ни с кем не целовалась? Целовалась. Вот! Но что за поцелуи то были. Мальчик из параллельного класса. До сих пор помню его мокрые губы и какой-то неприятный запах изо рта. Я потом дома долго чистила зубы мятным порошком.

– Иди домой. – Валентин снял руки с моих плеч.

– А Вы?

– Я посижу ещё. Приведу мысли в порядок. Завтра у нас урока по истории в вашем классе нет, но ты зайди ко мне в кабинет.

С прошлого учебного года в школе ввели кабинетное обучение. Вот и ходим мы по школе, таская портфели и папки. Папа мне подарил свою папку. Он в ней раньше носил какие-то документы. Папка кожаная, с молнией. А чего это я заговорила о папке? Ах, вот отчего. На следующий день я гнала минуты и часы. Скорее бы встретиться с Валентином. Прозвенел последний в этот день звонок. Ребята спешат домой. Днем по городу объявили штормовое предупреждение. Не погуляешь.

– Ирка! – кричит мне моя подружка. – Ты чего сидишь? Побежали домой, пока ветер без камней, – это она так шутит.

– Мне ещё надо в пионерскую комнату зайти. – Этому подружка поверила: я член редколлегии школьной стенгазеты.

– Смотри, всех мальчишек проворонишь со своей газетой. – Знала бы ты, Надька, к кому я пойду.

Над головой загрохотало. Ну и ветер. Надя ушла, и я стала собираться. Надо же привести себя в порядок. Утром я тайком взяла у мамы один из тюбиков губной помады. В маленьком зеркальце я рассматриваю свои губы. Немного толстоваты, но не так, чтобы очень. Нанесла помаду и ужаснулась. Прямо вампир какой-то. Пошла в уборную. Стою над раковиной, тру губы и корчу сама себе рожи.

Там меня и застукала наша завуч.

– Ты чего это, Тиунова, тут делаешь после уроков?

– Писала я. А что, нельзя пописать после уроков?

– Всё шутишь, Тиунова. Дошутишься до вызова родителей в школу.

– Шутить нельзя. Говорить громко нельзя. Что у нас, колония для малолетних преступников, а не советская школа? Даже по телевизору шутят. А тут нельзя.

– Уйди с глаз моих. – Бедняжка наша завуч. Три месяца назад от неё сбежал муж. Веронику Павловну даже в райком вызывали. А в чем она виновата? Её муженек нашел молодую тетку стал ходить к ней. Она не будь дурой, забеременела от него. Ей-то что. Она обычная работница на металлургическом комбинате. Она гегемон, пролетариат. Мужа, бывшего уже, с работы тоже не погнали. Влепили выговор по партийной линии, но на работе оставили. Без него начальство никак не может. Он заведует баней.

– Вы, Вероника Павловна, не расстраивайтесь. Вы молодая и красивая. Найдете себе достойного спутника жизни. – Это я говорю ласково, прямо смотря ей в глаза.

– Ты так думаешь? – Строгий заведующий учебной частью на моих глазах преобразился в обычную женщину.

– Да вы на себя посмотрите. – Я совсем обнаглела. Взяла её за руку и подвела к зеркалу. И пускай оно в щербинах и не совсем чистое, но видать же. – Какая вы красивая.

– Седина. – Вероника Павловна сейчас заплачет.

– Ерунда. Во-первых, можно покрасить. А во-вторых, седина Вам к лицу. Вы же женщина с положением.

Сделаем небольшое отступление. События, которые описывает Ирина, происходят весной шестьдесят третьего года. Девочке шестнадцать лет. Разговор происходил в не подходящем для такого месте – школьной уборной. Но, обратите внимание, сколько у этой девочки хитрости и такта. Пройдет много лет, и эти качества помогут ей. Повременим.

– Думаешь, краситься не надо?

– Определенно, нет. Сходите в парикмахерскую и сделайте модную прическу. «Бабетта» называется. Все мужчины Мариуполя Ваши.

Расстались мы с завучем хорошо. Я поглядела вслед женщине, которую муж бросил ради молодой и красивой. Неужели вы поверили мне, когда я говорила, что Вероника Павловна красива? Её сами учителя прозвали Папой Карлой. У неё нос длиннющий и глазки еле видны. Сбежишь от такой куда глаза глядят. А мы её прозвали Салтычихой. Она, конечно, не обливала нас кипятком и не морила голодом, но, как и та помещица, издевалась над нами, бедняжками. Курить запрещала, а если застукает, так пощады не жди.

Ещё раз глянула в зеркало – вполне приличная картина – и пошла. Кабинет истории на третьем этаже. Можно пойти по парадной лестнице, а можно и по черной. Время у меня есть, и там я смогу покурить. Завучиха же ушла.

– От тебя пахнет табаком. – Это были первые слова Валентина после долгого поцелуя.

– Ты тоже куришь. – Любовь любовью, а в мою личную жизнь не лезь. Я такая.

Вообще, тут, в кабинете, в окружении карт и стеллажей с книгами, я не могла почувствовать себя свободной. Тут я школьница. Другое дело – на берегу моря. Наверное, Валентин почувствовал моё настроение и сказал: «Пойди во двор и подожди меня. Я скоро выйду, и пойдем куда-нибудь».

Он что, не слышит, какой ветер на дворе? Куда идти-то? Сейчас упрятаться куда-нибудь, где тепло. Ещё лучше нырнуть в постель под одеяло. Но что поделать? Любовь зла. Я не в том смысле, что грек козёл.

Во внутреннем дворе нашей школы есть одно укромное местечко. За складом. Там пацаны соорудили скамейку. Это у них место для курения. Там я и обосновалась. Громко сказано. Просто вытерла лавку и уселась лицом к черному выходу. Сижу, гляжу. Грек все не идет. Пошел он куда подальше со своими нравоучениями. Закурила. Тут и он вышел. Меня не видит, я за деревом. Крутит головой, и я вижу: он ругается.

Свистнула. Я у мальчишек научилась.

– Не свисти, денег не будет.

– Это верно только для дома, если дома свистишь. А на улице примета не действует, – у меня опять хорошее настроение.

Повел Валентин свою девушку за склад. Там в заборе мальчишки проделали лаз. Через него они сваливали с уроков. На главном входе можно нарваться на кого-нибудь из учителей или на нашего сторожа.

Пролезли в таком порядке – сначала грек пропустил меня, а уж потом сам вылез. Тут и сказанул такое, от чего у меня щеки покраснели.

– Попа у тебя красивая. Настоящий женский зад. Возбуждает.

Я и сама знаю, что у меня задница развита не по годам, но чтобы мужчина мне сказал об этом – это первый раз. Назвался груздем, полезай в кузов. Какой такой гриб груздь, я не знаю. Так папа говорит.

– Ты что удумал?

– Я думаю о тебе. – Мы идем по переулку Работников связи. До сих пор не понимаю, какое отношение имеют работники связи к этому глухому переулку. – Думаешь, я не замечал, как ты буквально преследуешь меня? Ты уже не ребёнок, понимать должна, что это значит.

Ветер дунул так сильно, что сверху посыпалось что-то. Я в испуге прижалась к Валентину.

– Мы пришли. Тут я живу. – А ветер все дул.

Это была моя первая встреча на ветру. В Валентиновой комнате не было кровати, и девственности я лишилась на низкой тахте, накрытой клетчатым красно-черным пледом. Так что пятнышко моей крови было почти незаметно.

– Теперь я забеременею? – шепчу я и глотаю слезы.

– Не бойся, – отвечает мой первый мужчина и пьет вино. – Я не мальчик, и в тебя ничего не попало. – Чего не попало, я не понимала тогда. Молчу и плачу.

– Дай и мне выпить.

– Придешь домой пьяная и заплаканная. Что родителям скажешь?

– Скажу, что меня учитель истории изнасиловал. Опоил и изнасиловал. – Утром я была без ума от грека, а сейчас люто ненавижу его.

– Если женщина не хочет, никто не сможет взять её. Если только не оглушить. Позора на всю школу желаешь? Мне-то что. Я и так собрался увольняться. Еду в Москву. Там у меня сестра замужем за полковником. Обещала помочь с работой и пропиской.

Тут меня такая злоба охватила, что я была готова разбить о его курчавую голову бутылку. Сдержалась.

– Езжай. Я-то думала, ты настоящий мужик. А ты хиляк. Целку сломать сразу не мог.

– Уходи прочь! – Задело.

– Учтите, товарищ учитель, если Вы хоть словом обмолвитесь о том, что тут было, – я махнула рукой в сторону тахты, – я и в Москве Вас достану. Напишу прямо в партийный комитет. Самый главный.

– Постой, – трусоват был бедный Валя, – я ничего не скажу. Так и не было ничего. Так ведь? – Какая мерзкая у него улыбка.

Вышла в переулок Работников связи, и ветер ударил в мое разгоряченное лицо. Остудил жар. Испарилась любовь. Так закончилась моя первая встреча на ветру.

 
Я душу спрятала в сундук,
Чтоб не нашли ни враг, ни друг,
Как ни старались, ни искали…
Чтоб на ветру не полоскали.
Не билась чтоб, едва дыша,
В чужих руках моя душа.
Чтоб отойти она могла
От бед, предательства и зла.
Укрыла покрывалом белым,
Чтоб не страдала, не болела.
Но только вдруг раздался стук…
Открыла старенький сундук
И вижу, что, едва дыша,
Там задыхается душа.
«Пусти меня, я полечу,
Я жить в неволе не хочу».
 

Такие слова пришли мне в голову по дороге домой. Папа с мамой даже не повернули головы, буркнули «Привет» и продолжали смотреть телевизор. Я же заперлась в ванной. Почти час я отмокала в теплой воде и все смотрела на свое тело. Оно стало чужим.

Так закончилась моя первая встреча с мужчиной. Первая встреча на ветру.