Электронная библиотека » Николай Брешко-Брешковский » » онлайн чтение - страница 5

Текст книги "Принц и танцовщица"


  • Текст добавлен: 29 апреля 2015, 17:27


Автор книги: Николай Брешко-Брешковский


Жанр: Русская классика, Классика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Шрифт:
- 100% +
16. Биография Арона Цера

Но как ни убеждал Мекси танцовщицу, что сделать революцию вовсе не так трудно и что вовсе это не такая мудреная вещь, она ему не верила. Никак не могла поверить. Он ее дурачит, смеется над нею, как над девчонкой, что-то скрывает и чего-то недоговаривает.

А между тем с ней он в данный момент был таким, каким вообще редко бывал с людьми. Договаривал все до конца, разве, пожалуй, смеялся, вернее, глумился над презренным человеческим стадом, которое следует за своим вожаком, сулящим ему все блага, радости, наслаждения и богатства.

И разве не был прав, тысячу раз прав Мекси: революцию всегда кто-нибудь субсидирует. И этот «кто-нибудь» обыкновенно очень крупный капиталист, поднимающий за собой «массы» магическим лозунгом «борьба с капитализмом».

Фанарет урывками читала кое-что о революциях, но весь этот лживый революционный пафос так мало похож на то, что сейчас услышала она от Мекси. И хотя он не рассеял вполне ее недоверия, однако этот кейфовавший с сигарой в зубах коротконогий банкир как-то стихийно вырос в ее глазах, вырос до титанических размеров. Да, он может, все может… Страшные миллионы. Страшная его власть…

И сама изумившись, почувствовала Медея, что могла бы влюбиться в этого почти безобразного, неуклюжего, тучного банкира, как влюбляется баядера в таинственное и свирепое божество с несколькими грудями, головами и руками…

Словно под тяжелым прессом находилось ее вспугнутое воображение. И вместе с тем, как в этом «спрессованном» воображении Мекси вырастал в гранитного колосса, высотой с Везувий, вместе с этим тускнел как-то и мерк престиж тех, которые чуть ли не с пеленок уже носят короны и мантии. После того, что сказал Мекси, эти блеск и величие столь же хрупки, сколь и призрачны. Этот примчавшийся из Дистрии за ее ласками, за ее телом прозаический, в прозаическом пиджаке человек одним движением руки бросит в тлеющий костер несколько миллионов. Костер вспыхнет, и в его пламени погибнут и короны, и мантии, и дворцы, и даже те, кто носит эти короны и мантии и живет во дворцах.

И еще все как-то не веря и желая себя убедить, услышать ответ, она после долгой паузы спросила отяжелевшего, размякшего после завтрака, вина и ликеров Мекси:

– Так вы это… наверное сделаете?

Мекси, пошевельнувшись, приподнял веки.

– Сделаю. Сказано ведь. Я никогда не повторяю одного и того же.

– И… и колье?

– Ваше. Почти не сомневаюсь.

– И что же будет тогда с ним, с принцем? Он уже не будет принцем?

– Одно из двух: или его уничтожат, или он будет принцем в изгнании. Без средств, без почета и власти, без красивого мундира, без всего того внешнего блеска, утратив который, они превращаются в обыкновенных, почти обыкновенных эмигрантов.

– Да, да, это все верно. Я хочу, чтобы он жил. Я хочу насладиться его падением. О, как я его ненавижу. Мекси, если вы это сделаете, тогда… тогда…

– Что тогда?

– Я вас буду так любить, так любить! Увидите сами.

– Я живу не будущим, а настоящим. Кстати, Медея, вы не находите, что здесь, на балконе, прохладно? – и он посмотрел на нее тяжелым, приказывающим взглядом, и она поняла…

– Да, здесь немного свежо. Мы перекочуем в ваш уютный салончик, потребуем горячего кофе, и чтобы никто, никто не смел нас беспокоить… Да, да, мой дистрийский волшебник?

Обжегши его многообещающим взглядом, Фанарет, словно изнемогая от истомы, сделала одно из тех движений, которые сводили мужчин с ума в ее танцах…

– Мы будем вдвоем, только вдвоем, да? Ах, эта итальянская прислуга так мало дисциплинирована. На нее нельзя полагаться…

– Я и не полагаюсь. Моя верная собака Церини…

– Как, и он здесь? Этот смешной субъект, одевающийся не по-модному?

– Сиреневый цвет – его слабость, – улыбнулся Мекси. – Он получил соответствующие инструкции и уже, как цербер, занял прочную позицию у моих апартаментов.

Не лишнее вкратце познакомиться с биографией этого «цербера», действительно уже шагавшего по коридору взад и вперед мимо ведущих в апартаменты его патрона дверей. И, как всегда, этот человек со шрамом был в светло-сиреневой визитке ив светло-сиреневом цилиндре. Перчатки, тяжелая трость, бриллиант в галстуке, бриллиант на мизинце.

Ансельмо Церини – это псевдоним, псевдоним, однако, увековеченный в паспорте.

Настоящее же его имя и фамилия – Арон Цер. Мещанин Подольской губернии Арон Цер.

Он родился и вырос в благочестивой еврейской семье часового мастера в Виннице. В самом деле, это была патриархальная семья. Отец, вооружив правый глаз лупой, по целым дням ковырял железными щипчиками в часовом механизме и хотел, чтобы старший сын, Арон, шел по его стопам. Но Арон не хотел следовать по стопам отца. Ему хотелось – явление редкое в еврейских семьях – бездельничать.

Он обзавелся колодой карт, засаленных, обмызганных, и на стертые медяки обыгрывал мальчишек, и своих, еврейских, и христианских.

С превеликим трудом окончив двухклассное городское училище, Арон Цер занялся мелким комиссионерством.

Подоспело время отбывания воинской повинности. В течение месяца Арон героически изо дня в день принимал касторку. Он так похудел и ослабел, что когда разделся в воинском присутствии, врачи забраковали его.

Какое счастье! Арон не будет солдатом. Арон будет бездельничать, как бездельничал до сих пор. Бездельничал он и в двухклассном училище. Мало этого. Он и вел себя отвратительно, и за поведение ему ставили «тройку».

Это приводило в отчаяние почтенных родителей, в особенности – родительницу.

Мать, укоризненно качая головой в парике и в чепце, всматриваясь подслеповатыми глазами в тетрадь с отметками и замечая, что в графе поведения стоит жирная цифра 3, умоляла сына:

– Арон, учи поведение… Что ты себе думаешь? Учи поведение.

Арон, обещая учить поведение, выманивал у родительницы своей серебряную мелочь.

Счастливо избавившись от солдатчины, Арон Цер пустился в широкое плавание. В тихой Виннице ему нечего было делать. Кроме того, Арона хорошо знали в тихой Виннице.

Он принялся колесить по всему Юго-Западному краю, сделавшись профессиональным игроком. Зимой он играл в придорожных корчмах, в номерах для приезжающих, а летом кочевал с ярмарки на ярмарку. Особенно тянуло его на ярмарки, куда устремлялись за ремонтом офицеры кавалерийских полков. Где только не играл Арон Цер! И в Меденбоже, и в Ярмолинцах, и в Проскурове, и в Литине, Новгород-Волынске, Старо-Константиновске.

В течение двух-трех лет Арон Цер имел успех. Он редко знал, что такое проигрыш. Его бумажник раздувался от денег. Одевал его лучший житомирский портной Климович, бывший Окенчиц. Бриллиантовые перстни засверкали на его коротких пальцах.

На душе Арона было два самоубийства. Два ремонтера покончили с собой, проиграв ему казенные суммы. Третий же ремонтер, штаб-ротмистр Ахтырского гусарского полка, отомстил и за себя, и за тех, которые уже не могли отомстить.

Поймав Арона на плутовстве, горячий штаб-ротмистр хватил его по лицу тяжелым медным подсвечником. Арон замертво упал под стол, а его жилет из белого сделался красным. Три месяца отлеживался Арон. Глубокий шрам остался на всю жизнь. С этим шрамом уже нельзя было показываться на ярмарках в Меденбоже, Литине и Ярмолинцах. Арон получил отвращение к картам. Его тошнило при одном виде зеленого стола. Но разве только одними картами живет человек? Да еще умный, предприимчивый, ловкий…

Арон вынырнул в Одессе. Там он сделался агентом по весьма выгодной торговле живым товаром. Он вывозил обманутых девушек в Константинополь, Смирну, Салоники, Бейрут, Александрию, Порт-Саид. За время частых рейсов Арон научился болтать по-турецки, а через год говорил по-французски, как левантинец.

В Константинополе судьба случайно свела его с Мекси. Дистрийскому волшебнику понравился этот бандит со шрамом, с темным прошлым и не менее темным настоящим.

Мекси не был брезглив. Человек, выросший на Востоке и полувосточного происхождения сам, он знал: если пригреть умеючи Арона, он будет ему верной, преданной собакой.

Одно только не нравилось Адольфу Мекси: Арон Цер. Личным секретарем Адольфа Мекси не может быть человек, называющийся Ароном Цером. Это вульгарно звучит. И Мекси переделал Арона Цера в Ансельмо Церини, левантинца, подданного Оттоманской империи. Паспорт обошелся в какую-нибудь сотню турецких лир.

17. Мекси «нажал кнопку»

Еще за несколько месяцев до своей беседы с Медеей Фанарет, знаменательной беседы на балконе неаполитанского отеля, подумывал Мекси о революции в королевстве, коего считался гражданином, официально, по крайней мере, в паспортной книжке.

Да и не только подумывал, а вел к ней страну, делая все, что только делается в таких случаях.

Зачем нужна была Адольфу Мекси революция в Дистрии? Во-первых, он желал «заработать на ней», как мы знаем с его же слов. Но это желание заработать было на втором плане. Мекси в любой день и час зарабатывал очень много, если и не в любой точке земного шара, то во всяком случае, Европы.

Нет, корыстные соображения только второстепенную роль играли. На первом же плане было падение монархии в стране, где на протяжении тысячи лет правили венценосцы.

Адольф Мекси, мечтавший жениться на какой-нибудь принцессе Бурбонской или эрцгерцогине Габсбургской, сам как таковой, был республиканцем, подобно Марии, горничной танцовщицы Фанарет. Но Мария была республиканкой по злобной и тупой глупости. Что же касается Мекси, ему республика была выгоднее.

Еще не так давно Мекси хлопотал о двух очень выгодных концессиях. Выгодных для него, Мекси, и невыгодных для Дистрии. Все уже было подготовлено, всем, кому следует, даны были взятки, оставалось одно: королевская подпись. Но король, убедившись, сколь убыточны будут для Дистрии эти концессии, отказался скрепить их своей подписью, и банкир, готовившийся ограбить страну, сам почувствовал себя ограбленным. И тогда же в принципе решена была им революция в Дистрии…

Последней каплей, переполнившей чашу, был ужин за круглым столом, где должна была плясать Фанарет. Мекси, не желая быть смешным, лгал Медее, говоря, что нашел вполне естественным, что она ужинала не с ним, Адольфом Мекси, а с наследным принцем Дистрии. На самом деле он возненавидел своего соперника, и, когда мрачно пил в кругу своих притихших гостей, судьба принца была уже обречена… Весело проведя несколько дней с Фанарет в Неаполе и условившись встретиться вскоре с ней в Монте-Карло, «дистрийский волшебник» возвратился в Веолу и объявил «мобилизацию» по всему фронту.

Он с удовольствием убедился, что коммунистическая агитация в армии, агитация, обошедшаяся ему в нисколько миллионов, сделала свое дело, за исключением двух-трех гвардейских полков, вся остальная солдатская масса разложена была основательнейшим образом. Часть «сознательных» рабочих и вся столичная чернь, тайно снабженные винтовками, револьверами и даже пулеметами, готовы были выступить по первому сигналу. Левое крыло парламента, целиком находившееся на жалованье у Мекси, требовало «свержения тиранов»…

Все, решительно все, даже самый воздух были насыщены революцией…

Адольфу Мекси оставалось «нажать кнопку», чтобы последовал взрыв. Но Мекси не спешил с нажатием кнопки.

Один генерал, давно продавшийся ему и находившийся в его штабе, дал «технический» совет своему господину:

– Надо повременить. Пока наследный принц здесь, я не рекомендовал бы затевать революцию. Язон смел, энергичен, пользуется обаянием в гвардии и в офицерском корпусе. Этот человек с горстью преданных ему бойцов раздавит авантюру и жестоко расправится с бунтовщиками.

– В таком случае, как же быть? Я не могу и не хочу ждать, – топнув ногой, воскликнул Мекси, привыкший к беспрекословному и безотлагательному исполнению своих желаний.

– Надо вооружиться терпением. Ненадолго, впрочем, – поспешил добавить превосходительный ренегат, которому Мекси обещал за содействие великие и богатые милости.

– А именно?

– Вопрос дней десяти, быть может, двух недель. Уже решено… Язон вместе с премьер-министром уезжает на днях в Сербию для заключения какого-то очень важного договора. Заключать договор будет премьер-министр, а Язон будет гостем сербского короля. Через сорок восемь часов после отъезда можете начинать. Язон уже не успеет вернуться. Конечно, переворот должен произойти с молниеносной быстротой. Главное, ударить по столице, а там уже все рухнет…

– Вы уверены в этом?

– В чем?

– В том, что Язон будет гостем сербского короля?

Генерал улыбнулся отчасти снисходительно, отчасти подобострастно. Первое, потому что он был близок к придворным сферам и знал хорошо их кулисы, второе, потому что Мекси был архимиллионером, и генерал уже успел вкусить от его миллионов и собирался «вкусить» еще больше.

– Я же вам сказал. Вопрос решенный, а завтра скажу вам точно день и час отъезда. Я видел собственными глазами церемониал встречи в Белграде, выработанный министерством Двора при участии сербского посланника. Могу даже сообщить такую деталь. Обыкновенно в таких путешествиях наследного принца сопровождает полковник князь Маврос. На этот же раз едет генерал-адъютант Пирапидо, а полковник Маврос остается. Затем в Белграде высочайший поезд встречен будет кузеном короля, принцем Павлом. Вместе с ним Язон в открытой коляске последует во дворец, сзади и спереди коляски на рысях – королевский конвой. Так вообще принято… – генерал хотел еще что-то прибавить, видимо, сам увлекаясь «церемониалом», но Мекси движением руки остановил его.

– Эти подробности нисколько не интересны. Какое мне дело, кто и как будет встречать Язона? Мне важно, чтобы он поскорее убрался отсюда.

– Повторяю, не позже как завтра узнаете день и час отъезда.

Через две недели после этой беседы и через двое суток после отбытия престолонаследника в Сербию, Мекси нажал кнопку, и свершилось то, что было написано в книге судеб, а следовательно, не могло не свершиться…

18. Гонец

Чем ближе надвигались события, тем больше нервничала Медея. А что они надвигаются, это она знала из телеграмм Адольфа Мекси, конечно, условных. Самый невинный текст указывал близость переворота. А когда он приблизился уже вплотную, Медея не могла усидеть в Монте-Карло и, поставив Мекси в известность об этом, примчалась на самую границу Дистрии. Там, в глухой деревне, в обществе своей неразлучной Марии, с нетерпением ожидала Фанарет гонца Мекси. Этим гонцом будет Ансельмо Церини. Он доставит желанное колье.

Последнюю ночь, ту самую, которая была ночью переворота, Медея не могла сомкнуть глаз. Наконец-то пробил час мести, двойной мести. Гордый принц будет унижен, разорен, превращен в бездомного скитальца, а его фамильным сокровищем овладеет она, Фанарет.

Еще не было гонца, а в глухой пограничной деревне знали о событиях, происшедших в Веоле. Держава, примыкающая к Дистрии, двинула на всякий случай к границе войска, и через деревню, где на грязном постоялом дворе Фанарет сняла две комнаты, проходили отряды кавалерии, пехоты, громыхали пушки.

Создалось приподнятое настроение с ожиданием чего-то. Фанарет, охваченная этим настроением, еще больше волновалась, нервничала и капризами своими отравляла своей Марии существование. Оттуда же, с той стороны, долетали отрывистые и, как всегда, разноречивые новости.

То король убит, растерзан ворвавшейся во дворец чернью, то он успел убежать, и вслед за этим: король и не убежал, и не растерзан, и не пропал без вести, а какова его судьба, никто не знает.

В таком же духе и относительно мятежа. По одним сведениям, революция подавлена войсками, исполнившими свой долг, по другим – войска не исполнили своего долга, и уже монархия пала, и во дворце заседает новое республиканское правительство. Последнее было ближе к истине.

Узнав в Белграде, что в Веоле произошли какие-то чрезвычайные события, Язон помчался на границу в автомобиле со своим генерал-адъютантом. Медея видела принца и генерала Пирапидо из своей комнаты. Видела, как офицер соседней страны, почтительно вытянувшись, докладывал что-то сидевшему в запыленном автомобиле наследному принцу Дистрии. Внешне принц был спокоен. Но какую драму переживал он в душе, оторванный от своей родины, от своего отца, о судьбе которого ничего не знал, от своей армии, по слухам, так постыдно изменившей присяге? Но если принц, человек сильной воли, был непроницаем и тверд, генерал Пирапидо плакал, громко всхлипывая и вытирая платком лицо, мокрое от слез.

Этот момент, исторический момент, наблюдала Фанарет, сама стараясь не быть замеченной. Ей даже казалось, что принц, глянув в окно, увидел ее и узнал.

А через каких-нибудь полчаса в дверь ее комнаты раздался нетерпеливый стук и вошел Арон Цер. Он был неузнаваем – ни сиреневой визитки, ни светло-сиреневого цилиндра. Куда девалось это великолепие? Дорожный английский балахон, мягкая автомобильная каскетка. Черная борода и усы были серыми от густого слоя пыли. Он схватил графин и, не отрываясь, долго пил воду прямо из горлышка.

Утолив жажду, шлепнулся в изнеможении на стул. И только через минуту овладел способностью речи. Его первые слова были бессвязны, наполовину это были ругательства:

– О, черт бы побрал эту дорогу. Будь она трижды проклята. Эти скоты едва не задержали меня.

Кто они были, эти «скоты», Цер так и не пояснил. А Медея торопила его:

– Говорите же, говорите.

– Что я вам скажу? Ой, как я устал. Эти восемьдесят километров, это же какая-то испанская инквизиция. Это еще хуже – честное слово. Нет, если Мекси пошлет меня в другой раз, я ему скажу: «Убейте меня лучше, а только я не поеду». Так и скажу. Нет, клянусь вам, это была скверная штука.

– Да замолчите вы, несносный болтун, – оборвала с искаженным лицом, чуть не замахиваясь на него, Фанарет. – Я спрашиваю о деле, о самом главном, а вы несете какую-то чушь. Как революция? Удалась?

– Ой, еще как удалась, – оживился Церини. – Мы их смели, понимаете, смели. Их была горсточка, хотя нет, не горсточка. Но мы дрались, как львы, как целое стадо львов. Если хотите, даже еще лучше. Эта старая развалина, этот король несчастный, околел с перепугу. Да, да, испугался и умер. Уже новое правительство. Оно было в жилетном кармане у Мекси. Я сам вел во дворец толпу рабочих, и я первый…

– Колье, давайте колье, – требовала Медея, надвигаясь на него со стиснутыми зубами и гневным лицом.

Арон съежился, вытягивая руки, словно умоляя о пощаде.

– Колье? Вы хотите непременно колье?

– А вы хотите, чтобы мое терпение лопнуло? Не прикидывайтесь дурачком, давайте.

– Что я вам могу дать, когда я сам ничего не имею.

– Церини…

Страшен был вид Фанарет с прикушенной нижней губой. Арон Цер весь съежился.

– Я не виноват, честное слово, не виноват. Мекси тоже не виноват. Судьба сыграла с нами нехорошую шутку, злую шутку. Мы все переискали, все перерыли, не оказалось этого колье. Кто-то успел похитить. Такое несчастье, такое несчастье. Мекси как узнал, ой, что это был за ужас. Я его никогда не видел таким. Он мне дал маленькую пощечину, а что, я виноват, если какой-то мерзавец, негодяй, подлец предупредил нас?

В убийственном французском языке Цера чувствовался недавний разъезжавший по ярмаркам Юго-Западного края шулер. И этим убийственным французским языком Ансельмо Церини разбил все надежды Фанарет.

Арон Цер ожидал, что эта горячая женщина изобьет его, и он приготовился. Только бы защитить голову, лицо и глаза, остальное все пустяки. Но бешенство Медеи приняло другие, менее буйные формы. Оно затаилось, вглубь ушло.

Казалось, она тотчас же позабыла о самом существовании Арона. Села на узкую железную кровать, изогнувшись, подперев лицо руками, устремив взгляд в одну точку, застыла, замерла. Только вздрагивал подбородок, и по временам конвульсивная дрожь пробегала по ее чертам.

Ансельмо Церини убеждался: гроза миновала. А когда он окончательно убедился в этом, он уже независимо развалился на стуле, забросив ногу на ногу. Молчание давило его, хотелось болтать, и он разболтался, украдкой поглядывая на Фанарет.

– Черт знает что… Я до таких авантюр не охотник. Самая паршивая вещь была уже у самой границы. Могли схватить, пуля в лоб и… до свидания, Ансельмо Церини. На мое счастье, я проскользнул. Б другой раз так и скажу ему: «Бей, но не посылай». Это сказал какой-то замечательный человек, только он иначе сказал: «Бей, но выслушай». Но это разве не все ли равно? А сейчас? Что я буду делать сейчас? Надо снять в этой грязной дыре комнату, хорошенько вымыться, а потом хорошенько поесть. Я голоден, как собака, как две собаки, и даже как десять собак. А знаете, что я вам скажу, глубокоуважаемая Фанарет? Не надо особенно грустить. Зачем вы будете себе портить кровь? Мы с Мекси достанем вам новое… Что такое?.. Но я уже молчу, молчу. Я буду молчать…

Фанарет медленно встала, медленно шагнула к нему и тихим голосом сказала:

– Убирайтесь вон из моей комнаты. Вон. Сию же минуту.

– Ухожу, честное слово, ухожу. Меня уже нет, я уже ушел, – и он поспешно скрылся за дверью и, уже очутившись в коридоре, звал громко:

– Мадам, ла патрон у ет ву? Же вулет ун шамбр[5]5
  Мадам, хозяйка, где вы? Я хотел бы снять комнату (фр.).


[Закрыть]
.

К вечеру Медея вместе с Марией уехала. Уехала назад, в Монте-Карло, где остался весь ее багаж, так как в пограничную деревушку примчалась она совсем налегке.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации