Текст книги "Особый отдел и пепел ковчега"

Выходя из подъезда, Кондаков нос к носу столкнулся с Кузей-Федей. Вчистую проиграв первый раунд, тот жаждал немедленного реванша, ради чего даже вооружился неизвестно где взятой бейсбольной битой.

Кондаков, ожидавший нечто подобное, успел юркнуть обратно в подъезд. Удар пришёлся по дверному окошку, и осколки стекла, подобно шрапнели, брызнули внутрь. На физиономии Кондакова, и без того исцарапанной при утреннем бритье, появилось несколько новых, обильно кровоточащих порезов.

– Это уже чересчур, – вытирая рукавом кровь, сказал Кондаков. – Ты, парень, переборщил.

Воспользовавшись тем, что разъяренный Кузя-Федя забыл об элементарной осторожности, Кондаков подпустил его поближе, а затем резко распахнул дверь. Отброшенный назад, хулиган еле устоял на ногах, что позволило Кондакову, проворно покинувшему своё укрытие, ухватиться за другой конец биты.

Вместо того чтобы во избежание грядущих неприятностей пуститься наутёк, Кузя-Федя, словно последний идиот, пытался вырвать своё оружие из чужих рук. За это он был наказан зубодробительным ударом прямо в розовые уста (следует заметить, что в свои лучшие годы Кондакову случалось и фанерные щиты кулаком пробивать).

Пока Кузя-Федя копошился на земле, раз за разом пытаясь подняться, Кондаков рассматривал биту, ставшую, так сказать, его боевой добычей.

– Проклятая глобализация! – в сердцах промолвил он. – Мало нам героина, сникерсов и памперсов, так ещё и дубинки из-за рубежа стали импортировать… Ну и жизнь настала! Ведь мы в свои юные лета с городошными палками не бегали, хотя ими тоже можно было головы разбивать.

В то время как Кондаков ломал биту, для удобства засунув её в решетку ливневой канализации, Кузя-Федя наконец-то утвердился на ослабевших ногах. Дабы не мозолить глаза оборзевшему ветерану, ему бы следовало сейчас поспешно ретироваться, но он, шатаясь, устремился в подъезд, под защиту любимой.

Это окончательно определило планы Кондакова, ещё только начавшие кристаллизоваться в его голове.

«Чтобы завершить разработку весёлой вдовы и уже больше сюда не возвращаться, надо провести операцию в духе Сашки Цимбаларя, – сказал он сам себе. – Заодно накажем Сопееву за супружескую неверность, а её хахаля – за попытку покушения на должностное лицо».

* * *

Прямо через улицу находилось здание, где под одной крышей располагались аптека и фотоателье. Туда Кондаков и направился.

В аптеке он с помощью провизора заклеил пластырем порезы на лице, сразу став похожим на престарелого гопника, а в фотоателье попросил моток ненужной пленки.

– Только обязательно горючей, – добавил Кондаков. – И порежьте, пожалуйста, кусочками по двадцать сантиметров.

– У нас тут не гастроном, – ответила девушка-фотограф, но просьбу окровавленного орденоносца всё-таки выполнила.

Не сходя с места, Кондаков завернул пленку в несколько слоёв плотной бумаги, оставив снаружи кусочек фитиля. Получилось что-то, отдалённо напоминавшее длинный и узкий пакет.

– «Дымовуху» делаете? – догадалась девушка, когда-то и сама развлекавшаяся в школе подобным образом.

– Ага, – подтвердил Кондаков. – Сейчас по Кутузовскому проспекту госсекретарь США поедет. Хочу ему за Саддама Хусейна отомстить.

– Что вы говорите! – воскликнула девушка. – А в утренних новостях об этом ничего не сообщалось.

– Он к нам с неофициальным визитом. По пути из Тегерана в Минск.

Кондаков, настроенный самым решительным образом, устремился к дому, где проживала вдова, а девушка-фотограф, достав из тайника нацболовское знамя и пачку китайских петард, бросилась искать частника, который согласился бы в пожарном порядке доставить её на Кутузовский проспект.

На цыпочках подкравшись к нужным дверям, Кондаков приложил ухо к замочной скважине. Голосов и звона посуды слышно не было, зато ритмично скрипела кровать. Сопеева врачевала своего подбитого дружка самым доступным для женщины способом. И, похоже, положительные результаты уже появились. Стоны, издаваемые Кузей-Федей, имели сейчас совсем другую интонацию, чем полчаса назад.

Вскоре скрип пружин прекратился, в глубине квартиры стукнула дверь и в водопроводных трубах загудела вода. Кто-то из любовников принимал душ.

Пробормотав: «Пора!» – Кондаков поджёг пакет и, дождавшись, когда пламя доберётся до плёнки, сунул его под дверь вдовушкиного жилища, для пущей на– дёжности законопатив щель ковриком для ног.

Не прошло и минуты, как из замочной скважины вытекла струйка сизого, вонючего дыма, а в квартире раздались приглушённые вопли: «Горим! Горим! На помощь!»

Кондаков, дабы сохранить инкогнито, поднялся этажом выше и приготовился наблюдать предстоящую душераздирающую сцену, так сказать, из галёрки. Впрочем, в случае непредвиденных осложнений он всегда был готов прийти на помощь.

Дверь затряслась от толчков и ударов изнутри. Как это всегда бывает в минуты паники, ключ не поворачивался, а запоры заедали. Однако Кондаков особо не волновался – он верил в самообладание генеральши и в физическую силу её избранника.

В конце концов так оно и случилось. Дверь распахнулась, и оба любовника, окутанные клубами ядовитого дыма, вывалились на лестничную площадку. Нежданная беда, надо полагать, застала Кузю-Федю в постели, поскольку он прикрывал свои обнажённые чресла простыней. Сопеева, на тот момент находившаяся в ванной, успела сунуть голову в ночную рубашку, но лёгкий ситец сразу прилип к мокрому телу и ниже уровня пупка опускаться никак не хотел. Таким образом, задница вдовы, несмотря на свои уникальные размеры, сохранявшая определённую привлекательность, была выставлена на всеобщее обозрение.

Однако крайняя фривольность собственных нарядов занимала «погорельцев» меньше всего. Радость от чудесного спасения не могла затмить животрепещущие материальные проблемы. Толкая своего дружка обратно в эпицентр бедствия, Сопеева вопила:

– Всё сейчас пропадёт! Нищими по миру пойдём! Милостыню будем клянчить! Спасай сумочку, которую я на трельяже оставила! Там и деньги, и документы, и всё на свете.

Прикрыв лицо локтем, преданный Кузя-Федя бросился в задымленную квартиру, а вдова принялась звонить во все соседские квартиры, правда, без всякого успеха. В один из моментов она повернулась к Кондакову передом, оголённым от живота до кончиков ногтей, и тот невольно отпрянул – настолько вызывающе порочна была красота зрелого женского лона.

Тем временем дым понемногу редел, и вскоре на лестничную площадку вернулся Кузя-Федя, прижимавший к сердцу заветную сумочку. Уже который раз на дню он сменил свой облик, превратившись не то в негра, не то в трубочиста.

– Ну слава богу! – Чмокнув мужественного огнеборца в губы, Сопеева принялась проверять содержимое сумочки.

Кондаков, ради одного этого мгновения и затеявший весь нынешний тарарам, буквально впился глазами в её руки. Однако ничего примечательного, кроме тоненькой пачки документов и ещё более тоненькой пачки денег, в сумочке не оказалось.

Но ведь если бы вдова владела оставшимся от мужа бетилом, она в первую очередь стала бы спасать его. Следовательно, гражданку Сопееву, шестидесяти пяти лет от роду, можно было смело сбрасывать со счетов.

Тем временем Кузя-Федя уже заглядывал в очистившуюся от дыма квартиру.

– Вроде бы ничего не сгорело, но воняет страшно, – сообщил он. – И копоть кругом.

– Ничего, зато тараканы передохнут, – сказала из-за его спины рассудительная Сопеева, продолжавшая сверкать голым задом. – На отраве сэкономим.

Дверь за ними захлопнулась, и спустя короткое время пружины кровати вновь заскрипели.

Глава 4
Братья Сопеевы

Отправляясь на рандеву с младшим сопеевским отпрыском, Цимбаларь располагал следующей информацией: его зовут Николаем Григорьевичем и он работает редактором в одном малоизвестном издательстве, которое пытается привить отечественной читающей публике вкус к творчеству западных постмодернистов, давно утративших популярность даже у себя на родине.

Тем не менее издательство процветало, о чём можно было судить по качеству плащей и пальто, вывешенных в небольшом уютном гардеробе, где заправлял добрый молодец, которому скорее пристало бы таскать тюки в Речном порту, чем следить за сохранностью чужих шмоток.

Впрочем, гардеробщик выполнял ещё и функции привратника, благо лестница, ведущая в кабинеты редакции, находилась рядом с его закутком.

– Вы к кому? – с вымученной вежливостью осведомился он.

– К Сопееву, – сквозь зубы процедил Цимбаларь, глубоко презиравший всё это недавно народившееся холуйское сословие.

– Вам назначили?

– Что-о-о? – Цимбаларь недобро прищурился.

– Сопеев вас приглашал?

– Ещё чего! Я сам кого хошь приглашу. – Цимбаларь, не любивший щеголять своей должностью, с большой неохотой предъявил удостоверение.

Нельзя сказать, чтобы гардеробщик очень обрадовался такому визитеру, однако дорогу ему заступить не посмел, а лишь деликатно поинтересовался:

– Вы без верхней одежды?

– Без, – проронил Цимбаларь, даже поздней осенью ходивший как бомж, заложивший своё единственное пальто в ломбард.

Редакция занимала от силы пять кабинетов, и Сопеев-младший отыскался в самом крайнем из них, выходившем окнами сразу и на людный проспект, и на тихий дворик. Сидя на подоконнике, он что-то диктовал сухопарой стервозной машинистке, словно бы сошедшей с картины Гогена «Любительница абсента».

Сам Николай Григорьевич росточком вышел в отца, а склонность к полноте унаследовал от матери. В свои сорок он выглядел на все пятьдесят. Украшали его лишь волосы, хотя и сильно поредевшие от лба к затылку, но ещё задорно кудрявившиеся над ушами.

Сдержанно кивнув гостю, о котором его уже успел предупредить по телефону бдительный гардеробщик, Сопеев продолжал диктовать ровным, хорошо поставленным голосом:

– «Кризис, главным свидетелем которого является исчерпание смыслового пространства, поразил всю культуру постмодернизма, что самым непосредственным образом связано с завершением индустриальной фазы развития цивилизации. В условиях прогрессирующего обессмысливания мира писатели утрачивают позицию пророков и приобретают сервильный статус. Ситуация усугубляется моральным релятивизмом и ложной политкорректностью, свойственной современному мейнстриму. В возникших условиях необходимо тщательно изучить основные тренды и определить локусы развития…» Напечатала?

– Угу, – недружелюбно косясь на Цимбаларя, кивнула машинистка.

– Тогда сделаем перерывчик. Ты пока попей кофейку, а я побеседую с нашим гостем.

– Только без эксцессов, пожалуйста. – Машинистка ушла, раскачиваясь, словно грот-мачта в десятибалльный шторм.

– Как это понимать? – Цимбаларь недоумённо глянул на Сопеева.

– Да ерунда, – отмахнулся тот. – Это жена моя, Натка… Вечно у неё какая-то дичь на уме. Баба, ничего не поделаешь.

– А-а-а… Скажите, что такое локусы?

– Качественные инновации, – не вставая с подоконника, ответил Сопеев.

– Тогда всё ясно. – Цимбаларь, в своё время проштудировавший «Словарь иностранных слов» от корки до корки, так ничего и не понял, но признаться в этом не пожелал.

– Рад за вас… Ну а если без дураков, термин «локус» можно перевести простым русским словом «предвестие». Например, знаменитая «Пражская весна» была локусом грядущего краха социалистической системы.

– Значит, если у меня чешется нос, это локус того, что я сегодня напьюсь? – уточнил Цимбаларь.

– В самую точку! – Этот пример пришёлся Сопееву явно по вкусу.

– Тогда уж и про тренды расскажите.

– Да ну их в баню! Все говорят: «тренды» – и я так говорю. Ну в общем-то синоним тренда – тенденция. Везде свой сленг, даже у сантехников.

– Но сантехники своим сленгом общество не напрягают, – возразил Цимбаларь. – А про локусы и тренды уже болтают по телевизору.

– Политологам без специальных терминов никак не обойтись. Попробуй только честно признаться: дескать, про эти дела мы ни хрена не знаем! Сразу с должности слетишь. А пассаж типа: «Для выяснения всех аспектов этой проблемы проводится комплексный анализ, подразумевающий правильно организованную мыслекоммуникацию и метод сценирования» – звучит солидно и обнадёживающе. Напускать словесный туман умеют не только церковники, но и учёные мужи. Положение, так сказать, обязывает.

– Ладно, оставим эти терминологические дебри, – сказал Цимбаларь. – Лучше перейдём к делу.

– Вот-вот! – Сопеев такому предложению даже как бы обрадовался. – Что я там опять натворил?

– Вам виднее. Меня всякая бытовуха и мелкий криминал не касаются… Мне с вами просто потолковать надо.

– О чём?

– Ну, скажем, о вашей семье. О вас самих, о брате, о матери, об отце.

– Мой отец умер.

– Я знаю, – кивнул Цимбаларь. – Хотя, честно сказать, он интересует нас больше всего.

– Странно… Раньше я полагал, что смерть списывает все грехи. – Сопеев мял в руках сигарету, видимо не решаясь закурить.

– А у него было много грехов?

– Да какое там! Не больше, чем у других. Можно подумать, что Жуков или Василевский ничем себя не запятнали. Как же! По крови будто бы по паркету ходили. Оккупированную Германию обирали, словно свою собственную вотчину. Только с них грехи война списала, а нынешним генералам, наоборот, перестройка всякое лыко в строку поставила… Но преступлений за отцом нет, это я гарантирую. Он, между нами говоря, дурачком был. А дурачки на большое зло не способны.

– Как же тогда дурачок оказался в генералах?

– Очень просто. Его один приятель всю жизнь за собой тянул. Маршал Востроухов. Вы, наверное, о нём слышали. Колоритнейшая личность! Если бы не он, отец бы до самой пенсии в капитанах ходил.

– Зачем это нужно было маршалу? Неужели только из чувства бескорыстной дружбы?

– Какая там дружба! Востроухов, ещё будучи командиром полка, сделал одной девчонке ребенка. И чтобы избежать скандала, в срочном порядке женил на ней своего самого безответного офицера.

– Как я понимаю, речь идёт о ваших родителях?

– И о старшем братце тоже. Ради него Востроухов и тянул моего отца за уши. Своих-то детей ему бог не дал… Ну и нашу мамашу, грех сказать, до самого последнего времени не забывал. Что уж теперь скрывать…

– Н-да-а, ситуация… И ваш отец всё это терпел?

– А куда денешься? Востроухова он до смерти боялся. Потому и на мать руку поднять не смел. Хотя сам несколько раз вешался… Правда, неудачно. К нему даже специальный человек был приставлен, из петли доставать.

– Кто сейчас является наследником Востроухова?

– Сразу и не скажешь… Жена его скончалась ещё в семидесятых. Своих детей не было… Тут нужно с юристами консультироваться. Но я знаю, что некоторое время после смерти маршала брат жил в его квартире… А потом случилась какая-то неприятная история. То ли он кого-то избил, то ли его самого исколотили до полусмерти.

– Если бы пришлось выбирать из двух терминов «везунчик» и «неудачник», как бы вы охарактеризовали своего отца? – спросил Цимбаларь.

– Ясное дело, неудачник. Причём редкостный. И я в него уродился. Всю жизнь за жалкие гроши горбачусь, из долгов не вылезаю, а другие на мне наживаются… И эта тоже… Заездила… – Сопеев в сердцах чуть на пол не плюнул.

Словно бы догадавшись, что речь зашла о ней, в кабинет без стука зашла сухопарая Натка, вырвала из рук Сопеева сигарету и сунула ему прямо под нос машинописный листок.

– Не понимаю, что здесь за ерундистика?

– Где? – Сопеев взял листок и принялся читать. – «…В свою очередь локусы, выросшие до стадии атрибутированных признаков и тем самым приобретшие потенциал самодвижения, порождают цивилизационные тренды. Причём, являясь будущим в настоящем, тренды принципиально несовместимы с базисными основами…» Ну что здесь непонятного? Всё ясно как божий день.

Натка забрала листок обратно и молча удалилась, теперь уже сотрясаемая бесшумным двенадцатибалльным ураганом. Казалось, ещё миг, и она переломится – то ли в плечах, то ли в бёдрах. По своему опыту Цимбаларь знал, что такие женщины неподражаемы в постели, но невыносимы в жизни.

– Проверяет… – ухмыльнулся Сопеев. – Арестанта из меня сделала. Шагу ступить не даёт.

Цимбаларь, видя перемену в его поведении, поспешил вернуть разговор в прежнее русло.

– Скажите, а как ваш отец относился к Сталину?

– Сначала боготворил, как и многие фронтовики. Но потом вроде бы разочаровался.

– Сам он о Сталине ничего не рассказывал?

– Э-э-э… Что вы имеете в виду? – Наверное, Сопееву показалось, что визитёр из органов оговорился.

– Его службу в личной охране Сталина.

– Ничего себе! – Похоже, эта новость действительно повергла Сопеева в изумление. – Неужели это правда?

– Абсолютная. Если не верите, могу предъявить соответствующие документы… Скажу больше, ваш отец был очевидцем смерти Сталина.

– Ну и папаша! – покачал головой Сопеев. – Никогда и не заикнулся об этом.

– Наверное, не считал нужным. Или опасался чего-то… После смерти Сталина часть его личных вещей, в основном малозначительных, разобрали на сувениры. Вы ничего похожего у отца не замечали?

– Нет… Он вообще был противником всякого накопительства. Получит, бывало, подарок на юбилей и сразу отдаст кому-нибудь. Мать ему за это глаза была готова выцарапать.

Цимбаларь, в принципе готовый к такому ответу, счёл за лучшее сменить тему.

– Как вы полагаете, маршал Востроухов был удачливым человеком?

– Вне всякого сомнения. Как-никак, до маршала дослужился, причём в мирное время. Да и люди говорили, что его все неприятности стороной обходят, словно заговорённого.

– Кто это говорил? – сразу навострил уши Цимбаларь.

– Разве сейчас вспомнишь…

– А если мне пообщаться с вашим братом? Он-то, наверное, Востроухова знал больше…

– Пообщайтесь… Мы с ним в последнее время практически не соприкасались. Впрочем, настоящей близости между нами никогда и не было. Для нас с отцом он так и остался чужим… Послушайте, у меня к вам просьба. – Сопеев понизил голос до шепота, хотя в кабинете, кроме них, никого не было. – Заберите меня отсюда!

– На каком основании? – Теперь уже пришла очередь удивляться Цимбаларю.

– Просто заберите, и всё! Ведь это в ваших силах. Скажите, что увозите меня на допрос или на очную ставку. Вы же лучше меня знаете, как это делается… Очень вас прошу!

– А потом?

– А потом я вернусь, не волнуйтесь. Может, только кружку пивка выпью.

– Ладно… – Цимбаларь был слегка обескуражен этой просьбой. – Но сначала дайте мне телефончик вашего брата.

– Боюсь, что ничем не могу вам помочь. Там, где он сейчас находится, телефонов нет.

– Разве он арестован? – насторожился Цимбаларь.

– Ну вы и скажете! Анатолий Григорьевич сейчас поправляет своё здоровье… – После некоторой заминки Сопеев добавил: – Душевное.

– Проще говоря, он находится в сумасшедшем доме? – догадался Цимбаларь.

– Вроде того… Хотя вывеска там другая. Сейчас развелось много частных клиник, где пациентам за их же собственные денежки выправляют мозги. Если хотите, могу дать адресок. Это за городом, в сторону Нахабина.

– Давайте… – Цимбаларь мельком глянул на часы. – Ещё успею.

– Тогда записывайте…

Стоило только им выйти из кабинета, как всем сторонним наблюдателям сразу стало ясно, что Сопеев себе самому уже не хозяин. Да и рука переодетого мента, лежавшая на его плече, говорила о многом. Сотрудники издательства, покуривавшие возле раскрытого окна, притихли в напряжённом ожидании.

– Куда вы нашего Колю уводите? – сорвалось у кого-то с языка.

– Николай Григорьевич пройдёт со мной. – Взгляд Цимбаларя заставил некоторых наиболее чувствительных зрителей поёжиться. – Его присутствие необходимо при проведении следственных мероприятий.

Из соседнего кабинета выскочила Натка, похожая на рассерженного богомола, не желающего расставаться со своей добычей. Она, конечно же, слыхала слова Цимбаларя, потому что сразу выпалила:

– По какому праву вы его забираете? Предъявите ордер или что там у вас ещё есть!

– Мы его не забираем, а привлекаем к сотрудничеству, – ответил Цимбаларь, которому, в общем-то, пары слов было не жалко даже для такой лахудры. – Но если вы требуете санкцию прокурора, то я вам её обеспечу. Только потом не обижайтесь.

– Наташенька, не переживай, – скорбным голосом произнёс Сопеев. – Может, всё и обойдётся. Меня же не в Бутырку увозят.

– Тебе с собой что-нибудь нужно? – Призрак на-двигающейся беды мигом превратил записную стерву в душевнейшую из женщин.

– Не знаю… Дай немного денежек, я потом где-нибудь пообедаю.

Сопровождаемые сочувственными взглядами сотрудников и всхлипами сотрудниц, они направились к выходу, и нельзя было понять, кто кого уводит – Цимбаларь Сопеева или наоборот.

– Беспредел, – посетовал кто-то. – Живём как в тридцать седьмом году.

Со всех сторон посыпались возражения:

– Уж лучше тридцать седьмой, чем девяносто первый! По крайней мере, стабильность была. Цены снижали и расстреливали в тюрьмах, а не на улицах, как сейчас.

Вздохнув полной грудью, Цимбаларь сказал:

– Мне кажется, что ваш тренд находится неподалёку отсюда, за углом, и называется «Шашлычная». Ну а локус вы получите от жены, когда вернётесь домой.

– Наплевать! – махнул рукой заметно повеселевший Сопеев. – Диссонансы и разночтения, существующие между нами, в трактовке целей и форм совместного существования, могут быть устранены только самыми радикальными средствами. А потому оставим напрасные упования и отдадимся на волю случая… Адью, гражданин начальник! Спасибо, что проявили сочувствие.

Они разошлись в разные стороны, и Цимбаларь продолжал бормотать в такт шагам:

– Локус-тренд, локус-тренд, локус-тренд… Тьфу, привязалась зараза, чтоб ей пусто было!

Вместо того чтобы терять время и гробить нервы в уличных пробках, гораздо проще было доехать на метро до станции «Тушинская» и там пересесть на пригородный автобус.

Цимбаларь так и поступил, не забыв сообщить Людочке о своем новом маршруте. Заодно он пригрозил остаться в дурдоме навсегда, мотивируя это отсутствием тренда в финансовых делах и плохим локусом в личной жизни.

– Надо бы тебя обматерить хорошенько, но слов подходящих на ум не приходит, – ответила Людочка.

Уже в пути Цимбаларь получил от Кондакова весточку, не добавившую к уже известным фактам ни капли нового.

Прибыв к месту назначения, он, вопреки ожиданиям, не обнаружил ничего такого, что хотя бы отдалённо напоминало лечебницу. Пришлось изрядно побегать, прежде чем добрые люди указали ему малозаметную дорогу, уходящую в лес.

Остаток пути Цимбаларь преодолел пешком, вдыхая запахи смолы, прелой хвои, грибницы и любуясь элегическими видами осеннего леса, уже начинавшего готовиться к долгому зимнему сну. Было довольно тепло, но небо, ещё месяц назад ослепительно голубое, изрядно поблекло, и птицы теперь кричали как-то совсем иначе. Однажды дорогу ему перебежал заяц, чувствовавший себя возле человеческого жилья вполне вольготно.

Заведение, интересовавшее Цимбаларя, называлось по старинке: санаторий «Сосновый бор». Однако внушительный забор, скрывавший от посторонних глаз всё на свете, кроме маковки водонапорной башни, сразу выдавал истинное предназначение этого «санатория».

Удостоверение Цимбаларя, прежде открывавшее почти любые двери, не возымело на охрану никакого действия. Ему даже популярно разъяснили:

– Ты же в проходной следственного изолятора этой ксивой козырять не будешь, верно? Ты предъявишь пропуск, выписанный по соответствующей форме уполномоченными на то лицами. Так что не надо права качать, гражданин майор. У тебя своя работа, у нас – своя.

Цимбаларь уже согласился было выписать этот тре-клятый пропуск, но оказалось, что за ним нужно возвращаться в Москву.

Пылая праведным гневом, он вернулся под своды леса и на глазок прикинул высоту забора. Увы, шансов преодолеть его не было даже у обезьян, по слухам обитавшим здесь в незапамятные времена. Тот, кто возводил эту китайскую стену, понимал толк в тюремной фортификации – сначала метр бутового камня, потом два с половиной метра подогнанных в паз досок, а наверху ещё и проволока, хотя без колючек, но на изоляторах.

Вариант с подкупом охранников тоже не проходил – в карманах набралось бы от силы пятьсот рублей, по нынешним временам сущий мизер.

Внезапно чуткое ухо Цимбаларя уловило шум приближающейся машины, и он едва ли не бегом бросился ей навстречу. Вскоре впереди показался беленький фургончик «Скорой помощи», явно направлявшийся в лечебницу.

Говоря высоким стилем, провидение посылало ему счастливый шанс, и Цимбаларь смело шагнул на середину дороги, в этом месте такой узкой, что объехать человека было просто невозможно.

Терпеливо переждав первый залп мата, в котором преобладала медицинская терминология типа: «Бубон ты сифилитический!» – Цимбаларь вновь пустил в ход своё удостоверение.

На сей раз демонстрация служебной атрибутики сопровождалась задушевными словами:

– Мужики, мне в этот «Сосновый бор» ну просто кровь из носа нужно. Выручайте! Жертвую на пропой последние шелестухи.

– Убери деньги, командир, – промолвил богатырского вида санитар, облачённый в белый халат и кепку-восьмиклинку. – И не надо истерик. Тут всё предельно ясно. Мы тебя, конечно, выручим, но и ты помоги мне в ментовскую контору устроиться. Год пороги обиваю, и всё впустую. Без блата не влезешь.

– Ты что-то не то говоришь, – усомнился Цимбаларь. – Насколько мне известно, во всех городских подразделениях большой некомплект рядового и сержантского состава. Если у тебя всё в порядке с анкетой, поступай себе на здоровье.

– С анкетой всё в порядке. Только у меня татуировка на груди «Дави ментов и сук», – признался санитар. – По малолетству сделал, а теперь никакими средствами не могу вывести. Даже к пластическому хирургу обращался.

– Думаю, это дело поправимое, – сказал Цимбаларь. – Если ты мне сейчас поможешь, я в долгу не останусь. Замолвлю словечко на комиссии. Нашему брату нужна не шкура, а голова и сердце.

– По рукам! – обрадовался санитар. – Прошу в салон. Но сначала тебе придётся малость приодеться, а то с нашей охраной каши не сваришь. Дадим тебе классный клифт, какой даже Юдашкин не сошьёт.

Подъехав к проходной, «Скорая помощь» особым образом просигналила – три гудка коротких и столько же длинных, что согласно международному коду морских сигналов означало: «Имею на борту скоропортящийся груз».

Автоматические ворота дрогнули, но приоткрылись только чуть-чуть, выпустив наружу охранника, с которым, судя по свирепой роже, не то что кашу, даже компот нельзя было сварить.

– Как съездили? – осведомился он, с врождённой подозрительностью приглядываясь к санитару и водителю.

– Нормально, – при молчаливом попустительстве водителя соврал санитар.

– Порожняком идёте?

– Да есть тут один клиент…

– Открывай. – Охранник постучал по кабине резиновой дубинкой.

– Только осторожней, он буйный, – предупредил санитар.

– Да и я не подарок. – Держа наготове дубинку, охранник заглянул внутрь салона, где на носилках лежал человек, тщательно спелёнутый смирительной рубашкой.

– Ишь как его прихватило, – посочувствовал охранник. – Не иначе белая горячка… А где бумаги?

– Какие такие бумаги! – с полуоборота завёлся санитар. – Мы его еле заломали. Умаялись, как суслики. Сейчас сдадим в приёмный покой и сразу обратно.

– Без бумаг не положено, – отрезал охранник.

– Что же нам с ним делать?

– Да хоть домой везите.

– Там его жена и тёща в истерике бьются. Представляешь, какой для них подарочек будет? Нет, мы его лучше на вашей проходной оставим. Согласен?

– Ладно, заезжайте, – кривясь, как от изжоги, уступил охранник. – Но чтобы в последний раз! Иначе докладную главному напишу…

Завернув за угол ближайшего лечебного корпуса, «Скорая помощь» остановилась, и санитар в два приё– ма освободил Цимбаларя от смирительной рубашки.

– Капитальная вещь, – разминая затёкшие члены, сказал тот. – Куда там нашим наручникам! Как говорится, ни вздохнуть, ни пёрнуть… Зачем ты узлы так туго затянул?

– А если бы охранник проверил! Нет, я все дела привык без халтуры делать.

– Молодец! В органах такие люди нужны. Вот мой телефон. – Цимбаларь что-то черканул на сигаретной пачке. – Брякни на неделе. Постараемся твои проблемы решить.

– Спасибо… Назад выйти сможешь? – поинтересовался санитар. – Здесь это посложнее, чем войти.

– Как-нибудь справлюсь. Не первый год замужем… А тебе я могу дать один совет. Если собираешься у нас служить, то с панибратством завязывай. Впредь обращайся ко мне по званию – «товарищ майор».

– Слушаюсь! – Санитар сразу подобрался, словно в строю, и даже кепку свою поправил.

– Так-то лучше… Посоветуй, как мне получить свидание с вашим пациентом?

– Это смотря какой пациент – буйный или тихий.

– Скорее всего тихий.

– Тогда вам, товарищ майор, нужно вон в тот двухэтажный корпус. – Толстым, корявым пальцем он указал нужное направление.

Морги, тюрьмы, пересылки, спецприёмники и психбольницы были для Цимбаларя привычным полем деятельности, и с их персоналом он умел общаться накоротке. К сожалению, дефицит времени не позволял запастись каким-нибудь грозным предписанием из самого Минздрава, и приходилось обходиться минимальными средствами.

Впрочем, пожилая медсестра, исполнявшая обязанности администратора, отнеслась к нему весьма предупредительно и ни про какие документы даже не заикнулась. По-видимому, здесь полагали, что любой человек, оказавшийся на территории лечебницы, уже прошёл процедуру проверки.

Выслушав просьбу Цимбаларя, где вранья было на рубль, а правды на копейку, она сказала:

– Сейчас Сопеев спустится. Извините, но по медицинским показаниям покидать лечебный корпус ему не рекомендовано. Для свиданий с родственниками и друзьями у нас имеется специальное помещение… Двух часов вам будет достаточно?

– Вполне, – ответил Цимбаларь, обрадованный столь удачным развитием событий.

– Только учтите, какие-либо передачи категорически запрещены, – предупредила медсестра. – Это касается как вещей, так и продуктов питания.

– Я в курсе. – Цимбаларь с готовностью продемонстрировал пустые руки.

– С лечащим врачом хотите побеседовать?

– Попозже… Скажите, а Анатолий Григорьевич адекватен?

– Более или менее. Но на всякий случай приготовьтесь к тому, что он вас не узнает или примет за кого-то другого.

– И как мне в этом случае вести себя?

– Сдержанно… И не пытайтесь возражать, даже если он назовёт вас Наполеоном.

Просторная двухсветная комната скорее напоминала игровой зал детского сада, ненадолго покинутый воспитанниками, чем место свиданий с психами.

Вдоль стен был расставлены диваны, заваленные книгами, альбомами для рисования и раскрасками, а на ковролиновом полу валялись разноцветные пластмассовые кубики и мягкие игрушки.

В дальнем углу беседовали две странно одетые старушки, и невозможно было понять, кто из них пациентка, а кто посетительница. Возле выключенного телевизора сидел наголо обритый горбун и раскачивался в такт какой-то мелодии, доступной только его собственному слуху.